Текст книги "Наконец-то вместе (СИ)"
Автор книги: Ll199
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)
– Менемен, мой любимый! – он был совершенно как маленький Эмре, ел приготовленный мной менемен, не давая ему остыть, обжигая рот. Вот и сейчас, мокнул кусок хлеба в горячий соус и отправил в рот, а потом, совсем как в детстве, помахал рукой, чтобы остудить еду. – Ммм, я не помню, когда в последний раз ел приготовленный тобой менемен. Наверно это было здесь же, на этой кухне сто лет назад. Очень вкусно, здоровья твоим рукам!
– На здоровье, – я присел рядом и также отломив кусок хлеба полез в сковородку.
– А что, тарелок у вас тут нет? – съязвил Эмре и я просто не смог себе отказать в удовольствии отвесить ему легкий подзатыльник. Правда сразу же пожалел об этом, потому что мы уже не дети, Эмре может и не понять мой порыв. Но он все правильно понял, судя по его довольной улыбке.
– Не порть настроение своим снобизмом, – я разлил виски в два стакана и протянул ему один.
– За что пьем, брат? – не гладя на него, я осушил свой стакан одним глотком. Переведя дыхание, потянулся за бутылкой и налил еще. – Понятно, – Эмре последовал моему примеру. Мы молча приступили к еде, время от времени подливая себе алкоголь. Наконец, покончив с ужином, я подхватил оба стакана и бутылку и, велев Эмре оставить все как есть, пошел в гостиную.
– Джан, что-то случилось? Ты не в порядке брат! – садясь рядом, Эмре посмотрел на меня.
– Да, брат, я совсем не в порядке.
– Ладно, давай выкладывай что случилось? Ты поругался с Санем?
– Санем, – хоть она и не выходила из мое головы, но ее имя прозвучало слишком неожиданно. У меня сжалось сердце, остановилось и снова забилось быстро-быстро. Я повернулся к Эмре – О Санем мы обязательно поговорим, только чуть позже. Расскажи мне о своей матери.
– О маме? – Эмре явно был озадачен. – Что именно ты хочешь узнать о ней?
– Она тебя любила? Заботилась о тебе? Как вы вообще жили?
– Джан, ты ни разу не интересовался этим. Даже когда я рассказывал тебе ты не слушал, уходил. Чем теперь тебя заинтересовала эта тема?
– Я хочу узнать, насколько безгранична материнская любовь и забота госпожи Хюмы.
– Что-то случилось?
– Расскажи, – снова попросил я, проигнорировав его вопрос. Эмре некоторое время молчал, поглядывая на меня, потом вздохнул обреченно и я заметил, как поникли его плечи.
– Не знаю, что тебе сказать, брат. Раньше мне казалось, что она очень любящая и заботливая. Теперь, оглядываясь назад я понимаю, что ее забота была неправильно мной понята. Она всегда боялась потерять контроль надо мной, поэтому все время хотела знать, что я делаю, где нахожусь, с кем встречаюсь. Но все это было на расстоянии. Ее новые мужья менялись, образ ее жизни тоже. В основном я был предоставлен няням, потом, когда подрос самому себе.
– Даже не одной няне, а нескольким? – не удержался я.
– Ну да, няни менялись также часто как и ее мужья. Чем моложе был ее муж, тем старше была моя няня – засмеялся Эмре, но смех его был совсем невеселый. – Летом я приезжал сюда и это было самое счастливое время в моей жизни. Когда я смотрел как ты с отцом общаешься, как вы любите друг друга, проводите вместе время. Отец старался всячески угодить нам, баловал. Я завидовал тебе, потому что у тебя было то, чего не было у меня. – Эмре замолчал, думая над сказанным. А я в очередной раз убедился, что понять человека можно только оказавшись в его шкуре.
– Так было только когда приезжал ты, Эмре.
– Это я понял только недавно. А тогда я думал, что у тебя всегда так. Еще и мама подливала масла в огонь. Когда я возвращался и рассказывал ей о том, как хорошо было в Стамбуле, она все время повторяла: «В следующий раз, когда поедешь к своему отцу, спроси его, почему он лишил тебя этого счастья». А я ведь на самом деле так думал. – Он резко повернулся ко мне – Знаешь, брат, я многое понял после того, как у нас родилась Мелек. Если завтра Лейла скажет, что уходит от меня и заберет с собой ребенка, я наверно пущу себе пулю в лоб, но не смогу без нее жить. Как наши родители смогли поделить нас, не понимаю.
Я тоже не понимал этого и часто спрашивал себя «Как?». Но ответ не находил. Просто взяли и сказали, один ребенок тебе, другой мне.
– Джан, я давно тебе хотел сказать, но не находил в себе мужества. Но думаю, что пришло время, – Эмре выглядел очень подавленным – Прости меня, брат. За все прости. Понимаю, что забыть такое невозможно, но мне на самом деле очень жаль, что я был настолько слеп и глух. Прости!
– Эмрее, ты же не думаешь, что я прижму тебя к груди и терпеливо буду ждать пока высохнут твои слезы? – я попытался скрыть неловкость, которую испытал после его извинений. Только вот сердце мое забилось быстрее, и я почувствовал, что тяжесть, которую я ощущал после предательства Эмре исчезла. Оказывается, она все еще давила на меня. Несмотря на то, что я давно простил брата, оказывается я ждал этих слов, я жаждал услышать их, даже не подозревая, насколько мне нужно было услышать от него, что он сожалеет.
Я был уверен, что Эмре испытывал то же самое. Не понимаю, почему я ни разу не согласился поговорить с ним, ведь он столько раз просил, почему усложнил жизнь и себе, и ему. Подумав, я решил, что тогда не был еще готов простить его. Вот сейчас, в эту самую минуту, я действительно простил своего брата и что бы он ни совершил, как бы не обидел меня, я все равно его прощу. Потому, что он мой младший брат.
– Джан, я так понимаю, что мама опять что-то натворила? Скажи мне, что случилось?
– Ладно, забудь, – я не хотел, чтобы Эмре окончательно разочаровался в этой женщине. Не ради нее, ради него. Делу это все равно уже не поможет.
– Как знаешь, брат… – Эмре не стал настаивать. – Просто знай, что если захочешь снова поговорить, позвони мне и я приеду.
– Как сегодня приехал?
– Как сегодня приехал, – улыбнулся Эмре.
– Расскажи мне про Санем, – после недолгого молчания попросил я.
– Что тебе рассказать?
– Расскажи, как она оказалась в клинике, как перенесла все это.
Эмре протянул мне стакан, чтобы я долил ему виски. Он долго молчал, опустив голову, боясь взглянуть на меня, будто ушел в себя, в свои мысли.
– Эмре! – напомнил я о себе. Он не пошевелился, и я даже подумал, что заснул, но неожиданно он заговорил:
– Я здесь, Джан. Не думал, что мы снова вернемся к этой теме, но видимо у тебя борьба с твоими демонами. Я расскажу брат, но только с одним условием.
– Я сейчас совсем не в том духе, чтобы выслушивать условия.
– Тогда спроси у кого-нибудь другого – он сделал попытку подняться, но я удержал его, схватившись двумя руками.
– Эмре, мне на самом деле нечего рассказывать. Потому, что я ничего не делал, просто плавал.
– Ну как же нечего, брат. Ты же все-таки что-то делал все это время?
– Делал, – согласился я и подлил виски себе и ему – лежал и смотрел в небо – то в голубое, то в черное. А иногда я не замечал, как из голубого оно превращалось в черное. День сменялся ночью и возвращался снова, а я все лежал и смотрел вверх. Я мог лежать так день, иногда два, бывало и больше. В общем, ничего интересного.
Как я мог объяснить ему, что я тогда испытывал? Как я мог ему описать ту пустоту, ту темноту, ту тишину, что поселились внутри меня. Сначала я старался не думать о Санем, потом я запрещал себе думать о ней, потом я заставлял себя думать, о чем угодно, только не о ней. И так я смог протянуть первую неделю. А потом в моей голове жила только она. Везде и всюду. Я закрывал глаза и видел ее смеющееся лицо, развевающиеся на ветру волосы, манящие губы. Открывал глаза, но она не исчезала, она отражалась в небе, в облаках. Иногда я видел в ее глазах обиду, слезы, и тогда совершенно терял голову, готов был броситься в воду и пойти ко дну. Первое время меня спасал только алкоголь. Он был для меня обезболивающим лекарством. Только как любое лекарство имел побочное действие, я забывался и падал в темноту, в которой не было Санем. Поэтому через какое-то время я отказался от него, не в силах выжить хотя бы одну ночь без моей любимой. А еще я думал, вспоминал. Каждый миг, проведенный с ней, каждое ее слово, каждый ее жест. Разлука с Санем показала мне, насколько ничтожными были все причины наших ссор, не стоили они ни ее слез, ни ее страданий. Я готов был развернуть судно и вернуться, упасть к ее ногам и просить прощения, но потом вспоминал о бездыханном теле Йигита и все теряло смысл. Я думал о том, что такой человек как я: злой, неконтролируемый, ревнивый, недоверчивый, несдержанный не достоин находиться рядом с Санем, любить ее, прикасаться к ней.
«Ах, мама, бесценная моя, дорогая моя мама. Как ты могла украсть у меня год жизни? Как ты могла позволить мне пройти через эти круги ада!».
Я сходил с ума, когда в моей голове возникала госпожа Хюма. Нет, я не злился на нее. Я давно вычеркнул ее из жизни и никогда и ничего хорошего от нее не ждал. Я злился на себя. Как я мог довериться ей снова? Как я мог быть настолько слепым, чтобы не заметить ее игры. Но я это заслужил. Моя ревность, затуманившая мне мозг, отравившая мое сознание виновата в случившемся. То есть, я сам виноват. Поэтому и говорить не о чем.
Я посмотрел на Эмре. Он молча потягивал виски, уставившись в одну точку:
– Не спи, сынок! – я похлопал его по плечу. – Давай рассказывай, ты обещал.
– Обещал, значит расскажу – голос Эмре звучал очень тихо, даже глухо. – Хотя не знаю, что именно ты хочешь узнать? Мы с Лейлой только приехали домой из больницы, когда позвонила мама Мевкибе. Мы так и не поняли, что случилось, она что-то кричала, просила Лейлу приехать, говорила, что с Санем что-то случилось. Когда мы приехали, застали странную картину – Санем сидела на кровати, смотрела на небо и молча раскачивалась из стороны в сторону. Я такое только в кино видел. С ней разговаривали, звали ее, всячески пытались привлечь ее внимание, но она как будто не видела никого. А потом вдруг раздался звонок. Она подумала, что это ты, схватила трубку, но там естественно был не ты. А она все стояла и просила «Джан, пожалуйста, я не хотела. Джан, я не хотела этого, Джан. Прости меня». Когда мы попытались отобрать у нее трубку она обезумела, начала вырываться из рук, бежать куда-то. Звала тебя, просила прощения. Не знаю уж, что она такого сделала, но она все время просила прощения. Дошло до того, что нам пришлось вызвать врача, чтобы сделать ей успокоительное. Эту ночь мама Мевкибе и Лейла провели у ее постели. А утром, когда она проснулась ничего не изменилось. Снова звала тебя, плакала, рвалась к тебе. И так несколько дней. Нам ничего другого не оставалось, как только отвезти ее в клинику.
Эмре замолчал, а я не знал куда себя деть. Чем занять руки, чем занять себя, чтобы не встать, не выйти на улицу и не убить кого-нибудь. Чтобы не разнести все вокруг вдребезги. Я снова ощутил во рту вкус пепла и на несколько мгновений оказался снова в аэропорту Дели, заваленный этим самым пеплом. В ушах зазвенело, в голове пронеслись слова хиджры «Она уже приготовила для себя костер. Надо успеть пока пламя не охватило ее душу. Иначе не останется ничего, только пепел. Но это будет последний раз. Она не сможет больше возродиться. Все сгорит. Пепел остынет».
Я схватился за голову, пытаясь изгнать оттуда все мысли. Все! Но именно в этот момент перед глазами пронеслась картина, которая не давала мне покоя первые несколько недель, когда я уехал. Как только я закрывал глаза, видел маленькую птичку, бьющуюся в окне. Она пыталась вылететь наружу, трепыхалась, снова и снова кидалась грудью о холодное стекло, на котором отпечатались маленькие кровавые пятна. Открывал глаза и видение исчезало, а я не мог понять, то ли это сон, то ли плод моего нетрезвого воображения.
– Она пыталась что-то сделать с собой? – я не мог даже произнести вслух эти слова.
– Однажды ее нашли в кабинете врача, она стояла на подоконнике у открытого окна. – Эмре дотянулся до бутылки, налил себе виски, и передал мне. Не задумываясь, я приложился к бутылке и пил до тех пор, пока у меня не начали гореть легкие. Не знаю, сколько выпил, я не чувствовал вкуса. Эмре молча смотрел на меня пока я пытался отдышаться, а потом продолжил – С виду совершенно спокойная, в сознании. Она объясняла врачам, что теперь точно знает где тебя искать и что обязательно найдет, если они не будут ее держать. Пришлось ей сделать укол и усилить наблюдение. Но хуже всего было по ночам. Она видела тебя во сне и потом ее было не удержать, приходилось привязывать к кровати и колоть успокоительные.
Ах мама, ах... Как мне не сойти с ума по твоей милости? Как мне продолжать жить, смотреть на Санем, обнимать ее? Как будто ничего не произошло, как будто не было этого года безумия и тоски.
– Госпожа Хюма хоть раз навестила ее в больнице?
– Мама часто ходила к ней, вместе с мамой Мевкибе. Она переживала очень, я даже не ожидал, что она так близко все примет к сердцу.
Я посмотрел на Эмре и еще раз подумал о том, чтобы рассказать ему правду, но не решился. Мой брат не заслужил того, чтобы его любимая мамочка оказалась настолько ничтожным двуличным человеком. Я же, молился, чтобы эта женщина никогда больше не оказывалась на моем пути. Ни она, ни этот ничтожный псих Йигит.
– Иногда мне безумно хочется прожить вашу любовь – неожиданно сказал Эмре – пусть даже она полна страданий. Но потом, я понимаю, что не каждому дано это выдержать.
– Нашел чего желать, – я посмотрел на телефон, мне безумно захотелось услышать голос Санем.
– Ты знаешь, я очень люблю Лейлу и она меня любит. Но я вот думаю, смогла бы она сохранить в себе любовь, если бы ей пришлось пройти через то, через что прошла Санем. И смог бы я все еще любить ее, если бы прошел твой путь. Наверно нет. А вы смогли.
Голова кружилась, совершенно не слушалась меня. Я не понимал, то ли я был пьян, то ли зол до одури, а может это просто адреналин бежал по венам смешавшись с алкоголем. Внутри все кипело.
– Джан, – Эмре оказался совсем рядом. Пойдем, я тебя провожу наверх.
– Эмре, брось. Скажи лучше, что мне делать? Как мне жить со всем этим?
– Не знаю, брат. Просто не допусти того, чтобы страдания Санем оказались пустыми. Она заслужила счастье, не позволяй прошлому все испортить.
– Ты думаешь, она сможет быть счастливой рядом с таким ничтожным человеком как я? Может будет правильнее отпустить ее?
– Брат, правильнее, конечно, будет отпустить ее. Еще правильнее было бы, если бы вы вообще не встретились. Но вы встретились. И теперь нет Санем без Джана, также как нет Джана без Санем.
– Правильно говоришь, брат, – это последние слова, которые я помню.
Очень хотелось пить. Голова гудела, во рту пересохло. Судя по тому, что тело совсем не хотело меня слушаться, я был все еще пьян. Оглянувшись вокруг, я непроизвольно улыбнулся. Эмре в своем репертуаре: он поставил включенный ночник на ночной столик, так чтобы тот освещал комнату, но не мешал мне спать. На тумбе рядом с кроватью стояла бутылка воды. Рядом с бутылкой лежал конверт, который я так и не осмелился вскрыть. Телефон валялся рядом на подушке.
Я открыл бутылку и пил пока хватило дыхания. Вода освежила и прояснила голову. Сейчас еще бы суметь дойти до душа, и я оживу. У меня такое бывает очень редко, но если алкоголь меня победил, спасал только холодный душ.
Минут через двадцать, я стоял уже практически трезвый, бодрый и полный решимости наконец прочитать письмо Санем. Я очень волновался, до дрожи в руках. Вскрыв конверт, развернул аккуратно сложенный лист, все еще хранивший ее запах:
«Неужели это действительно то, что называется любовью? Скучать по нему, когда находишься вдали от него. Весь день видеть перед собой его улыбку, выражение его лица. Может любовь – это когда твоя печаль соединяется с его печалью? Или любовь – это уходить, когда он просит остаться, и оставаться, когда он просит уйти? Одной его фразе придавать тысячи значений? Любовь – это все время спрашивать себя: «Кто я?», «Кто этот человек?», который сначала берет меня за руку, а потом просит уйти. Плохой король? Или заботливый принц? В его глазах пылает ярость. Он страдает, как раненный лев, никому, не позволяя к нему приблизиться. А я… Я же просто хочу обнять его. Всего лишь обнять. Но не могу…»
Эти слова я записала в свой сгоревший дневник, когда первый раз осознала, что люблю тебя. Когда первый раз увидела, как ты страдаешь по моей вине. С тех пор прошло много времени и многое изменилось, Джан: ты, я, наша любовь… Но неизменным осталось твое одиночество. Ты также не подпускаешь к себе никого и мне очень жаль понимать, что я тоже «кто-то» для тебя.
Твоя душа чиста, прозрачна, как родниковая вода. На ней нет бремени лжи. В этом и есть твоя сила. Человек, привыкший к свободе, ни к чему не привязанный, ничем не стесненный – сильный человек. Только, Джан, разве все могут быть такими же сильными? Если бы это было возможно… Если бы…
К сожалению, я не такая сильная. Легко ли сказать человеку правду, если ты знаешь, что она обязательно повлечет за собой разочарование, боль и обиду?Я бы хотела иметь столько смелости, чтобы рассказывать все сразу, ничего не скрывать. Но не могу. Не могу, потому что меня останавливает страх сделать кому-то больно, ранить чью-то и так израненную душу. Меньше всего я хочу тебя расстраивать и, мне очень жаль, что именно это я и делаю.
Знаю, ты винишь себя в случившемся со мной. Ты думаешь, что по твоей вине я сошла с ума, но, пожалуйста, Джан, не вини себя. Никогда не бывает виноват только один человек. Я заплатила за свой необдуманный поступок, за свои эмоции и неверные шаги. Я как будто была во сне и не видела ничего, не слышала. Но когда осталась одна в коридоре клиники, когда твоя спина исчезла за дверью, я как будто проснулась и увидела, что натворила. Я оттолкнула тебя именно тогда, когда больше всего была нужна. То, что случилось с Йигитом настолько ослепило меня, что я не смогла увидеть твою боль, Джан. Ну как мне было не сойти с ума, когда я осознала, что ты в первый раз протянул мне руку, когда тебе было плохо, в первый раз попытался показать мне, что нуждаешься в моей поддержке и помощи. А я не смогла понять всего этого, я тебя оттолкнула. Именно это и сломило меня. Осознание того, что я оставила тебя одного тогда, когда ты хотел быть со мной, когда ждал моей поддержки. Я всего лишь заплатила за свою ошибку, я это заслужила...
Ты попросил у меня два дня. Разве я могу отказать тебе, любимый? Даже если ты попросишь мою жизнь, я не смогу сказать «нет». Потому, что ты моя жизнь, ты смысл всего, ты причина. Все, что будет лучше для тебя я с радостью готова отдать тебе. Но, я не теряю надежды, что когда-нибудь смогу занять в твоей жизни то место, которое ты не сможешь оставить пустым, прогоняя меня каждый раз, когда захочешь остаться один. Я хочу быть для тебя тем, без кого ты не захочешь жить, с кем ты захочешь поделиться не только хорошим, но и плохим. Я хочу быть тем, к кому ты придешь в первую очередь, чтобы поделиться своими страданиями.
Если бы я могла стать такой для тебя, Джан. Если бы…
У нас только два пути, любимый: позволить нашему прошлому встать между нами и все разрушить или же постараться забыть прошлое и стать счастливыми, чтобы сделать счастливыми друг друга. Одна я эту задачу решить не смогу, пожалуйста, помоги мне.
Через два дня я вернусь к тебе, вернусь в наш дом. Прошу тебя, дай мне еще один шанс,протяни руку, и ты увидишь, что я рядом. Всегда буду рядом. Я очень тебя люблю!
Твоя Санем.»
Больше ждать я не мог и не хотел. Я понимал, что если сейчас не сделаю шаг вперед, то навсегда застряну здесь, на этом месте, погрязну, утону и потяну с собой ее тоже. Пусть будет что будет, мы все преодолеем, решим как-нибудь. Все чего я хотел сейчас, чтобы моя жена была рядом со мной.
Санем
Я лежала в полной темноте, думая о Джане. Куда бы не попыталась переключить свои мысли, они все равно возвращались к нему. Что он делает, уехал ли Эмре, в каком он настроении, прочитал ли мое письмо?
Неожиданно раздался стук в дверь,и не дожидаясь ответа, она открылась. В проеме показалась мамина голова:
– Я знаю, что ты не спишь. Можно мне войти?
– Конечно входи, мама, – я должна поговорить с ней, чтобы успокоить и ее, и себя.
Мама вошла, но не стала включать свет. Вместо этого она подошла к письменному столу и включила маленький ночник. Почему-то мне показалось, что в комнате стало еще темнее. Я молча подвинулась, освобождая место, и, как только мама легла, обняла ее и прижалась к ней, совсем как в детстве, когда приходила в ее комнату по ночам, не справившись с детскими страхами. Мы обе молчали, мама слегка раскачивалась, убаюкивая меня, а я прижималась к ней и вдыхала такой знакомый и родной запах. Он меня успокаивал, уносил куда-то в прошлое, в то время, когда я была счастлива, в то время, когда еще не знала Джана.
Как только эта мысль мелькнула в моей голове я вся заледенела. Мне совсем не приходило в голову, что когда-то Джана не было в моей жизни. А ведь на самом деле было такое. И как же я тогда жила, чем занималась, что делала.? Какой смысл был в моей жизни, в которой не было Джана.
– Санем, – тихо позвала мама. Я не хотела отвечать. Не потому, что не хотела говорить с ней, а потому, что мне было так хорошо, так спокойно и уютно молчать в ее объятиях, что не хотелось разрушать этот волшебный момент. – Доченька, не хочешь рассказать маме, что тебя мучает?
– Хочу, – после недолгих раздумий ответила я и снова замолчала, пытаясь продлить еще ненадолго этот миг. Мама поняла меня и поэтому не торопила, терпеливо ждала когда я начну говорить.
– Мама, ты помнишь то время, когда в твоей жизни не было папы и нас?
– Что ты говоришь, ребенок? – удивилась мама, отстранилась от меня и посмотрела очень внимательно. Потом поцеловала и снова прижала к себе. – Не помню, вы всегда были в моей жизни.
– Ты не жалеешь о том, что оставила все и уехала с папой?
– Нет, не жалею – без раздумий ответила она. – Я его любила, люблю и буду любить. И от него всегда чувствую любовь и заботу. Он ни разу не позволил мне пожалеть о том, что ради него я отказалась от всего. Да и что у меня было? Ты сама прекрасно знаешь, богатство в этой жизни ничто. – Снова воцарилось молчание. На этот раз его нарушила я:
– Мама, скажи мне, все мамы любят своих детей?
– Конечно все, – поспешно ответила она, но потом подумала немного и добавила – кроме Хюмы, наверно.
Я посмотрела на нее, удивляясь, откуда она поняла, что я именно Хюму имела ввиду. Но я даже не успела задать вопрос:
– Я поняла, что она опять что-то натворила. Не хотела при Джане спрашивать, но думаю это связано с Йигитом. Расскажи-ка мне подробнее, что там произошло.
– Не знаю, рассказывать нечего. Йигит сказал, что не хотел, но Хюма предложила и он ухватился за эту возможность, притвориться больным. Мама, я не могу поверить.
– Ты из-за этого поругалась с Джаном?
– Мы не ругались, – я удобнее расположилась на груди у мамы – Джан просто отстранился от меня, а я не могу этого вынести. Поэтому я приехала на пару дней, чтобы дать ему время остыть и прийти в себя.
– От чего остыть?
– Понимаешь, когда папа сказал, что помнит как я попала в клинику, как страдала… – мой голос прервался, спазм мешал говорить. Но мама и так все поняла:
– Теперь Джан винит себя? – дождавшись моего кивка она продолжила – Я об этом уже сказала Нихату, не нужно было при Джане всего этого говорить. Но, ты не обижайся на папу. Мы прошли вместе с тобой ад, и теперь боимся снова увидеть эти дни.
– Я не обижаюсь, мама. Я понимаю, но что мне теперь делать с Джаном, я совершенно не знаю. И к тому же, он кажется, догадывается про заговор Хюмы. Он спросил меня, хочу ли я ему еще что-то рассказать, но я не смогла. Мама как мне ему об этом рассказать? Это сломает его вконец!
– Ох, бедные вы мои, дети, – мама замолчала, задумалась.
– Знаешь, я не могу понять, почему все так несправедливо в жизни? Джан никогда и никому не делал зла, он очень добрый и честный, преданный. Почему ему выпадают все эти страдания? – Я села, поджав ноги к груди. Мне нужно было видеть маму, потому что собиралась обсудить с ней тему, которой раньше ни разу не касалась. – Мое сердце сжимается от боли, когда я представляю, что она уехала, а его оставила. Я вижу маленького мальчика, который ждет маму у окна, тоскует по ней, плачет тихонечко, пока никого нет рядом. Знаешь, он настолько чувствовал себя одиноким, что сам попросил отца отправить его в интернат. Он так и вырос в полном одиночестве. Одним утешением и радостью для него был, приезд брата, несколько месяцев проведенных вместе. Вся его семья заключалась в брате. В итоге и он его предал. Мало того, что предал еще и меня сделал орудием мести. Бедный Джан! Как он смог это пережить?
– Он мужчина, дочка. Закаленный мужчина. Ты его по себе не измеряй.
– Мама, он человек в первую очередь. Ему ведь тоже больно, у него ведь тоже сердце болит. Только он об этом никому не говорит, ни с кем не делится. Вот как сейчас, отстраняется, запирается в себе и страдает в одиночку. И достучаться до него невозможно.
– Доченька, тут уж ничего не поделаешь, он такой человек. Не все могут делиться своими проблемами, некоторые предпочитают преодолевать трудности в одиночку. Но ты не переживай, все разрешится. Он остынет и все вернется в свое русло.
– Мама, но я ему все равно не смогу сказать, что собственная мать толкнула его в огонь, отправила в изгнание. Совершенно не подумав о нем, она хотела избавиться от меня. Но в первую очередь пострадал ее сын.
– А ты не страдала? – возмутилась мама. – Ты больше Джана страдала. Он вернулся через год, живой и невредимый. А ты до сих пор расплачиваешься, хоть и прошло несколько лет.
– Так ты думаешь, что он пострадал меньше? То есть, страдания можно вот так легко измерить? – я не смогла сдержать горькую улыбку. Горечь, именно это я сейчас ощущала на кончике языка. – Мама, а ты думала когда-нибудь, что Джан делал весь год, как жил? Не думала? А я думать об этом не могу, боюсь снова сойти с ума. Он ничего не делал, мама. В прямом смысле этого слова. – Мама посмотрела на меня удивленно, будто я ей открыла какую-то истину. Истину, которая была на поверхности, но ей не приходило в голову даже подумать об этом. – Мама человек год находился в море, один, месяцами не причаливая к берегу и не видя никого. Год он думал о том, что я его оттолкнула и предпочла ему Йигита. Год он страдал в одиночестве, оставался один на один с самим собой. А потом приехал и ему все дали понять, это он виноват в том, что Санем сошла с ума. Ему все продемонстрировали, что ему здесь не рады. И он снова молчал, снова все в себе пережил, один. И когда наконец он оказался в шаге от счастья, когда появился шанс излечить все раны, случилась авария. Ты думала о том, насколько ему было тяжело очнуться и не помнить нас, не помнить часть своей жизни. И что сделала Санем? Снова оставила его с самим собой. Почему тогда я удивляюсь, что он хочет снова остаться один?!
Я больше не могла сдерживаться, разрыдалась. Мама села рядом, обняла меня и тоже заплакала.
– Санем, родная моя, красивая моя девочка. Ты ведь тоже страдала? Да, он был в море, один. Но ты же тоже провела почти весь год в клинике?
– Да, мама, ты права. Я лежала в клинике, где мои страдания и мою боль обезболивали, глушили лекарствами. А ему эти лекарства никто не давал.
Я знаю, она любила Джана, но он не был ее ребенком. Поэтому она могла принять близко к сердцу его страдания, но пропустить через себя не могла.
Не знаю, сколько я просидела так, уставившись в одну точку. Мама тоже молчала, обдумывая то, что я ей рассказала.
Мы обе не заметили, как заснули сидя на постели, прижавшись друг к другу. Меня разбудила мама, так резко и неожиданно, что я не могла прийти в себя и понять что происходит.
– Мама, что случилось?
Она ничего не ответила, только улыбнулась и кивнула в сторону окна. Она вела себя очень странно, и я догадалась, что это сон. Я улыбнулась ей в ответ и снова закрыла глаза. Но не успела провалиться в сон, потому что услышала странный звук, как будто кто-то кинул камушек в окно. Мама снова потрясла меня за плечо:
– Дочка, иди спустись вниз.
– Зачем? – я не могла понять, чего она от меня хочет. Я хочу всего лишь закрыть глаза и снова увидеть этот сон, который видела уже один раз. Джан в лучах утреннего солнца кидает камушки в окно, я бегу к нему, а он… – снова звякнуло стекло.
Я вскочила с кровати, чуть не уронив маму. Она засмеялась и ухватилась за спинку кровати:
– И как только он может любить тебя, такую неуклюжую, ребенок?
– Мама, он пришел? Ты думаешь это он?
– А кто же еще может быть в такой час?
Я посмотрела на часы – почти два часа ночи.
– Думаешь, мне нужно выйти?
– Конечно иди! – я была настолько счастлива, что не соображала, что мне делать. Выбежала из комнаты босиком, игнорируя тихие вопли мамы «обуйся, куда побежала босиком?!». Я летела вниз по лестнице, бежала по коридору. Никогда этот дом не казался мне таким огромным как сейчас. И вот наконец я остановилась перед входной дверью, задержала дыхание, потом набрала побольше воздуха в легкие и, распахнув дверь, шагнула на улицу. Джан стоял точно, как в том сне, раскрыв руки, словно крылья. Мой Альбатрос прилетел ко мне. Я подошла к нему, но в отличии от моего сна, он стоял нахмурившись:
– Джан, – мой голос дрожал, меня знобило.
– Ты в своем уме, Санем? – он подхватил меня под мышки, как маленькую девочку, и поставил на свои ботинки. – Почему ты вышла без обуви?
– Я спешила, – я пыталась сомкнуть челюсть, но зуб на зуб не попадал. Джан снял куртку и накинул ее на меня. Прижал к себе. Тепло от его куртки потихоньку стало вытеснять холод, сковавший меня изнутри, я начала успокаиваться. Он рядом со мной, он здесь. Я наконец набралась смелости поднять голову и посмотреть в его глаза: – Вообще-то ты мне испортил весь сон? – Джан еще больше нахмурился и я поспешила ему все объяснить, но не успела даже рот открыть, почувствовала, как земля ушла из-под ног. Он подхватил меня на руки понес в дом.
– Неси ее наверх, Джан. Я сейчас заварю чай – Мама стояла в дверях с моими тапками в руке.
Джан послушно понес меня наверх, переступая сразу по две ступени. Войдя в комнату, он положил меня на кровать прямо в куртке и накрыл сверху одеялом. Закутав меня сверху, он откинул одеяло освобождая мои ноги и, стянув носки, стал растирать мне стопы.
– Зачем ты это делаешь? Я не успела даже замерзнуть, – я на самом деле не чувствовала холода. Сейчас внутри меня было только одно чувство, я была счастлива, потому что мой Джан вернулся.
Мама принесла чай. Пробурчав, что я сумасшедшая и завтра же поведет меня к врачу, показать мою больную голову, она повернулась к Джану:
