Текст книги "Между строк (СИ)"

Автор книги: Лин Тень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

«В вашей власти вернуть мне брошь и забыть наше знакомство, как страшный сон».

«Оставь себе. Мне достаточно. Ты мне и так много подарил».

Поцелуй.

Грудь сдавливало стальным обручем при воспоминаниях. Было ощущение, что давно забытый нарыв в душе вдруг вскрыли. Северино привык жить с ним, перестав ощущать боль, и только когда его тронули, он понял, как же, черт возьми, он болел. И на данный момент боль обострилась, но она ощущалась совсем по-другому.

До самого вечера капитан промучился в своих мыслях, пытаясь разгадать природу своих чувств и решить, что же делать дальше. К вечеру ему этот процесс весьма предсказуемо надоел, и он решил просто следовать изначальному плану. Он подхватил приготовленный мешок и пошел по направлению к той самой злополучной площади, на которой все и началось.

К тому моменту, как Северино достиг сцены и толпы вокруг нее, представление уже подходило к концу. Возвышаясь над зрителями в среднем на голову, Северино, на этот раз крепко державший свой внутренний карман с остатками книги, наблюдал чудеса эквилибристики, которые демонстрировал Куэрда. Против воли он вновь восхитился зрелищем – парень словно родился для своего дела. Голову капитана снова заняли странные и неуместные воспоминания о кратком телесном контакте с канатоходцем.

Поймав себя на том, что жалеет о своем вчерашнем ступоре в момент поцелуя, Северино ужаснулся. Он подумал о том, как было бы здорово не только позволить Куэрде прижаться к нему, но и, кроме того, прижать его к себе. Ему казалось, что тело молодого циркача должно быть упругим, послушным и приятным на ощупь. Все эти фантастические пируэты, которые Северино мог наблюдать на сцене, рождали в нем какое-то давнее и забытое чувство желания.

«В вашей власти вернуть мне брошь и забыть наше знакомство, как страшный сон».

«Как страшный сон», – твердо сказал себе капитан, сжимая кулаки от четкого ощущения, что подобными мыслями он предает память о Фрэнке.

«Оставь себе. Мне достаточно. Ты мне и так много подарил».

«Как страшный сон!» – повторил капитан мысленно, точно споря с самим собой.

Примерно в таких противоречиях он и дождался конца выступления. Толпа, пару раз вызвав артистов на бис, потихоньку начинала расходиться. Северино же стоял ровно, точно аршин проглотил, ожидая, что Флав подойдет к нему сам – светиться среди других циркачей он не хотел. Может быть, канатоходец сам предложит им отойти куда-нибудь в менее людное место.

***

Капитан пообещал и канатоходец поверил. Поверил как-то сразу и безоговорочно. Единственное в чём сомневался Флавио, так это в том, чтобы ретивые служаки не собрались выслужиться перед начальником, показывая своё рвение в отличие от того, как патрулировали ночью, самолично взявшись за расследование. Эта мысль посетила Куэрду внезапно, когда он уже был в шатре шапито. И она отравила ему весь последующий день и вечер, не давая сосредоточиться должным образом.

Ещё и Гекко подлил масла в огонь. Заметив, что Коста во время репетиций иногда хватается за бок, цирковой силач подкараулил канатоходца за переодеванием и оценил степень синевы ушибленного места.

– Ты Пиро сказал? – прогрохотал он у Косты над ухом. – Альберто показывал?

Флав даже вздрогнул, как тихо мог подкрадываться этот огромный человек, когда хотел.

– Всё в порядке. Это всего лишь ушиб.

Но силач не унимался.

– Кончишь как Вероно из-за своих баб, – поняв по-своему причину травмы, захохотал он. – Ветвистым был рог, видать, – кивнул он на бок канатоходца, то ли любуясь, то ли жалея.

Коста не стал переубеждать силача. Пусть думает, что его застал обманутый муж, так даже лучше. Но Гекко не отставал, беря в пример привычку старика Мариньё и затягивая песню с припевом. Поговаривали, что силач прочит себя на место Пиро, да и старик, судя по всему, был не против доверить, после своей смерти, цирк именно ему.

– Я бы, на твоём месте, показался «Коновалу», – одарил он канатоходца бесплатным советом.

Альберто работал в цирке с наездницами и по совместительству подрабатывал лекарем, правя вывихи, бинтуя растяжения и ушивая лёгкие ранения. Делал он это почти профессионально. Ходили слухи, и скорее всего, это было правдой, что отец его служил лекарем при одном богатом сеньоре, а сын пошел по его стопам, но после одного неприглядного случая, вынужден был покинуть отчее крыло и бежать с бродячим цирком.

А прибившись к шапито, так и остался, освоив дрессуру лошадей. Несмотря на профессионализм, носил он за глаза кличку «Коновал», ибо не обладал состраданием к боли от слова вообще. А ещё настропалил обеих кобыл проделывать удивительный номер: падать на бок, словно замертво, когда он касался ладонью определённого места на их крупе, предварительно тихо давая одну ему известную команду.

– Не нужно, кости в порядке. Пройдёт.

– Не месте Пиро я бы тебя не выпустил.

– Когда будешь на его месте, тогда и станешь распоряжаться, – отрезал Флав, ещё больше разнервничавшись.

– С таким настроем кончишь, как Вероно…

Но Куэрда лишь махнул на силача рукой, чтобы отстал, и, собрав реквизит, ушёл к себе в отгороженный закуток.

Флав помнил, как кончил Вероно, сорвавшись с каната и сломав при падении позвоночник. Это было давно. Тогда ещё мальчишкой, Куэрда не знал, что канатоходец вышел на номер с трещиной в ребре. Она его и погубила. Всё что Коста, кажется, всегда знал, что он в любом случае, кончит, как Вероно. Карьера и жизнь канатоходцев обычно заканчивались в один и тот же миг. И это было не проклятье, а благословение божье, ибо поломаться, но остаться в живых, так, чтобы остаток жизни провести на костылях или, не дай боже, прикованным к постели, ходя под себя и пуская слюни не в состоянии контролировать даже этот рефлекс – вот что было настоящим проклятьем.

Сократив репетицию, Коста всё же дал себе небольшое послабление и отдых, покемарив перед выступлением часа два и отменив пару-тройку сложных трюков.

Представление началось в своё время. Флав до своего номера высматривал в толпе капитана, с каким-то, совсем не тем чувством, которое должно было возникать при воспоминании о начальнике городской стражи. Заметив его, он как-то сразу успокоился.

А когда взошёл на канат, напрочь забыл о том, чтобы цепляться взглядом за высокую капитанскую фигуру, сосредотачиваясь только на номере. В тот момент для него не существовало ничего, кроме каната, и это было правильно. К концу номера ушибленный бок разболелся так, что Коста пожалел о том, что не дал Агате применить на себе бабкину мазь. А когда спустился, не стал даже наблюдать оставшиеся номера, отошёл в сторону и улёгся на траве, чтобы дать отдых ноющему боку…

Представление закончилось, циркачи начали собираться. Флав нашёл взглядом, вечно крутящегося неподалёку Лучи и, вложив мальчишке в ладонь спелое яблоко, доверил проследить, чтобы его оборудование успешно довезли до лагеря, а сам, дождавшись, когда толпа на площади поредеет, отправился на поиски начальника городской стражи.

Найти его не составило труда. Высокая неподвижная фигура замерла возле закрывающейся лавки зеленщицы. Канатоходец махнул рукой, подошёл, вежливо поприветствовал.

– Получилось?

Прежде чем отправиться с труппой на рыночную площадь, Коста порылся в сундуке, собирая часть своих сбережений в тугой кошель. Теперь этот кошель лежал у него в кармане, приятно оттягивая штаны. Он не знал, как передать начальнику городской стражи деньги. Отчего-то было совсем неудобно и Куэрда, заторопился покончить с этим.

– Я знаю, сокрытие или уничтожение улик является преступлением, поэтому, думаю, что моя благодарность, выраженная в скромной сумме, будет вам как нельзя кстати, – он вытянул кошель из кармана и вложил в свободную руку капитана, проделывая это обеими руками прикрывая от чужих глаз взятку ладонями.

Получилось так, словно он накрыл руку капитана и ласково пожимал. Да и чувство в собственном теле это действо вызвало совсем неоднозначные. Пустив от кончиков пальцев по ладоням, опоясывая запястья и плывя с потоком крови по венам, растекаясь в животе и концентрируясь в районе паха мягким теплом. Канатоходец явно хотел этого человека. Так явно, что взглянув в лицо сеньора, не смог скрыть заплескавшегося во взгляде желания.

***

Завидев Куэрду в редеющей толпе, капитан испытал странное чувство возбуждения, как перед чем-то важным. С ним такое бывало, когда вот-вот подходил момент для какого-нибудь ответственного дела, например, поговорить с вышестоящим начальством (поскольку с разговорами, тем более, если собеседником являлся идальго, у Северино было чуть лучше, чем очень плохо). В такие мгновения по телу проходила мгновенная волна мурашек – так случилось и сейчас.

Если бы капитан вовремя вспомнил, что вообще-то вместе с книгой потерял все свое жалованье, наверное, его реакция на деньги была бы другой. Но он не вспомнил (что не удивительно, какое значение теперь имели деньги?), и жест канатоходца вызвал смущение. Северино прикрыл свободной рукой его руки, так что ответный жест получился под стать жесту Флава – какой-то чересчур ласковый. Испытывая крайнюю неловкость, он посмотрел недавнему знакомому в глаза… и смутился еще больше. Если чувства не обманывали его, то взгляд Куэрды очень по-особому блестел затаенным желанием.

«Бред», – оборвал он себя и, вернув кошель с деньгами в руки канатоходца, взял того за запястье – не сильно, а лишь направляя за собой.

– Идемте, – негромко сказал он, спеша с открытого места, где их мог увидеть кто угодно.

Конечно, он мог бы просто отказаться от взятки и распрощаться с циркачом. Но почему-то сейчас Северино казалось очень важным, жизненно необходимым объяснить свой поступок. Мать всегда говорила, что если кто-то дает денег – надо соглашаться и брать. Она объясняла это тем, что если человек предлагает деньги, значит, он хочет их отдать, и отказаться означает оскорбить человека. Тем более что им бы не помешала лишняя выручка – жалованье рядового севильского стражника, с титула которого пятнадцать лет назад Северино и начал свою карьеру, недостаточно высоко, чтобы жить не так, как приходится, а так, как хочется.

Однако после того как Северино более-менее привык к новой работе и освоился на ней, он понял, что в матери говорит самая обыкновенная жадность. Пару раз попытавшись согласиться на взятку, «быть как все», Северино расплатился несколькими бессонными ночами и таким количеством переживаний и мыслей из серии «а если бы…», которые не окупала бы сумма и в три раза большая. Поэтому для себя он сделал вывод, что взяточничество явно не для него. Не с его обостренным чувством справедливости.

С тех пор от любых попыток преступников «покрыть» проступки он отказывался сразу, через несколько лет заработав себе репутацию неподкупаемого Мойи. В случае с Куэрдой это не была взятка в полной мере, если уж судить по справедливости, то они оба должны бы попасть за решетку, а то и сразу на виселицу, и Северино чувствовал себя странно, держа в руках кошелек.

Может, ему требовалось объяснить свой поступок не столько Куэрде, сколько самому себе?

По иронии судьбы они вновь зашли в небезызвестный теперь уже им обоим трактир «Щука и гусь» – он оказался ближайшим. Устроившись, капитан немедленно почувствовал остро пахнущий шоколад. Запах доносился с одного из соседних столиков и, сочетаясь с обстановкой трактира и полумраком будил какие-то неясные ассоциации. Во французском языке было даже особое выражение для таких случаев – deja vu, что означает «уже видел». Словно то, что происходит сейчас, с тобой случалось и прежде. Однако чем больше капитан силился вспомнить, где он еще мог видеть подобное, тем хуже у него это получалось. Невесомое ощущение ускользало из рук, как текучий шелковый платок.

– Все на месте, – капитан взвесил заплечный мешок, демонстрируя его Куэрде. – Я взял дело о «грабеже здания ратуши», – он издал короткий смешок, – под свой личный контроль. Поскольку у меня, по сути, нет начальства – по крайней мере, того, которое могло бы заметить пропажу улик – вряд ли я поимею с этого проблемы. Поэтому вознаграждение будет абсолютно лишним, я едва ли заработал его.

«Ну а то, что я потерял, не окупается никакими деньгами», – добавил он про себя, снова отмечая отсутствие обиды или злости на канатоходца.

Капитан снял с плеча мешок и нагнулся, чтобы положить его у ног Куэрды, возвращая тому потерянное имущество. В момент, когда он еще не разогнулся, но поднял глаза, осмотрев таким образом подтянутое тело Флава снизу вверх, от соседнего столика послышался короткий вскрик, глухой треск разбитой глиняной кружки, и запах шоколада стал нестерпимым – кажется, кто-то разлил лакомство во всему полу.

В голове капитана пронеслась целая волна воспоминаний. Полумрак, маски, кольца… Там почему-то обязательно присутствовал мед – откуда?.. И шоколад… Ночь Избранных в трактире! Сеньор, неосторожно снявший маску в общем зале!**

Не уверенный в собственной догадке, Северино, так и остался в полусогнутом состоянии в опасной близости от бедер Куэрды, впиваясь взглядом в каждую черту лица канатоходца. Учитывая, что капитан тогда видел его лицо лишь мельком, неудивительно, что не узнал сразу – да и, признаться, не до того как-то было. Низ живота отозвался приятным теплом то ли от воспоминаний, то ли в ответ на блестящий взгляд сидящего напротив сеньора.

Северино поспешно выпрямился и зачем-то прокашлялся, продолжив:

– Насколько я знаю, циркачи – народ небогатый. Думаю, вам эти деньги пригодятся больше, чем мне, – он взял кошель со стола, вложил его в руки Куэрды и мягким жестом закрыл их, как бы убеждая оставить деньги себе. – Купите на них что-нибудь приятное той женщине, Агате. Все-таки, она выручила нас, не задавая лишних вопросов.

Он понятия не имел, зачем сказал последнее, тем более, что канатоходец раньше давал понять, что тема его, по-видимому, многочисленных женщин ему неприятна – капитан заметил, как он едва не пошел пятнами при рассказе о происхождении броши.

– Как ваши раны? – спросил он и будничным тоном добавил: – Десятый.

Если это не он – кто участвовал в ночи избранных, ему это слово ничего не скажет. Если же это он… что делать дальше, Северино еще не придумал, и уже пожалел, что назвал сеньора по номеру. Это ведь означает, что придется раскрыться и самому, а Куэрда и так знает про него слишком много.

***

Ожидания не обманули Флавио. Капитан продемонстрировал не просто брошь, он принёс все его пожитки. Куэрда обрадовался и тут же поверил, что над начальником городской стражи никто не властен, словно тот был все державным монархом. Это было очень удобно. Да и от денег капитан отказался.

Отказался так разумно и так приятно. Флав оценил мягкое прикосновение, которым капитан сопроводил свой отказ. А ещё больше Коста обрадовался приглашению посетить трактир. Треволнения, оставшиеся позади, пробудили яркую жажду жизни. «Щука и гусь» как нельзя, кстати, подходил для этого повода.

Трактир встретил канатоходца ярким ароматом шоколада. Не смотря на то, что Куэрда практически был завсегдатаем этого заведения, такой напиток здесь подавали впервые. Возможно, хозяин «Щуки и гуся» последовал модным тенденциям, вложившись в дорогой напиток, чтобы привлечь более широкий круг клиентов, среди которых рассчитывал увидеть и публику более высокого класса.

Флав пробовал этот напиток лишь раз и, в отличие от восхищающихся, испытал двоякое чувство, склонное ближе к негативу, чем к позитиву. Это было более чем при странных обстоятельствах, и с тех пор Коста не вспоминал о нём.

Усаживаясь за свободный столик, канатоходец подумал, что начальник городской стражи прав, Агата была достойна материальной благодарности. Там более, что Куэрда давно не одаривал красотку ничем, кроме своего внимания. Стоило выбрать ту вещь, которая могла оказаться достойной жены башмачника.

Капитан тем временем поставил пожитки Флавио у его ног. Внимательный взгляд, который он задержал на канатоходце, чуть обеспокоил Косту, показалось, что сеньор Мойя вдруг засомневался в правильности своих действий, словно прикидывая, а достоин ли тот, кто сам выкопал себе яму такого бескорыстного снисхождения? И под внимательным взором капитана, Куэрда аккуратно задвинул мешок подальше под стул от соблазна.

«Десятый», – слово припечатало на месте. Тут же в памяти всплыла та история странной ночи в масках. И с ней тысячи опасений и вопросов, готовых прямо сейчас сорваться с языка: «Откуда? Как? Зачем? Почему именно сейчас? Как повести себя? Как реагировать на эту десятку?».

Если Мойя сам непосредственно замешан в той ночи «безумного рифмоплётства» – это одно, а если он принимает в этом участие, как дознаватель – это совсем другое. Спросить в лоб? Не реагировать? Всё отрицать? Нужно было что-то говорить, не молчать, главное не молчать! Коста внимательно взглянул на собеседника. На медового сеньора Мойя явно не походил, Куэрда узнал бы его по голосу. Шоколадный Альфа? Канатоходец вспомнил обнаженную спину капитана, которую видел в доме башмачника, и отмёл и эту версию. В ту ночь в «Лисе и винограде» были и другие пары, жаль Коста сначала был слишком взволнован, чтобы разглядывать, а потом слишком разочарован, для того, чтобы запоминать кого-то ещё. Стоило рискнуть, и Флав рискнул:

– Жить буду, сеньор… «Не третий» и «Не тринадцатый»…

И сердце сорвалось вскачь, и ладони сделались влажными, и взгляд пытливым, цепким, и дышать, кажется, перестал.

***

Конечно же, капитан немедленно пожалел о том, что назвал канатоходца по номеру. Ну что за черт дернул его за язык? Кто просил? Кто заставлял?

Однако осознание того, что он оказался прав, подхлестнуло его воображение. Перед внутренним взором пронеслись картинки, которые он имел счастье наблюдать – «татуировка» жидким шоколадом, прокатывание виноградины по голому животу и груди канатоходца. Кончики пальцев еще помнили прикосновения к рукам Куэрды – его кожа была гладкой и приятной на ощупь. Наверное, кожа на его груди еще нежнее. Поймав себя на этих мыслях, Северино не на шутку рассердился на себя и свои фантазии.

– Седьмой, – подсказал он сев прямо – пожалуй, чересчур даже прямо, словно маршировать собирался.

Интересно, что же канатоходец мог делать на приеме, который явно был устроен неким сеньором, обладающим властью и деньгами? Кому вообще пришло в голову пригласить туда Флава? Может, прием устраивал кто-то из его любовниц? Единственная среди собравшихся женщина, не участвовавшая в коллективном безумии? Хотя нет, вопрос стоило поставить не так – кому пришло в голову звать на прием его, капитана Мойю, учитывая ходящую о нем славу?

Официантка принесла бутылку белого вина. Северино легким жестом разлил напиток по бокалам.

Получалось, что теперь они связаны не только общей тайной книги и «ограбления» ратуши. Незримая вначале нить, протянувшаяся между ними с момента исчезновения библии, крепчала с каждой минутой, что заставляло капитана нервничать.

Он знал, чем кончаются крепкие связи – естественно, ничем хорошим. После Фрэнка Северино дал себе обещание больше ни к кому не привязываться, просто потому, что привязывался он, как собака, легко и быстро, особенно после «кодовых» слов и жестов, которые Куэрда, казалось, инстинктивно чует. А вот на то, чтобы отвыкнуть, могло уйти весьма продолжительное время.

Из головы никак не шел образ обнаженного по пояс канатоходца, вымазанного медом. И эта картина совсем не походила на то, что он привык чувствовать к людям (в том числе, своим бывшим любовникам, а именно – ничего). Она будоражила и подхлестывала желание посмотреть хотя бы чуть больше, увидеть хотя бы секундное продолжение. Куэрда на столе, тускло блестящий от недавних ласк – и на этот раз совершенно обнаженный. Почему? Почему в том злополучном трактире Северино почувствовал только скуку и разочарование, хотя оба его партнера были доступны и, по-видимому, готовы к предполагаемому игрой соитию? С тем же Девятым можно было превратить выполнение задания в фантастическую прелюдию к жаркому сексу, так что мешало? Что за демон в измученной душе Северино не давал ему раскрыться в полную силу тогда, когда это, черт возьми, было бы хотя бы уместно (уж точно уместнее, чем в переполненном посетителями помещении посреди странного разговора)? Почему тогда он не испытал даже капли возбуждения?

И почему, по какой-такой внезапной причине сейчас он смотрит в пьянящие не вином и пьяные не от вина глаза, и перебирает в своей голове различные фантазии, как архивариус в любимой картотеке? Уже самому наличию этих самых фантазий стоило удивиться куда больше, чем участию в них канатоходца.

Может, дело было в том, что их знакомство было случайным, не нацеленным ни на что, кроме, пожалуй, выживания? Может, дело как раз в доступности и умышленности тех сеньоров и случайности этого?

«Не смей даже думать об этом», – запретил себе капитан, мысленно смяв свое воображение, как лист бумаги и швырнув в помойную корзину. После чего начал заботливо напоминать себе причины, почему именно ему не стоит представлять себе Куэрду, тем более в том виде, в котором он упорно лез в его мысли: «Во-первых, он слишком молод. Во-вторых и в главных… если ты ему и нужен (что весьма сомнительно), то явно на одну ночь. Ты видел его отношение к любовницам. По-видимому, к любовникам оно такое же. И ты знаешь, что будет потом. Ведь ушел человек или умер – так ли велика разница, если он все равно больше не с тобой? Ты это проходил. Или ты по боли соскучился?».

Отлично. Чудесно. Замечательно. Просто великолепно. Вот и официальное признание самому себе в том, что канатоходец его зацепил. Северино сдался сам себе и своим желаниям – вот так, с потрохами, подняв руки и признав бессилие мыслей над чувствами.

«Это очень и очень плохо кончится. И не говори, что тебя не предупреждали», – напоследок сказал разум, тая затихающим эхом в теплом тумане любопытства.

– Мы знаем друг о друге немало, – тихо сказал Северино, отпивая из бокала. – Надо сказать, это не так уж безопасно. Скажите, зачем вам нужно было знать, что написано в библии? К чему вам чужие секреты? Обычно люди лезут под кожу лишь для одного – чтобы потом предать. Что вы собираетесь делать с моей тайной?

Он очень надеялся, что его подчас изматывающие диалоги с собой оказались скрыты для глаз сеньора, что он и не догадывался о том, через какие препятствия и каких внутренних чертей ему приходится каждый раз пробиваться просто для того, чтобы связно вымолвить следующую фразу. Он быстро прикончил вино, надеясь за жестом скрыть эмоции, хлещущие через край.

Да, это знакомство в высшей степени небезопасно, но почему, почему же так хочется его продолжить? Не просто продолжить – капитан хотел знать о Флаве больше… и ради этого он даже готов был пойти на то, чтобы пожертвовать некоторыми своими тайнами. Тем более что главную из них он уже узнал.

– У меня есть к вам предложение, – сказал Северино так же негромко. – Раз вы были на том приеме, наверное, вам нравится играть в игры. В молодости я много плавал, и когда мы как-то попали в штиль, более старшие товарищи научили меня одной забавной игре, она называется «вопрос-ответ». Один задает вопрос, а другой отвечает, затем игроки меняются местами. Сыграем?

Он обновил свое вино и призывно поднял бокал. «Что я вообще делаю?» – с какой-то безнадежностью спросил он у себя, но, конечно же, не получил ответа.

***

Честно, Флав даже ушам своим не поверил. Обладая такой репутацией в городе, встретить капитана на столь сомнительном мероприятии, как «Ночь бесхозного рифмоплётства», было делом невероятным. Впрочем, та святая для некоторых книга, принадлежавшая начальнику городской стражи, тоже не служила подтверждением его моральных норм, а скорее могла выступить их яростным опровержением.

Флав даже внимательней всмотрелся в лицо со шрамом. Маска, которую носил капитан, была выделана из отличной кожи и сидела до сегодняшнего дня, как влитая, и только канатоходец знал, что в прорезях глаз и губ она дала такие трещины, что подковырни ногтем, и поползёт по швам, открывая порочный мир начальника городской стражи.

– Седьмой, – повторил тихо канатоходец, и взгляд его смягчился, так как будто бы беда, грозившая ему, внезапно растаяла.

Капитан теперь не казался Флаву каким то необыкновенным и тот флёр таинственности, романтики и нафантазированной эротики медленно исчезал, как туман под сегодняшним утренним солнцем. Куэрде не понравилась та ночь, о которой они сегодня оба вспомнили. Честно, он даже пожалел, что провёл её не на своём тюфяке, сладко похрапывая в отгороженном углу циркового лагеря, или в жарких объятьях любовницы, а бесполезно метя языком как по телу, так и волнуя звуками воздух. Не понравилась, но причина была совершенно не в этом. Коста разочаровался тогда, а неоправданные надежды запоминаются надолго.

Вот и сейчас канатоходец боялся разочароваться. Начальник городской стражи превращался в обывателя, которому ничего человеческое не чуждо: тайные общества рифмоплётов, связь с мужчиной, потворство преступлению, укрывательство улик и фактов. Каждое яблоко рано или поздно становиться с гнильцой: как говаривала Дори, раскладывая по утрам сочные фрукты на товарном лотке.

Канатоходец пригубил бокал с вином, задумываясь над поставленным сеньором Мойей вопросом. Зачем ему было знать, что написано в библии?

– Ваша книга попала ко мне совершенно случайно, – начал он, откидываясь на спинку стула и медленно разгуливая по фигуре капитана взглядом.

Конечно, он лукавил. Не собирался же Коста докладывать на мальчишку, таскающего ему всяческие бумаги.

– И читать её, тоже совершенно случайно, начал не я. К тому же мне прочли далеко не то, что было написано. Возможно, больше половины перевели вольно, добавив своих фантазий взамен знаний чужого языка.

Тут Куэрда предупредительно наклонившись, мягко накрыл руку капитана, лежащую на столешнице, тихонько, словно успокаивая, постучал по ней подушечками пальцев:

– Не беспокойтесь, обложка вашей тайны стала целенаправленной жертвой для убеждения этого человека в том, что библия потеряна безвозвратно. Поэтому беды с этой стороны вам не стоит опасаться.

Флав снова пригубил бокал, с удивлением понимая, что прикосновение, не смотря на утерю сеньором романтического флёра, осталось приятным, всё ещё возбуждающим. Ухватившись за эти, оказалось, стойкие ощущения, Коста продолжил даже не собираясь убирать ладонь:

– Я ничего не собирался и не собираюсь делать со своими знаниями относительно вас. В это трудно поверить, ведь, как вы раньше заметили, циркачи народ не богатый, – здесь он усмехнулся и оставил, наконец, чужое личное пространство.

Внезапно Куэрда понял, что интересует капитана не только на предмет беспокойства о своей безопасности. Если это было бы так, то начальник городской стражи не стал бы продолжать знакомство, получив назад свою библию, а возможно, попытался даже обезопасить себя, сдав Флава, как расхитителя собственности города. Даже если бы канатоходец рискнул, обвинить начальника городской стражи, то слово циркача, против такого сеньора с безупречной репутацией, выглядело бы, по крайней мере, смешно. Коста не мог придумать ни одного повода, по которому капитан решил продолжить общение, кроме…

– Игры… я предпочёл бы немного другие, но, – он прищурился, – я сыграю и теперь спрашивать моя очередь.

Привычка выдерживать краткие и в то же время изводящие паузы перед каким-либо сложным трюком, когда снизу барабанная дробь возвещает о скором зрелище, вросла в кожу и поэтому Флав не спеша, вымазывая капитанский рот карамелью собственного взгляда, пригубил бокал в третий раз и… «Алееееееееее»…

– Ответьте, что удерживает вас подле меня, когда вы получили свою книгу и в неразглашенье тайны совершенно уверены? – «Гоп». – Так что же вам во мне?

С тихим стуком опустился на стол бокал и таверна, как показалось канатоходцу, опустела, потому что он смотрел только на капитана, вживляясь под кожу, вплавляясь в кровоток, проникая в самое нутро. И, не смотря на то, что вокруг было так же шумно, как две минуты назад, Коста не слышал ни звука, кроме собственного биения сердца. Капитан волновал, да, растеряв пыль романтичности и раскрошив панцирь тайны, он сумел сохранить сексуальное притяжение. И дело совсем не касалось его далеко не идеальной внешности. Это исходило оттуда-то изнутри. Причём нутро это было, как не странно, вовсе не капитанское.

***

Прикосновение теплой ладони заставило Северино вздрогнуть – внутренне, конечно же, если эта эмоция и отразилась, то лишь в глубине его зрачков. Вздрогнуть не от страха, внезапного холода, неожиданности или других причин, обычно стоящих за этим рефлексом – совсем нет. Капитан развернул свою ладонь так, чтобы касаться пальцами пальцев Куэрды, и на секунду удержал их.

Внутри у него торжествовало, важно вышагивая сквозь строй самых разных эмоций, одно из давно забытых чувств – страха все испортить. Поэтому, когда канатоходец решил убрать руку, Северино до самого последнего момента не решался его задержать. Это получилось немного неловко, когда в последний миг он все-таки продлил прикосновение, давая понять, что оно приятно и желанно.

Вопрос, щедро приправленный умелой паузой, прозвучал громом среди ясного неба. Капитан ожидал чего угодно, только не этого. Многие годы коллеги по работе и другие знакомые безо всяких специально выдуманных игр безуспешно пытались прознать три основных вещи: откуда у него этот ужасный шрам, почему он оставил море и по какой причине у него до сих пор нет жены. Северино так привык к тому, что людей интересует исключительно то, что они видят глазами, что не ожидал ничего другого.

Но Флав, похоже, и вправду был необычной личностью. Капитан мгновенно понял, что если бы он услышал один из трех набивших оскомину вопросов, он бы, наверное, разочаровался. Не говоря уж о том, что канатоходец на удивление быстро не просто включился в игру, но еще и повел ее – сам, что добавляло симпатии и какой-то остроты.

Однако что ответить на такой нестандартный, а оттого приятный вопрос? Капитан хорошо помнил правила – говорить можно только правду, и если ты не готов к этому, просто не вступай в игру. Вот только сейчас правда состояла в том, что он не знал этой правды. Как объяснить это эфемерное ощущение, и при этом не наскучить? Последнее казалось особенно важным.

Что сказать? Действительно, что удерживает его здесь, в этом трактире, именно с этим собеседником? Хотел бы он сам знать ответ на этот вопрос. «Вы мне нравитесь» – слишком прямо, просто, дубовато, а главное – не информативно. Капитан привык, что излишняя откровенность смущает и пугает людей. Он никогда не был силен в речах, это становилось понятно даже по их с Фрэнком библии – самые красивые (а также самые связные и грамотные) строки принадлежали священнику. Но и даже те в большинстве своем простые фразы, которые составлял в ответ Северино, писались сутками – времени-то было навалом.