Текст книги "Между строк (СИ)"

Автор книги: Лин Тень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Как только шаги гостеприимной сеньоры удалились, Флав, снял с плеча промокшую сумку, уложил её перед капитаном на стол.

– Бумагу можно просушить перед камином, а те листы, что остались на площади… думаю, теперь не опасны ни для вас, ни для вашего любовника. Дождь размоет следы страсти, – он посмотрел в лицо собеседнику. – Мне жаль, что вы из-за меня утратили часть того, что вам дорого.

Коста провёл пятернёй по мокрым волосам, зачёсывая их назад, чтобы они не липли к скулам и, повинуясь какому-то странному внезапному порыву, вдруг, захватил начальника городской стражи за шею, притягивая не столько его к себе, сколько себя к нему и впился жарко в губы губами. А потом так же внезапно отпустил. Засеменил словами, отводя взгляд и выпрямляясь:

– А мои ботинки и плащ, увы, остались на площади, так что не удивляйтесь, если завтра они окажутся в вашем кабинете, в качестве улик. Хорошие были, почти новые… уйти нужно до рассвета, пока квартал не проснулся, вы ж не хотите скомпрометировать хозяйку. По поводу платы за постой не беспокойтесь…

Шурша юбкой, в зал вернулась хозяйка.

– Вот сеньор, – и поставила на стол бутылку крепкого красного вина. – Это вас согреет. Плащ и одежду можете развесить у камина. Не бойтесь, никто не побеспокоит вас. В доме мы одни. Я принесла вам одеяло. Можно постелить у камина…

Трещала Агата, любопытным взглядом пытаясь заглянуть под капюшон капитанского плаща, но Куэрда быстро приобнял девушку и потянул в сторону лестницы, уходящей на второй этаж.

– Ох, Эрда, у тебя и скула оцарапана, – защебетала «пташка», тут же забыв о проявленном ранее любопытстве. – Прямо у глаза, милый. А если бы попали в глаз, а если бы…

– Не попали ж, – успокаивал канатоходец, облапывая за крепкую задницу и скрипя ступенями лестницы.

– А если кости сломаны…

– Целы кости, Гата, только синяк будет…

Коста не оборачивался, уводя свою спасительницу, хотя очень хотелось взглянуть туда, где оставил капитана. Поймать его крепкую фигуру взглядом и почувствовать этот лёгкий аромат терпкого табака, привкус которого остался после поцелуя на губах.

– Я тебе помажу, у меня от бабки заговорённая мазь есть, я…

– Помажешь, помажешь, только потом… после…

Канатоходец аккуратно прикрыл за собой дверь хозяйской спальни.

***

Если бы капитан не был в состоянии аффекта, он бы непременно как-то решил возникшую ситуацию. Например, сказал бы стражникам, что, черт возьми, он и есть – капитан. Сказал бы им помалкивать о том, что увидели. Сказал бы им идти своей дорогой и сделать вид, что они ничего не случилось… черт, он бы обязательно что-нибудь придумал!

Но все произошло слишком быстро. Не успел он поймать взглядом разлетевшиеся по подворотням страницы, не успел он в полной мере осознать случившегося ужаса, как Куэрда уже схватил его за руку и потащил куда-то. Северино подчинялся по одной простой причине – он слабо понимал, что происходит, и вместо темных улиц и переулков Севильи, он видел белые страницы, утопающие в потоках воды, грязи и помоев. Исчезающие из его жизни – навсегда, гонимые удивительно холодным для этого времени года ветром.

Наверное, если б у него было больше времени, чтобы осознать ситуацию, он бы кричал – до тех пор, пока не сорвал бы глотку, и плевать на конспирацию. Так что молчал и не открывал лица он в присутствии Агаты не потому, что канатоходец попросил его об этом, и уж конечно не потому, что он избрал тактику быть благоразумным. А просто потому, что его не привыкшее к быстрым переменам сознание находилось в абсолютном ступоре и шоке.

Немного пришел в себя Северино, когда внезапно (действительно внезапно, потому что едва ли он слышал, о чем говорят брюнетка Агата и циркач – он все еще видел пропадающие в вечности страницы, выгрызающие своим исчезновением целые куски из сердца капитана) он осознал, что его целуют.

Нет, не так.

Миг – и Флав был на расстоянии вытянутой руки. Следующий миг – и его лицо на той дистанции от лица Северино, уже на половине которой мозг капитана обычно начинает бить тревогу, заставляя его отстраняться, а руки обвивают его шею. Третий миг – ощущение губ на губах. Это случилось именно так, без любых, даже самых кратких мгновений между.

Сказать, что в голове Северино случилась революция – значит ничего не сказать. За те пятнадцать лет, что он жил без Фрэнка, он целовался то считанное количество раз, которое реально было бы изобразить пальцами одной руки. Неверным было бы утверждать, что он не пытался найти себе любовника. Неверным было бы также сказать, что у него их не было. Были – правда, так же, как и поцелуи – считанные. До тех пор, пока капитан (который еще тогда капитаном не являлся) не уяснил для себя полную бесполезность происходящего.

Он целовался, как машина, он занимался сексом, как машина, он говорил людям заученные и ничего не значащие пустые фразы. Он пытался разжечь в своем сердце огонь снова, насильно заставлял себя думать о мужчине, с которым провел прошлую ночь, даже писать ему письма, которые после пары строчек он в сердцах рвал и бросал в огонь.

Это было похоже на то, как он еще в юности он понял, что близость с женщиной не в состоянии доставить ему удовольствие. Пару раз он по наущению коллег-матросов воспользовался услугами женщин нетяжелого поведения – лишь для того, чтобы сделать для себя окончательный и бесповоротный вывод: да, он без труда получает разрядку, но при этом не в состоянии получить удовлетворение. Тогда он решил, что, по-видимому, секс, как и алкоголь – просто не для него. До Фрэнка он даже не представлял себе, что его может привлечь мужчина. Ну а после… он хорошо помнил свой последний раз. Ощущая трудно сравнимую с чем-либо пустоту внутри, он встал, оделся и в абсолютном молчании вышел прочь – и больше никогда не виделся с этим человеком. Это оказалось несложно, поскольку у них была договоренность только на одну ночь – это должно было помочь сбросить напряжение и расслабить обоих.

Напряжение не только не сбросилось, оно стало еще ощутимее. Северино почти мог чувствовать на языке вкус золы от безэмоциональных холодных поцелуев. Тело расслабилось, это правда, только душа беззвучно кричала: “Зачем все это, зачем? Я ведь не люблю его!”. С тех пор капитан прекратил любые попытки сближения с людьми даже до уровня дружбы, не говоря уж о том, чтобы открыть кому-либо душу или тело, сочтя себя человеком, которому, видимо, это просто не нужно. Зачем заставлять себя, если ничего хорошего из этого не выходит? Да и отталкивающая внешность помогала немало.

Так вот, в голове капитана в момент поцелуя случилась революция – за долгие годы он успел отвыкнуть от ощущений хотя бы на йоту ближе, чем рукопожатие. Именно поэтому он толком не ответил на поцелуй, едва раскрыв губы – просто не успел сообразить, хочет он отвечать или нет.

– Моему любовнику уже ничто не повредит… – прошептал он едва слышно, с трудом ворочая языком. Губы, казалось, одеревенели, но одновременно и пылали от жаркого поцелуя канатоходца. – Он пятнадцать лет как покинул этот мир…

В следующий миг вернулась хозяйка, и Куэрда ушел с ней. Еще некоторое время капитан так и стоял, торча посреди комнаты, как одинокое дерево в поле, и лишь когда его понимание догнало произошедшие события, он “отмер”, начав приводить себя и сумку хоть в какой-то порядок. Первым делом он снял мокрые вещи и развесил их, оставшись с голым торсом. Сел в кресло, налил себе вина, и лишь затем открыл сумку. Ему казалось, точно он лекарь, который открывает огромную рваную, и, скорей всего, смертельную рану, чтобы прочистить ее и прополоскать настоем из трав, избавив человека хотя бы от части мучений – открывать сумку было так же страшно.

Страницы не успели сильно промокнуть. Северино пододвинулся ближе к столу и, вздохнув, как перед глубоким погружением, начал раскладывать их в хронологическом порядке, пытаясь узнать, какие отсутствуют. Однако через несколько минут сверху послышался характерный скрип кровати и приглушенные стоны Агаты.

Капитан на краткий миг замер. Затем, стараясь шуршать страницами погромче, продолжил свое дело, минут через пять осознав, что с этого момента не продвинулся дальше ни на шаг. Он в пятнадцатый раз перечитывал одну и ту же строчку – что характерно, написанную вовсе не им и не Фрэнком, а автором библии, пытаясь осознать, с чем ее соотнести и что она вообще значит.

– Что за черт? – он тряхнул головой и попытался сосредоточиться вновь.

Он переложил туда-сюда еще три или четыре листа, прежде чем осознал, что его щеки не горят – пылают. “От вина”, – решил он, продолжая работу, но затем кинул взгляд на свой бокал – он был нетронут. Несмотря на то, что капитан налил себе чудесного напитка, он к нему так ни разу и не притронулся.

Через некоторое время Северино бросил безуспешные попытки собрать книгу воедино. Он ограничился лишь тем, чтобы привести листы к аккуратной стопке и убрать их во внутренний карман, туда, где их дожидались первые страницы.

Казалось, звукам сверху не будет конца. Капитан сидел, оцепенев, и слушал их. Он никогда не видел для себя проблемы быть невольным свидетелем чужих утех. За свою жизнь он часто сталкивался с подобными ситуациями – стоит вспомнить хотя бы о том, с какой систематической регулярностью он отрывал капитана одного из кораблей в буквальном смысле от дела, распахивая дверь и напоминая, что если они не выйдут в море сейчас, им придется ждать еще сутки, а то и двое. Поскольку Северино считал себя абсолютным асексуалом, это никогда не являлось трудностью.

Но сейчас ему было крайне неуютно, и он даже не смог ответить себе, почему. Картинка, представлявшаяся ему, была очень четкой, точнее сказать, некоторые ее части. Агата представала смазанным пятном без лица и опознавательных знаков, точно кукла, зато Куэрда… капитан мог бы видеть движения его гибкого красивого тела, мог бы разглядеть, как поднимается и опускается его грудь, обозначая тяжелые вдохи и выдохи, мог представить, как его руки оплетают стонущую Агату. И все это делало капитану решительно неуютно. Он бы многое отдал, чтобы перестать видеть эти картинки в своей голове, потому что они донельзя смущали его, и он не понимал, с чего вдруг его так беспокоит чужой секс – всю жизнь ведь был к нему равнодушен.

«Интересно, он ее целует так же, как и меня?» – подумалось капитану, и тут же услужливо вспомнил весь спектр ощущений от неожиданного поцелуя – тело, прижавшееся к нему, горячие губы, руки вокруг шеи… Он так и уснул, когда стоны, наконец, стихли – сидя в кресле, с горящими щеками, забытым чувством, начинающем формироваться где-то внизу живота и приятным мягким ощущением на губах – следе поцелуя канатоходца.

========== Часть 3 ==========

***

Жаркое тело Агаты дало долгожданную разрядку уставшему и нанервничавшемуся канатоходцу. Если бы Флав задумался об источнике своего возбуждения, то возможно с удивлением обнаружил, что к прекрасной молодой брюнетке он имеет второстепенное отношение. Ключ к отправной точке тягучих ласк и жадных поцелуев находился вовсе не в хозяйской спальне.

Куэрда в первую очередь любил глазами. Ему нравились пышногрудые волоокие девицы и крепкие мужественные мужчины. Этой ночью в этом доме башмачника Басилио могли бы, будь Коста посмелее, соединиться воедино его предпочтения. Агата, молодая и горячая, выданная за толстяка Басилио, явно не первой свежести и к тому же имевшего проблемы по мужской части, скорее всего, приняла б в супружеской кровати и второго, предложи Флав девушке такой расклад. Но на счёт капитана канатоходец очень сомневался.

Проснувшись и пока не открывая глаз, он, мягко перебирая волосы, лежавшей на его груди девичьей головки, ловил себя на мысли, что думает именно о таком слиянии. Мысли явно отдавали крепостью в район паха, но Флав не спешил смягчить ситуацию.

За окном через приоткрытую ставню начало сереть раннее утро. Нужно было покидать дом, до того, как проснуться соседи, которые уже прознали о том, что в отсутствии хозяина, сюда наведывается молодой любовник. Видимо, Басилио это устраивало. Но Коста не был уверен, что новости об увеличении количества поклонников его жены будут восприняты башмачником так же благосклонно. Не будешь же рассказывать направо и налево, что проминал хозяйскую постель только один.

Серые тени пасмурного утра ползли от окна по полу, предвещая туман. Белёсая дымка была как нельзя кстати. В такую можно нырнуть и незаметно вынырнуть, где хочешь.

Агата зашевелилась во сне, мазнула губами по груди канатоходца, надавила локтем, поворачиваясь, на травмированный бок. Флав скривился от тупой боли, осторожно приобнял любовницу и нехотя выскользнул из тепла кровати. Прошёл, стараясь не шуметь, босыми ногами по прохладным доскам пола, собирая свою нехитрую одежду. Влез в штаны, нашёл сапоги и с удовлетворением отметил, что их тонкая кожа успела просохнуть, но когда, усевшись на пол, он постарался натянуть их, то кожа настолько плотно обхватила ногу, что вызвала неудобство.

Тихо чертыхнувшись, Куэрда вспомнил об оставленных на площади ботинках. Обувь, как впрочем, и плащ, действительно, были почти новыми. Предстояли незапланированные траты.

Канатоходец осмотрел царапины на боку и сизое пятно расплывшегося синяка. Ощупал, кривясь, отмечая, что вчера в порывах адреналиновых и не только страстей, ушиб не казался таким обширным. Но кости и в самом деле были целы. Коста несколько раз глубоко вдохнул, чтобы убедиться. Надевая порванную рубашку и стараясь привести лохмотья на боку в божеский вид, Флав вдруг вспомнил о серебряной броши, которая осталась на плаще.

Нет, не то чтобы она имела большую ценность, впрочем, она стоила своих денег, и Куэрда не сказал бы, что подарившая ему её особа была слишком дорога, но если расследование покрепче ухватиться за эту деталь, и копнёт поглубже, то по клейму ювелира, вполне может выйти на сеньору, приобретшую этот шедевр. Престарелая и всеми уважаемая женщина не захочет огласки своего мелкого увлечения и, как пить дать, пойдёт на сделку. Имя циркача в обмен на чистоту репутации не слишком большая цена, беря в расчёт единичный случай их близости.

Если у стражи хватило ума собрать и разлетевшиеся остатки библии, на которой, вопреки вчерашним заверениям Флавио, вполне могли остаться пара тройка читаемых фраз, то, сложив два и два, городская стража, как минимум, имела одного подозреваемого в ограблении, как можно было бы заплести, ратуши или неудачника мужеложника, растерявшего свои перлы на радость местной инквизиции. В таком случае, Куэрда без сомнения полагал, что навряд ли капитан захочет занять его место, огласив всю правду о себе и принадлежности злополучных листов.

Занятый такой ужасающей логической цепочкой, канатоходец не заметил сам, как покинул комнату и, спустившись по лестнице, оказался напротив спящего в кресле начальника городской стражи.

Ужас ближайшего будущего, залил все мысли, а Коста был уверен, что попав в лапы инквизиции, живым он оттуда не выйдет, и самое малое, что святоши, известными методами, могут добиться от него, так это чистосердечного признания в соблазнении находящегося в сане и раскаяния в пособничестве дьяволу. Шанс на спасение во плоти сейчас сидел напротив.

Куэрда вцепился в обнажённое капитанское плечо и нещадно затряс мужчину.

– Мойя, Мойя, проснитесь! Мне нужна брошь, моя брошь!

Бледный и встрёпанный со сна, Флав напоминал выкупавшегося в луже воробья, но решительный взгляд и цепкие пальцы на плече, говорили о явном намерении прямо сейчас вытрясти из начальника городской стражи пусть не душу, но серебряную брошку так точно.

***

Рассветное солнце приятно пригревало плечи и лицо Северино. Он поудобней устроился на песке и принялся пересчитывать свои “сокровища” – красивые камни, окатанные морем до состояния гальки, и кусочки ракушек.

– Смотри, – он улыбнулся, повернувшись к Фрэнку, пытаясь разглядеть его лицо, но щуриться против света было тяжело. – Красивые, да?

Тот кивнул. Они причалили к “тайному месту” вчера вечером, и за ночь успели разгрузиться и пополнить запасы пресной воды. Сейчас, ранним утром, вся команда еще спала, поэтому они вдвоем безнаказанно могли уединиться на их обычном месте – маленьком кусочке пляжа среди рифов, о котором не знал никто из матросов и, конечно же, Лэл. Это было любимое время обоих – можно побыть вдвоем и не бояться лишних свидетелей – если бы кто-то и захотел проникнуть на их секретный пляж, они бы услышали его приближение сразу – по ругательствам и проклятиям от легкой возможности переломать себе ноги.

Северино начал откладывать “сокровища” для Фрэнка – ведь он так долго и кропотливо собирал их.

– Вот этот с кварцевыми прожилками, возьми. А этот почти прозрачный, как стекло. А этот…

– Хватит, – мягко сказал священник, останавливая руку Северино. – Мне уже хватит.

– Но подожди, – рассмеялся тот. – Смотри, вот этот с пиритом. Знаешь, что это такое? Его еще называют “золотом дураков”, потому что он очень похож на золото. Мой дед был золотоискателем в Новом Свете и научил отца определять эти вещи, а тот рассказал мне, когда я был маленьким.

– Оставь себе, – тон Фрэнсиса оставался таким же мягким, но сейчас в него вплелись нотки настойчивости. – Мне достаточно.

– Но я хочу подарить его тебе.

– Ты мне и так много подарил.

Северино опустил взгляд на камни, лежащие рядом с Фрэнком. Их было ровно пятнадцать. Он по-прежнему не мог видеть лица священника, но его голос в одночасье поменялся. Он обеспокоенно сказал:

– Мне нужна брошь, моя брошь!

Подумав, что это шутка, Северино накрыл тонкую ладонь Фрэнсиса своей.

– Какая брошь, Фрэнк, о чем ты?..

Пробуждение было болезненным, точно кто-то протащил его по узкой трубе и насильно кинул в тело – с большой высоты. Вернул к действительности, в которой давно не было ни “тайного места”, ни их с Фрэнком пляжа, ни, собственно, Фрэнка… ни теперь уже даже книги.

Капитан поднял глаза, с быстро фокусируясь и осознавая, что перед ним не Фрэнк, но Куэрда – его недавний знакомый. И по какой-то странной причине его рука лежала на руке канатоходца. Он спешно поднялся, прерывая телесный контакт и, гадая, сказал ли он последнюю фразу во сне или наяву, накинул рубашку, прикрывая голый торс.

– Что за брошь? И где хозяйка дома? – слова его были сухими и безжизненными, а между бровей залегла морщинка.

***

Болтал ли когда-нибудь Коста во сне? Нет, канатоходец не припоминал, чтобы о нём кто-то говорил такое. Но он слышал, что некоторые вполне способны принимать желаемое за действительное, так сильно погружаясь в сон, что разговаривают со сновидениями наяву. Говорят, что некоторые рогоносцы именно таким образом узнают о наличии у них костяной короны и степени её ветвистости.

Рука капитана неожиданно накрыла его ладонь, и Флав оторопело замолчал, наблюдая, как капитан залпом выныривает из сна.

Первое, что сделал начальник городской стражи, очнувшись от грёз, так это, словно потерявшая вчерашней ночью невинность девица и, напрочь забывшая об этом с утра, метнулся от прикосновения, как от чумы, стыдливо прикрывая обнажённый торс рубашкой.

Вторым был вопрос, даже не вопрос, а требование отчёта, как, наверное, он привык делать по утрам, устраивая ежедневную выволочку подчинённым, на случай «чтобы неповадно было».

– Агата наверху, – как-то сразу притих, вспоминая, что ещё раннее утро, канатоходец.

Он обошёл стол, подбирая на другом его конце свою сумку и закидывая через плечо.

– Нам надо уходить, сеньор. О броши я расскажу по дороге.

Флав обернулся на начальника городской стражи, и, подойдя к двери, подождал, пока тот накинет плащ и выйдет за ним.

Куэрда ошибся, солнце всё-таки пробилось из завесы тумана и быстро расправилось с белёсым безобразием. Распахивались ставни, гремела посуда, плакали и смеялись дети, басовито командовали мужья, крикливо отвечали жёны. На узкой улочке то тут, то там просыпались жители Севильи.

Коста шёл рядом с капитаном, переваривая и прикидывая, стоит ли посвящать его в очередную возникшую проблему. А они, проблемы, словно чёрные жемчужины одна за другой нанизывались на своеобразную нить, так, как будто бы какое-то проклятье вытянуло её из сгоревшего переплёта злополучной библии и теперь опутывало канатоходца паутиной. Когда они дошли до площади, Флав, наконец, решился заговорить:

– Я думаю, что ваши люди наверняка подобрали мои ботинки и плащ. Но это не важно, хотя, мне хотелось бы получить их обратно.

Он остановился, потому что теперь их пути с капитаном должны были разойтись. Канатоходец не собирался идти прямо в руки правосудия.

– Но главное, что мне хотелось бы получить, так это брошь. Серебряную брошь со своими инициалами, подаренную мне одной… впрочем, это не важно, – Коста взглянул прямо в глаза капитану, – важно, что на ней есть клеймо ювелира. Думаю, что он не слишком богат клиентами, поэтому знает заказчиков наперечёт. Сеньора, – скулы Флава вдруг пошли пятнами, так, словно ему было стыдно посвящать Мойю в свои многочисленные постельные амуры, но он, чуть запнувшись всё же продолжил: – Сеньора, преподнёсшая мне этот подарок, уважаемая женщина и не станет рисковать своей репутацией ради… – канатоходец не стал заканчивать мысль, только умоляюще взглянул: – В вашей власти вернуть мне брошь и забыть наше знакомство, как страшный сон.

Здесь Куэрда отчётливо вспомнил, как поутру капитан наминал его ладонь, называя именем своего умершего любовника. Да, канатоходец, не смотря на отсутствие реакции в ночи, всё же чётко запомнил, что начальник городской стражи ровно как пятнадцать лет после смерти любовника, хранил библию, чтя память о нём. Видимо, сейчас этот неведомый Фрэнк, прямо оттуда, куда попадают все грешники вот так своеобразно «клевал» Флава, за бестолковое любопытство.

– Я буду безмерно благодарен, – Коста потоптался с ноги на ногу, не представляя, чем материально выразит степень своей благодарности, – мне пора, сеньор Мойя. Вечером представление. Я должен подготовиться.

Рыночная площадь оживала, не ведая, что произошло здесь ночью. Торговцы открывали лавки. Зеленщицы раскладывали свой товар. Справа пахнуло рыбой – это открылись рыбные ряды, и рыбаки понесли на продажу ночной улов. Показались первые покупатели – экономки, спешившие закупить свежего хлеба, фруктов и овощей для господского стола.

– Мне пора, – ещё раз сказал Куэрда, окидывая площадь взглядом, – приходите вечером на представление.

«Там и решим», – закончил он мысленно фразу и поспешил прочь.

***

Капитан хранил молчание до самого конца их встречи. Напоследок лишь кивнул Флаву и тихо сказал:

– У нас всех свои тайны. Вы обязались хранить мои, я сохраню ваши. Доброго дня, – он развернулся на каблуках и направился в сторону кордегардии.

Как и предсказывал Куэрда, стражники, несшие ночную службу, уже ждали его у дверей со всем подобранным реквизитом.

– Капитан! – завопил Андрес, только завидев массивную фигуру Северино в начале улицы. – Хорошо, что вы здесь. Я не знаю, как вы угадали, послав нас на патруль у ратуши, но ее вчера действительно пытались грабить.

– Как вы это делаете, капитан? – Энрике смотрел на него расширенными от удивления глазами.

– Мысли читаю, – хмуро отозвался тот, заходя в здание и открывая свой кабинет ключами, который на всякий случай он всегда носил с собой. Стражники засеменили следом.

– Мы не поймали воров вчера, – сокрушенно сказал Энрике, когда они вошли в комнату. – Но мы точно знаем, что их было двое. Вроде как мужчины. Один помассивнее, высокий, фигура вроде вашей, другой поменьше и юркий, как бесенок.

– Вот, держите, – Андрес вывалил из мешка на стол капитана все, что им удалось насобирать вчера.

Сохраняя полнейшую невозмутимость, Северино неторопливо пересматривал вещи – с той внимательностью, что присуща людям, впервые видящим подобный набор предметов. Без Куэрды носить маску вечного спокойствия и незаинтересованности было по какой-то причине куда легче. Он словно возвращался в давно известную роль, не требующую вкладывания особых сил, надевал знакомую маску, сросшуюся с ним, подобно второму лицу.

Три страницы из книги, все в грязных разводах, веревка с крюком, сапоги и плащ, скрепленный серебряной брошью.

– У вас есть версии? – незаинтересованно спросил капитан, хотя сердце его болезненно сжалось при виде страниц.

– Ну… – протянул Андрес. – Наверное, нет. Мы пытались прочесть документы, но тут все на английском. Это вроде как страницы из какой-то богословской книги, а вот здесь, – стражник показал пальцем на графитные строчки, написанные рукой Фрэнка, и капитана передернуло, захотелось немедленно сломать Андресу руку. – Вроде как заметки на полях.

– Вы же читаете по-английски? – вопросительно сказал Энрике, влезая в разговор.

– Читаю, – кивнул Северино. – Я это тщательно изучу, – он поскорее убрал изуродованные страницы в стол и стал осматривать остальные вещи.

– Может, – тут же взял слово охочий до разговоров Андрес, – нам как-то удастся найти по сапогам их владельца.

Капитан скептически воззрился на стражника.

– Андрес, если б ты хоть иногда включал голову и думал, прежде чем издавать звуки, которые ты называешь словами, а я – бессмысленной болтовней, цены б тебе не было. И повышение, которого ты так ждешь, было бы у тебя в кармане. Я тебе что – принц, за Золушкой бегать с хрустальной туфелькой?

Стражники захохотали, видимо, представив себе эту картину. Как Северино ни старался абстрагироваться, он против воли тоже увидел, как подходит к сидящему на стуле Куэрде и, чинно вставая на вставая на одно колено, с замиранием сердца меряет на его ногу сапог. Видение оказалось действительно забавным, и капитан усмехнулся.

– А вон там на плаще какая-то пряжка, – указал Энрике. – Может, по ней удастся чего разнюхать? Хотите, чтобы мы занялись этим, капитан?

Северино выразительно изогнул бровь, сказав максимально серьезно:

– Если неизвестные действительно собирались грабить ратушу, то это дело большой важности. И мне стоит самому заняться расследованием. Хвалю за улики, ругаю за то, что не поймали воров. Свободны, – он широким жестом указал на дверь. – Отсыпайтесь.

Стражники направились к двери, как вдруг Андрес оглянулся.

– Вы-то сами как, капитан? Веселая была ночка? Не похоже, чтобы вы потратили ее на такое бесполезное дело, как сон, – он хитро улыбнулся.

Северино сообразил, что выглядит, наверное, ужасно – синяки под глазами, щетина, не выспавшийся вид. Оно и понятно: две ночи практически без сна, выматывающие события, рвущие душу переживания – и все это сразу. Однако в больном воображении любопытного проныры Андреса (к слову сказать, не пропускающего мимо ни одной юбки и, согласно слухам, в равной степени штанов) капитан, по-видимому, провел жаркую ночь, часами вжимая в подушки симпатичного парнишку, которого он застал тут вчера – именно и только это могло являться причиной его недосыпа. «С какими идиотами приходится работать…» – сокрушался капитан про себя. А вслух сказал максимально спокойно и сурово:

– Еще слово, и ты вылетишь отсюда быстрее, чем сможешь назвать имя своей последней любовницы.

Андрес, не дожидаясь более веских аргументов скорого и тяжелого на руку капитана, выскочил вслед за Энрике. Первым делом, как только стражники покинули его кабинет, Северино заперся изнутри, чтобы никому из подчиненных не пришло в голову зайти в неподходящий момент. Затем он продолжил незаконченное вчера дело – начал разбирать страницы с учетом возвращенных. Вытащив из внутреннего кармана растерзанную библию, он положил ее на стол и принялся собирать ее заново. Его движения были аккуратными, точно он пытался вылечить маленькое беззащитное животное. Книга без обложки походила на нечто живое, с чего сняли кожу и оставили умирать. Вид голых разъединенных страниц до ужаса пугал капитана и вызывал в нем какую-то тоску и жалость.

Как он и догадывался, нескольких страниц не хватало – стражники поймали не все из тех, что разлетелись. Поскольку Северино помнил содержание книги наизусть, он мог точно сказать, что, по крайней мере, это были либо пустые, либо полустершиеся, либо исписанные чернилами (а значит, текст удачно расплылся под дождем) страницы – как и говорил Куэрда, они не представляли опасности больше ни для кого. Кроме, разве что, израненного и почти онемевшего сердца самого капитана, но это мелочи.

Разгладив каждый лист, наконец-то собрав их в хронологическом порядке и убрав в безопасное место – в собственный внутренний карман, Северино упаковал в валяющийся в шкафу заплечный мешок все пожитки Куэрды, и лишь затем открыл кабинет. Он принялся за работу, пытаясь забыть все произошедшее. Но, как это всегда и бывало, ничего не получилось. В обеденный перерыв он вышел на задний двор и, присев на бревно, положенное туда специально для таких вот моментов, закурил трубку, привезенную им когда-то из Нового Света в одну из первых своих экспедиций – вместе с привычкой курить и сломанным носом.

Вдыхая ароматный дым, он вспоминал, как один из его в высшей степени немногочисленных любовников однажды, после честного признания Северино в том, что он его не любит, посоветовал ему попытаться задуматься над собственными эмоциями и их истоках.

Злился ли он на Куэрду? Нет. И это было парадоксально. Именно этот вертлявый любитель чужих тайн, замужних женщин и, по-видимому, устрашающих мужчин был повинен во всем – от начала и до конца, однако капитан обнаружил в себе отсутствие злобы или обиды на него. Может, оттого, что он сполна получил свое – успел рискнуть жизнью и репутацией, пораниться и потерять важные и, видимо, дорогие ему вещи.

Северино даже удивился. Обычно в нем днем и ночью не выключалось чувство обостренной справедливости (за счет которого он и прослыл неподкупаемым во всем городе), по которой он должен был бы отдать своим ребятам-ищейкам брошку и таким образом призвать не в меру любопытного Флава к полновесной ответственности. Но внутри зрело какое-то противоречие, основанное на крайнем неприятии картинки легконогого циркача за решеткой.

Северино дал слово – он его сдержит. Они с канатоходцем были знакомы слишком мало для того, чтобы безоговорочно поверить в честность по отношению к его стороне сделки, однако капитан чувствовал себя удивительно спокойно. Если, конечно, забыть о тупой ноющей боли при воспоминаниях о том, что осталось от библии.

Докурив, Северино вытряхнул трубку и принялся придирчиво вычищать ее. Он всегда относился к курительным принадлежностям с особой педантичностью. Капитан все еще пытался разобраться в своих эмоциях ко всему этому происшествию, но они скатались в жуткий клубок – непонятно, за какую ниточку тянуть, чтобы не запутать все еще больше. Удивительно, но цвет этого клубка вовсе был темным. Слишком много событий, слишком много переживаний, слишком много мыслей в голове.