Текст книги "Между строк (СИ)"

Автор книги: Лин Тень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Правильно говорят: благими намерениями выложена дорога в ад. Наверное, этот урок Ящерка запомнит надолго. Нет, Флав не винил ни в чём мальчишку. Более того, он проникся к пареньку ещё более тёплыми чувствами, понимая, что Лучи – единственный, кто озаботился пропажей канатоходца из лагеря. Единственный, кто смог найти его, скорее всего проследив или за одним, или за другим, а может за обоими сразу циркачами. Ошибка парня состояла лишь в том, что Ящерка прокололся. А спасаясь бегством, натолкнулся на патруль городской стражи, кому и выложил со страху, горе-беду…

«Хрен редьки не слаще. У кого деньги – тот и прав. Из огня, да в полымя». Народная мудрость не приносила успокоение. Хотя, вполне отвечала сопутствующей ситуации.

Холодный пол общей камеры неприятно отдавал в поясницу и судорогой прокалывал ноющий бок. Коста подгрёб сена, сколько позволили сокамерники, привалился спиной к какому-то толстопузому старику, посапывающему под общий шум, и с благодарностью принял глиняную кружку мутной жидкости, прозванной водой. Разбитые губы обожгло, горло засаднило, но живительная влага вернула взгляду чёткость, а разуму способность оценить собственное положение.

Перспективы вырисовывались не радужные. Судя по тому, что Куэрда оказался здесь, его явно не оправдали. Ни Имильяса, ни Гекко среди бродящих, спящих, жующих, стонущих, кашляющих и так далее, присутствующих не наблюдалось. Скорее всего, силач и дрессировщик откупились. Как он сам попал сюда, канатоходец помнил с трудом. Через туман сознания проплывало обрывками недавнее прошлое. Как вытащили из комнатушки, как вели по узким улицам, как спускался по холодной крутой лестнице, а ещё испуганный, словно затравленный взгляд Лучи его тоненький голосок: «Куэрда! Прости меня, Куэрда!».

А потом канатоходец спал. Спал, кажется, целый день. Наверное, молодой организм восстанавливал таким образом силы. После, Флав стоял у дверной крохотной решетки, цепляясь за холодные прутья пальцами и орал до хрипоты, требуя правосудия, пока его не добился. «Правосудие» было обуто в кожаные сапоги. Это Коста почувствовал сразу животом и рёбрами. А так же чётко усвоил упавшую в вату ушей фразу: «Не торопись, циркач, будет и на твоей улице праздник». После чего Флав как-то сразу расхотел, чтобы массивная дверь снова открылась.

Вонючая, холодная, полутёмная камера казалась сейчас преддверьем ада, куда не раз сулил попасть ему покойный Мариньё. Неужто слова старика начали сбываться? Коста пил из кружки и ждал. Чего? Он сам не знал. Но не верилось, что нет больше выхода. Не верилось, не смотря на сложившуюся ситуацию.

***

«Я так и знал».

Северино ждал до того момента, пока небо не посветлело – именно тогда стало очевидно, что Куэрда не придет. Капитан залпом допил портвейн и почти мгновенно уснул там же, где был – в кресле, не раздеваясь. Или скорей можно было сказать, что он отключился на пару часов – без снов и мыслей, словно провалившись в темную яму, падение в которую казалось очень долгим, но почему-то одновременно и мгновенным.

В первый момент после пробуждения Северино даже не понял, что произошло. Что он делает тут, внизу, у потухшего камина, и почему он не лежит в своей кровати, по привычке обхватив подушку одной рукой, а вторую положив на драгоценную библию? События последних дней словно выпали из памяти капитана, возвращаясь в нее медленно растекающимся ядом.

Нет больше никакой библии – легкими и ловкими движениями канатоходец Флавио уничтожил все прошлое Северино, за которое тот так отчаянно цеплялся, которое защищал от любых вторжений извне.

Но и будущего еще тоже нет.

«Я так и знал».

Это была первая отчетливая мысль капитана. Она отдавалась горечью разрушенной (в очередной раз) надежды в сердце. Да, конечно же, он так и знал. Он знал. Но он надеялся…

«Нет, – твердо сказал себе Северино. – Никаких больше надежд. Никаких больше любовных историй, никакой больше близости. А сейчас я встану, приведу себя в порядок и пойду на работу. Буду жить, как обычно, и забуду обо всем этом. Ничего особенного не случилось».

Привыкший отдавать приказы, капитан давно разговаривал сам с собой именно в таком тоне – приказном. И действительно, в тот же миг он начал собираться, готовясь к новому дню. И всякий раз, когда его мысли хотя бы вскользь касались канатоходца (вот пустая бутылка от портвейна, который они пили… а вот кровать, на которой они занимались любовью… а вот дверь, к которой капитан прижимал Флава, страстно целуя…), Северино грубо обрывал их и заставлял себя думать о делах насущных и ежедневных.

Тем не менее, несмотря на строгое отношение к себе и своим эмоциям, весь день капитан осознавал себя только урывками. Первая половина дня оказалась посвящена очередному его ученику, которому капитан чуть не сломал руку, неловко ударив тренировочной палкой, использующейся в качестве шпаги. Смутно осознавая, что это может вылиться в большие проблемы – ученик-то знатный – Северино извинился, прекратил урок и отправил его к костоправу. После обеда был выезд за пределы города, смысл которого ускользнул от капитана. Он выполнял все механически, как машина, ничего не чувствуя и ни о чем не думая.

К вечеру подоспели отчеты за день. Северино сидел за своим столом и в свете заходящего солнца, только к концу дня робко выглянувшего из-за тучи, пытался прочитать текст на листе бумаги, подготовленный для него подчиненными. Однако недосып, переживания и малограмотность создавали не самые лучшие условия для чтения – строчки плясали перед глазами. Все, что он мог видеть – какого-то парня схватили за убийство старика и бросили в тюрьму. Какие-то бумаги исчезли, и никто их не может найти.

– Да пошло оно все к чертям! – в сердцах воскликнул капитан, сминая отчет и откидывая его в дальний угол комнаты.

«Как будто мне есть дело до каких-то там идиотских бумаг и идиотов, крадущих их!» – зло подумал он, поднимаясь, закрывая кабинет и выходя на улицу.

Он собирался пойти домой пораньше, в планах было хорошенько напиться (в идеале до беспамятства, но, поскольку это объективно неисполнимо, то хотя бы просто влить в себя так много, как получится) и лечь спать, что и выполнил, обругав себя за желание пойти на площадь, проверить, там ли Куэрда.

Следующее утро не принесло успокоения. К щемящему сердцу добавилась головная боль – то, что он вчера пил, едва ли можно было назвать вином, скорее брагой, купленной по дороге в дешевом трактире. Однако спиртное сделало свое дело – ночь он проспал без снов. Следующий день прошел как в тумане – мигрень не желала уходить, подчиненные раздражали, а покалеченный ученик, заявившись посреди дня и демонстрируя руку на перевязи, действительно обещал пожаловаться на неловкого капитана.

Северино дал себе слово, что он не пойдет сам искать Флава. Все же очевидно и ясно, как божий день, зачем усложнять ситуацию? Лучше сделать вид, что ничего не случилось, и забыть обо всем. Да и даже если бы капитан и встретил Куэрду, что бы он ему сказал? Что тот по какой-то причине стал важным для него? Северино догадывался, какой ответ получит, поэтому, чтобы не получить лишний раз «нет», он решил просто не пытаться дальше общаться.

«Так даже лучше, – успокаивал он себя. – Вечером сяду за свою библию, наконец-то восстановлю ее, приделаю новую обложку… и буду жить, как жил до этого. Ничего фатального».

К вечеру обязанности понесли его через город. Оседлав коня, капитан двинулся в путь, собираясь пойти в обход проклятой площади, так как был намерен избегать этого места столько, сколько возможно. «Столько, сколько понадобится для того, чтобы вся романтическая дурь выветрилась из моей головы», – так он себе сказал. Однако на обратном пути он был увлечен выбором трактира, в котором он на этот раз купит какое-нибудь пойло, и сам не заметил, как вновь оказался на городской площади. Северино не смог бы ответить на простой вопрос, зачем он сюда пришел, однако то, что он увидел, поселило в его голове сомнения.

Цирковая сцена пустовала, хотя капитан был вполне уверен, сегодня должно состояться выступление. Тем более в такой час, когда на площади было много людей, спешащих по домам – потенциальных клиентов.

Надежда всколыхнулась в душе капитана обжигающим пламенем. Может, все-таки все не так, как он вначале решил? Может, Флав и хотел прийти, но по какой-то причине не смог? Может, что-то случилось? Может?..

Убедив себя не делать преждевременных выводов, Северино пришпорил коня и поспешил к стоянке цирка. Там оказалось на удивление тихо, и тишина эта казалась зловещей. Капитан помнил о наказе Флава не светиться лишний раз, но теперь он не смог бы повернуть назад, даже если бы захотел.

Он должен был узнать правду.

«Интересно, где мне его искать?» – подумал он, обводя взглядом фургоны и шатры. Тут-то ему и попался на глаза мальчишка, Лучи, кажется. Он видел его мельком еще в тот день, когда вся история с книгой выплыла наружу. Достав из кармана мелкую монетку и надвинув шляпу поглубже на лицо, надеясь на то, что тень скроет ужасный шрам на лице, и мальчик его не узнает, капитан свистнул, привлекая внимание Лучи. Тот выглядел потерянным и грустным. Покрутив монетку в руках, Северино спросил:

– Где живет канатоходец Куэрда, знаешь?

– Ой, – пискнул Лучи. – Вы стражник, да? Пришли обыскивать его вещи? Но там вроде ничего нет, уже сто раз вверх дном все перевернули.

– Погоди, что значит «уже»? – не понял капитан. – Что случилось?

– Он невиновен, не мог он этого сделать, говорю вам, отпустите его!

– Где. Куэрда? – раздельно спросил Северино, ощущая в душе нарастающую тревогу.

Спустя две минуты, в которые и уложился рассказ Лучи, капитан, так и забыв отдать мальчишке обещанную монету, уже во весь опор спешил обратно в здание тюрьмы. Услышанное не укладывалось в его голове. То есть, все то время, пока Северино был занят заставлениями себя не думать о Флавио, тот был у него под носом? Так, что ли?

О том, что с канатоходцем успели за это время сделать, капитан предпочитал не думать. Он знал только одно – как только он вернется в свой кабинет, клочки полетят по закоулочкам, и всем достанется по полной.

– О, капитан, вы еще здесь? – позвал его Андрес, когда Северино вошел. Рядом стоял Энрике – этой парочке сегодня снова предстояло идти в ночной патруль.

– Какого дьявола мне никто не сказал?! – сорвался он на них, неистово оскалившись и сверкая молниями в глазах.

Андрес и Энрике переглянулись.

– Не сказали о чем, капитан?

– О парне из цирка, которого вчера утром привели под белы рученьки в казематы!

Еще один непонимающий взгляд.

– Из цирка? – осторожно уточнил Энрике, хотя это самое уточнение было совершенно излишним. Оба знали, что капитан не шутит – частью потому, что он как-то не выглядел веселым, а частью потому, что все знали – Северино Мойя вообще никогда не шутит. – А разве этого не было в отчетах? Вроде как за убийство его загребли?

Северино собирался еще что-то прорычать, но остановился на полувздохе. Убийство старика и ценные бумаги. Идиотский отчет, об который капитан едва не убился, пытаясь его прочесть и понять. Если бы он мог, он бы обязательно смутился. Но, поскольку все знают, что капитан Мойя не может ошибаться, он просто перевел тему:

– Где он?

– Кто, отчет?

– Нет, идиоты, циркач!

– Знамо дело, в общаке сидит, – пожал плечами Андрес.

Не сказав больше ни слова, Северино рванулся вниз, в помещения тюрьмы. Стражники, все еще удивленно переглядываясь, поспешили за ним.

Капитан бывал здесь регулярно – во-первых, того требовала работа а во-вторых, если долго не посещать тюрьму, есть огромный шанс в итоге обнаружить, что нормы не выполняются, и заключенных содержат в условиях хуже, чем свиней в амбарах. Болезненное стремление к справедливости не давало Северино поощрять подобное, поэтому, даже если того не требовали обязанности, он спускался в казематы так часто, как получалось.

– А что не так-то, капитан? – спросил Андрес, резво спускаясь по ступеням. – Факел возьми, – кивнул он Энрике. – Он же вроде убил кого-то, нет? Ну его и бросили в камеру к остальному отребью, что в этом такого?

Ответа у капитана, однако, не было. Ну не рассказывать же правду? Он ее и себе самому-то боится сказать, не то что уж своим подчиненным! Однако Андрес ждал, и, толкая тяжелую дверь в казематы, Северино буркнул:

– Ты не знаешь, с чем имеешь дело. Не все так просто, как тебе кажется. И именно потому, что я это понимаю, капитан – я, а не ты.

Ответ получился туманным, не дающим никакой информации, однако внушительно звучащим, это заткнуло Андреса, собственно, именно этого капитан и хотел. Северино постепенно замедлял шаг, подходя к общей камере, с каждым шагом все больше боясь того, что он может там увидеть. Ему слишком хорошо было известно, как стража обращается с жителями Севильи, даже если эти самые жители только подозреваются в совершении преступления, и их вина не доказана. Хорошо относятся только к тем, кто дает на лапу звонкую монету, а Северино был уверен, что даже если бы Флав и хотел, то не смог бы дать взятку – просто не с чего.

Капитан увидел его не сразу среди разношерстной публики, населяющей камеру – во-первых, из-за тусклого освещения – свет сюда попадал только из небольшого зарешеченного окошка под потолком да от факела в руке Энрике – а во-вторых, потому что выглядел Флавио неузнаваемо – красивое лицо было изуродовано следами побоев, а на виске спеклась кровь. Северино пробрал холод от этого зрелища, очень захотелось просто забрать Флава отсюда, однако он вовремя взял себя в руки и обернулся к стражникам. Уж конечно, он не мог показать, что знает Куэрду. Энрике подошел к прутьям камеры, подсвечивая себе факелом:

– Который из вас циркач? А ну подойди, капитан Мойя желает тебя видеть.

***

Надеялся ли канатоходец на недавнего знакомца? Думал ли о том, что секс завяжет определённые нити, за которые можно вот прямо сейчас подёргать? Да, конечно думал. И в том то и беда, впрочем, совсем наоборот, возможно в том то и была его сила, что Флав обычно думал, прежде чем принимать достаточно веские для жизни решения.

Нет, конечно, в первые минуты, когда колени его коснулись пола общей камеры, Куэрда едва заставил себя сдержаться, чтобы не потребовать свиданки с начальством. Впоследствии пришла мысль о том, что о капитане нужно молчать, впрочем, поступая так, Коста заботился больше не о нем, а о себе, потому что даже если его знакомству с этим человеком поверят, то не факт, что капитан удосужиться подтвердить заявленное. Скорее всего, предпочтёт не связываться, чтобы не замараться. Одна ночь не даёт никаких обязательств. И Флав благоразумно молчал.

Сидя спиной к храпящему старику, канатоходец всё же наделся, что рано или поздно начальник городской стражи если и не заглянет самолично, так хотя бы вызовет на допрос. Правда сомнения в том, что капитан самолично допрашивает такую шваль, что сидела здесь, у Флава зародились и подтачивали его тлеющую веру.

Тело ныло, и в полумраке и густом смраде хотелось уткнуться куда-нибудь и забыться сном. В полудрёме Куэрда постарался сплести из мыслей невидимую и не ощутимую до поры до времени сеть, в которую непременно должен был попасться Мойя. В зыбких планах намечалось пригрозить начальнику городской стражи обнародованием их недавней связи. Испугается ли Северино Мойя?

К тому времени, как раздались гулкие шаги по лестнице, и в дверях прозвучало заветное: «А ну, пойди, капитан Мойя желает тебя видеть», Флав уже развеял в пух и прах всё задуманное, разумно рассудив, что Северино не дурак и прекрасно понимает, что словам циркача грош цена. Если бы у канатоходца была бы библия… Впрочем и с библией, Коста не облегчил бы своей участи, прямиком направив себя, да и его из этой дыры в ещё большую яму, а именно в лапы инквизиции. Откуда таким, как Куэрда, живыми точно не уйти. Так что ко времени, когда реально забрезжил лучик надежды, Флав выбросил какие-либо смелые планы из головы и крепко, насколько позволяла обстановка, заснул.

Канатоходца пришлось звать трижды, пока какой-то бедолага не затряс Куэрда за плечо, отчего по телу прокатилась волна боли, отдавая остротой в область рёбер.

– Ты из цирка ж, да? – нагнулся мужчина почти к самому лицу Косты, приглушённо шепча. – Вставай, давай, а то волоком попрут, – он услужливо протянул руку, помогая канатоходцу подняться. – К тебе сам капитан пожаловал, видать не хухры-мухры, а делиться придётся, – он усмехнулся, давая понять Флавио, что слухи о причине его ареста уже размешаны в воздухе этой общей камеры, а раз к нему пустился сам начальник городской стражи, значит, есть в них и доля правды. – Вот циркач, – гаркнул мужик в сторону двери, – сейчас он, сейчас! Ты за дёшево не продавайся, – напутствовал «соратник», провожая держащегося за бок и похрамывающего Косту к дверям и расчищая путь широким плечом. – Дави на то, что не виновен, но кое-что знаешь, и обязательно поделишься… сведениями, но по ту сторону, понял? – мужчина улыбнулся, показывая гнилые зубы и обдавая канатоходца смрадным дыханием. – И за меня словечко замолви. Слышишь? Хосе Иглес имя моё, слышишь, Хосе…

Флав кивнул, перехватываясь свободной рукой за косяк открывшийся двери и щурясь не заплывшим левым глазом на свет факела в руке стражника. На капитана он старался не смотреть.

– Я циркач, – голос получился тихим невнятным и Куэрда закашлялся, прочищая горло. – Я циркач, – повторил он громче, вышагивая из камеры, вставая между стражником и Северино, пока первый закрывал за ним тяжёлый засов на двери.

Блуждал взглядом по неровной поверхности плохо обтёсанных камней, словно цепляясь за эти мелкие выступы, как тогда ночью на стене в охоте за сумкой. И где-то на середине пути вверх по лестнице всё-таки протянул руку, и повёл по холодному камню ладонью, чтобы дать себе опору и перестать геройствовать напоказ, вынужденно останавливаясь дважды на десяток секунд перевести дух и дать небольшую передышку грызущей боли в боку.

А в кабинете капитана, выпрямился, подтянулся, насколько позволяло состояние тела, и молчал, разглядывая отполированный ногами камень пола.

***

Противоречивые эмоции рвали капитана на части, выливаясь в итоге в злость и ярость, которые необходимо было деть хоть куда-то, чтобы избежать разрушительных последствий. Хотелось что-нибудь перевернуть или разбить, капитан не осознавал, на кого он злится больше – на идиотов-стражников, что схватили не того (Флавио физически не смог бы никого убить той ночью, если только, конечно, у него нет злобного брата-близнеца, строящего канатоходцу козни), на самого Куэрду, что не пришел, что попался, на самого себя… Да, пожалуй, злости на самого себя было больше всего.

Куэрде явно было тяжело идти, и Северино подозревал у него травму, наложившуюся на ушиб после их ночной вылазки – перелом или трещина. Он чувствовал свою ответственность за случившееся – с одной стороны. С другой же, только когда он увидел Флава, в его голову пришла не такая уж и светлая мысль – а что, если канатоходец вознамерится шантажировать его?

Конечно, уйти от ответа ему, капитану городской стражи, в этом случае не составит труда – кто видел ту библию и их совместную ночь? Кто поручится, что какой-то там циркач не врет, пытаясь опорочить честного сеньора с репутацией Мойи? Если бы Куэрда и решился на разглашение их общей тайны, ему же пришлось бы и хуже, ведь инквизиция, быть может, и святая, но сук под собой пилить не станет даже во имя всех богов в мире. Одно дело на потеху и в назидание публике публично покарать безвестного блудника, и совсем другое – лишиться ценного ресурса. А в своей ценности для этого города Северино был уверен, ведь именно она много раз прикрывала его самого и его собственные грехи.

Те люди из верхов, что впрямую контактировали с капитаном, смотрели сквозь пальцы на весьма подозрительный факт, что Северино Мойя в свои 43 года, когда нормальным людям полагается уже иметь детей, а то и внуков, до сих пор не женат. Конечно, ни о каких гарантиях, если речь идет об инквизиции, говорить нельзя, ведь кто ищет – тот всегда найдет. И если бы капитан стал вдруг помехой кому-то, его голова бы стоила не больше головы никому не известного канатоходца, но это уже специфика церкви. До сих же пор Северино удавалось лавировать меж подобных острых рифов.

Но, возвращаясь к эмоциям капитана, сама мысль об том, что канатоходец может попытаться обнародовать их связь, была неприятной настолько, что кончики пальцев закололо, словно от ледяной воды. На миг его посетило ощущение осквернения чего-то очень важного, но развиться полноценно не успела, потому что, словно отвечая на сомнения капитана, Андрес пробормотал, задумчиво поглядев на Флавио:

– Знакомое лицо… капитан, мне кажется, я этого парня где-то видел.

Северино не ответил, но заволновался еще больше. Не хватало еще, чтобы Андрес вспомнил эпизод в трактире и то, как он неудачно вошел в кабинет капитана несколько дней назад. Они двинулись к лестнице, но нос к носу столкнулись с тюремщиком – стариком Хуаном. Смятение, копившееся все это время в капитане, наконец, нашло свой выход в виде злости:

– Какого черта? – рыкнул капитан на Хуана. – У нас что, солома кончилась? Почему в камере ее так мало? Если я снова узнаю, что она вся пошла на паклевку чьих-нибудь стен или починку чьей-нибудь крыши…

– Да благословит вас бог, сеньор Мойя! – раздалось из общей камеры. – Хоть один честный стражник в этом проклятом городе!

– Молчать, – гаркнул Энрике, оборачиваясь и пиная жалостно зазвеневшую решетчатую дверь. – Тебя не спросили!

Хуан мелко закивал и, шамкая беззубым ртом, заверил, что перепроверит все нормы содержания узников. Процессия двинулась дальше, причем, Северино украдкой поглядывал на Андреса, пытаясь понять, вспомнил ли тот канатоходца. Однако лицо его было непроницаемым.

Когда стражники завели Куэрду в кабинет капитана и усадили на стул, Энрике спросил:

– А чего мы мелочимся? Может его… того? – он сделал выразительное лицо. – Сразу в пыточную?

– Сам заговорит, – кивнул капитан, стараясь придать своему голосу будничную уверенность.

На самом же деле ему стало совсем уж нехорошо от мысли о допросе Флавио в пыточной. Да о чем речь, даже о том, чтобы просто привести канатоходца в это помещение! В нем всколыхнулось нечто непонятное, больше всего похожее на стыд от того, какой оборот принимало дело. Он коротко бросил стражнику:

– Позови ординарца.

Вся сложность заключалась в том, что допрос, в кабинете ли, в пыточной ли, не полагалось проводить один на один, всегда должен был присутствовать кто-то, кому поручалось вести протокол, он же исполнял роль формально необходимого свидетеля. Поэтому нормально поговорить с канатоходцем сегодня, с глазу на глаз, не получилось бы в любом случае. И сейчас капитану предстояло задать вопросы, на которые Флавио должен был ответить, а уже в случае его отказа капитан был обязан применить пытки. Северино надеялся, что циркач понимает правила этой вовсе не безопасной игры.

– Ушел он уже, время-то позднее, – отозвался Энрике. – Ты писать умеешь? – спросил он напарника.

Андрес мотнул головой. Северино молча сел за свой стол, нашел бумагу и перо с чернильницей – по-видимому, ему придется сегодня справляться с писаниной самому. Рука чуть подрагивала, и на белоснежном листе сразу же осталась крупная клякса.

– Полное имя? – спросил он, вдруг с удивлением осознавая, что эта информация будет для него новой. Несмотря на все пережитые приключения, капитан по-прежнему не знал полного имени Куэрды.

«Ты Фрэнка вообще год почти Святошей называл», – услужливо подсказала безжалостная память, добавив к и так бушевавшим чувствам горечи.

– Где ты был в ночь, когда произошло убийство?

Ответ на этот вопрос Северино записать все равно не удалось – перо с хрустом сломалось посередине слова, и бумагу залили чернила, топя все старания капитана. Как обычно, когда капитан нервничал, он нажимал на перо сильней необходимого – и вот вполне ожидаемый результат.

– Нет, так не пойдет, – твердо сказал он, откладывая перо, комкая испорченный лист и вставая. – Отведите его в одиночную камеру, а завтра допрошу его в присутствии ординарца. Иначе мы тут до ночи просидим.

– А почему в одиночную? – не понял Энрике. – Капитан, это ж шваль подзаборная, вот еще, в одиночке ему сидеть, место занимать! Пусть гниет с такими же, как он сам.

Как бы в доказательство своих слов, он ощутимо пнул Косту сапогом по ноге, отчего к моментально перекосившемуся от ярости лицу Северино прилила кровь. Он едва сдержался, чтобы в этот момент случайно не проявить успешно похороненного в себе 15 лет назад Делавара и не ударить глупого стражника наотмашь, выбив парочку явно лишних зубов. Стараясь, чтобы голос не сильно звенел от гнева, он ответил:

– Я сказал, что вы не знаете, с чем имеете дело, – он приблизился к Флавио и грубо взял его за подбородок, не глядя ему в глаза – это сейчас было выше сил капитана. Поэтому взгляд он сфокусировал на непонимающем лице Энрике. – Посмотри на него, – тон Северино становился все тише и яростней. – Он же старика убил не просто так, а из-за ценных бумаг. Как ты думаешь, зачем простому канатоходцу бумаги, которые он, ставлю свою шпагу, все равно прочесть не сможет? До тебя, идиота, что, не доходит, что он работал на кого-то более важного? И что он вполне может оказаться чьим-то протеже? Интересно, кто потом будет расхлебывать всю эту кашу? Уж конечно же не ты. А знаешь, кто? Капитан Мойя, вот кто!

В кабинете воцарилась тишина, тут же нарушенная осторожным голосом Андреса:

– Капитан… а откуда вы знаете, что он – канатоходец?..

Северино показалось, что самый воздух зазвенел от напряжения. Он никогда не умел убедительно лгать, да и, признаться, не горел желанием учиться. До поры до времени в жизни его спасало молчание, но сейчас эта тактика явно не сработала бы. «Идиот…» – обругал себя капитан, судорожно пытаясь выдумать что-нибудь правдоподобное. Однако все более-менее стоящие мысли, по-видимому, решили помахать своему обладателю ручкой и схлопнуться.

– Откуда я знаю? – передернул плечами Северино, отпуская подбородок Флавио. Жест получился нервным, и капитан надеялся только на то, что стражники не обладают большой проницательностью, чтобы заметить это. – Догадался просто. Молодой, тощий – наверное, по канатам бегает. Отведите его в одиночку, хорош уже время мое зря тратить.

Андрес и Энрике выполнили приказ, уведя Куэрду.

– Поосторожней с ним, – сказал он им вслед.

Как только дверь кабинета захлопнулась, Северино упал на стул, на котором до этого сидел канатоходец, и уронил голову на руки. И что прикажете делать в такой ситуации?

– Ненавижу, когда он это делает, – буркнул Андрес, пока они вели пленника в предназначенную для него камеру. – Он когда злится, страшен, как черт.

– Кто, Севэро? Да он, признаться, и когда радуется-то – не особенно красавчик, – усмехнулся Энрике в ответ. – Особенно с этим его шрамом… – он расчертил пальцем свое лицо, имитируя знаменитую отметину капитана Мойи.

– Дурак что ли? – Андрес одернул руку Энрике. – На себе-то не показывай, ангелы видят мысли, а бесы – слова и жесты!

– Знаешь, в чем его проблема? – сказал Энрике, когда они были уже у входа в одиночку. Он начал подбирать ключи к глухой двери с маленьким задвижным окошком, предварительно взятые у старика Хуана. – Он слишком честный. Ну вот скажи мне, в чем выгода быть стражником, если ты как Севэро? «Куда подевалась вся солома из камеры?», «Поосторожней там с ним», – он передразнил капитана.

– А что такого? – пожал плечами Андрес, следя за тем, чтобы Куэрда не совершил сейчас никакой глупости, хотя было очевидно, что канатоходец на такое не способен в своем нынешнем состоянии. – По крайней мере, его совесть чиста, а там все видят, – он указал куда-то абстрактно на потолок, видимо, имея в виду небеса.

Энрике хохотнул:

– Ну да, конееееечно, – протянул он издевательски. – Бьюсь об заклад, наш капитан вовсе не такой честный, как про него рассказывают. Мой отец всегда говорил, что самые честные люди имеют больше всего скелетов в шкафу. Вон, взять хотя бы того же Рауля…

– А не Рауль ли был в том патруле, который вызвали в цирк? – Андрес, которому надоело, что Энрике никак не может найти нужный ключ, выхватил у него всю связку и начал подбирать сам. – Ты что-то знаешь об этом деле с убийством старика – владельца цирка?

– Да ничего я не знаю! – в сердцах отмахнулся Энрике. – Знаю только, что он предложение сделал своей невесте и вроде как даже кольцо ей подарил. Помнишь, он все ходил ныл, что денег нет на золото? Ну вот, нашел, видимо, – стражник поиграл бровями, как бы давая понять, что, по его мнению Рауль вряд ли заработал эти деньги честно.

– А все ж говорю тебе, где-то я этого парня видел… – напоследок сказал Андрес. – И причем недавно.

Наконец, общими усилиями они открыли дверь и буквально втолкнули Флавио туда. Скрипнул тяжелый засов, и стражники, на всякий случай проверив дверь, наконец, ушли в ночной патруль, все еще продолжая спорить об этичности взяток в целом и о том, можно ли оправдать их желанием подарить любимой девушке кольцо на свадьбу.

***

Наверное, Флав где-то глубоко в душе надеялся на мгновенное чудо. Что вдруг капитан Мойя без суда и следствия прикажет своим командирским голосом: «Отпустить, немедленно!».

Но это было где-то очень глубоко в душе. Так глубоко, что оказалось неправдой. Конечно же, Коста понимал, что начальник городской стражи злится. Осталось выяснить истинную причину. То, что Куэрда невиновен, капитану не надо было доказывать, в отличие от остальных. Мойя чётко знал, где и главное с кем находился канатоходец в то время, как старик Пирро отдавал концы.

Но капитан молчал. Молчал и Флав. Порывистое движение цепких пальцев заставило немного скривиться, но Коста покорно застыл, удерживаемый за подбородок. В других обстоятельствах Флав завёлся бы с полоборота. Это одно из многих действ, которое ему нравилось. Нравилось вот так ощущать власть, проявленную партнёром, нравилось сыграть в подчинение, нравилось предвкушение того, что следовало после – жёсткие или мягкие губы, жадный или тягучий поцелуй, как многоточие, обещающее жаркие последствия сего действия.

Сегодня пальцы недавнего любовника говорили совсем не об удовольствии. Капитан не смотрел в глаза, канатоходец тоже отвёл взгляд.

– Флавио Коста, – выдохнул на первый вопрос.

Наверное, теперь Мойя без труда проследит родословную прямо до первого колена. Нет, Куэрда не боялся даже того факта, что капитан узнает о матери. Он не стыдился того, чем в своё время она зарабатывала на жизнь, потому что эта женщина сделала для него всё, чтобы он выбился из нищеты.