Текст книги "Между строк (СИ)"

Автор книги: Лин Тень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Я невиновен, – ответ на второй вопрос прозвучал совсем невпопад.

Куэрда не дал себе времени задуматься о том, что будет говорить, когда его спросят о местонахождении.

Капитан нервничал, злился, дёргался, возмущённо шипел, видимо пытаясь найти такое решение, которое устроило бы обоих. И разумно отложил его поиски до утра.

Флав плохо вслушивался в болтовню стражи, уводившей его в отдельную камеру. В голове шумело, и бок разболелся так, что хотелось тихо стонать. Как только за стражей закрылась дверь, Куэрда опустился на жёсткий, набитый соломой матрац, поворачиваясь так, чтобы как можно меньше давить на рёбра с травмированной стороны.

Просто необходимо было придумать, где он был в ночь убийства. Конкретные лица, на которые можно было бы сослаться, отпадали сразу – канатоходец не собирался тянуть за собой. Оставался вариант «пил эль в кабаке».

На такой вот случай Флав имел некую заготовку. На северной окраине города, где проживали в основном ремесленники, у Косты была «лисья нора». По-простому говоря, Флав приплачивал владельцу кабака Луиджи Вельмони «Три пескаря», как раз за то, чтобы он в нужный момент клятвенно подтвердил алкогольные излияния канатоходца в течение нужного времени. Но одно дело свидетельствовать перед рогоносцем-мужем, а другое обманывать представителя закона. Флав не был уверен, что его мелкие вложения способны сподвигнуть Вельмони на сей подвиг. Уверенности не было, но надежда жила.

Так с этой надеждой и провозившись в поисках удобной позы, и мучительно прислушиваясь к ноющему боку, Коста провалялся до раннего утра. Заснул уже с восходом солнца, в противовес тому, как обычно вставал.

========== Часть 6 ==========

***

Капитан в ту ночь так и не уснул, да он и не пытался, честно сказать. Он сначала мотался туда-сюда по кабинету, пытаясь придумать хоть что-то более-менее убедительное, чтобы оправдать Флава. Потом он ушел заниматься этим, без сомнения, интересным и полезным делом домой.

«Флавио Коста». Это все, что крутилось в его голове – вместо плодотворных мыслей, планов или хоть каких-то идей.

«Флавио Коста». Может, свалить все на Агату или какую-нибудь другую любовницу канатоходца, которых у него, без сомнения, море?

«Флавио Коста». Нет, нехорошо приплетать сюда ни в чем не повинных людей, будь они хоть триста раз изменщинцами… или изменщиками. Наверняка любовники мужского пола у Флава тоже есть. В достатке. И было бы странно, если бы их не было у молодого красивого парня.

«Флавио Коста». Да по какой вообще причине он, Северино Мойя, ищет причины спасать какого-то канатоходца? Да, они провели вместе ночь – и что? Никаких гарантий, чувств – это всего лишь ночь. Весьма приятная, надо сказать, но секс – не повод для знакомства, не так ли?

«Флавио Коста». Несправедливо, конечно, что его обвиняют в том, чего он совершенно точно не делал, но… Да, точно, это в нем говорит обостренное чувство справедливости.

К утру он собрал по дому некоторые вещи – теплый плед, некоторое количество еды, вонючую травяную мазь, флягу с согревающим бренди и кожаный ремешок. В здании кордегардии, на нижних этажах которого и находилась тюрьма, капитан появился задолго до начала рабочего дня. Спустившись в помещения тюрьмы, он застал Хуана крепко спящим – конечно же. В другой раз Северино непременно сделал бы тюремщику нефиговый такой втык за сон на рабочем месте, но сейчас все это было лишь на руку. С нехарактерной для своих размеров осторожностью, капитан прокрался к задней стенке и снял с нее связку ключей от одиночных камер, а затем прошел на этаж ниже.

Дверь неприятно скрипнула, открывая капитану вид на спящего Флавио, скорчившегося на матрасе в болезненной позе – да, отколошматили его прилично. Капитана кольнула мгновенная, но разрушительная вспышка злости, словно кто-то наложил руки на то, чего не имел права касаться, но, не развившись в полноценное чувство, она прошла. Северино плотно затворил за собой дверь и подошел к канатоходцу.

– Флав? – позвал он шепотом, откидывая со лба его слипшиеся от запекшейся крови волосы. Рука дернулась, чтобы провести по его щеке, но остановилась, словно испугавшись чего-то. Капитан не мог отделаться от ощущения, что все случившееся – целиком и полностью его вина.

Капитан быстро выложил на каменный пол из сумки все, что принес с собой. Плед быстро был накинут на плечи Куэрды. Отвечая на незаданный вопрос о том, что в этом наборе делает тонкий кожаный ремешок, Северино сказал:

– Дай-ка я осмотрю тебя. Подними рубашку, – это прозвучало немного смущенно, так, словно он не видел (трогал, ласкал, целовал… не вспоминать, не вспоминать!) то, что было под ней. – Если это перелом, то его нужно сейчас же зафиксировать, пока ничего не сместилось. Я не костоправ, но кое-чему за свои годы научился.

***

Скорее он открыл глаза не от голоса, а от прикосновений. Первое, что увидел перед собой – фигуру капитана. И почему-то не удивился. Не было мысли, что всё это сон, или что всё то, случившееся до, было сном. Коста очень чётко и внятно осознавал всю реальность.

Первые минуты Флав молчал, не зная, что может себе позволить. Слушал и смотрел за суетящимся капитаном. Скривился, крест-накрест перехватывая полы грязной рубашки, чтобы привычно стянуть через голову и отпустил, тихо охнув. Собрал одной рукой с живота, сминая ткань и приподнимая. Являя взору Северино сизый припухший бок.

– Дышать не больно, только двигаться, – сам поставил диагноз, – трещина, наверное.

Плед медленно сполз с плеч и Флав только теперь улыбнулся, не от того, что стало веселее, просто проявляя таким образом благодарность.

– Мне бы помыться, – заговорил вполголоса, скорее всего, чтобы заглушить причиняемую осмотром боль, – и попить. Вещи мои, наверное, уже разобрали. Тебе Лучи про меня сказал? Пиро жалко, хороший был старик.

А потом внезапно порывисто ткнулся лбом в капитанское плечо. Застонал, закрывая глаза. Перехватил за запястье, унимая резкую боль, и зашептал, жарко, как перед алтарём покаянную молитву:

– Не виноват я, Сев, ты ж знаешь. Только доказать никак. Ты ж меня вытащишь?! Не бросай меня, Сев! Я же…

И замолчал, резко отпрянув, потому что за дверью послышались голоса стражников.

***

Северино осторожно, самыми кончиками пальцев, ощупал бок канатоходца и согласно кивнул – перелома, похоже, и вправду не было.

– Вот, – капитан положил мазь перед Флавом. – Я распоряжусь, чтобы сюда принесли воду для мытья и мыло, уж это я сделать в состоянии. Но мыться тебе придется при стражниках, такие правила. После этого намажешься мазью, она поможет снять опухоль и свести синяки. Старайся меньше двигаться, тогда трещина зарастет быстрее. Больше отдыхай, все равно больше ты пока сделать ничего не сможешь.

Капитан в первый момент чуть не отпрянул, когда Флавио прижался к его плечу – не из-за того, что было неприятно или нежеланно, а из-за особенностей самого Северино. С детства его не очень-то баловали прикосновениями, отца он почти не помнил, а мать была не из ласковых. В дальнейшей жизни у него так и не сложилось ни с кем близких отношений, потому любое, даже, казалось бы, желанное вторжение в первый момент вызывало желание отстраниться или просто замереть – так случилось и когда Флавио поцеловал его в доме у Агаты.

В следующий же момент капитан порывисто выдохнул и крепко обнял Флава – одной рукой за спину, второй за затылок, стараясь не сильно вцепляться. И так происходило всегда и во всем – как только первая мгновенная реакция отторжения проходила, Северино шел на контакт сам, причем с такой отдачей, которую сложно было бы ожидать от человека, только что пытавшегося отстраниться.

– Я знаю, – зашептал он в ответ, безотчетно дотягиваясь до пледа и начиная заворачивать в него Куэрду, прижимая к себе крепче, словно желая позаботиться о нем. – Знаю я, Флав. Но ты не хуже меня понимаешь, что скажи я хоть слово – и гореть нам с тобой на одном костре. Говори со мной, пожалуйста! Я бессилен в этой ситуации до тех пор, пока я не найду истинного убийцу – или хотя бы человека, у которого было бы больше мотивов убить его. Видишь как, получается, все против тебя: тебя не было в ту ночь, ты был близок со стариком Пиро – у тебя есть мотив. Говори со мной, Флав. Ты лучше знаешь, что происходило в цирке в последнее время. Кто мог это сделать? Все, что угодно – слухи, разговоры, догадки. Сейчас поможет любая мелочь.

Северино замер, тоже услышав голоса и шаги стражников, однако те, похоже, направлялись на нижний этаж, в общаки. Передышка дала время понять, что Флав уже похож на куколку, собирающуюся вскоре стать бабочкой – и наконец-то перестать заворачивать его в плед и прижимать к себе. Выждав несколько секунд для уверенности в том, что за дверью больше никого нет, капитан продолжил, глядя Куэрде прямо в глаза, фиксируя таким образом его взгляд на себе:

– Я тебя вытащу, – это было сказано твердо, безапелляционно, точно других вариантов и не допускалось, и в чем-то даже вызывающе. – Даже не сомневайся, слышишь? Даже думать по-другому не смей.

***

Флав слушал каждое слово, потому что от этого человека зависела его жизнь. Убеждаясь, что капитан не намерен бросать его, как отработанный материал, канатоходец теперь безотчётно верил его словам. Кивал, чуть жмурился, немного кривился, когда заботливые руки проявляли чуть больше участливости, чем позволяло истерзанное побоями тело. И взгляд, которым смотрел на него любовник, обещал помощь. Обещал трезво, чётко, неотступно, справедливо. Нужно только ждать, только вспомнить что-то, что даст необходимый конец тому клубку, который заплели у него за плечами, пока Куэрда гулял по чужим постелям.

– Ты будь осторожным, – прошептал Коста, когда Мойя наконец дал ему паузу, чтобы ответить, – цирковые, как одна семья тогда, когда их объединяет глава. Сейчас в цирке неразбериха. Пиро умел держать всех в узде так, что они сами по доброй воле оставались в рамках закона. Гекко этого не дано. Он получил власть, но оспорить это решение может каждый. И не каждый захочет быть под его началом. Нет, – Флав взял капитана за руку, пытаясь припомнить всё, что мог, всё, что знал и даже чувствовал когда-то в цирке. – Гекко не злобливый, просто его припёрло, видимо у Пирро было что-то важное, – Коста побродил взглядом по лицу любовника, пробегая по шраму снизу вверх и сверху вниз. – Обрати внимание на Имильяса, – он вздохнул, – у него зуб на меня…

Канатоходец на мгновение отвернулся, чтобы справиться с собственным страхом остаться здесь навсегда, обвинённым в том, что не делал и вновь взглянул в глаза Северино, чтобы напитаться той уверенностью, продолжил:

– Зуб не без основания. У меня была интрижка с его женой, но ребёнок, ей-богу не от меня, Сев.

Он зябко повёл плечами, потому что плед опять начал сползать. Чуть потянулся к капитану, собираясь подкрепить его решимость собственными губами, и неуклюже ткнулся в колючую щёку у начала шрама, да так и остался на полпути к губам, понимая, что целовальщик из него сейчас никакой.

– Ты найди Лучи. Он маленький, но смышлёный. Его мало кто воспринимает всерьёз, а между тем парнишка не глуп. Он имеет глаза и уши и умеет держать язык за зубами.

Припухшие губы царапались о тонкую щетину, пальцы мяли капитанскую грубую ладонь и Коста очень желал, чтобы Мойя прямо сейчас забрал бы его отсюда, наплевав на все законы, приличия и предрассудки, на всех вокруг. Поэтому Флав вдруг отпустил, разорвал внезапно контакт, оттолкнулся от пола ногами и сел глубже на грубую кровать, зашуршав сенным матрацем.

– Иди, Сев, – говорил, смотря в пол, – иди, ищи. Найди Лучи. И ещё, на крайняк, есть один человек. Луиджи Вельмони, владелец кабака «Три пескаря». Возможно, если дело будет совсем плохо, он согласиться быть свидетелем, но…

Коста взглянул на капитана.

– Это будет стоить звонкую монету, а их у меня теперь нет… иди, Сев.

Флавио лёг, закутываясь в плед и закрывая глаза. Специально притворяясь нуждающемся в сне, чтобы не задерживать капитана.

***

Северино в ответ теребил тонкие пальцы Флавио, пока тот говорил, и в конце все-таки не сдержался – уловив порыв канатоходца, он тихонько коснулся губами его губ – лишь обозначая поцелуй, не целуя полноценно, и тут же перемещаясь на висок в более покровительственном жесте. Перепутанные меж собой в адском клубке эмоции перехватывали горло, не давая сказать ничего умного – да и не смог бы он, потому как в голове было пусто. Отчаянно хотелось лишь одного – чтобы ситуация каким-то образом разрешилась сама собой.

Конечно же, это было невозможно, и Северино четко осознавал, что он – единственный, кто может хотя бы попытаться решить возникшую проблему.

– Отдыхай, – капитан отпустил канатоходца из объятий, но все же не смог сдержать последнего жеста заботы, прикрывая Куэрду пледом, когда тот прилег. – И тебе надо поесть, я там принес, что дома нашел, – он кивнул на выпотрошенную сумку.

Капитан поднялся на ноги и направился к выходу. У двери он обернулся и твердо сказал:

– Ни с кем не разговаривай, кроме меня, понял? Я распоряжусь, чтобы к тебе никого не пускали, кроме тех, кто будет тебе приносить еду и воду, но, как ты понимаешь, в этом городе случиться может все, что угодно, и мои приказы не всегда исполняются в точности. Не говори ни слова, и на все вопросы отвечай, что будешь разговаривать только с капитаном Мойей. Насчет «звонкой монеты» не волнуйся, я все улажу.

С этими словами он вышел. Северино быстро зашел в каптерку к Хуану – благо тот куда-то отлучился – и беспрепятственно вернул ключи на место. Капитану сейчас просто необходимо было обдумать ситуацию – в одиночестве и в том месте, где его никто не побеспокоит. Для этого он отлучился на задний двор и, закурив трубку и вдохнув крепкий дым, прикрыл глаза и попытался разложить все по полочкам.

Если он в кратчайшие сроки не найдет виноватого – или хотя бы того, кто попадет под подозрения больше Куэрды, канатоходца обвинят в преступлении, которого тот не совершал. За убийство кара известная – смертная казнь. Воображение тут же услужливо подсунуло капитану несколько возможных вариантов исхода дела – палач, лицо которого скрыто черной маской с прорезями для глаз, Флавио без головы… впрочем, нет, конечно же, нет, головы отсекают только знатным, это считается почетной казнью. Скорее это будет повешение или четвертование. Или же его просто оставят гнить в тюрьме до скончания дней… впрочем, сомнительно, как раз не так давно от городской управы поступала рекомендация как можно быстрее тем или иным способом избавляться от пленников – денег на их содержание выделять никто не хотел. Скорей все-таки повешение.

От картины болтающегося в петле канатоходца стало дурновато.

Тут же мгновенной вспышкой перед глазами пронеслись воспоминания – штиль, одиноко дрейфующий и набравший воды корабль, резкая боль и кровь, заливающая глаза – и крик, куда более страшный, чем собственная боль. Промокшая от крови черная ряса, бледное лицо…

Северино дернулся и открыл глаза.

«Нет», – он встал и вытряхнул погасшую трубку, постучав ей о доску ограждения – пожалуй, чуть сильнее, чем того требовала ситуация. Убрал трубку и посмотрел на свои руки, еще хранящие тепло рук канатоходца. «Нет».

Он не допустит этого. Он сделает все, что потребуется, и, может быть, чуть больше, чтобы этого не случилось. Он не мог бы сказать, чем распутный канатоходец так привлек его («Ребенок, ей-богу, не от меня, Сев» – эта фраза все еще отдавалась неприятной болью где-то в районе груди), но что бы ни случилось, Куэрда не ступит на эшафот. Ноги его там не будет до тех пор, пока он, Северино Мойя – капитан стражи этого проклятого города.

Капитан вернулся в кабинет и быстро раздал распоряжения о еде и воде для питья и мытья для Флавио начинающим собираться для дневного поста стражникам. После этого он, сказав, что ему нужно отлучиться по делам, вернулся домой. В голове его более-менее оформился план – в первую очередь нужно обеспечить Куэрде алиби, а значит, нужно найти загадочного Луиджи Вельмони и дать ему взятку.

Однако следующее открытие стало неприятным – капитан совсем забыл, что вместе с библией он в тот день лишился и своего месячного жалованья, а значит, его ресурсы в плане подкупа оказываются сильно ограниченными. Северино полез под половицу в спальне, пересчитать свои сбережения «на черный день», взял увесистый мешочек с деньгами, затем открыл шкатулку со старыми материными украшениями и хотел для верности захватить парочку из них. Нельзя сказать, чтобы капитан был сильно богатым, но он надеялся, что у него хватит денег «откупить» Флавио.

Северино собирался просто взять что-нибудь не очень дорогое, но и не совсем уж дешевое, но решение, чем конкретно он готов пожертвовать, оказалось не таким уж простым. В результате перебирание украшений повлекло за собой кучу ненужных воспоминаний о детстве и роли матери в жизни Северино, и эти непростые мысли не облегчили и так забитой под завязку головы капитана. Потому провозился он дольше, чем рассчитывал – до самого обеда. Он задумчиво разглядывал блестящие камнями серьги и подвески, вдыхая въевшийся в внутреннюю обивку шкатулки запах его матери, пытаясь понять, что чувствует.

Он хотел пойти сразу в «Три пескаря», но смутное ощущение чего-то забытого повлекло его в кордегардию. И не зря, ведь когда он дернул дверь здания, он осознал, что забыл отдать распоряжение никого не пускать к Куэрде. И, словно все складывалось назло капитану, как только он вошел в свой кабинет, ему доложили, что «к циркачу пришли какие-то двое, похоже, тоже из цирка».

Северино, ничего не ответив, поспешил в камеру.

***

…Последующие три дня запомнились Северино плохо – он почти не спал и, кажется, ничего не ел, как это и обычно бывало, если он нервничал. Утром первого же дня ему пришла бумага от городской управы – три листа текста, написанного витиеватым уклончивым стилем, которые смело можно было сократить до фразы, несущей основной смысл: «Власти желают кого-нибудь повесить – в городе давно не случалось казней, палач сидит без работы, а народ волнуется». И канатоходец Флавио Коста как раз отлично подходил на роль этого самого «кого-нибудь», управе, в принципе, не очень-то и важно, насколько парень в действительности виновен: убить одного, чтобы успокоить массы, это ведь хорошо и правильно.

Да, до тех пор, пока этот один – не Куэрда. На такое капитан был не согласен, как ни крути, даже ради предотвращения восстаний и гражданских войн.

Все складывалось, точно ему назло. Вначале Северино попытался пойти по самой очевидной дорожке, и привлечь к делу упомянутого Флавио Луиджи Вельмони, но выяснилось, что тот буквально неделю назад со своей семьей навсегда уехал из города, продав свой трактир. Невероятно, что это вообще случилось – мало кто в подобном возрасте решался так резко менять свою жизнь, и Северино был готов к чему угодно, но только не к этому. Он, конечно, предпринял попытку подкупить нового владельца, но из этого предсказуемо ничего не вышло – его беременная жена, отказавшаяся покидать помещение даже во время их разговора, очень четко дала понять, что они не намерены зарабатывать деньги таким образом.

«И почему обязательно когда не надо, все такие вдруг честные становятся?» – с досадой думал капитан, соображая, что еще он может сделать, чтобы спасти своего канатоходца от неминуемой гибели.

Посещение цирка также не принесло плодов: если еще пару дней назад кто-то и сомневался в виновности Куэрды, то сейчас абсолютно все, помимо, пожалуй, малыша-Лучи, говорили о том, что «от него этого можно было ожидать», «а я всегда знал, что что-то с ним не так», «вот ведь дьявол вертлявый, всех нас охмурил, а сам старика-то и пристукнул». Как Флав и предупреждал – циркачи, как одна семья, и в такое смутное время для сплочения им необходима была жертва, козел отпущения. Люди всегда охотно обвиняют, только мишень дай.

От Лучи помощи тоже оказалось мало, не потому что мальчишка не старался, а потому что сама ситуация к тому не располагала. Ящерка дал капитану пару имен людей из тех, кого он знал сам или про кого слышал от Куэрды, и которые могли бы помочь, но предупредил, что не стоит надеяться на чудо, что Северино, в общем-то и сам понимал. Большинство людей даже за деньги не захотят влезать в проблемы с законом и портить себе репутацию.

Но Северино сдаваться не собирался. Он проверит каждое имя, каждого человека, если надо, по два раза, пока есть хотя бы призрачный шанс на успех.

Следующее утро ознаменовалось еще одним письмом, уже куда более коротким и настойчивым. Капитана убедительно просили поторопиться с решением и передать-таки Флавио в руки городского палача. Северино подозревал, что Гекко и Имильяс (а скорей всего, один только Имильяс, ведомый своей ревностью) приложили к этому руку, привлекая к делу внимание управы, которую обычно не волновало, кто и как долго сидит в казематах кордегардии. Всю первую половину дня капитан посвятил попыткам найти хоть кого-то, кто будет свидетельствовать за Куэрду, но это ожидаемо не принесло плодов.

После обеду ситуация стала накаляться, и отчетливо запахло жареным. К Северино зашел тот самый ученик, которому он давеча едва не сломал руку, сеньор Таренос. Смерив капитана презрительным взглядом, он холодно сказал:

– Сеньор Мойя, до меня дошли прискорбные слухи, что вы плохо выполняете свою работу.

Северино прикрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти – ученик со своими претензиями объявился очень не вовремя, капитан и так был, словно оголенный нерв. Не дождавшись ответа, идальго продолжил:

– В управе беспокоятся, говорят, вы покрываете опасного убийцу-циркача. Что вы на это скажете?

Видимо, у него были связи среди властей города, что, в общем-то, и неудивительно, ведь благородные все друг с другом более или менее знакомы. И уж конечно, едва заслышав хоть о каком-то компромате на кристально чистую репутацию капитана Мойи, разобиженный Таренос решил воспользоваться ситуацией.

– Его вина не доказана, – спокойно ответил Северино.

– Так может быть, кто-то уже доказал его невиновность? – по лицу идальго зазмеилась злорадная ухмылка. Он подошел ближе – куда ближе, чем Северино обычно подпускал к себе людей – и едва слышно прошипел: – Я найду, чем тебя взять. Даже не сомневайся.

С этими словами он развернулся на каблуках и вышел вон из кабинета. В любой другой ситуации Северино бы плюнул на эти угрозы, но в этот раз ему что-то не понравилось в тоне голоса собеседника. Он звучал так, словно капитан уже одной ногой стоял в могиле. Словно у Тареноса уже был план по отставке, а то и преждевременной гибели своего неловкого учителя фехтования.

И, как Северино убедился на следующий же день, то ли все это являлось чудовищным совпадением, то ли его изрядно поизносившаяся за годы бессовестного использования удача действительно решила повернуться к нему спиной. Утром Северино задержался дома, выгребая все более или менее ценное из тайника под половицей. Если и существует возможность подкупить хоть кого-то в этом городе, он это сделает. Северино уже собрался выходить, нагруженный увесистой сумкой со старыми украшениями и монетами «на черный день», как вдруг решил вернуться, чтобы забрать библию, все эти дни так и валяющуюся мертвой птицей на столе. Капитан словил странное ощущение, что в этот дом он уже не вернется никогда.

К тому моменту как он появился в кордегардии, его встретили мрачные лица Андреса и Энрике.

– Капитан… – сказал Андрес негромко. – Тут к вам заходили.

– Если это опять сеньор Таренос, то… – начал было Северино, но Энрике его перебил. И еще до того, как он сказал, капитан понял, о ком речь. Наверное, потому что если бы все было не так серьезно, стражник бы никогда не посмел перебивать старшего по званию:

– Нет… из святейшей… Взяли образец бумаги с вашим приказом. Не знаю, зачем.

По позвоночнику Северино словно змеи ледяные поползли. Все-таки нашли. Потерянные страницы, которые они с Флавио так неловко обронили, их все-таки нашли. Сверить почерк – дело пары часов. Теперь ему точно не спасти канатоходца.

Теперь кто бы его спас!

Неразлучная парочка стражников молча покинула его кабинет. Северино некоторое время просто сидел, не шевелясь и даже ни о чем не думая. «Надо что-то делать!» – вопил внутренний голос, стращая фантазиями о жаре высоких инквизиторских костров. Но чем дольше капитан сидел на одном месте, тем четче понимал, что он не боится, а щекочущая волна прохлады, которую он ощутил в первый миг – это ни что иное как волнение, а вовсе не страх. Его взгляд оставался спокойным, а сам он был полон решительности и уверенности в правильности своего выбора.

Потому что, на самом деле, он знал, что надо делать. То, что следовало сделать сразу после того, как Флав вообще попал за решетку. То, что следовало сделать, как только он встретил этого молодого парня, так переменившего его жизнь.

За эти три дня Северино так ни разу и не зашел в камеру – он не хотел огорчать Флавио недобрыми новостями о Луджи Вельмони и том, как скверно в целом обстоит его дело. Сейчас же времени оставалось в обрез – он и сам не заметил, как спешно переместился в конюшню и оседлал самую быструю лошадь, даже не предупредив канатоходца. Взобравшись в седло и нещадно вонзя металлические шпоры бока животного, капитан решил, что тут уж пан или пропал. Или Флавио отказывается и тогда крышка обоим… или он все-таки решится на безумное предложение проснувшегося вдруг Делавара.

***

Едва заслышав шаги в коридоре, Флавио вскочил с матраса. Он знал, что это капитан, еще до того, как дверь открылась.

Эти три дня прошли для канатоходца очень разно – каждый из них по-своему. Теперь настал его черед ждать своего капитана.

Первых суток он почти не заметил – его не беспокоили и трижды в день исправно носили еду и воду. Не так уж и плохо, если разобраться, видимо, Мойя настучал по балде, кому надо, чтобы за пленником нормально ухаживали. Нельзя сказать, чтобы Коста отдыхал – едва ли лежание в каменном зиндане считалось за отдых – но он заключил договор сам с собой, позволивший ему успокоиться. Его содержание гласило, что ждать каких-то результатов в первый день – по меньшей мере глупо и наивно, надо дать капитану время уладить это дело, найти какие-то решения.

Откровенно говоря, Куэрда ожидал, что Северино появится ближе к ночи или наутро второго дня, хотя бы для того, чтобы сказать веское «да» или «нет». «Наверное, что-то придумал и претворяет в действие», – убедил себя Коста, впрочем, к обеду эта уверенность испарилась. Канатоходец старался думать о том, что здесь ему в любом случае безопаснее, чем в цирке, учитывая все эти нелепые обвинения, но неизвестность давила все сильней. Осознание того, что если бы вариант с сеньором Вельмони, предложенный им в их последнюю встречу, выгорел, то он бы сейчас уже давно гулял на свободе, не давало покоя, и ночь прошла в поверхностной дреме. Эта подозрительная тишина, нарушаемая только тюремщиком, приходившим с едой и водой, была хуже вонючего общака и побоев.

Третий день прошел под знаком сомнений, голодными воронами налетевших на бездыханное тело умершей ночью надежды. Что может заставлять Северино так задерживаться? Ответ очевиден: капитан забыл про своего пленника. Или не забыл, но решил не связываться, не пачкать безупречную репутацию о безродного циркача. И, хотя рациональной частью сознания Коста понимал, что Северино – пожалуй, последний человек в этом городе, который бы стал обманывать или не сдерживать слово, но подобные мысли заполоняли голову со скоростью и неукротимостью надвигающегося шторма. И вот Флавио уже прокручивает в уме все, что он знает о своем необычном любовнике, приходит к выводу, что как раз знает-то он не так и много, вот вопрос собственной судьбы на виселице отодвигается на второй план (все равно думать об этом слишком страшно), уступая место поискам подтверждений нечестности капитана Мойи среди его слов и жестов, а вот они уже и обнаружились – ведь всем известно, кто ищет, тот всегда найдет…

Но шаги и скрип двери рассеяли эту черную тучу в одно мгновение. Куэрда знал эту поступь, и в первый момент он поймал себя на мысли, что ему не столь важны новости, которые принес Северино, сколь сам факт, что он их принес. Только в первый момент, конечно же.

Капитан даже не взял с собой факела, и почему-то именно это подсказало Флавио – все пропало. Он даже не стал спрашивать, предоставив Северино самому все объяснить. Впрочем, не сказать, чтобы тот особо рвался рассказывать.

– Идем со мной, – тихо сказал он, едва заглянув в камеру – и тут же развернулся, направившись к лестнице. – У нас мало времени.

Флавио подчинился, мгновенно подобравшись. В его трехдневном сидении в карцере был один неизменный плюс – желанный покой для травмированного ребра. Боль прошла, молодое тело быстро регенирировало себя, и Флав чувствовал себя намного лучше.

В здании кордегардии было пусто и темно, что насторожило канатоходца еще больше. Совершенно очевидно, что капитану не удалось уладить дело законным путем. Что дальше? Флавио придется бежать из города? Но его найдут, да и далеко ли он сможет уйти – без денег да на своих ногах?

А может быть, и не совсем на своих… Коста заметил, что, выйдя на улицу, капитан направился к конюшне.

– Есть ли в этом городе что-то, без чего ты не сможешь жить? – подтвердил его догадки о побеге Северино.

– Нет… наверное, нет, – покачал головой канатоходец.

И действительно – а что у него вообще есть? Даже не то, без чего он не сможет жить, а вообще? Уголок в цирковом вагончике? Коробка с побрякушками и подарками от старика Пиро? Пара-тройка любовниц? Явно не то, что может быть важнее самой его жизни.

– Хорошо, – кивнул капитан, будучи уже возле самой двери в конюшню.

– А если бы я сказал, что есть?.. – поинтересовался Флав для проформы. Ему было интересно, что бы он услышал в этом случае.

Северино обернулся, взял его за руки и посмотрел в глаза. В этом жесте сквозила какая-то поспешная нежность, смешанная с тревогой.

– Я бы сказал, что тебе придется научиться жить без этого, – твердо ответил он. – У нас действительно мало времени, идем.

Лошади… у Куэрды с ними отношения не сложились с самого детства, и сейчас он вовсе не обрадовался необходимости сесть в седло. Выбора не было, и он отчетливо понимал это – не дурак ведь. Но, тем не менее, замер у загородки денника, глядя животному в глаза. Лошадь фыркала и раздувала ноздри, словно почуяв страх своего будущего седока.

– Сев я… не очень умею, вообще говоря… – негромко сказал он, искусно обходя слово «боюсь». – Вывалюсь еще из седла посреди дороги, шею сверну. Может, я лучше так?