Текст книги "Апофеоз (СИ)"

Автор книги: Lime.lime

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

***

– Пророка? – тихо прошептала я, не понимая, о чем так горячо толкует Итачи. – Это те, кто будущее предсказывают, да?

– Нет, – обреченно заключил Демон. – Пророк – это оружие. Оружие, которое прячет сама Смерть. Оружие, которое Ад и Рай ищут по всему миру.

Я покачала головой:

– Я не понимаю!

– Изначально мир был создан Богом и Смертью: тем, кто создает жизнь, и тем, кто её отнимает. Двумя полными противоположностями. Бог хотел счастья и бесконечную жизнь для всех своих созданий, включая людей, однако Смерть свято верила, что жизнь каждого существа должна быть ограничена. И Господь, не желая разделять свой «трон» со Смертью, недолго думая, создал абсолютное оружие, способное уничтожить свою противоположность, дабы Самому решать сроки жизни своих любимых творений и своих обожаемых детей, в которых он души не чаял. Пророка – бессмертная душа, способная уничтожить не только Смерть и Самого Господа Бога, и даже уничтожить всю Вселенную. Сила, которую создали бездумно, поспешно, и которую невозможно уничтожить. Пророк – не человек. Пророка даже душой назвать сложно. Это просто орудие массового поражения. Орудие, которым невозможно управлять. Орудие, которое наносит незаживляемые раны. Смерть, узнав о созданном, разозлилась, и, не желая быть уничтоженной, запечатала силу Пророка в человеческой плоти. Человеческая плоть стала тюрьмой для неуправляемой силы. Созданное творение получило разум и сердце человека. Однако Пророк не человек, но и всякой силы он лишен. Пророк стал беспомощной куклой в руках заигравшихся Детей Вселенной. Смерть, понимая, что печать может быть сломлена, спрятала это творение на Земле, и скрывала его до сих пор, дабы не разрушать хрупкую грань образовавшегося Мира.

– И Пророк не может пользоваться своей силой?

– Нет, не может, – кивнул Итачи. – Пророк – это сосуд, в котором хранится сила, сравнимая с силой Господа и Смерти. Душа Пророка чиста и непорочна, в независимости от того, какие грехи совершил он.

– Рай и Ад ищут Пророка?

– Если с души Пророка снять печать, наложенную Смертью, то можно воспользоваться силой. Это будет Концом Света. Тот, у кого оружие – победитель, другой – обреченный.

– А что будет после того, как обреченный… – я замялась на секунду, – падет?

– Либо вновь вмешается Смерть, что маловероятно, либо эта сила погубит всю Вселенную. Пророк неуправляем. Без человеческой плоти он всего лишь оружие без разума и сердца…

Мы оба замолчали, думая о своём. Я старательно переваривала полученную информацию, однако она плохо усваивалась моим сознанием.

С тех пор, как я встретила Саске и Итачи, всё моё представление о Рае и Аде перевернулось с ног на голову. Раньше мне казалось всё таким простым, недалеким. Но всё то, что я слышу из уст Демона, буквально ломает мою психику.

Казалось, что уже нечего было добавлять к сказанному. Тем не менее, еще один, последний вопрос не давал мне покоя. Он разъедал мой разум, ведь весь этот разговор в целом изначально имел другое направление и цель.

– Что будет, если поглотить душу Пророка? – тихо прошептала я, сомневаясь, что Итачи даст ответ.

Его лицо в эти мгновения отражало тревогу и невыносимые страдания. Всё то, что, так или иначе, касалось Саске, вызывало в нём бурю неугасимых эмоций и нестерпимую боль. Его явно терзали какие-то воспоминания, о которых он всё это время так старательно умалчивал.

– Саске поглотил запечатанную душу Пророка и получил ровно половину истинной силы. Неуправляемой, безумной силы, с которой сложно управиться даже Создателям. Душа Пророка свята и проклята одновременно. Она хранит невыносимые страдания, муки сердца и разума. Пророк – это боль, и она точно разъедает любую тварь изнутри, постепенно лишая рассудка, испепеляя эмоции и чувства, разрушая и выворачивая все внутренности. Пророк способен иссушить любую душу, и делается это постепенно и медленно. С каждой этой проклятой секундой увеличивается доза эйфории и боли одновременно. Это сочетание невыносимо. Это нельзя пережить. Поглотив Душу Пророка Саске буквально использовал всю мощь этого оружия на себе. И вся сила, данная ему в результате поглощения, никак не могла остановить процесс разъедания его души. Боль была безумной, и необыкновенная сила не могла приносить ему радости, которую он рассчитывал почувствовать и использовать, став тем самым властелином мира, о чем мечтал прежде.

– Но Саске…

– С тех самых пор ему было чуждо всё. Ничего из того редкого, что приносило ему радость, не радовало его, и более того – было отвратно ему. Саске пытался бороться с этой силой, противился ей в одиночестве, однако нервы его сдавали, и рассудок балансировал на хрупкой грани здравого смысла и самого настоящего безумия. Когда он пришел ко мне, то я не сразу смог поверить, что передо мною стоял мой брат. Убитый и сломленный, лишенный всякого смысла жизни. Душа Пророка сделала из него мертвеца, и в глазах его было столько страданий и боли, что я ужасался и не мог вообразить, что кто-то способен вынашивать в своём сердце что-то подобное. Он плакал, стоя на коленях передо мной и рассказывая, как его раздирает изнутри вся та боль; рассказывая о своих неоднократных попытках покончить с собой. Сила, приобретенная с Душой Пророка, сделала из него неуязвимую тварь, которую не способен был убить никто. Запечатанная душа Пророка была запечатана навеки в Саске, обрекая его на вечное гниение, – Итачи тяжело вздохнул, переводя дыхание. – Я был у Люцифера, – с горечью продолжил он, – просил помощи у Михаила, но они были в ужасе от услышанного, отказывая мне. Я молил Господа, но он, однако ж, не замечал меня, или просто делал вид, что не замечает. Ведь я был предателем Небес! Они все боялись его; боялись, что мой брат станет причиной их смерти. И я не мог ни убить своего брата, чтобы облегчить страдания, ни взять их на себя, ни помочь. Ровным счетом ничего, и только черный омут его пустых глаз заставлял меня искать для него спасение дальше. Исправлять ошибки, который он допустил…

– Что было дальше?

– Я разыскал Смерть… – выдохнул он, словно в это мгновение сбросил со своих плеч тяжелый груз. – Никто никогда не познает той горечи и отчаяния, которую испытывал я, совершая тщетные попытки разыскать её. Долгое время я скитался из одного конца мира в другой, убивая самых одаренных, самых талантливых, и наиболее достойных внимания самой Смерти людей. Я убивал одного и тысячи одновременно, стирал с лица земли целые города, порождал войны, устраивал массовые побоища. Но Смерть не являлась мне. Она ускользала от меня, словно вода сквозь пальцы, игнорируя и избегая меня. Она знала о моём горе, знала о той участи, что постигла моего брата, но Смерть была разгневана и зла на нас, и не желала вести со мной разговор. Единственный верный выход я видел в своей собственной смерти. Я не сомневался, что за мной она придет лично – за Древним могущественным Падшим Ангелом, который столь долгое время преследовал её. Тогда бы я попросил исполнить мою последнюю волю и избавить брата моего от страданий. И перед самым моим прыжком в бездну, что в итоге принес бы мне вечный покой, Смерть явилась мне и остановила, не позволив совершить глупость. Она явилась мне ребенком с огненно-рыжими волосами. Должен признать, что даже от меня она так умело скрыла свой истинный облик. После долгих уговоров и унижений Смерть согласилась помочь моему брату. Она вытащила из него Пророка и вновь запечатала его в человеческой плоти. С тех самых пор, мы с братом более не видели ни Смерти, ни Пророка, и честно говоря, с отвращением принимаем мысли о том, что можем их еще когда-нибудь встретить…

– А что было затем с Саске?

– Память о тех страданиях и боли осталась, и та дыра в душе, что образовалась, более не заживала и не затягивалась, подобно остальным ранам на теле обычного человека. Он помнит всё, но никогда об этом не говорит. Утверждает, что потерял воспоминания о былом, но я-то вижу в его глазах необузданный страх и ужас, с которым он не может справиться по сей день. Саске боится, просто прячет это глубоко в себе, не желая делить этот груз с кем-то еще…

– А сила?

– Небольшая, совсем крохотная частичка силы Пророка осталась запечатанной в его душе. Она затерялась и, точно, забыла покинуть Саске, будто влюбилась в него. Она не приносит боли. Это всего лишь сила, но даже эта крохотная частичка Пророка дает моему брату огромную силу, позволяющую ему с презрением смотреть в глаза любого Демона. Он стал обладателем Вечной Силы Пророка…

========== Глава 16. Карнавал порока. ==========

Я стояла перед зеркалом. Оно было оформлено в резную позолоченную раму, которая никак не вписывалась в интерьер моей комнаты. Будь у меня выбор, то я бы никогда не поставила его в свои покои, ведь, кроме пафоса, его портила еще и пугающее величие. Оно было в два метра высотой, достигая самого потолка, и нагоняло какую-то неопределенную тоску.

Внимательно осматривая себя с ног до головы, я всё чаще хмурилась и злилась. Каждая деталь казалось мне броской и чересчур выделяющейся. В голове всё чаще возникали мысли о побеге, лишь бы не находиться в данный момент в собственном поместье.

Ярко-красное платье, цветом напоминающее больше кровь, нежели благородный багряный оттенок, который я так любила, выглядело чересчур вызывающе. Оно было на редкость красивым, придавая всякой фигуре некую пугающую величественность. Рюшки, отделка и другие украшения были исключительно черного цвета, и этим самым лишь окончательно дополняя таинственный образ обладателя вещи.

Короткие волосы сегодня были по-особенному уложены, и неровные кончики, к которым я никому не позволяла прикасаться до сей поры, были аккуратно острижены и чуть завиты. Лицо скрывала позолоченная маска с драгоценными камнями, расписанная лучшими мастерами и отделанная лучшими ювелирами. Это был подарок тетки на моё девятнадцатилетие.

– Госпожа, вас уже ожидают, – тихо прошептала служанка, боясь отвлечь меня.

– Я и без тебя знаю, – буркнула я в ответ.

Последние несколько недель пролетели незаметно в компании моего нового друга. Увы, но единственный, с кем мне по-настоящему было уютно и приятно общаться, при этом не испытывая некоторого отвращения к своему собеседнику, был Итачи. На самом деле, если бы не его приятные и постепенно участившиеся появления, то я, пожалуй, уже давно бы сошла с ума в четырех стенах. Он разбавлял своим присутствием однообразность моих мрачных дней, делая их чуточку веселее и капельку ярче.

Несмотря на его демоническую натуру, мне всё чаще в голову приходили мысли о его ангельском происхождении. Я не видела в нём Адскую тварь точно так же, как не видела этого в его брате, с чувствами к которому никак не могла разобраться.

За несколько дней проведенных с Итачи, я уже точно знала, что он мой верный друг и замечательный советник.

Обычно мы с ним обсуждали книги и политические особенности некоторых государств. Мы более не вели разговор ни о его близких отношений с Адом, ни о его происхождении, ни о его брате, ни о какой тому подобной дряни. Темы выбирались исключительно человеческие и совершенно обыденные. К примеру, только позавчера мы вели яростный спор, какая из картин написана художником более профессионально.

Однако сейчас его не было рядом, и расположение моего духа оставляло желать лучшего в связи с, казалось бы, ничем непримечательным на первый взгляд днем. День Рождения – это не праздник, следуя моим суждениям, однако тетка настояла на званом вечере, дабы в кругу знати отпраздновать это событие. Я уверена, что по большей степени она делает это только ради того, чтобы развеять меня и научить снова жить, а не сожалеть, существуя в собственном мире грез.

Она страстно верила, что я до сих пор не могу справиться с призраками прошлого, проводя все свободное время в полном одиночестве. Порой, как сообщили мне слуги, тетка замечала, как я разговариваю сама с собою на кладбище, в библиотеке или же в своей комнате. Её немало тревожило мое состояние отреченности, которое со временем лишь усугублялось.

Жаль, что тетка не способна была заметить, что мир грез и своеобразная отреченность – это далеко не страдания по усопшим. Она видела, но не замечала главного. Быть может, среди людей я и была одинока, скрываясь ото всех в самых темных и потаенных уголках моего поместья. Однако ж, следует заметить, говоря о людях, я говорю о тех порочных тварях, что с головой ушли в разврат, обжорство и алчность.

Я не была одинока лишь для одного графа Наруто и двух Древних Демонов. И мне было этого более чем достаточно.

Однако ж тетка не желала принимать это во внимание, уверенная, что в графа я просто-напросто влюблена, а о Демонах и вовсе не имея никакого понятия. До последнего она ждала и надеялась, что скоро я вновь стану такой же жизнерадостной и общительной, не принимая того факта, что я всю свою осознанную жизнь и без того ненавидела этих подлых тварей – людей.

Мое испорченное всеми погрешностями мира настроение буквально распространяло волны недовольства в радиусе километра вокруг меня. Служанки опасливо косились в мою сторону, а тетка и вовсе избегала, общаясь со мной только через посредников. Ну, а Итачи предпочел, видимо, сегодня вообще не появляться у меня на глазах, что немало разочаровывало меня.

И всему виной – маскарад по случаю моего Дня Рождения. Древний Демон, которого я с наибольшим нетерпением и надеждой ожидала, рассказал о своем недуге, послужившим причиной отказа на выданное мной официальное приглашение на вечер. Недуг этот был вызван острой неприязнью к массовому скоплению людей, которые, и без того лживые и двойственные, прячут свои лица за яркими масками. По словам Итачи, сильнейшая тошнота, не свойственная образу Древнего Демона, тут же настигает его.

Граф Наруто, от которого я отнюдь никак не ожидала отказа, не изъявил особого интереса к моему приглашению и к моему удивлению отказался почти сразу, указав на важные дела. Не скрою, что внутри меня поселилась горькая обида к этим двум личностям одновременно.

Вечер ожидал быть скучным и долгим, и, спускаясь по лестнице в зал, я точно шла на каторгу, где уж точно не испытаю веселья. Приятная музыка доносилась до моих ушей, но казалась мне какой-то зловещей. Громкий гул и звонкий лицемерный смех разносился по длинным коридорам моего поместья грозным эхом. Руки мои тряслись, на лбу появились капли холодного пота, по телу прошел легких озноб, точно в одну секунду меня поразила болезнь. А из-за туго затянутого корсета и вовсе перехватывало дыхание и казалось, что ноги мои вот-вот подкосятся подо мною от недостатка свежего воздуха.

– Миледи? – осторожно позвала меня служанка, когда я вдруг остановилась на полпути.

Я медленно повернула голову в ее сторону и повела плечами. Сама не знаю, что я хотела сказать этим жестом, но служанка робко кивнула и принялась терпеливо ожидать, когда, наконец, я соизволю продолжить путь.

Оставалось совсем немного, но мне никак не удавалось перебороть себя и сделать эти несколько шагов. Ни силы воли, ни желания, ни причин – не было ничего того, что толкнуло бы меня на это бессмысленное действие. А ведь гости с лицемерным нетерпением ожидали моего прибытия.

Тяжело вздохнув и перекрутив все воспоминания вчерашнего вечера, который оказался на редкость приятным, беря во внимания милый разговор по душам с Итачи. Наверное, это и придало мне немного сил, и я сделала неуверенный шаг вперед. Огромные резные двери, покрытые искусной резьбой французского мастера, со скрипом стали открываться, точно по своей воле. Однако ж этим меня можно было удивить лишь в детстве, когда сказка все еще казалась мне волшебной, а не безумно глупыми изречениями фантазеров.

Секунды спустя передо мною открылась пугающая картина. Огромный зал с высокими потолками, опирающимися на массивные колоны, был украшен всем, чем только можно: разноцветные ленты, яркие цветы, рюшки, а пестрые наряды гостей сливались со всеобщими декорациями – всё это бросалось в глаза и слепило. Бессмысленная попытка удивить меня в столь отвратный день.

Все вдруг замолчали, обратившись в слух. Гнетущая тишина, казалось, могла свести с ума, а пытливые, разгоряченные предстоящим карнавалом порока глаза гостей были обращены лишь на меня. И только спустя несколько секунд кое-откуда послышались удивленный и заинтригованный ропот. В это мгновение я поняла, что музыка не играет, а сквозь толпу, ближе к лестнице, по которой я должна была спуститься, спешила моя тетка. Светлые волосы и белый наряд стали её отличительной чертой, по которой эту женщину никак нельзя было спутать с кем-то другим.

Добравшись до самой первой ступеньки, тетка протянула мне руку, убрала с лица маску и улыбнулась. Ох, как я любила её улыбку, похожую на улыбку моей матери. Такая непринужденность и искренность в теперешнее время было роскошной редкостью, которая, увы, не передалась мне по наследству.

– С Днем Рождения, моя дорогая племянница, – тихо, но четко произнесла она.

Все вокруг оживились, заулыбались, отодвигая маски, громко зааплодировали, выкрикивая поздравления. Однако ж на душе легче не стало, и я с таким же, как и секундами ранее, настроением принялась спускаться по лестнице вниз. И с каждой ступенькой казалась, что воздух становиться каким-то непосильно тяжелым, а атмосфера так и вовсе давит на плечи, не давая возможности расслабиться и отдохнуть. На этом шабаше нельзя давать слабину, ибо эти стервятники тут же набросятся на свою добычу.

Не успела я ступить на последнюю ступень, и снова заиграла музыка, и снова затанцевали парами, и снова началось веселье. А я, пробираясь сквозь толпу, уныло заглядывала в глаза проходящих мимо гостей и молила Господа о чуде, завершившим бы этот «праздник» и давшим бы мне долгожданный покой.

Не знаю, сколько времени я блуждала сквозь толпу, встречая румяные лица богатых аристократов. Тетка моя, да и впрочем, как и все остальные гости, уже давно забыли обо мне и об истинной причине, по которой они оказались в моём доме.

Они все были уже пьяны не только всевозможными винами, но и пороками, горячившие их прогнившие сердца. Λαγνεία – и танцы превращаются в пляски дикарей, которые уже давно позабыли о правилах приличия, распуская руки и без зазрения прикасаясь друг к другу. Γαστριμαργία – и руки их тянуться к спиртному, которое так услужливо разносят слуги; набивают свои животы угощениями, приготовленные лучшими поварами. Φιλαργυρία – и они держатся за свои карманы, боясь потерять золото своё; страшась быть обманутыми и утратить своё пусть и скудное богатство – их не интересует богатство души. Ὀργή – и безумные глаза искрятся яростью и непостижимым гневом. Αποθάρρυνση – и утратив веру в себя, прячутся по углам, считая праздник похоронами. Υπερηφάνεια – и считая себя наилучшим, смотрят на друзей своих, точно на насекомых, в мечтах которых они давят их ногою своей. Ζηλεύω – и дрожат их тела от вида величественного зала и невообразимого богатства недругов своих, ибо не могут они смириться с тем, что они чем-то хуже.

– Επτά αμαρτίες του ανθρώπου… – О! Этот низкий приятный баритон, точно колыбелью отозвался в моей голове. И я потерялась, и я остановилась, и я замерла, не смея потревожить величие сей минуты.

Он стоял позади, и мне не довелось увидеть его статную фигуру в момент его неожиданного появления. Всё вокруг танцевали, смеялись и тонули в смертных грехах, а мы вдвоем, непорочные и чистые, стояли в эпицентре этого карнавала порока и оставались незамеченными. Точно нас отгородили вдруг от всего мира тонкой пленкой, завесой неопределённости. Хрупкая грань между этим бренным миром и невообразимой эйфории.

– Итачи… – сорвалось с моих губ, когда его рука скользнула по моему оголенному плечу. На его руке была черная перчатка, но, могу поспорить, я почувствовала нежность и тепло его кожи сквозь тонкую ткань. Его ровное горячее дыхание обожгло мою шею, и ему довелось услышать, как томно и тяжело задышала я.

Рука его неспешно двигалась ниже по моему плечу, а я, прикрыв глаза, лишь ловила моменты, не смея обернуться… не смея возразить. Он зашептал мне на ухо что-то по-гречески, но я уже не различала слова и не понимала их смысл. Лишь только первую фразу мне удалось перевести на родной язык. Но сейчас сил не было, и я только внимательно вслушивалась в этот негромкий шепот, в котором воедино объединялись спокойствие и пугающая отреченность со страстью и немыслимым круговоротом чувств.

И вот рука его добралась до моей кисти, и Древний Демон сжал её легонько, а в следующую секунду я почувствовала, как пальцы наши переплелись. Я ощутила это тепло, ощущала, каким сильным и настойчивым он был в ту секунду, а он продолжал нашептывать что-то мне на ухо, говоря всё быстрее. Речь его становилась всё пламеннее, и, отнюдь не зная смысла его повествования, мне захотелось вдруг подчиниться ему. Странное чувство, которое никогда прежде не настигало меня. Чувство защищенности, уверенности и безопасности. Чувство, возникающее только тогда, когда ты вдруг оказываешься в чьих-то настойчивых крепких руках, способных приютить тебя в своем богатом мире, в своем сердце и в своей душе.

И когда шепот его стал совсем тихим, едва различимым, но таким быстрым и волнующим, он вдруг остановился, крепко сжал мою руку в своей, и мы закружились в танце. В быстром и невероятно страстном танце этой ночи. В эти секунды мы открыли свои сердца друг другу, обнажили свои души и просто-напросто бездумно танцевали, позабыв о других гостей Карнавала Пороков.

На лице его были черная маска, пугающая и отталкивающая. Весь его костюм в черных тонах был сделан по последнему писку моды – впрочем, как и обычно. Однако он был скрыт длинным плащом, окончательно дополняющий уже созданный загадочный образ. И всю эту черноту разбавляла лишь роспись красного оттенка, четкие линии, образующие затейливый рисунок у самых краев маски. Оттого казалось, что глаза его пылали красным огнем, и будь я обычным человеком, то именно так бы я, наивная, и подумала. Однако я точно знала, что это пламя, которое так умело скрывалось, было составной частью этого существа.

– Ты говорил, что не придешь, – тихо прошептала я, когда во время танца он опустил меня, заставляя прогнуться, и сам склонился надо мной, обжигая горячим дыханием шею.

Итачи резко поднял меня, мы сделали несколько поворотов, застыли, а затем вновь начали танец в привычном темпе. Его рука лежала на моей талии и только ближе притягивала меня к себе. Я чувствовала тепло его тела, и мне хотелось большего – хотелось стать с ним единым целым и проникнуть душою в самые потаенные уголки его сердца.

– Мы слишком много проводим времени вместе, – точно обреченно пролепетал Итачи, сжимая мою руку в своей. – Этот наш милый флирт и легкая симпатия может перерасти во что-то большее…

– …ведь мне уже хочется узнать тебя ближе… – закончила я за него.

– …и я уже чувствую, как близки мы к единению… – продолжал он шептать.

– …и как отдаляемся мы…

– …от брата моего…

Итачи остановился, позволяя станцевать нам друг перед другом каждому свою партию, а затем, легонько топнув ногой, вновь слились в Танце Души на Карнавале Порока.

– А ведь ты принадлежишь брату, отнюдь не мне, и сердце твоё уже давно не со мною, – печально произнес он, точно сам же отталкивал меня, находя в своих мыслях поводы к этому.

– Когда он вернется? – На душе моей вдруг стало как-то тоскливо и одиноко. Вспомнился образ моего Демона в ночи, чьи глаза пылали в темноте, оставляя отпечаток в моем сердце.

– Очень-очень близко, – прошептал Итачи несколько обреченно, и я все поняла в одночасье.

– Ты поэтому и пришел сегодня на карнавал? Из-за того, что… – я с секунду подумала, прежде чем произнести это имя, – …Саске скоро вернется?

– Он очень близко. Ближе, чем тебе кажется.

Вдруг настойчивость его пропала, рука уже не так крепко сжимала мои пальцы, и он несколько отстранился, удерживая теперь меня на расстоянии. И танец был уже Танцем Души. И мы уже не были отреченными от мира сего. Я чувствовала и слышала других людей, видела и замечала их пороки и недостатки, и мы уже не были чистыми и непорочными среди толпы гостей.

Вдруг музыка стихла, народ остановился, а танец наш прервался. Все в непонимании перешептывались и удивленно глядели в сторону парадных дубовых дверей, которые медленно, но верно открывались сами собой. Вздохи, взволнованные вскрики и испуганные возгласы доносились со всех сторон. Гости в нетерпении, любопытстве и диком страхе ожидали, что или кто было по ту сторону дверей.

Я, не оглядываясь на Итачи, точно забыв о нём, и не замечая более нечего, ринулась в сторону дверей, отчаянно расталкивая зевак. Не задаваясь вопросами и не сомневаясь, я все ближе подступала к заветному месту. Какая-то неестественная тишина образовалась в зале, а я все бежала, спешила, торопилась, точно боялась потерять ту тонкую нить надежды узреть Моего Демона снова.

– Не убежишь, – в унисон зароптали присутствующие люди низким, противным голосом, пропуская меня сами.

Этот странный шепот являлся презрением и насмешкой к появившемуся гостю. Меня преследовали странные мысли, что вокруг собрались не простые люди, а ведьмы и колдуны, мастерски замаскировавшись под обычных смертных. Казалось, они только и ждали этих секунд, и цель, которая побудила их приехать в моё поместье, было далеко не празднование моего Дня Рождения, будто гости использовали мой дом для огромного шабаша…

Я лихорадочно переводила взгляд с одного лица на другое, пугаясь всё больше. Лица обыкновенных людей – гостей, приехавших на этот праздник – становились иными, стоило мне только посмотреть на них. Они были похоже на отражения в кривых зеркалах, и мои глаза как раз и были этими самыми зеркалами. Все становились похожими друг на друга после моего столкновения: изуродованные лица с длинными носами и глазами навыкат. Эти твари были незнакомы мне, и все они были исчадием Ада, воплощением всепоглощающего страха и тьмы.

Их глаза были чернее ночи. Центром их внимания и самым настоящим магнитом постепенно становился не прибывший гость, а я. Они обращали свои взгляды на меня и начинали своё преследования, будто не стараясь, уверенные в своём успехе. Ехидные, злорадные улыбки расцветали на их лицах, и что-то недоброе предвещало это своеобразное затишье.

Сначала они просто пропускали меня, расходились, уступая дорогу. Изредка протягивали руки ко мне, дотягиваясь до конечностей или спины и ласково проводя по ним, точно успокаивая. Затем они начали хватать меня за волосы, оттягивая и выдирая их с корнем. Брали за руки, пытаясь остановить и вывернуть их. Ставили подножки, о которые я постоянно спотыкалась, но, несмотря ни на что, продолжала свой путь. Я чувствовала, что их взгляды тяжелели, в черных глазах пылала ненависть, а улыбки становились лицемернее и злораднее, а когда я уже практически добралась до дверей, они уже без зазрения лапали меня, рвали мою одежду, отрывая отдельные рюшки и подол. Было безумно противно, и я брезговала, но старательно не обращая внимания, расталкивая толпу, поднимаясь на носочки и стараясь убедиться в своих догадках по поводу гостя. Мне было всё равно на этот шабаш ведьм и прислужников Ада. Для меня существовала только одна цель и одно желание.

– Ты не успеешь… – шептали они мне на ухо.

– Они совсем рядом… – роптала другие.

– Твоего любимого предателя убьет Инферно… – шипели третьи.

Где-то в толпе, среди тихого шепота, которого я могла игнорировать, послышались первые оглушительные крики, мольбы о помощи, а жуткий ропот становился громче. Некогда светлый зал стал мрачным, ибо все источники света перестали освещать пространство вокруг себя. Только лунный свет, пробирающийся сквозь окно, служил ориентиром и помощником. Все украшения стали какими-то зловещими в темноте, напоминая кровавые разводы на стенах. Даже моё багрово-красное платье стало каким-то ужасающим и мерзким. В воздухе повис какой-то странный сладковатый запах, будто где-то гнили тысячи трупов, разлагаясь и распространяя свой аромат. Стены становились все темнее черного, а по ним ползло что-то черное, точно смоль, похожее на тысячи маленьких змей. Всё кругом было в унынии и каком-то сумраке.

Крики ни в чем не повинных людей, которые все же присутствовали среди этих самозванцев, становились все громче. Хаос порождает хаос, и шепот стал злым смехом, свет превратился во тьму, а лицемерия стало искренностью.

А я все бежала, торопилась, отбиваясь от странных тварей с ошметками кожи, вместо лица. Ловко проскальзывая, я все приближалась к своей цели, пока не услышала этот отчаянный предсмертный вопль…

– Сакура!…

Знакомый, до боли родной и какой-то совсем отдаленный и забытый всеми вопль… Я остановилась, осознав вдруг, что оставила эту единственную родимую и теперь потерянную душу. Оглядывалась поспешно, тщетно пытаясь найти тетушку, но натыкалась только тьму. И я терялась, терялась, терялась… И этому, казалось, не было конца. Повсюду я натыкалась на уродливые лица, пока они не прогнули меня, нависнув надо мной. Я билась, точно птица в клетке, ускользала из многочисленных рук, которые ко мне тянулись, дралась, размахивая кулачками, но всё равно тонула в толпе, окруженная этими тварями. В конечном итоге, не сумев выбраться из этой ловушки, запутавшись в выборе и потеряв путь к своей последней надежде Ада и к последнему человеку, которому можно верить, я прижалась к мраморному полу, к которому меня и прижали, и зарыдала громко и отчаянно, точно в последний раз. А эти голоса все нашептывали мне что-то, гладили меня по голове, вырывали волосы, смеялись, а я уже не слышала этого родного голоса…

– Тетушка… – тихо и лихорадочно нашептывала я, никак не принимая того, что её ужасающий вопль был последним, что я услышала от неё.

– Прочь, ведьмы, – раздался властный голос, который я отчетливо помнила и бережно хранила в своем сердце.

Напор исчез и все эти твари, нависшие надо мной, свернувшие за спину руки и, похоже, вывернув этим самым плечо, издевавшиеся надо мною, вдруг отпрянули в страхе от меня, завизжали и кинулись прочь, кто куда.

Я подняла голову и встретилась взглядом с… красными глазами Ада… Теми самыми глазами, в которые я некогда боялась заглянуть. Теми самыми, что были мне дороже жизни.

========== Глава 17. Неизбежность. ==========

– Сакура, – в унисон прошептали два похожих голоса.

Два молодых человека невообразимой красотой стояли передо мною, и с какой-то теплотой и добротой смотрели в мои глаза. Итачи поддерживал за руку своего брата, полуживого и израненного, а я, продолжая лежать на полу, с замираем сердца смотрела в бездонно-красный омут его очей. Мне с трудом удалось подняться, и как только это произошло, я быстро подскочила к Саске, хромая на правую ногу, которую мне отдавили, и взяла в руки его мертвенно-бледное лицо.