Текст книги ""В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)"

Автор книги: Кшиарвенн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Волков мало, и они не грызутся между собой с песьим тявканьем. Волки убивают молча. Как Хиджиката. Я видел, как он выслеживает, мы с ним вместе выслеживали… Хорошо выслеживает, тихо. Он чуть не один волк среди всех, и он глава этой своры. Как и я. Я тоже волк.

Серидзава замолчал, плечи его поникли, будто под грузом, и он долго смотрел куда-то мимо Соджи. Потом Серидзава словно встряхнулся громко хлопнул в ладоши и заорал, чтобы привели женщин. Он выбрал самую юную, со слабенькими ножками и испуганными глазами феникса, и принялся накачивать ее сакэ. Скоро девушка уже не могла связать двух слов, и глаза у нее стали словно стеклянные.

– Скучно, – проговорил Серидзава своим обычным жестким скрежещущим голосом, сунув руку девушке за пазуху. Она чуть выгнулась и слабо застонала. – Надо развлечься. Ну-ка, помоги мне!

Он быстро раздел девушку донага, она лежала, безучастно глядя в потолок. У нее были худые руки, крохотная грудь с маленькими светло-палевыми сосками и узкие бедра с острящимися косточками таза. Соджи хотел было отвернуться, но вместо этого, не отрываясь, смотрел на руки Серидзавы, в движениях которых не было и следа чувственности. Девушка обреченно опустила ресницы и чуть отвернула голову. Серидзава был деловит, как ремесленник, выполняющий срочный заказ; он схватил бутылочку сакэ, быстро вылил ее содержимое себе в глотку, потом взял бутылочку за горлышко и раздвинул девушке ноги.

– Это будет весело… – бормотал Серидзава, примериваясь.

– Нет! Не надо! – вырвалось у Соджи. Он бросился вперед, почти ничего не видя перед собой, опрокинув столик, забыв, что перед ним сейчас была всего лишь молоденькая пьяная шлюха – лежащая вдруг напомнила ему совсем другую…

– Не нужно, – уже более спокойно и более твердо повторил Соджи, вынимая бутылочку из рук Серидзавы. Тот отдал сосуд безропотно.

– Тебе ее жаль? Тогда что посоветуешь? Может, позовем Хираяму и Ниими, они горазды на выдумки.

Соджи содрогнулся – Ниими и Хираяма, приспешники Серидзавы, уже прославились в веселых кварталах так, что девушки, слыша их имена, бледнели от ужаса.

– Ну? – Серидзава в упор смотрел на Соджи. И в глазах его вдруг мелкнуло что-то почти умоляющее. Соджи молча развязал пояс и снял хакама. Хираяма и Ниими, сказал он себе, и поднимающаясь откуда-то из глубины злость помогла… Девушка чуть вздрогнула, когда он вошел в нее, но так и не открыла глаз. У нее была очень белая кожа, белая без всяких белил. От ее тела шел легчайший аромат скошенной травы, и губы ее не были накрашены. Соджи никогда раньше не был с женщиной полностью обнаженным, и ощущать всем телом худенькое, слабое и хрупкое ее тельце было странно – будто вместе с одеждой и с него, и с нее сняли кожу. Если не я, то Хираяма и Ниими, думал он, двигаясь и уже перестав замечать внимательный взгляд Серидзавы. Девушка еще раз содрогнулась под ним, когда он подошел к пику, и Соджи почувствовал на своих плечах ее легкие руки.

– Храни вас ками, добрый господин, – прошептали ему на ухо.

Встав, он сначала прикрыл девушку ее же одеждой, а потом, все так же не глядя на неподвижного Серидзаву, оделся сам. Краем глаза уловил движение руки Серидзавы и быстро сказал:

– Дешевая шлюха. Не стоит вам мараться об нее, Серидзава-сэнсэй, – он одним движением вынул гребень из волос лежащей девушки и потянулся к мечу. После одного удара волна черных волос легла поперек циновки. Девушка только устало отвернулась и снова прикрыла глаза.

Серидзава расхохотался – раскатисто, с удовольствием, запрокинув голову. Он хохотал и хохотал – и вдруг словно оборвал себя.

– Ты переиграл меня, мальчик, – сказал он. И прибавил неожиданно мягко и почти ласково: – Я рад, что это будешь именно ты.

Потом они пошли в другое заведение, пили там, долго, почти в молчании, почти свирепо. Соджи не помнил, как он потом добрался до Мибу, помнил только, что ему было так плохо, как еще никогда прежде, и что Хиджиката хлопотал над ним как нянька остаток ночи и все утро почти до полудня.

Первым, что сказал Соджи Кондо и Хиджикате, когда окончательно пришел в себя, было “с Серидзавой надо кончать”. И, увидев облегчение и удовольствие в глазах Хиджикаты, Соджи понял, что участь Серидзавы была решена еще раньше. Поведение командира дискредитировало новосозданное ополчение. Дебоши, вымогательства, страх, – страх, который Серидзава и его клевреты наводили на жителей Киото, – переполнили и чашу терпения магистрата.

Серидзава был убит в дождливую ночь десятого месяца третьего года Бункю. Нападавшие – Кондо, Хиджиката, Иноуэ и Соджи, все из Шиэйкана, самый ближний к Кондо “круг доверия”, – закрыли лица, чтобы обставить все как нападение неизвестных; кроме них о планировавшемся не знал никто.

Но когда Соджи, бесшумно отодвинув скользящую дверь, шагнул в комнату, где спали Серидзава и его любовница, его встретил ожидающий взгляд в упор.

– Я рад, что это ты, – прошептал Серидзава. Он рванулся к стойке для мечей, но Соджи опередил его. И только когда Серидзава безжизненно вытянулся поперек футона – костлявый и странно маленький сейчас, – Соджи увидел, что катана лежала рядом с ним. А на стойке для мечей были только пустые ножны.

– Четыре, смерть, – повторил Соджи, когда они подходили к поместью, где квартировалось ополчение. Налетевший порыв ветра принес несколько бело-розовых лепестков – у ограды справа росло чахлое персиковое деревце, кривоватое и больное. Но и оно цвело сейчас, изо все сил, как могло. Соджи вдохнул персиковый аромат и закашлялся.

– Весенний ветер, нехорошо, – с обычной суетливой заботливостью проговорил Иноуэ, встретивший его во дворе. – Надо чаю, я сейчас.

– Прошу прощения, Иноуэ-сан, – тихо сказал Сайто. – Я как раз чай собирался пить, когда вызвали на поиски. Если Окита-сан не откажется…

Соджи виновато опустил голову – отряд Сайто, третий, должен был сегодня идти в ночное патрулирование, Сайто надо было сейчас отдыхать, а не бегать по городу и разыскивать его…

– Благодарю вас за заботу, Сайто-сан. Я не откажусь, конечно. А вы не играете в сёги? – спросил Соджи, когда они уже шли по галерее к комнате Сайто.

– Играю, но сегодня, к сожалению, не смогу быть вашим противником – уже смеркается, с темнотой мы выступаем… Прошу меня простить. Однако чай выпить мы успеем.

– И в сёги сыграть успеете, – вмешался в разговор Хиджиката, выйдя из комнаты прямо перед двумя отрядными командирами. – Сайто-сан, третий отряд патрулирует завтра днем, в ночь отправится восьмой Нагакуры. Соджи, завтрашняя ночь за твоим первым отрядом, не забыл?

– Спасибо, Хиджиката-сан, – широко улыбнулся Соджи. Проводил взглядом Хиджикату, который неспешно удалялся по галерее в сторону комнат командира. Они всегда будут вместе, подумал вдруг он с легкой завистью. Он был далек от мысли заподозрить кёкучо и фукучо(4) в плотской связи; тяжи, что связывают их, гораздо прочнее просто дружеских, братских, союзнических. Родство в духе. И как бы ни опекали его, Соджи, Кондо-сэнсэй и Хиджиката-сан, он для них – третий лишний. Соджи вспомнил слова Серидзавы о выпрашивании любви и зябко передернул плечами – каким бы негодяем ни был Серидзава, но в этом он был прав.

В комнате Сайто не было почти ничего, кроме самых необходимых предметов, ни картин, ни свитков каллиграфии. Пусто и голо. Но чай у него был отменный. Соджи отпил из чашки и почувствовал, как по телу разливается тепло. Они сели играть в сёги. Сайто играл хорошо, но чересчур прямолинейно. Проигрывая, он смешно морщил нос, крутил головой, а потом улыбался легкой застенчивой улыбкой. “Еще партию, Окита-сан?” Они оживили погасшую было жаровню, и в комнате стало уютно почти по-домашнему, и подавленное настроение Соджи рассеялось. Он рассказывал забавные истории, а Сайто тихо посмеивался, поглаживая себя по подбородку.

– Привык не бриться, – пояснил он. – Даже бороду когда-то думал отпустить.

“Когда-то” прозвучало забавно – Сайто был всего на полгода старше самого Соджи.

– Станете важным даймё – непременно нужно отпустить, Сайто-сан, – нарочито серьезно сказал Соджи. – Непременно. Какой же даймё без бороды?

Сайто засмеялся – впервые Соджи видел его смеющимся. Тут в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату ввалился Харада Саноскэ – командир десятого отряда, отличный копейщик, пьяница, ругатель и грубиян, и вместе с тем душевнейший и храбрейший товарищ. Сейчас Харада только вернулся с патрулирования, был трезв и зол как демон.

– Что за день! – начал Харада без всякого приветствия, даже не потрудившись закрыть дверь.

– Присаживайтесь, прошу вас, Харада-сан, – в голосе Сайто не было показного радушия, но чувствовалось, что гостю он рад совершенно искренне.

– Стали убирать труп, она вдруг схватилась и прочь со всех ног. Думали, испугалась, а она на мост и с него… там течение, выловили черт знает где…

Соджи похолодел, вспомнив актера и то, что тот говорил. Дальше Харада пустился перечислять все большие и мелкие происшествия, свалившиеся на голову его и его отряда во время патрулирования города. По спокойному и сочувствующему лицу Сайто Соджи понял, что командир третьего уже привык к таким излияниям Харады.

– Потом какие-то… (Харада упротребил крепкое словцо) пытались обобрать торговца шелком. Совсем как при прежнем командире, не к ночи будь он помянут…

И этот Серидзаву вспомнил, почти без удивления подумал Соджи. И спросил, почти не надеясь услышать иное, чем то, что уже зналось где-то в глубине:

– А с моста-то кто прыгнул, Харада-сан?

– Та девка, которая собиралась бежать вместе с этим… забыл как его, с дезертиром. Любила его, видать. Жалко, молоденькая совсем.

Соджи прикрыл глаза. “Любила”. А он умеет только убивать.

В открытую дверь влетел ветер. Соджи снова услышал тонкий и свежий аромат персиковых цветов и снова почувствовал в груди противную стесняющую дыхание щекотку.

– Весенний ветер, – пробормотал он, кашляя.

Комментарий к 12. Ветер и запах цветущего персика

(1) – корь, принесенная в Японию английским судном в 1862 г.

(2) – в японском языке слова “четыре” и “смерть” звучат одинаково

(3) – квартал “красных фонарей” в Киото

(4) – командир, заместитель командира

========== 13. Молчащие горы и свежая кровь на свежем снегу ==========

Швейцария, 1867г

Ирен

Це не твоя земля

І не твоя любов

(“Океан Ельзи”)

А горы вокруг молчали. Ирен перепробовала уже все – напевать вспомнившуюся песенку, которую они пели в пансионе, болтать с веселым румянощеким и крутоусым возницей, приветствовать улыбкой каждый выкатывающийся из-за холма поселок или деревеньку. Тщетно. Горные пики, черно-белые, туманные сейчас, немо возвышались за круглыми покатыми холмами, и не было того приветственного гудения, не слышимого никем, но для Ирен тем не менее столь же явственного, как теплое молоко и мягкий серый деревенский хлеб, которое она ела сегодня утром на завтрак в маленькой придорожной гостинице. Горы отказывались говорить с ней.

Лоран собирался в далекое путешествие – на сей раз он отправлялся сам, хотя одному из основных пайщиков большой торговой компании было совершенно не обязательно плыть на другой конец света. Однако остальные компаньоны были люди пожилые, степенные и на подъем тяжелые. Да и прошлое морского офицера иной раз отзывалось ностальгией – Лоран со слегка преувеличенной меланхолической тоской в голосе говорил жене, что слух его страдает без скрипа мачт, гудения парусов под ветром и плеска волны в скулу корабля. Ирен в ответ шутила, что мачты и паруса вряд ли страдают ответной ностальгией по лейтенанту Перье. Теперь Лоран собирался плыть в Китай, откуда ему надо было отправиться ненадолго в Японию – у его компании что-то не ладилось с поставками оружия клану Сацума. “Твоим соотечественникам нельзя верить”, – говорил Лоран. “Только в отношениях с круглоглазыми варварами”, – поддевала в ответ Ирен. Лоран делал скорбную мину, не портившую, впрочем, его красивого лица, и возводил очи горе. “Ну, что ж, мадам Перье, вы остры на язык, зато мне с вами не скучно”, – говорил он. И это звучало так, будто ее награждали орденом Почетного легиона.

Теперь Лоран был занят сборами, улаживанием тысячи и одного неотложного дела, и Ирен почувствовала себя одиноко. Чтобы развеяться, она решила съездить в маленький швейцарский городок, где поселились после ее замужества мать с отцом.

Они не одобрили Лорана Перье. Отец расспросил было о его службе, о компании – и легкомысленные, пересыпаемые истинно галльскими шуточками ответы ему не понравились. Мама почти все время молчала и отводила взгляд.

“Ты не вытянешь, – сказала она как-то раз Ирен. – Будешь тянуть-тянуть и в конце концов проклянешь тот день, когда решилась выйти замуж”. Ирен не понимала, что в ее выборе не устраивает маму: Лоран был честен – настолько, насколько вообще мог быть честным коммерсант, – добр, образован и достаточно умен. Он любил ее. Была в нем, пожалуй, излишняя приземленность в сочетании с излишним же легкомыслием, может быть, именно это не нравилось маме. Но, в конце концов, не всем же быть мечтателями и мыслителями, как папа. Кроме всего, Ирен любовалась Лораном, как картиной в музее, в его красоте было что-то возвышенное.

И вот прошло три года. Ирен не желала признаваться себе, но за три года жизнь ее словно опустела, и даже красота Лорана перестала казаться возвышенной, а напоминала теперь олеографические открытки с видами, какие небогатые путешественники покупают во множестве и рассылают всем родным и знакомым. Брак, он как корзина роз – постепенно увядает, сказала она себе недавно. И смирилась с этим без горечи. Им с Лораном было по-прежнему легко вместе, он занимался коммерцией, она изучала медицину под руководством доктора Джастина Локвуда, друга Лорана. Теперь Джастин должен был уехать вместе с Лораном, но заверил, что Ирен не останется без руководства – он написал письмо своему старому учителю, голландцу, и тот с радостью согласился взять шефство над женой друга своего ученика. По крайней мере, я буду занята, в сотый раз сказала себе Ирен. Праздные богатые молодые женщины вызывали у нее холодное брезгливое отвращение.

И вот теперь Ирен решила навестить родителей, прежде чем провожать Лорана и ехать затем в Голландию. Она смутно надеялась на места, что так хорошо запомнились с тех ее детских лет, которые Доннелы провели в Швейцарии, и со времени пребывания в пансионе; надеялась, что те самые горы и темные высокие ели вернут ей полноту жизни, душевное равновесие и покой. Но горы теперь молчали, и на душе полнее и спокойнее не становилось.

***

Первая радость от встречи уже отхлынула; после обеда, за которым не умолкали разговоры и расспросы, отец удалился в свой кабинет, а Ирен и мама вышли пройтись. Майский легкий ветерок доносил запахи луговых цветов и трав, шевелил ленту на шляпке Ирен, выбил прядку волос из маминой прически – и Ирен впервые заметила, что прядка словно инеем подернута. Мама стареет, подумала она, опустив голову и старательно рассматривая пыльную деревенскую улочку у себя под ногами.

– А почему ты не едешь с Лораном? – вдруг спросила мама.

– Он вполне способен поехать без меня, он уже большой мальчик, – отшутилась Ирен. Но мама на шутку не поддалась.

– Мы вообще способны на многое, – ответила она. – Жить среди диких зверей, питаться падалью на необитаемом острове, выжить в одиночном каменном мешке. И твой папа никогда не был маленьким мальчиком и вполне способен был поехать сам и в Африку, и в Индию, и в Японию, не так ли? Но если вы можете быть врозь, зачем тогда вы?.. – она не договорила, перебив себя: – Или есть… серьезные препятствия?

– Я не собираюсь пока заводить детей, если ты об этом, – принужденно засмеялась Ирен. Ее размягченное встречей настроение ушло, и сейчас она ощутила привычную за последние три года внутреннюю твердость, которая порой так раздражала ее мужа.

– Лоран считает, нам пока стоит пожить для себя, а ему – прочнее встать на ноги, прежде чем заводить ребенка.

Мама поправила теплую вязаную шаль на плечах и низко склонила голову, так что Ирен теперь не видела выражения ее лица.

– Конечно… это дело ваше. Если есть выбор… – проговорила она едва слышно. Ирен закусила губу – зачем мама вообще говорит об этом? Конечно, у нее-то выбора не было, у них с отцом своих детей нет, вот и пришлось взять сироту-инородку… Наверное, теперь жалеет.

– Я жалею, что позволила тебе уехать тогда из Японии, – сказала вдруг мама.

– Я так тебе мешала? – Ирен спросила это почти со злостью.

– Напротив, – не замечая ее тона, мягко и ласково сказала мама. – Ты ухаживала за мной, ты привела того милого молодого доктора Локвуда, он мне очень помог. Мои пальцы двигаются, – мама, будто иллюстрируя свои слова, плотнее закуталась в шаль, и пальцы в тонких серых перчатках сжали ее края. – Я могу держать ложку и даже завязывать шнурки на ботинках, но…

– Но играть presto из 14-й сонаты Бетховена ты не можешь, – холодно продолжила Ирен. – И теперь обвиняешь меня. Конечно, я ведь наполовину японка, а усадьбу подожгли японцы…

– Ирен!!..

– Прости…

– Господи, это ты, ты прости, моя девочка! – мама вскинулась как-то по-птичьи, и шаль за ее спиной взлетела под ветром, будто серые крылья. – Я только хотела сказать, что и без того страшно задолжала тебе – за ту радость, за то счастье, которое ты мне… нам с папой дарила. И я… я несостоятельный должник, я вижу, что тебе… и ничем, ничем не могу помочь…

Она неожиданно опустила голову и заплакала – тихо, мелко по-старушечьи дрожа, потом суетливо достала из-за обшлага платочек и поспешно утерла слезы.

– Идем домой, Бланш обещала приготовить сегодня ревеневый пирог со сливками, – сказала она почти спокойно.

Ирен казалось, что она вдруг окаменела. Лишь с большим усилием она заставила себя двинуться. И только когда она подходили к дому, она обняла маму за плечи, уткнулась в ее серую шаль – и словно не было прошедших лет, и словно она снова была маленькой девочкой, выплакивающей свое детское горе. А одновременно с тем она ясно, как наяву, ощутила, как ее лицо прижимается не к мягкой шерсти маминой шали, а к простому темному хлопку косодэ, и она плачет, плачет отчаянно, вот так же – и тяжесть будто отпускает ее на волю. А ладонь – не нежная, белая и прохладная мамина ладонь, привыкшая к клавишам фортепиано, и не серая замша печатки, как сейчас, а смуглая, жесткая рука, успевшая привыкнуть к рукояти меча, – осторожно гладит ее по плечам.

***

Лоран был изумлен до крайности, когда Ирен категорично заявила, что отправится с ним. А потом ее ждала еще одна неожиданность – Лоран вообразил, что она решила ехать лишь для того, чтобы не расставаться с доктором Джастином Локвудом. Ирен стоило больших усилий убедить его, что она желает побывать в Японии, а не в обществе доктора Локвуда.

– Я женился не на женщине, а на каком-то самурайском мече, – воскликнул Лоран полным отчаяния голосом, поняв, что решение Ирен ехать с ним тверже гранита.

– Если вас волновало мое происхождение, мсье Перье, об этом следовало думать до свадьбы, – ледяным тоном ответила Ирен. – Самураи к моему происхождению отношения не имеют.

***

Япония, Киото, 1867г

Сайто

Зиму он вообще не очень любил. Особенно зимнюю ночь, напоминавшую всегда черную без единой отметины кошку с желтоватыми лунными глазами.

Его третий отряд возвращался из патруля, и Сайто Хаджиме старался думать о том, что вот уж совсем скоро он придет в казармы, прикажет подать чаю… Можно будет расслабиться и если повезет – поиграть в сёги. Если будет с кем. Окита Соджи выглядит все более нездоровым, но на вопросы о самочувствии чаще отшучивается, а в остальных случаях отмалчивается. И все чаще уходит куда-то один – и днем, и ночью. Особенно изменился он после сэппуку Яманами. Сайто заметил, что с тех пор улыбка стала для Окиты словно бы щитом, за которым он прятался. Кошка во всяких затруднительных случая спешит начать умываться, так и Окита спешил улыбнуться или отшутиться. Чтобы смех сгладил, слизал все беспокоящее, как морская волна слизывает острые песчинки.

Иногда Сайто думал, есть ли у Окиты женщина. Мысль о том, что Окита может завести себе женщину, немного раздражала – он не ревновал, нет, просто считал, что вряд ли найдется такая, которая способна будет оценить его друга в полной мере.

Засохшее дерево

В пору цветения вишен

Холма не украсит

Это стихотворение Окита прочел во время одной из попоек в Шимабаре, куда отправились сразу несколько офицеров Шинсенгуми. Неугомонный Харада пристал к Оките с вопросом, когда уже тот заведет себе постоянную пассию. У самого Харады пассий было много – и всех он считал постоянными. Окита тогда улыбнулся по своему обыкновению, вот только улыбка вышла какой-то жалостной. Лишь случайно Сайто узнал, что у капитана первого отряда было недавно что-то вроде романа с дочерью врача, к которому его чуть ли не в приказном порядке отправили Кондо и Хиджиката. Все оборвалось в один совсем не прекрасный день, когда на Соджи и девушку напали сразу несколько ронинов из Хиго, у которых был зуб на Шинсенгуми еще со времен рейда в Икеда-я. Все окончилось хорошо – Окита убил двоих, а остальные сбежали. Но на девушку это произвело слишком уж сильное впечатление и после того она стала всячески избегать встреч с Окитой.

Та попойка… Сайто замедлил шаг, припоминая – было там что-то нехорошее, что в его сознании почему-то связывалось с цепочкой загадочных смертей, которая тянулась еще с ранней осени. Смертей в городе было много, этим не удивишь никого, но вот эти – о них соглядатаи сообщали с каким-то суеверным ужасом. А между тем всего десяток мертвецов за два месяца, десять, не пятьдесят же. Все убитые – молодые люди в расцвете сил, разного положения – торговцы, ронин, двое самураев из Мито и Айзу. Никак не связаны между собой. У всех аккуратно надрезано горло – острым тонким ножом, кровавые потеки на груди, кровь вокруг – словно нарочно старались оставить как можно больше крови. У всех одежда в беспорядке, будто их либо раздевали, либо наоборот одевали, у всех на лицах – выражение ужаса и крайнего изумления. Ямадзаки, их лучший соглядатай, был хорошо знаком с медициной; осматривая трупы, он обратил внимание на еще одну странность – в двух точках, непосредственно над шейной жилой края надреза были словно чуть рваными. Словно надрез делался уже поверх каких-то других, колотых ран, нанесенных непосредственно в шейную жилу.

На той попойке зашла речь об оборотнях, и одна из девиц, прибывшая чуть позже других, стала говорить о бакэмоно, о тануки и их проделках, о лисах тут, в Японии и в соседнем Китае. Говорила она хорошо, и все слушали ее с интересом. Помнится, Иноуэ-сан рассказал что-то смешное о каппа и о тануки, которые сушат свой мех при лунном свете. Все смеялись, а девушка-рассказчица лишь чуть улыбнулась. Она сидела рядом с ним, Сайто, и вдруг сказала, что все люди носят в себе природу оборотня.

“Разве не замечали вы, что порой человек похож на животное?”

Все тогда зашумели, и кажется, тот же Иноуэ сказал, что Кондо-сэнсэй похож на льва. А рассказчица, почтительно извинившись, ответила, что ей кажется – Кондо-сэнсэй схож с быком. Тогда Сайто подумал, что это очень точно подмечено – прямолинейный, честный Кондо сродни быку, а уж если он бросался в бой, глаза его, казалось, наливались кровью. Сайто вспомнил Икеда-я – когда они вместе со вторым отрядом Хиджикаты ворвались в гостиницу, Кондо возвышался среди побоища, крови, стонов и отрубленных рук, его одежда была все в кровавых брызгах, ноздри воинственно раздувались и вместе с тяжелым дыханием вырывался, казалось, низкий бычий рев – особенно когда он вновь бросился на оставшихся врагов.

“А вот уважаемый Хиджиката-сама, – продолжала девица-рассказчица, – словно красивый белый волк. Волк-одиночка”.

И снова Сайто подумал, что она права. Но вдруг ему подумалось и о совершенно другом – он не представлял, откуда эта девица могла так хорошо знать командира отряда и его заместителя. Конечно, и Кондо, и Хиджиката не обделяли вниманием дев веселья, но обычно они ходили в хорошо известные, проверенные дома и знались с хорошо знакомыми женщинами. Сайто, бросая короткие взгляды исподтишка, внимательно осмотрел девицу: молоденькая и свеженькая, как и остальные – и одновременно с тем что-то в ее облике безошибочно подсказывало, что лет ей больше, нежели остальным. Возможно, намного больше. И прическа, и одежда ее носили следы изящной небрежности – волосы уложены в простой узел и убраны простым гребнем, несколько тонких прядок выбились из прически, будто она только поднялась с ложа. И одежда в чуть приметном беспорядке, бант на поясе слегка распустился. Все движения полны изящества, и Сайто казалось, каждый жест ее сопровождался едва слышным позваниванием – будто обледеневшие веточки перестукивались в морозной ночи.

Когда девица назвала Хиджикату волком, Окита, сидевший напротив, вздрогнул и очень пристально посмотрел на нее. И поспешно поднял чашечку с сакэ, которое ему наливала молоденькая ойран. Сайто видел, что этой девушке очень нравился Окита, но тот относился к таю с оттенком покровительства и не более того.

“А вы, Окита-сан, похожи на феникса”, – сказала рассказчица. Девица, сидящая рядом с Окитой, возмущенно взглянула на соперницу, но та и бровью не повела.И вот тогда-то Окита прочел стихотворение про засохшее дерево, а потом сказал, что феникс – птица конечно диковинная, и он польщен таким сравнением, но вот только птицы такой никто никогда не видел, и неизвестно, есть ли она на самом деле.

“А я? Что вы скажете обо мне?” – неожиданно для себя спросил Сайто.

“А вы, Сайто-сама, – кот!” – вдруг выпалила ойран, сидевшая рядом с Окитой, и покраснела так, что даже под белилами было заметно. Все вокруг оживились и стали говорить, что она попала в цель, почти не целясь. Сайто повернул голову к своей соседке-рассказчице и успел заметить острый огонек ярости в ее глазах. И даже показалось ему, что зрачки девицы стали вертикальны, как у хищника или как у змеи. Но продолжалось это какую-то долю мгновения, и даже сам Сайто не мог бы с уверенностью сказать потом, видел ли он что-либо.

“Берегись, сестричка, накличешь беду, – с легкой улыбкой сказала рассказчица. И прибавила, помолчав: – Я, глупая, и так тут понарассказала о бакэмоно”.

Тогда он подумал, что это просто ревность, нередкая среди таких женщин. Но молоденькая ойран погибла через неделю, в приступе безумия ее зарезал гость, которого потом тоже нашли мертвым – с тем самым надрезом на горле… Они было начали доискиваться о загадочных убийствах, но тут возникли более насущные заботы – а затем наступил одиннадцатый месяц, и выл пронизывающий осенний ветер на перекрестке Абура-но Коджи(1), выл ветер, свистел и трепал одежды на убитых.

“Поделом”, – мимоходом бросил тогда Окита, отработанным движением обтирая кровь с меча. В его голосе была непривычная злость. Словно с Ито и его людьми, остывавшими сейчас под холодным осенним ветром, у него были какие-то особые счеты.

“Если бы не Ито, Яманами-сан мог бы быть жив”, – сквозь зубы пробормотал Окита в ответ на вопросительный взгляд Хаджиме.

…Ночь сгустилась и стих ветер, и тучи закрыли луну и звезды. Черная кошка закрыла глаза, подумал Сайто и прибавил шагу. Пошел снег – крупный, хлопьями с полладони. Сайто был не склонен к мечтательности, а стихи писать даже не пытался, но и его заворожило это зрелище. Как хорошо, должно быть, сейчас сидеть у жаровни, неспеша тянуть чай и передвигать фишки на доске. И мысли текут так неспешно и так… мирно. Но, доложив об окончании патрулирования, он узнал, что капитан первого отряда отсутствует. В голосе разведчика Оиши, который сообщил об этом, не было беспокойства – Окита Соджи считался лучшим мечником во всем отряде, и никому не пришло бы в голову беспокоиться за него. Но Сайто, постояв несколько мгновений напротив дверей в комнату капитана первого, решил вернуться в город и еще пройтись. Странное чувство звало его прочь от казарм, от тепла и уюта в снежную ночь и на пустынные улицы.

На одном из перекрестков показалась женщина – молодая и пригожая, и странно легко одетая для этого времени года. Она шла, укрываясь бело-синим зонтиком, переступая мелкими шажками, словно танцуя. Показалось, вокруг нее, укутывая танцующую фигурку, плывет облачко морозного воздуха, выстуживающее все, мимо чего проходила красавица. Но словно кто-то силой отвел от нее взгляд Сайто, когда он попытался рассмотреть ночную прохожую. А когда Хаджиме справился с собой, красавицы уже не было – осталось только ощущение звенящего холода.

Погода как раз для Снежной госпожи и ей подобных – снежинки закружились в танце, заплясали в свете фонаря. Сайто перешел мост и углубился в лабиринт узеньких улочек. Улочки были пусты и темны. Снег густел; почему-то подумалось, что на таком снегу хорошо видны следы и хорошо заметна кровь. Хаджиме почти не удивился, услышав металлический отзвук – тень отзвука. На таком снегу хорошо видны следы и кровь, снова подумал он на бегу.

И темные одежды тоже хорошо видны на таком снегу – пять трупов пятью холмиками чернели на уже побеленной снегом мостовой. Пять свежих трупов, и более никого.

Сайто заоглядывался, пытаясь при свете своего фонаря понять, кто убит и где убийцы, и тут его почти подбросил на месте кошачий утробный вой. Черный кот, желтоглазый как зимняя лунная ночь, появился из какого-то закоулка, будто соткался из тьмы. Он заурчал, лизнул пару раз пропитанный свежей кровью снег и взглянул на Сайто. И вдруг бросился к темнеющему проулку. Только тут Сайто заметил следы, ведущие прочь от трупов – и пятна крови в такт этим следам. Кот бежал впереди, словно охотничий пес, пущенный по следам дичи, и Сайто бежал за ним – и в конце проулка он нашел…

Окита сидел у забора, а над ним склонилась женщина – странно легко одетая для зимы. Та самая. И звенели вокруг ледяные звоночки, когда она медленно, страшно медленно потянулась губами к губам Окиты.

– Йааууууу! – раздался грозный вой. Черный кот разинул пасть, показавшуюся Сайто алой как кровь, и угрожающе орал. Женщина обернулась, и Хаджиме узнал в ней ту самую девицу из веселого дома. Сейчас он мог поклясться, что глаза ее вспыхнули яростным желтым огнем, который перерезала змеиная вертикаль зрачка. Не думая, не рассуждая, Сайто выхватил меч и кинулся к ней, но женщина легким танцующим движением отшатнулась прочь от сидящего Окиты, словно ее отнесло ветром – и пропала в переулочке. Когда Сайто влетел туда, женщины уже не было. Не было и следов на снегу, хотя гэта на босу ногу, как это принято у таю и гейш, Сайто разглядел хорошо.