Текст книги ""В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)"

Автор книги: Кшиарвенн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Мужчина же, лысеющий, с высоким гладким лбом, носом как какая-нибодь шишковатая ягода, и пышными рыжеватыми усами, почти достававшими до подбородка, был в юкате. Он по-свойски кивнул господину Сэги, прошел к сидящим Иноуэ и Соджи и уселся на круглую соломенную подушку для сидения прямо перед ними. Его зеленоватые чуть навыкате глаза внимательно разглядывали обоих шиэйканцев.

Патетический момент господина Сэги был окончательно испорчен, когда иностранец, не отрывая взгляда от Соджи, спросил:

– Вы позволите задать несколько вопросов этим людям, Сэги-доно?

– Да что спрашивать этих ронинов! – взвился петухом Сэги. – Ясно же, что они из той же шайки, что мутит воду, убивает ваших соотечественников и нападает на дома чужеземцев. Воины Мито или как они там себя именуют… Он набросился на Миягаву с мечом – на Миягаву, который и мухи не обидит! Я пожалуюсь в магистрат, и его…

– Папа, ну скажи им!.. – в комнату скорым шагом вошла, почти вбежала девочка-подросток, в которой Соджи сразу же узнал Изуми. Сейчас она была в наглухо закрытом спереди мешковатом балахоне чуть ниже колен, из-под которого выглядывало что-то вроде крестьянских рабочих штанов, только белого цвета. Японку в подобном одеянии ни Соджи, ни Иноуэ никогда не видели и представить себе не могли, поэтому оба, забыв о приличиях, раскрыли рот в удивлении.

Изуми что-то горячо заговорила на непонятном языке, потом, спохватившись, перешла на японский.

– Я же рассказывала, как все было – Миягава-сан достал revolver…

Но усатый иностранец резко оборвал ее:

– Выйди сейчас же!

Изуми бросила полный отчаяния взгляд на Соджи и Иноуэ, закусила губу и выскочила из комнаты так же стремительно, как и появилась. Сэги сделал вид, что ничего не случилось.

– Я прошу прощения за недостойное поведение с вашим слугой, – громко и отчетливо произнес Соджи и склонился, уперевшись лбом в циновку. – Я готов понести наказание, какое соблаговолит назначить ваша милость.

Иноуэ, сначала опешив от такой покладистости, тоже распростерся в глубоком поклоне.

Сэги мрачно оглядел согнутые спины обоих.

– Оставляю решение на милость господина Доннеру, – пробурчал он, тяжело поднимаясь со стула. – Лошадь готова? – бросил Сэги появившемуся в дверях слуге и, дождавшись почтительного “да, господин Сэги”, попрощался с иностранцем и его женой, сделав вид, что ни Соджи, ни Иноуэ в комнате нет.

***

Ирен

Сидеть в своей комнате и не знать, чем окончился разговор, было мучительно. Ирен открыла было книжку, но знаки расплывались перед ее взглядом. Черныш неслышно просочился в комнату – сгусточек живой пушистой темноты, – и улегся у ее ноги, прижавшись бочком. Снаружи дома донеслись отрывистые приказы, похожие на далекий злобный лай цепного пса. И следом – скоро стихший топот копыт.

– Вы читаете, мисс? – Только мадемуазель Дюран ей сейчас не хватало!

– Да, мадемуазель Дюран, – кивнула Ирен. – Эта книга называется “Луна в тумане”.

– И ее, конечно, прислали вашей матушке, а не вам, – продолжала француженка.

– Мама разрешила мне взять ее, – ответила Ирен подчеркнуто ровным голосом.

М-ль Дюран присела на низкий табурет и пристально посмотрела в глаза Ирен, явно готовясь к необыкновенно ответственному разговору. Нос ее словно еще больше заострился.

– Это весьма похвально, мисс Ирен, – сказала мадемуазель Дюран, – что вы решили отстаивать правду, но не стоит этого делать столь неуклюже.

– Я знаю, – тихонько ответила Ирен. – Господин Сэги оскорбился и теперь будет в ссоре с папой?

– Будем надеяться, что он извинит выходку капризной маленькой иностранки, которой позволено слишком многое… – мадемуазель Дюран многозначительно подняла брови. Слово “иностранка” неприятно резануло Ирен, но она поняла, что от правды никуда не денешься – в стране, которая была ее родиной, она пока всего лишь иностранка.

– Мама! – услышав знакомые шаги, воскликнула Ирен и вскочила со своего места.

– Ну и концерт же ты устроила! – покачала головой мать, войдя в комнату. Лицо ее было строгим, но в уголках глаз прятались веселые лучики. – Разве так трудно дать человеку возможность чуть-чуть почувствовать себя правым?

“Не самому умному человеку”, – подумала Ирен.

– А где папа?

– У себя. Меряет, – улыбнулась наконец Мэри Доннел.

***

Сквозь щелку в скользящей двери Ирен, подкравшаяся к комнате, которая служила кабинетом, видела, как отец, поправляя то и дело сползающее пенсне, измерял ручным угломером лицевой угол вытянувшегося перед ним Окиты. У паренька лицо словно окаменело, Ирен поняла, что он изо всех сил старался не морщиться. Металлические концы угломера поблескивали, поблескивали и стекла отцовского пенсне, и пуговицы сюртука.

– Премного вам благодарен, Окита-сан, – закончив измерения, отец поклонился юному самураю, и тот, сразу расслабившись, ответил таким же поклоном.

Ирен слышала, как отец, провожая Окиту и второго японца постарше, проговорил: – Надеюсь, вы подумаете над моим предложением, Окита-сан. И известите меня о вашем решении.

Ирен очень хотелось спросить, что же это за предложение, и за ужином она совсем уж было решилась задать вопрос, но подумала, что на сегодня она и так достаточно набедокурила – не хватало еще признаться в том, что подглядывала в щелку.

Она решила с сегодняшнего дня перестать спать на кровати и перейти на футон. Старичок-слуга, которого она попросила вынести кровать из ее комнаты, не подал виду, что удивился, но удивление его Ирен почувствовала кожей. Иностранцы должны спать на кровати, на футоне спят только японцы.

– Я совсем не похожа на японку, да? – спросила она мать, когда та, как всегда, пришла пожелать Ирен “спокойной ночи”. – Я слишком чужая…

Мэри Доннел с улыбкой присела на циновку, подобрав платье с таким изяществом, что Ирен невольно залюбовалась. Потом она положила на лоб приемной дочери свою большую белую руку; мамины руки умеют разбудить гитару и фортепиано, подумала Ирен, прикрывая глаза.

– Знаешь пословицу про лягушку и море? – спустя некоторое время спросила мама по-французски.

– “Лягушка, что внутри колодца, не знает моря”, – ответила Ирен по-японски.

– Верно. Разве плохо быть лягушкой, знающей о море?

– Не плохо.

Мама права, подумала Ирен. Потом она задумалась о том, что в этой пословице “море” пишется другим знаком, чем в имени “Окита”. “У лягушки совсем не то море”, – уже засыпая, пробормотала она себе под нос. Слышать ее не мог никто, кроме Черныша, который, подняв мордочку, сверкнул в темноте желтыми глазами. А потом снова свернулся клубком, упрятав голову в теплую раковину своего тела.

Комментарий к 5. Лягушка и море

(1) – прозвище Такэды Сингена

========== 6. Кольцо и светлячки ==========

Япония, Эдо, 1860г

Окита

Кольцо перелетало с одной деревянной палочки с перекладиной на другую. Мерно и неинтересно: обе играющие даже не пытались обыграть друг друга – они лишь старались, чтобы кольцо подольше оставалось в воздухе и не падало на землю. Это было похоже на бессмысленный разговор, в каком люди спасаются от скуки, стараются продлить его подольше, перебрасываясь ничего не значащими ненужными словами.

Две пары глаз – темные человечьи и желтые звериные, – следили за кольцом. Лениво, лишь по необходимости. Человек одновременно впитывал все шумы и шорохи, голоса и движения, доносящиеся со двора, отслеживал их, выискивая признаки возможной опасности. Зверь же, сытый и лишенный необходимости охотиться, просто наблюдал – за играющими и за темноглазым человеком, сидящим рядом с ним.

…– Мне предложили… – Соджи рассказал обо всем, что ему предложил Доннеру-сан, – толково, не торопясь, поверяя еще раз перед самим собой все услышанное. Старый мастер Шюсай, Кондо Исами и Мицу, старшая сестра Соджи, выслушали его – настороженно и удивленно. Иноуэ кивками подтверждал сказанное, но не собирался, похоже, раскрывать рта и высказывать свое мнение.

– Иностранец тебя измерял? Как рыбу перед продажей? – фыркнула Мицу. – А сам он как выглядит? Я как-то видела американского посла Харриса, когда он проезжал по дороге – ну вылитый тэнгу, носище – во! Глаза круглые! А этот тоже на тэнгу похож? А его жена на кого?

Мицу еще спрашивала что-то, когда в комнату вошел Хиджиката и бесшумно уселся позади всех. Красивое лицо его было непроницаемо, и не знай Соджи уважаемого Хи-сана так хорошо, подумал бы, что Хиджиката пришел просто позвать всех обедать.

– Сэги – очень уважаемая фамилия, – внушительно сказал старый мастер Шюсай. – Если уж он разрешил поселиться в своем доме иностранцам – значит, так оно нужно. И раз уж этим иностранцам понадобился Соджи – значит, так оно нужно.

На лице Хиджикаты появилось такое выражение, будто он ел лимон без сахара, да и Кондо приуныл. Однако ни тот, ни другой не сказали ни слова. Соджи подумал, что сумма, которую пообещали ему, почти равнялась заработку за “выездные” тренировки. И дела особого не было, всего только позволить Доннеру, – так представился этот человек, – задавать вопросы и немного потерпеть, когда “варвар” будет снова измерять его голову. “Более совершенным прибором”, – так сказал Доннеру-сан. А еще – охранять поместье, когда сам Доннеру-сан будет в отъезде.

– Братик будет охранять иностранцев! – засмеялась Мицу – кажется, ей одной эта затея нравилась и ничуть не казалась опасной.

– Может, это и не такая плохая идея, – пробормотал Хиджиката, когда они с Соджи шли по энгаве(1) к додзё. – В будущем нам все равно придется иметь дело с иностранцами, так или иначе. Хорошо, если среди нас будет кто-то, знающий о них, так скажем, изнутри.

“Так или иначе” в устах Хиджикаты прозвучало довольно зловеще. Соджи прекрасно знал, что ни Тоши-сан, ни Кондо-сэнсэй не являются сторонниками радикалов, стоящих за уничтожение и изгнание варваров, однако и в интересе к иностранцам Хиджикату заподозрить было сложно. Впрочем, у Хиджикаты была такая способность скрывать то, о чем он думал на самом деле, что Соджи решил даже не пытаться понять, что имел в виду его старший товарищ.

– А вам разве никогда не хотелось познакомиться с женщиной-иностранкой, Тоши-сан? – нарочно громко спросил он. И тише добавил: – Уж они-то точно не похожи на крестьянок, коими вы брезгуете.

– Соджи, замолчи! – с угрозой воскликнул Хиджиката – он заметил, как из приоткрытой двери выглянула Мицу, явно слышавшая вопрос брата. Соджи увернулся от замахнувшегося на него Тошидзо и спрыгнул с галереи.

– Если вдруг пожелаете – дайте мне знать, – весело крикнул он – и едва избежал полетевшего в него гэта.

– Соджи!!..

– Тебе пошло бы встречаться с иностранкой, Тоши, – ввернула Мицу со смехом.

– Что братец, что сестрица, – Хиджиката с видом мученика уселся на краю энгавы и почесал ногу.

Высоченная рыжая женщина, которую звали Дюран (второго ее имени Соджи не смог уловить) и которая неотлучно находилась при Изуми, удивляла Соджи – как можно было такой уродиться? Хотя, может, она просто уже старая – кто этих варваров разберет?

О физической стороне взаимоотношений мужчины и женщины Соджи знал не слишком много, а практических знаний не имел вовсе. Однако из того, что он слышал в разговорах Кондо, Хиджикаты и остальных, он уяснил, что женщина есть существо несомненно зловредное. Многочисленные пассии Хиджикаты это только подтверждали; из-за них у Хи-сана были сплошные неприятности. Около года назад именно любовное приключение Хиджикаты привело к тому, что и он, и Соджи принуждены были дать настоящий бой противнику, превосходящему числом. Первый бой, в котором Соджи привелось убивать по-настоящему…

Он снова посмотрел на Дюран-сан. Интересно, Хиджиката-сан смог бы с такой?.. В общем-то Хиджикате главное, чтобы женщина была не простая, а что касается внешности, он не слишком разборчив. Главное, чтобы дама была согласна – впрочем, Соджи не видел еще ни одной, которая смогла бы устоять перед Хиджикатой. Не говоря уже о том, что тот красив, он еще и напорист и настойчив, и хорошо знает, как добиться своего в каждом отдельном случае. Так что, наверное, и к этому монстру мог бы найти подход. Хотя… Соджи представил этот любовный союз в подробностях – и его передернуло. И как с такими габаритами вообще можно двигаться? Наверное, из-за этого Дюран и ее подопечная так лениво перебрасываются кольцом – глядеть тошно.

Неожиданно кольцо шлепнулось прямо рядом с ним, так что черный желтоглазый котенок подпрыгнул и выгнул спину.

– Почему вы не поймали его, Окита-сан? – раздался веселый голос Изуми. Она стояла совсем рядом, легкая, стройная как молодой тростничок, и Соджи уловил тонкий сладковатый и нежный аромат какого-то цветка. Светло-карие, золотистые глаза Изуми улыбались – ласковой лучистой улыбкой, какой она дарила родителей, слуг, цветы и травы, черного котика и весь остальной мир. И его, Соджи.

Рыжая дама что-то резко сказала Изуми на своем языке, и девочка ответила ей с извиняющейся улыбкой. Отчего-то Соджи стало не по себе – Изуми рядом с ее устрашающей носатой воспитательницей казалось еще более хрупкой и незащищенной. Да и сама мысль, что это иностранное пугало командовало японкой, порождала в нем глухое раздражение. И это было, пожалуй, самое неприятное впечатление от пребывания в усадьбе Сэги.

В основном он занимался тем, что… ничего не делал. Один раз сопровождал Изуми и ее мать в Янаги, когда им захотелось сделать какие-то мелкие покупки. Изуми теперь все время носила юкату или комон, совсем не роскошные, но все же материя была добротной и не из дешевых, как сказала Мицу. Сестра специально выспросила у Соджи, когда иностранцы будут в городке, чтобы посмотреть на них. Знакомиться она не полезла, только вместе с другими горожанами рассматривала Изуми и Мэри-сан, супругу господина Доннеру, словно каких-то диковинных зверей.

– Чем лучше люди знают тебя, тем меньше будут бояться и ненавидеть, – сказала Мэри-сан Изуми, когда они возвращались. Соджи не был до конца согласен с нею, но оценил смелость этой женщины – не очень-то приятно быть мишенью для стольких взглядов. А Изуми с гордостью взглянула на мать, а потом посмотрела на него с таким видом, словно говорила “Вот видишь!”

– Так себе девочка, – заявила Мицу, когда Соджи вернулся в Шиэйкан вечером. – Что это волосы у нее такие… как выгоревшие? И на лицо – не пойму на кого похоже, на айну, что ли? Ты не знаешь, кто ее настоящие родители?

– Делать мне нечего, только о ее родителях узнавать, – буркнул Соджи, у которого вдруг испортилось настроение, словно сестра отозвалась дурно не об Изуми, а о нем самом.

Доннеру-сан произвел на Соджи при второй встрече более приятное впечатление, чем при первой, хотя неуемная энергия, с которой англичанин говорил, немного утомляла. Господин Доннеру живописал собственные путешествия хоть и интересно, но как-то слишком уж навязчиво. Впрочем, хорошо было хоть то, что он задавал не слишком много вопросов из тех, отвечая на которые, нужно тщательно выбирать слова.

– Что вы скажете вот об этом, Окита-сан? – сегодня утром Доннеру вышел к нему навстречу с кривым широким мечом странной формы – таких Соджи еще не видел. – Я привез ее в позапрошлом году из Индии, – он вынул меч из ножен и протянул Соджи.

Металл лезвия был покрыт мелкими прихотливыми узорами – как заточенная часть, так и вся остальная. Словно изгибы хамона(2) покрыли вдруг все лезвие сплошняком.

– Рассказывают, что наши воины в древности ценили такие клинки на вес золота, потому что эта сталь способна резать доспехи как раскаленный нож – масло, – проговорил Доннеру-сан.

Про себя Соджи усомнился в подобных способностях узорчатого клинка, но решил не подавать виду, чтобы не обидеть хозяина.

– Прекрасный клинок, – внимательно глядя на узорчатую сталь, сказал он, не протягивая, впрочем, к оружию руки.

– Возьмите, посмотрите поближе, – настаивал Доннеру. – Это называется дамасская сталь, мне интересно мнение знатока.

– Боюсь, я не являюсь знатоком подобных вещей, – быстро ответил Соджи, которого насторожила такая лестная оценка его способностей. – Я всего лишь фехтовальщик.

– Разве вы не сражались на настоящих мечах? – удивленно воскликнул англичанин.

– Разве что с пучком мокрых тростниковых стеблей, – улыбнулся Соджи. На лице Доннеру сквознуло недоумение, которое сменилось улыбкой.

– Это то, что используется для тренировки удара мечом? – англичанин напоминал ученика, радующегося найденному ответу перед лицом строгого учителя. – Или – виноват, я ошибся?

– Нет, все верно, – помимо воли Соджи приятно было, что этот важный человек в летах говорит с ним так уважительно. Он принял протянутую англичанином рукоять меча в правую руку, а левую обернул рукавом и взялся за клинок. Несколько минут он молча созерцал оружие, слегка поворачивая лезвие в руках, так что тусклый солнечный свет дождливого денька играл в узорчатой стали.

– Это работа настоящего мастера и она видела кровь, – сказал Соджи, хотя ему самому было непонятно, что натолкнуло его на последнее соображение. Тут только он заметил, что англичанин изучает его лицо не менее внимательно, чем сам Соджи только что изучал поверхность клинка.

– Чего-то ему от тебя надо, – заключил Хиджиката, которому Соджи рассказал обо всех своих впечатлениях. – И сдается мне, старый лис тебя провел.

– …Прошу прощения, не хотел мешать вашей игре, к тому же мне нечем ловить ваше кольцо, – ответил Соджи.

– А почему бы вам не словить кольцо вашим мечом? – продолжала Изуми с тою же ласковой улыбкой.

– Ирен! – строго сказала рыжая Дюран. По-японски она не понимала, но разговор воспитанницы с Соджи, очевидно, считала чем-то неприличным.

– Потому что меч не предназначен для игр, – отрезал Соджи. Но у Изуми сделалось такое виноватое личико, что ему стало ее жалко, и он добавил уже мягче: – Если хотите, я вас заменю в игре.

Играть с рыжей громилой ему совсем не хотелось, но, глядя на Изуми, Соджи охватило странное чувство – словно вся воля его размякла и превращалась сейчас в податливую глину. Хотелось сделать для этой девочки что-то очень хорошее; ей, наверное, самой тягостно играть в кольца с этой устрашающей Дюран.

Изуми обрадованно сказала что-то своей воспитательнице, та ответила, очевидно, отказом – и Соджи с изумлением увидел, что она направляется прямо к нему и протягивает свою палочку с перекладиной

– M-lle Дюран устала и хотела бы отдохнуть, – пояснила Изуми. – Если не возражаете, мы могли бы поиграть с вами, Окита-сан.

Котенок коротко муркнул, словно тоже высказывая свое мнение, и посмотрел на Соджи со скрытой насмешкой в желтых глазах. И снова взгляд его отчего-то показался знакомым.

– Я никогда не играл в такую игру, – вставая, ответил Соджи. Палочка была не очень удобной, рукоять скользила в руке, и он подумал, что хорошо бы сделать оплетку из тесьмы, как у меча.

Игра оказалась проще, чем он ожидал – ловить кольцо было делом пустяковым.

– Давайте на счет! – крикнул Соджи. Изуми с просиявшим лицом кивнула. Они разметили площадку и условились, что за каждое падение кольца будет присуждаться одно очко на чужой подаче и два – на своей.

И пошла игра! Оба старались запутать друг друга и бросить кольцо так, чтобы поймать его было как можно труднее. Соджи сбросил гэта, чтобы было удобнее бегать, и Изуми сделала то же самое. Она размахивала палочкой с таким азартом, словно это был меч, и надо сказать, ловить и бросать у нее получалось очень неплохо. Первую партию они закончили вничью, но потом Изуми устала и стала проигрывать.

– Все! Не могу больше! – Изуми бросила палочку и, изображая крайнюю усталость, поплелась к энгаве, преувеличенно подволакивая ноги. – Пощады, my noble gentle knight(3)! – смеясь, сказала она.

– В настоящем бою вам никто бы не дал пощады, – рассмеялся в ответ Соджи. Конец ее фразы он, конечно, не понял.

***

Сайто

Люди, особенно взрослые, бывают удивительно невнимательны. Вот, оставили приоткрытыми скользящую дверь – чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы проскользнуть туда гибкому кошачьему телу. Усесться живым сгустком темноты – только глаза горят, – и послушать. Для кошек не важен язык, на котором говорят люди, кошки умеют ухватывать самую суть. Особенно те, которые не совсем кошки.

– Вообрази только, Хиосаки на полном серьезе предлагал мне отрубить хвост этому черному котику, которого подобрала наша Ирен, – со смехом говорил мужчина. – Говорил, что кот – возможно… как же он сказал? – нэкомата(4)

– И потому, Джеймс-Джи, ты склоняешься ко мнению о какой-то врожденной жестокости и преступных склонностях местных? – отвечала женщина.

– Во всяком случае, тот метод алгоритмизации, который я применял в Европе, здесь не работает.

И доктор Джеймс Доннел углубился в такие научные дебри, из которых котенок понял едва ли одну шестнадцатую. Мэри же Доннел слушала мужа, чуть покусывая губу, удерживая смех.

– Я действительно не постигаю, как можно так эстетизировать смерть, – сказал Джеймс. – Как можно, например, изобрести десять способов взрезать себе живот и всерьез спорить о том, какой из способов изящнее и благороднее?

– Ну, а что ты скажешь о нашем новом охраннике? – с тою же дрожащей на губах улыбой спросила Мэри.

– Не пойму. Пока не могу сделать никаких выводов. Я смотрел, как он разглядывает саблю… Не вижу в нем этого, знаешь ли, азарта убийства. Мужчины обычно смотрят на оружие с мыслями, как бы его применить. А тут… не знаю, тут что-то другое. И тем интереснее. Он, конечно, еще совсем молод, и убивать ему не приходилось.

Черный кот отвернулся от людей и поспешно принялся вылизывать бок – словно не хотел, чтобы двуногие видели его насмешливо горящих желтых глаз.

Странно вспоминать то, что еще не произошло – и что, тем не менее, случилось более девяти мифических кошачьих жизней назад. Второй год эры Кэйо(5), Киото. Они с Окитой доканчивали партию в сёги – Окита, против обыкновения, проигрывал. Он даже выпил сегодня больше обычного и был непривычно молчалив. Правда, сегодня одного из солдат приговорили к сэппуку, но, в конце концов, смерть стала в их жизни такой обыденной, что вряд ли могла выбить из равновесия. Тем более Окиту, который, как казалось, убивал, вообще не задумываясь.

– Я впервые рубил мечом, зажмурившись, – сказал вдруг Окита после очередной чашечки сакэ. – Этого… его держали трое, чтоб я мог рубануть. Он вырывался и плакал, говорил что-то про свою сестру.

– Разве ты был кайсяку(6)? – удивился Сайто.

– Пришлось, – со злобой бросил Окита. – Нагакура сделал вид, что его тут нет и он не при чем.

– Нагакура-кун такого не любит, – примиряюще пробормотал Сайто. Это, видно, стало последней каплей – Окиту будто подбросило.

– А я, значит, люблю? – почти крикнул он и закашлялся. В соседней комнате кто-то курил, несло табаком.

– Пошли на воздух, – Сайто потянул разом сникшего, старательно глушащего сложенным платком кашель Окиту к двери. – Пошли, ночь теплая.

Луны не было, и глухая тьма двора разбавлялась разве что тускло освещенными изнутри сёдзи. Но таких было всего два-три.

– Светлячки? – удивленно сказал Сайто, заметив светящиеся точки поодаль. Раньше он не видел в Киото светлячков. Окита, плечо которого Сайто чувствовал своим, вздрогнул. Не нужно было заказывать последнюю бутылочку сакэ, подумал Сайто.

– Нет, гнилушки, наверное, – голос Окиты был почти безжизненным. – Какие тут светлячки? Тут могут быть только гнилушки. Светлячки – они когда хорошо, когда жизнь…

Дальше Окита говорил все более и более бессвязно – Сайто улавливал что-то про мост, и пятнадцать человек на мосту и под мостом, и что было душно, а трава была острой как лезвия. И светлячков было много.

– Пробираемся по руслу, грязищи чуть не по колено… Тут я спрашиваю – “Какой это стиль у вас?” А Хиджиката-сан говорит – “Стиль грязной черепахи”.

Окита пьяно захихикал.

– В первый раз тогда я… Было весело. Их много было, а в темноте они думали, что это нас много. А у одного на плече сидел светлячок. Я целил в светлячка, но тот как-то подвернулся, и голова как арбуз – хрясь! А светлячок сидит… сидит… Даже когда тот упал – светлячок сидел. Сидит – а вокруг него блестит все. Вода, роса и это… пока не высохло. Блестит. Я тогда, наверное, и отравился… не то что понравилось, а… Отравился этим у моста… Либо ты, либо тебя. В последний год Ансэй(7). Такова жизнь, Сайто-кун.

Они с Окитой ровесники. Последний год Ансэй – сам он убил того хатамото парой месяцев позже, чем Окита убивал на мосту. Окита – он как вода, подумал Сайто. Мягкая, текучая и безжалостная. И может быть почти нежной. Как Окита совсем. Сайто, не задумываясь, обнял его за плечи – согреть, не дать провалиться в ту черноту с гнилушками… Ему показалось, что он обнял мертвеца – Окита словно лишился всей жизни и воли. Словно бы стал податливой глиной.

– Поздно уже, – сказал вдруг он, высвобождаясь из рук Сайто. Голос звучал обычно, и как всегда сверкнула в скудном свете звезд и гнилушек улыбка. Соджи всегда улыбается, сказал как-то Кондо-сан.

– Если кому-то расскажешь, мне придется тебя убить, – вдруг прошептал Окита ему на ухо – с тою же светлой улыбкой, но так, что у Сайто мурашки побежали по спине.

Комментарий к 6. Кольцо и светлячки

(1) – открытая галерея, огибающая с двух или трех сторон японский дом.

(2) – линия, разделяющая металлы композиционного клинка при закалке лезвия у катан и других японских мечей.

(3) – мой благородный славный рыцарь

(4) – чудовищная двухвостая кошка-ёкай, которой могли оборачиваться и обычные кошки

(5) – 1866г

(6) – помощник во время сэппуку, который должен прекратить муки самоубийцы, отрубив ему голову

(7) – 1859г

========== 7. Бильярдные шары и огни на темной воде ==========

Танжер, наши дни, 47 дней назад

Ева

“Мое имя – cтершийся Иероглиф

Мои одежды залатаны ветром,

Что несу я в зажатых ладонях

Меня не спросят,и я не отвечу”

(“Пикник”)

Делать было совершенно нечего. Раньше день заполнялся бесконечными скольжением по волнам человеческой мысли, которую можно было примерять на себя как одежды – гибкие, текучие восточные шелка и простую, грубую, как удар гладиуса, тогу римлян, негнущийся златотканый далматик византийцев и расшитый бархат французских вельмож… Можно было надеть строгий сюртук и под его непроницаемо рациональным покровом вникать в позитивизм Огюста Конта, сухой как полынь, которой добросовестные хозяйки отпугивают моль.

Но все это Еву не привлекало, и не привлекало довольно давно. И даже вопрос, который она давно уже собиралась задать – сначала Билалю и Киту Марлоу, от которых она узнала о старухе-привратнице, а потом и самой Харуне, – сейчас перестал занимать ее. В самом деле, какая ей разница, откуда взялась эта высохшая старуха без роду-племени, что делает она в Танжере и к какой породе принадлежит. Билаль, которого Ева встретила в условленном месте, передал ей белый пакет. В пакете металлически звякнуло – медицинские контейнеры с… с пищей. Милый Билаль, он до сих пор не может простить себе, что тогда подвел Марлоу и вовремя не встретился им с Адамом, не наладил канал поставки пищи. В том, как он подал Еве пакет, как дрожала его рука, было что-то от последнего поцелуя Иуды – вина и обреченность. Ева хотела спросить, где Билаль спрятал тело Кита Марлоу – ей подумалось, что, несмотря на весь философский стоицизм Кита, делать старика добычей жадных до сенсаций ученых не совсем хорошо, – но вместо этого она спросила только:

– “Харуна” – ты не знаешь, что значит ее имя?

Билаль вздрогнул. Где бы ни были его мысли, он был сейчас далеко от Танжера. Кит научил его многому, подумала Ева. А еще подумала, что Билалю несказанно повезло – его кровь не могла воспринять природу вампира и бессмертие ему не грозило.

– Мне кажется, это женская форма от “Харун”, – ответил Билаль, когда Ева уже успела почти забыть свой вопрос.

“Ты знал его?” – едва не вырвалось у Евы. Она вовремя спохватилась – Билаль никак не мог знать калифа Харуна ар-Рашида, Харуна Справедливого, владельца знаменитого двустороннего плаща. Разве что сам Марлоу…

Придя домой, Ева едва сбросила обувь. Горел светильник, его отблески, казалось Еве, медленно плавали по книжным корешкам и играли в полупрозрачной тонкой ткани полога над кроватью. Рюмочка играла острыми отблесками в дрожащих пальцах, пока Ева, затаив дыхание, наполняла ее – до краев, чтобы сил хватило на подольше. Рубиновый отблеск на белых пальцах…

– Будем здоровы, – пробормотала она, устраиваясь с рюмочкой на полу, у ложа. Когда сила свежей крови привычно закружила голову, Ева откинулась назад, затылком коснувшись безжизненной холодной руки лежащего Адама.

…Адам очень скоро забыл все, что видел и пережил в тот страшный час – улицы Лондона и мортусов в уродливых масках, запах гари и отвратительную вонь тех снадобий, которые считались спасением от “черной смерти”, горы изъязвленных трупов в наспех вырытых ямах, припорошенных, словно снегом, белой известью. По крайней мере, он никогда этого не вспоминал, никогда не говорил об этом. И никогда с тех пор не был в Лондоне.

Ева долгое время считала, что Адам ей благодарен за спасение, и принимала его поклонение как должное. Он сочинял свою чудесную музыку для нее, ради нее, во имя ее. Он любил ее как свое божество. И посвященную ей мелодию один французский принц приказал вышить шелком и золотом на рукавах своего бархатного камзола, каждую ноту – четырьмя разноцветными камнями.

– Скажи, а кем был тот юноша в Лондоне? – спросила она однажды, на исходе дня, когда они лежали на багряном шелке, нагие, утомленные и, как казалось Еве, счастливые. Впоследствие она не уставала себя проклинать за вечное женское стремление заглянуть в запретное, копнуть глубже, проверить чувство еще и еще раз…

– Не помню, – глухо ответил Адам – и Еве показалось, что перед нею захлопнулась дверца.

– Я ничего не помню, – словно прося прощения, сказал Адам и преувеличенно бережно провел рукой по ее бедру. – Я помню только тебя, с тебя я начался – настоящий я.

Но она не поверила. А на следующий день Адам исчез, на долгие семьдесят пять лет они расстались. На семьдесят пять лет, четыре месяца и девятнадцать дней. Ева ни за что не призналась бы ни единой живой душе, что считала каждый из этих дней, и каждый из них был пыткой. Она уехала в далекий горный край и там встретилась с ЧанъЭ. Елизавета – так та себя тогда называла.

Им с Евой было хорошо вместе в уединенном горном замке. В пище недостатка не было, ночи они проводили в седле, в окружении призрачных волчьих стай скача над дикими горными обрывами, пугая суеверных поселян, а днем отдыхали в роскошных залах замка. Елизавета любила, когда обнаженная Ева служила для нее чистым холстом – кровью и вином она рисовала на коже подруги чудесных птиц, луну с силуэтом белого зайца на ней и чьи-то глаза, полные слез.