Текст книги "Поцелуй на прощание (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

И в тот июньский день 1970 года это, кажется, произошло.

– Хорошая погода сегодня, а, – Ваня отодвинул занавеску и выглянул во двор, где с оглушительными криками гоняли в футбол несколько мальчишек. – Прогуляться, что ли…

– Прогуляйся, – Наташа поджала губы. Она отлично знала, что свободное время брат предпочитает проводить с Торисом, нежели с семьей. Но в тот день что-то изменилось определенно.

– Пойдешь со мной?

Беларусь едва не выронила из рук полотенце и недоуменно воззрилась на брата, не смея поверить в обрушившуюся удачу.

– Ты имеешь в виду… вдвоем?

– Ага, – Ваня улыбался, как всегда, солнечно. – Сходим куда-нибудь, а? У меня как раз выходной сегодня… у тебя нет дел?

– Дел? – даже если бы таковые были, Наташа наплевала бы на все. – Конечно, нет! Подожди, я оденусь…

На ходу сдергивая с себя передник, она побежала к старшей сестре – выпрашивать чешскую бижутерию, а затем к Азербайджан – за пышной цветастой юбкой. Смуглая девушка по имени Джамиля добродушно посмеивалась, скаля ослепительно белые зубы, пока Наташа в ее одежде крутилась у зеркала.

– Красивая, красивая, – уверила она. – Туфли дать?

– Не-а, – Наташа пыталась одновременно вдеть в ухо сережку и застегнуть на шее ожерелье.

– А с этими вообще хорошо. У Оли взяла?

– Ага…

– Что же это ГДР тебе ничего не дарит? – усмехнулась Азербайджан. Наташа, у которой при звуке этого имени внутри ничего не пошевелилось, посмотрела на нее с недоумением.

– А что, должен?

– Ну я-то откуда знаю, должен или нет, – Джамиля склонила голову набок. – Вот наши говорят…

– Ты меньше слушай, что они говорят, – отрезала Беларусь и хотела прибавить еще что-то про удивительную способность Грузии наврать с три короба, а потом оправдаться, что он вовсе не это имел в виду, но поняла, что Азербайджан ее уже не слушает. Уставившись на свои руки и загибая пальцы в такт рассуждению, Джамиля рассуждала сама с собой о достоинствах и недостатках Гилберта. Подумав немного, Наташа решила ретироваться из комнаты, стараясь не сорваться на смех от мысли, что у Байльшмидта скоро прибавится проблем. Азербайджан всегда славилась своей настойчивостью.

Ваня уже ждал ее в прихожей. Там же обнаружился и Торис. По виду своему он изрядно сдал за последние годы – покрасневшие глаза ввалились, под ними залегли непроходящие синяки, тонкая линия губ на побледневшем лице казалась очерченной карандашом. На Наташу он посмотрел так же, как и всегда – с отчаянной печалью, цепляясь за ее взгляд, как утопающий в быстрой реке за торчащее с берега узенькое деревце. Беларусь сделала вид, что не заметила бывшего приятеля вовсе.

– Приготовь нам к ужину что-нибудь вкусное, – тем временем отдавал приказания Ваня. – Хорошо?

– Хорошо, – шелестяще откликнулся паренек. На миг Наташа ощутила в своем сердце нечто, похожее на жалость, но тут же отмела от себя это ощущение и вернула все свои мысли к предстоящей прогулке.

– Мы скоро вернемся, не скучай, – улыбнулся Россия и, открыв дверь, поманил сестру за собой. – Пошли, Наташ.

Прежде чем Торис закрыл за ними дверь, девушке показалось на миг, что она слышит его сдавленные рыдания.

Впрочем, скоро Наташа и думать забыла о Литве – бессмысленный восторг затопил все ее чувства и мысли, вытеснив оттуда все остальное. Весело болтая, они с Ваней прошли по широкому проспекту и доехали на автобусе до парка. Там они съели по гигантскому шарику сахарной ваты и, почувствовав после нее неимоверную жажду, приблизились к автомату с газированной водой.

– Есть мелочь? – спросил Ваня, шаря по карманам. Беларусь помотала головой.

– Нет…

– Ладно, – брат заговорщицки улыбнулся и с хрустом размял пальцы. – Мы пойдем другим путем.

Он ударил по несчастному автомату кулаком с такой силой, что, казалось, сотряслась земля. В нутре железного устройства что-то загудело, и стоявший внизу стакан оказался доверху наполнен газировкой с грушевым сиропом. Широким жестом Россия протянул воду сестре и, пока она пила, доверительно сообщил:

– Не знаю, как ты, а я эту воду обожаю. Могу выпить три стакана, пять. Только… – когда Наташа отдала ему стакан, он повторил свои манипуляции с ударом и тут же получил новую порцию, – мелочи не всегда хватает. Пришлось наловчиться. Неплохо получается, да? Хочешь еще?

Потом пошли на колесо обозрения, забрались в тесную кабинку и спустя несколько минут с восхищением смотрели на раскинувшийся под их ногами город. Наташа сделала вид, что немного боится высоты, и безбоязненно прижалась к Ване всем телом, и он с теплой улыбкой приобнял ее за плечо. Так и поднимались, все выше и выше, пока наконец люди внизу не начали казаться размытыми точками – яркими огоньками жизни.

Своей собственной, неповторимой жизни, из множества которых складывается жизнь любой страны. Наташа знала, что про каждого из них знает все – и ничего. Вон слабо мерцающий лилово-серый огонек – старушка переходит дорогу, мысленно подсчитывает остатки пенсии и думает, сколько надо купить молока. Чуть дальше – яркие огни, ватага ребят, бегущих в кинотеатр. Молодая влюбленная пара – они счастливы и наслаждаются друг другом. Трое мужчин средних лет, ищущих подходящее место для того, чтобы распить приобретенную в ближайшем магазине бутылку водки. Такие разные они все, и судьба каждого – в какой-то мере судьба Наташи. И Вани.

– Гляжу на них и думаю, – внезапно заговорил брат. – Счастливы ли они? Не зря старались-то?

– Наверное, счастливы, – вздохнула Наташа. – Черт их поймет, этих людей, иногда.

– Вот и я так думаю. Вот скоро вдвоем с Китаем Альфреда свалим, и тогда уж совсем все счастливы будут.

Беларусь вспомнила отчего-то мягкого, приветливого Канаду и промолчала.

– Кстати, – Ваня пытливо уставила на нее, – а ты-то как? Хорошо тебе живется?

«Воспоминание о Канаде явно было к месту», – подумала девушка и ответила:

– Хорошо. А что такое?

– А с Гилбертом как? – насмешка во взгляде Вани неприятно резанула. Наташа нахмурилась.

– Да что вы заладили все с этим Гилбертом. Мы даже не друзья, мы – так…

– …мы собутыльники, – засмеялся брат и крепче прижал сестру к себе. – Да я не злюсь уже. Раньше злился, а теперь-то что, тебе же не десять лет… На свадьбу пригласишь?

– Ваня!

– Шучу, шучу…

Когда колесо опустилось, Ваня, сходя по ступеням на твердую землю, вдруг сухо закашлялся. Наташа тут же подлетела к нему, едва не упав с лесенки, подхватила под локоть:

– Что? Что такое с тобой? Что-то болит?

– Да не знаю… в груди что-то, – растерянно проговорил Ваня, ощупывая себя. – Или показалось просто… Пойдем домой?

Пусть и держался он спокойно, Наташа видела, как он встревожен. Поэтому она кивнула и, преодолевая нахлынувшее разочарование от подпорченного дня, потянула к выходу из парка.

Над каменной площадью, окутанной серым заревом туч, с карканьем пронеслась ворона. Сырой ветер, носившийся над мостовой, забирался под зябко запахнутое пальто и заставлял содрогнуться. Наташа и Гилберт стояли бок о бок и заворожено наблюдали, как растет, становится все шире проход в строгом сером бетоне.

Разбирали Берлинскую стену.

Ваня, похудевший и ослабший от вечной беготни наперегонки с Альфредом, орудовал киркой не щадя себя. С другой стороны так же неутомимо трудился Америка. Наташа исподтишка взглянула на Гилберта и поразилась про себя каменному выражению на лице пруссака. Казалось, все эмоции выжало, вытянуло из него, оставив на их месте лишь пустоту отрешенного равнодушия. Пруссия не показывал ни грамма радости, а глаза его, еще несколько назад полыхавшие алым огнем, постепенно приобретали оттенок серый, как неопределенность. Как смерть.

– У тебя карман шевелится, – тихо произнесла Наташа. Гилберт посмотрел на нее и улыбнулся, но в улыбке этой сквозило столько принужденности, что девушка отвернулась. Какая-то часть ее уже поняла, что сейчас произойдет, а вторая – не хотела в это поверить.

Гилберт осторожно извлек из кармана мундира съежившуюся желтую канарейку – единственный яркий мазок в окружавшем их пейзаже. Шепнул что-то по-немецки поднявшей голову птице и вдруг, взмахнув рукой, отпустил ее в размытое тучами небо. Долго наблюдал потом, задрав голову, как исчезает в выси крошечное желтое пятнышко.

– «Почему люди не летают, как птицы?» – вдруг спросил он, и Наташа подметила прорезавшиеся в его голосе глухие, чужие нотки. – Я правильно сказал?

– Да, – Наташа запахнула пальто еще плотнее, но это не спасало от холода. – Это из Островского. «Гроза».

– Гроза… – повторил Гилберт размеренно, будто пробуя слово на вкус. – Сегодня будет гроза. Я так чувствую.

Наташа не успела ответить – от разрушенной стены раздался резкий, как звук ударившей плети, окрик:

– Гилберт!

Пруссия криво улыбнулся, посмотрел вдаль, затем перевел взгляд на Беларусь.

– Ну что, прощай, младшенькая?

– Прощай, – похолодевшими губами прошептала девушка. – Пруссия…

В мертвеющих глазах Байльшмидта мелькнула непонятная искра.

– Я не Пруссия. Я ГДР.

Я – страна, которой больше нет.

Больше не было сказано ни единого слова между ними. Круто развернувшись, Гилберт пошел прочь – к разрушенной границе, отделявшей его жизнь от смерти. Начал часто накрапывать дождь, на щеках Беларуси ставший неожиданно соленым.

«А ты ведь все знал, дьявол», – думала она, улыбаясь сквозь заволокшую глаза пелену. – «Знал, что умираешь. А предпочел умереть, освободившись, чем… от тебя другого и не ожидала. Дьявол…»

– Знаешь, мелкая, я всю свою жизнь воюю. Без войны мне жизни нет. Поэтому, наверное, я и спокоен.

Он и тогда был спокоен, когда шел навстречу собственной гибели. Насмешливо кивнул Брагинскому и, позволив себе задержаться лишь на секунду, сделал следующий шаг – через грань.

Дождь усилился, накрыв всех густой пеленой капель. Гилберт рухнул на землю, как подкошенный. Подбежал Людвиг, попытался его подхватить, потряс за плечо – все было бесполезно. Наташа сама не заметила, как подошла к ним, заглянула в лицо мертвеца – на нем было написано одно лишь умиротворение. Гилберт умер, не мучаясь, и за это, наверное, можно было порадоваться. Но умер он, как и полагается настоящему воину – свободным.

Наташа повернулась к брату, чье лицо расплывалось у нее перед глазами из-за дождя.

– Дай винтовку.

Ваня не стал спрашивать – понял, наверное, что это не тот случай, когда будут уместны вопросы. Просто сдернул с плеча оружие и протянул сестре, молча посмотрел, как она направляет ствол в небо и нажимает на спусковой крючок.

Выстрел вспорол небо, разнесся хлестким ударом по площади и затих невнятным эхом где-то вдалеке. Дрожащими руками Наташа перехватила винтовку поудобнее. Еще выстрел. Пока не кончатся патроны – еще. Еще.

Никто не двигался, даже Людвиг, сжимавший на руках тело брата, а девушка, вздрагивая поминутно от охватившего ее противоестественного холода, раз за разом посылала пули в осеннее берлинское небо.

========== Глава 13 ==========

«Выбросить… оставить… выбросить… выбросить… выбросить… оставить».

В коридоре носилась, укладывая какие-то коробки, Украина, и ее пронзительный голос доносился до каждого угла квартиры. Ругались и спорили из-за чего-то кавказцы, тоже занятые сборами. Среднеазиатские страны шмыгали, как всегда, тихо, но на лицах их была написана непривычная озабоченность. В соседней комнате чертыхался, пытаясь запихнуть в старую сумку одновременно все, Ваня. Наташа же механически перебирала собственные вещи, аккуратно складывая их в маленький рюкзак или швыряя в бесформенную кучу у раскрытого настежь шкафа.

Советская семья готовилась к переезду. Нельзя было оставаться на старой квартире – соседи-люди могли заметить, что никто из странной компании, занявшей коммуналку, не подвержен старению и увяданию. Поэтому новый начальник, суетливый мужчина со странной формы родинкой на макушке, будто кто-то капнул чернилами, а вытереть забыл, обеспечил для Брагинского и его сожителей новую жилплощадь на другом конце города.

«Оставить… выбр… нет, оставлю… выбросить… и это тоже выбросить…»

Наташа бросила к старым вещам побитую молью шерстяную кофту, которая лет двадцать провалялась у дальней стенки шкафа, и тут ей под руку подвернулся тонкий шершавый томик.

Девушка вздрогнула, доставая из-под груды вываленных из шкафа вещей книгу. «Занимательная геометрия» – гласила обложка. На миг Наташу вновь ослепила злость, но Беларусь смогла подавить желание изорвать книгу на мелкие клочки и чуть подрагивающей рукой открыла ее.

Темных уз земного заточенья

Я ничем преодолеть не мог,

И тяжелым панцирем презренья

Я окован с головы до ног.

Иногда со мной бывает нежен

И меня преследует двойник,

Как и я – он так же неизбежен

И ко мне внимательно приник.

Вздохнув, Наташа провела кончиками пальцев по тонким, убористым строчкам. Она хорошо помнила тот день, когда Торис принес ей эту книгу – сборник стихов Мандельштама, за которым девушка охотилась давно и никак не могла заполучить. Тогда они сидели вместе на диване в гостиной, и вокруг них смыкалась тишина, нарушаемая лишь сбивчивым голосом Литвы, который по просьбе Наташи прочитал вслух несколько стихотворений. Он читал, изредка путая ударения, а девушка, мягко улыбаясь, поправляла его, и маленькими глотками пила из маленькой чашки давно остывший чай, ощущая, как по всему телу разливается томительное тепло.

Это было давно. Даже до войны. Тогда все казалось до ужаса простым, и ничто не предвещало того, что тугой узел боли готов вот-вот сжать сердце Беларуси мертвой хваткой. Перелистав пожелтевшие от времени страницы, девушка засунула книгу в сумку.

Я своей печали недостоин

И моя последняя мечта -

Роковой и краткий гул пробоин

Моего узорного щита.

Из коридора донесся приглушенный звон множества осколков, а затем оглушительный крик Украины:

– Торис!

Наташу будто пронзил раскаленный прут. Забыв про переезд в одно мгновение, она выскочила из комнаты и сразу наткнулась на перепуганную сестру.

– Что случилось? – спросила девушка, тяжело дыша. Оля молча указала на дверь ванной, откуда доносились отголоски перезвона и сдавленные кашляющие звуки. В коридоре уже сгрудился народ, но Наташа, распихав всех, смогла пробиться к двери и забарабанила в нее.

– Торис! Что ты там устроил?

Ответа не было. За дверью воцарилась гробовая тишина.

– Двэр надо ломат, – высказался Грузия.

– Он разбил зеркало, – вставил Латвия. – Добром это точно не кончится.

– Хорошо, – кивнула Наташа, всеми силами стараясь сохранять спокойствие. – Несите лом, или что-нибудь еще…

– Не надо лом.

Все расступились, давая дорогу Ване. Тот, хоть и чувствовал себя неважно последнее время, мог внушать страх и желание подчиниться, и никто не стал чинить ему препятствий. Под его взглядом Наташа покорно отошла от двери, и в следующую секунду та слетела с петель от мощного удара в район замка.

Торис сидел на бортике ванной, зажав в руке треугольный зеркальный осколок, и по его крепко сжатой ладони стекала тонким ручейком кровь. Завидев на пороге Ваню, Литва отскочил загнанно и, упершись в умывальник, воинственно выставил вперед острие осколка.

– Не подходи ко мне!

– Литва, – проникновенно начал Ваня, осторожно протягивая руку к сошедшему с ума Торису, – ты что это?

В следующий момент он вскрикнул и отдернул запястье, на котором из широкой резаной раны выступили мелкие алые капли. Торис, бледный как снег, отступил.

– Я сказал – не приближайся!

– Торис… – Ваня смотрел на Литву потрясенно, будто не верил, кто стоит перед ним, – ты что?

– Я что? Я что?! – голос Ториса сорвался на отчаянный крик. – Я – то, что ты из меня сделал!

Россия посмотрел на рану на руке, затем на затравленного, доведенного до последней грани Ториса, и хрипло вздохнул. Коридор будто заледенел под его потемневшим взглядом.

– Ну хорошо, – медленно, жутко медленно Ваня замахнулся. – Не хочешь по-хорошему…

Роняя уже бесполезный осколок, Литва беспомощно вжался в умывальник. Бежать ему было некуда. «Да он же одним ударом его убьет», – мелькнуло в голове у Наташи, прежде чем какая-то неведомая, не подчиняющаяся ни доводам разума, ни голосу эмоций сила толкнула ее вперед.

– Не трогай!

Она не знала, почему сделала это – встала между ними, загораживая собой Литву. Только спустя секунду к ней пришло осознание, что этот отчаянно храбрый перед неотвратимостью взгляд зеленых глаз не мог врать. Возможно, она ошиблась когда-то давно, когда увидела их поцелуй, спрятавшись за вешалкой в прихожей? Наташа не думала об этом – не было времени. Взгляд ее, полный холодной решимости, скрестился с безумным взором России.

– Наташа… – прошептал Торис за ее спиной, падая на колени. Судя по всему, с него с головой хватило потрясений за прошедший день. Ваня молчал, буравил взглядом бунтующую сестру, и поднятой руки не опускал.

«Ну пожалуйста, брат», – у Беларуси не было сил, чтобы говорить это вслух; одна надежда была на то, что Ваня все прочитает в ее глазах. – «Вернись же в себя… ты не убьешь нас, ты же не убийца… всегда ты говорил, что будешь защищать слабых, всегда говорил, что никому не позволишь обидеть меня… одумайся, пожалуйста, не делай этого…»

От ужаса хотелось зажмуриться, но что-то подсказывало Наташе, что разрывать сейчас зрительный контакт – это смерть. Если и удерживало что-то сейчас Ваню от того, чтобы нанести удар, то это была невидимая нить, протянувшаяся между ним и Беларусью, обрывать которую было бы самоубийством.

– Ваня, – шепнула девушка из последних сил, и звук собственного имени словно выбил брата из колеи. Черты лица его медленно разгладились и приобрели человеческое выражение, лиловая радужка глаз вернула себе обычный сиреневый оттенок вместо темно-пурпурного, и карающая рука опустилась, безжизненной плетью повисла вдоль тела. Наташа позволила себе моргнуть. Все кончилось.

– Перевяжи ему руку, – сухо бросил Ваня и вышел из ванной.

Еще несколько секунд стояла звенящая тишина, а потом ее нарушил требовательный голос проявившей, как всегда, чуткость Украины:

– Так, а ну разойдитесь все! Чего вы еще тут не видели? Разойдитесь же, я кому сказала!

Неохотно народ растекался из коридора. Остался только Латвия, вопросительно и опасливо взглянул на Наташу, но торопливым и нервным жестом девушка отправила его обратно в комнату. Затем, когда они остались одни, она наконец-то решилась посмотреть на Литву.

Он силился подняться, цепляясь за ванную, но тело явно не подчинялось ему. Наташа протянула Торису руку, избегая смотреть ему в глаза.

– Пошли уже отсюда. Оля вымоет пол.

С ее помощью Литва подняться смог и, перешагнув через растекшуюся на кафеле кровавую лужу, пошел следом за ней на кухню.

Они сели за стол, и Наташа вытащила из стенного шкафа йод, вату и моток бинта, бегло осмотрела рану на руке Ториса, не заметив, как исказилось лицо парня, когда она вывернула ему запястье.

– Ну ты идиот, – с чувством сказала девушка, зубами открывая пузырек с йодом. – Не дергайся.

Литва поморщился и сдавленно охнул, когда Наташа начала осторожно обрабатывать рану. Но на боль не жаловался, только заметил тихо:

– Ты сломаешь мне руку.

– А? – тут только девушка заметила, что слишком сильно, до хруста в костях, сжала его поврежденную ладонь. – О… извини.

Последнее слово она произнесла, проклиная весь мир и себя в частности. Она понадеялась, что это скомканное извинение обозначит сразу все, что происходило между ними последние лет сорок, и Торис не потребует от нее еще одного, что было бы совершенно справедливо. Впрочем, ему это и не нужно было – парень и без того казался совершенно счастливым.

– А я ждал, – так же тихо проговорил он, пока Наташа бинтовала рану. – Ждал, что ты вернешься.

– Кто тебе сказал, что я вернулась?

Девушка попыталась сделать свой взгляд холодным, но лед неотвратимо таял от усталой, но радостной улыбки на лице Литвы.

– А об этом надо говорить?

– Нет, – сдалась Наташа. – Не надо.

Все это было слишком просто – не распутывать узел, разбираясь в его хитросплетениях, а разрубить одним решительным ударом и обо всем забыть. Все было так же просто, как и до войны. Так, как и должно было быть.

– Сделать чай? – спросила Беларусь, убрав аптечку обратно в шкаф. Литва покачал головой и поднялся со стула.

– Нет, спасибо… я очень хочу спать, честно.

– Тогда спокойной ночи, – Наташа внимательно посмотрела в окно, где сгущались мартовские сумерки. Но в начищенном до зеркального блеска стекле она видела, как протягивает Литва искалеченную руку и касается ее плеча, волос, будто желая увериться, что Наташа – живая, а не мираж, который рассыплется пылью под его пальцами.

– Спокойной ночи, – донесся до девушки тихий голос. Литва вышел из кухни, а Беларусь, чувствуя себя совершенно опустошенной, выпотрошенной и вывернутой наизнанку, села за стол. Над ее головой отсчитывали время сбившиеся со своего хода часы.

– Ну что, Наташка, – в кухню зашла деловитая Украина и изучающее посмотрела в лицо младшей сестре, – помирились?

– Помирились, – глухо подтвердила Беларусь, царапая ногтем клеенку. Оля довольно и по-доброму улыбнулась.

– Вот и хорошо. А то ходите, как не свои. И он тебя любит, видно же. И ты его…

– Не люблю я его, – упрямо заявила Наташа. – Я Ваню люблю.

– Не любишь? – насмешливо спросила Украина. – А коли не любишь, что ж защищать-то грудью своей кинулась?

Беларусь подавленно молчала. Сказать на это ей было совершенно нечего.

– А Ваня… – продолжала Оля, подперев ладонью голову, – что Ваня? Он тебе брат, ты ему сестра, вы одна кровь, не можете вы вместе быть. Да и тебе не десять лет, сколько ж можно за ним бегать-то?

Девушка хмуро посмотрела на старшую сестру, но грубить ей не стала и смолчала. Тем более, поселившийся в груди вкрадчивый голос тихо нашептывал, что в словах Украины есть большая доля правды. Наташа пыталась не слушать этот голос, но тот пробивался через все воздвигаемые ею мысленные барьеры.

– В общем, вот что, – сказала Оля, выкладывая на стол перед девушкой серебристый ключ, – прибьет его Ванька. Он же безбашенный, ему как голову снесло с этим Торисом, так на место поставить не может. Сама решай, что делать будешь. А я что хотела – то сделала. Все.

Поставив точку в разговоре, старшая сестра удалилась. Наташа растерянно взяла ключ и осмотрела его со всех сторон. Было нетрудно догадаться, что он открывает. Не понимая, зачем делает это, девушка убрала ключ в карман. «Наверное, я просто схожу с ума», – подумала она себе в утешение. Расстроенные часы пробили половину пятого.

Отперев комнату прибалтов, Наташа мышью шмыгнула внутрь и осторожно прикрыла за собой дверь. Было около трех часов ночи, и все обитатели квартиры мирно спали, кроме самой младшей, решившей провернуть невиданную по размаху авантюру.

Приблизившись к кровати Ториса, Беларусь склонилась над литовцем. Он спал бесшумно, только изредка бормотал что-то во сне и переворачивался на другой бок. Ресницы его мелко подрагивали. Осторожно Наташа потрясла Литву за плечо, и на нее тут же уставились два сверкающих глаза.

– Что… что ты тут делаешь? – спросил Торис, приподнимаясь. Наташа прижала палец к губам, призывая к тишине, и Литва тут же понизил голос. – Как ты вошла? Я думал, он нас запер…

– У меня есть ключ, – почти беззвучно прошептала девушка. – Тебе надо бежать. Собирайся. Я провожу тебя.

Литве не надо было повторять дважды. Откинув одеяло, он вылез из кровати. Наташа деликатно отвернулась, но ее взгляд успел зацепиться за уродливые багровые рубцы, сетью покрывавшие хрупкие угловатые плечи Ториса. Девушка ощутила укол острой, как нож, жалости, но ничего не сказала и принялась рассматривать комнату, дожидаясь, пока парень оденется.

Вдруг она ощутила на себе взгляд двух пар испуганных глаз. Спавшие на соседних кроватях Латвия и Эстония взирали на пришелицу с ужасом.

– Э… Торис, – обернувшись, девушка несильно пихнула застегивавшего рубашку парня в плечо. Тот обернулся и неловко улыбнулся товарищам по несчастью.

– Ребята…

– Ты уходишь? – тихо спросил Латвия, готовый, казалось, вот-вот расплакаться. – А мы?

– Он вам ничего не сделает, – без особой уверенности сказал Торис и в поисках поддержки посмотрел на Беларусь. – Верно?

– Ага, – кивнула Наташа. – Я об этом позабочусь.

Мальчишка на этом успокоился и снова лег на подушку, накрывшись одеялом с головой. Эстония не показывал особенного беспокойства, только глаза его тревожно перебегали с Ториса на Наташу. На прощание он обменялся с Литвой рукопожатием.

– Встретимся на свободе, – подмигнул ему Торис. На лице Эдуарда появилась слабая улыбка.

– Хорошо.

Неслышно, осторожно ступая, Литва и Беларусь вышли в коридор. Торис не стал брать с собой вещей, только паспорт сунул в карман пиджака и какие-то деньги. В прихожей он стал копаться в горе обуви, стараясь отыскать свои сапоги, затем долго пытался вытащить из-под тяжелой Ваниной шинели собственную куртку. Наташа наблюдала за ним, ощущая, как в груди все больше нарастает накатывающая волнами тревога.

– Все, уходи уже, – поторопила она Литву. – Не дай Бог кто-то проснется.

Тихо щелкнула открываемая щеколда. Торис потянулся к массивной дверной ручке, но вдруг замер, будто вспомнив что-то, и круто обернулся.

– Наташа…

– Что? – девушка все больше нервничала. – Что еще ты забыл?

И тут он совершил странную вещь – сделал шаг к ней, приблизившись на опасно близкое расстояние, обхватил за плечи и, притянув к себе так близко, что их носы почти соприкасались, попросил:

– Можно поцеловать тебя?

– Что? – Наташа не смогла даже пошевелиться от шока. – Торис, это не лучшее…

– Другого, может, не будет, – глаза его сверкали, а теплое дыхание, опалявшее лицо девушки, было прерывистым от волнения. – Всего один поцелуй… на прощание.

– Торис, честное слово, уходи, умоляю, – Наташа сама плохо понимала, что начинает бормотать бессвязную бессмыслицу. У нее начала кружиться голова, а мысли заволокла мутная пелена. Все это казалось невозможным – и ночь, и Торис, и взгляд этот его горящий, смелый, решительный…

– Я люблю тебя, – произнес Литва, и Беларусь сдалась. Было в голосе Ториса что-то такое, перед чем отступил бы любой.

– Хорошо, – сказала она, глядя глаза в глаза. – Целуй, только быст…

Литовец не дал ей договорить – прижался губами к ее губам, утягивая в поцелуй, словно в обжигающую пучину. В первую секунду Наташа растерялась, но спустя миг всю неловкость погребло под собой обрушившееся на девушку оглушающей волной гигантское, распирающее изнутри, неизведанное прежде чувство. Беларусь не смогла определить, когда с ней произошла с ней эта перемена, что уже не Торис ее, а она его целовала, одной рукой обнимая за шею, а другой зарываясь в густые русые волосы, оказавшиеся неожиданно мягкими, шелковистыми на ощупь. Сердце колотилось в бешеном ритме, словно готовясь выпрыгнуть из груди, и в такт ему гулко стучал в висках гигантский колокол. Ощущая, что вот-вот задохнется, не столько от нехватки воздуха, сколько от переизбытка ощущений, Наташа оборвала поцелуй и, отстранившись, мутно взглянула на Ториса. Он улыбался.

– Идем со мной.

Что-то внутри кричало: «Да!», но Наташа сумела взять себя в руки.

– Нет, Торис… я не могу.

Хотелось еще сказать «прости», но ценой небольших усилий Беларуси удалось этого не говорить. К ней постепенно возвращалось самообладание.

– Я свяжусь с тобой, как только смогу, – торопливо заговорила Наташа. – Когда доберешься до Вильнюса, дай мне…

И тут лицо Ториса в одно мгновение залила смертельная бледность, черты исказила маска неподдельного ужаса, а застывший взгляд остановился у девушки за спиной. Наташа не успела спросить, что случилось – до ушей ее донеслось невнятное, будто иноземное бормотание, в котором можно было с трудом различить нечто вроде «кол… кол… кол…»

Она не стала оборачиваться, и без того знала, что увидит.

========== Глава 14 ==========

Пол за спиной девушки скрипнул под тяжелой поступью хозяина дома. Наташа вцепилась в Литву крепче и уткнулась лицом ему в грудь, прижимаясь всем телом, будто стараясь слиться с Торисом в единое целое. Ей было страшно и отчего-то очень стыдно. Лица Ториса она не могла видеть, но чувствовала, как гулко колотится в груди его сердце и подрагивают руки, обнимающие ее за плечи – все это красноречиво говорило о том, какие эмоции он испытывает.

– Россия… – голос Литвы был глух и казался чужим. Ваня хрипло рассмеялся, и у Беларуси пропала последняя надежда на то, что все может обойтись.

– Как, ты уже уходишь?

– Ухожу, – тонкая ладонь до боли сжала Наташино плечо. – Не останусь здесь больше. Все.

От волнения он сбился на литовский и произнес еще несколько слов, значения которых девушка не поняла. Ваня коротко усмехнулся, и следом за этим смешком до ушей Наташи донесся молниеносный свист чего-то, мелькнувшего в воздухе.

Торис успел оттолкнуть от себя девушку – удар тяжелого металлического крана пришелся ему в висок. Не удержавшись на ногах, парень рухнул в груду обуви, но не вскрикнул, только сжал губы. Сверкая заледеневшими глазами, брат медленно повернулся к Наташе.

– А ты…

Девушка не знала, сможет ли открыто выступить против Вани, ударить его или вообще попробовать причинить ему боль. В любом случае, он не дал ей такой возможности. Стальная рука ухватила ворот блузы и без особых усилий приподняла Наташу над полом. Их лица оказались примерно на одном уровне, и так близко, что Беларусь могла видеть собственное отражение в помутневших глазах России.

– Ваня… – нет, эту стену безумия было не пробить даже выстрелом в упор из «Катюши».

– За это… – он почти нежно коснулся ее щеки кончиком крана, – за это я тебя убью.

Он не врал, это было видно в его глазах. Ни на что не надеясь уже, Наташа вцепилась в запястье брата и безрезультатно попыталась заставить его разжать ладонь. В груди раз за разом натягивалась и обрывалась невидимая нить, в глазах щипало, а в горле клокотала удушьем подступившая паника. И тут взгляд Беларуси уловил какое-то неуловимое движение сбоку.

Литва прыгнул бесшумно, как охотящийся кот, и с ожесточением вцепился Брагинскому в глотку. Не ожидавший нападения Ваня не удержал равновесия, и все трое повалились на пол, по пути сорвав со стены вешалку. Та с невероятным грохотом упала на пол, погребая дерущихся под ворохом курток и пальто. Наташа выпуталась первой из этой кучи, следом подскочил Торис и, схватив ее за руку, потащил к двери.

– Бежим отсюда!

Наташа бежать не хотела, Наташа рвалась обратно, к лишившемуся сознания брату.

– Что с ним? Он жив?

– Жив! – ответил Литва, распахивая дверь. – Но я тебя с ним не оставлю. Бежим!

Он говорил правильно, но все существо Наташи протестовало, стремилось остаться в Союзе, рядом с Ваней, который должен был прийти в себя. Литва же, не слушая ничего, неумолимо тащил ее к лифту. А за их спинами зажигался уже свет и раздавались сонные, недовольные голоса.