Текст книги "Поцелуй на прощание (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

«Исчезнуть? Это же просто», – вдруг прозвучал в сознании девушки тихий голосок. – «Просто развернись и уходи».

В другой раз Беларусь, несомненно, откинула бы от себя эту мысль, но только не в тот момент. Круто повернувшись на каблуках, она выскочила из гостиной, в прихожей влезла в туфли и распахнула входную дверь.

– Ненавижу, – шептала девушка, ощущая, как по лицу катятся злые слезы. – Ненавижу…

– Наташа! – донесся из гостиной взволнованный окрик Украины, и тут же спокойный голос Вани заглушил его:

– Подожди, Оль. Пусть побудет одна, если ей так хочется. Торис, сядь на место.

«А все-таки», – думала Наташа с горечью, влезая в тонкую ветровку, – «все-таки ты лучше всех меня понимал, Ваня. Вот только…»

Додумывать она не стала – рывком распахнула дверь и, выскочив на лестничную клетку, вызвала лифт. Уткнувшись лбом в холодные створки, девушка не видела, как дверь за ее спиной неслышно приоткрылась, и на лестницу скользнула чья-то высокая фигура. То, что она не одна, девушка поняла, когда тусклый свет плафона за ее спиной загородил чей-то силуэт.

– Ну привет, младшенькая, – голос Пруссии перекрыл шум открывающегося лифта. – Муки разбитого сердца?

Беларусь шмыгнула в лифт и поспешно нажала кнопку, но Гилберт без усилий удержал закрывающиеся створки и зашел вслед за ней. Сжимая кулаки, Наташа отступила в угол, готовая, если что, защищаться до последнего. Глядя на нее, Пруссия отвратительно расхохотался:

– Да не бойся ты. Ничего я тебе не сделаю. Поехали вниз, на улице поболтаем.

Девушка посмотрела на него недоверчиво, но кулаки все-таки опустила.

========== Глава 10 ==========

Когда они вышли на улицу, Пруссия достал из-за пояса серебряную фляжку и с явным наслаждением присосался к горлышку. На Беларусь дохнуло запахом хорошего коньяка.

– Будешь? – утерев влажные губы рукавом, Гилберт протянул ей флягу. Осторожно девушка пригубила коньяк – несколько капель обжигающе разорвались в желудке, а по телу пробежала легкая дрожь. Ощущая, как в груди слабнет невидимый холодный узел, Наташа сделала гигантский глоток и закашлялась, когда терпкая жидкость пролилась в горло жидким пламенем.

– Ну, хватит с тебя, – с улыбкой Пруссия забрал у нее флягу. – Легче стало?

Странно было слышать от него подобное, но за последнее время Беларусь перестала вообще чему-то удивляться. Мысли постепенно начинали путаться и разбегаться в стороны, но от этого было только свободнее. Наташа кивнула.

– Не расстраивайся, мелкая, – подмигнул ей Гилберт. – Другого найдешь! Тоже мне…

– Ничего ты не понимаешь, – проговорила Беларусь, удивляясь, как тяжело стало выговаривать слова, – я Ваню люблю…

Пруссия только фыркнул и подтолкнул захмелевшую девушку в плечо.

– Ладно, вали домой и отоспись. А я пошел.

– Пошел? – коньяк не смог заглушить вечную Наташину подозрительность. – Куда это ты собрался?

– Да думаю завалиться на ночь в одно местечко, – небрежно бросил Гилберт, доставая из кармана пачку сигарет – импортных американских, а не советских папирос, которые все время курил на кухне Ваня, после чего проветривать приходилось два-три часа, чтобы выбить наружу отвратительный табачный запах. Байльшмидт закурил и, шутливо отдав честь, сделал несколько шагов в вечернюю темноту.

Наташа тоскливо обернулась на окна. В гостиной все еще горел теплый свет, но у девушки не было ни малейшего желания возвращаться. Хотелось, напротив, уйти далеко-далеко, нарушить все установленные братом запреты, сделать что-то назло, чтобы он наконец обратил на сестру хоть немножечко внимания…

Когда-то давно Советский Союз стал ее домом. Но никогда ранее она не ощущала себя там настолько чужой и ненужной.

Беларусь ощутила, что вот-вот разрыдается и, смахнув рукавом собравшиеся в уголках глаз слезы, бросилась догонять Гилберта.

– Подожди! ГДР, подожди!

– Я Пруссия, – процедил тот, лениво оборачиваясь. – Что ты забыла?

Решительно нахмурившись, Наташа посмотрела на него.

– Я с тобой пойду.

Байльшмидт шумно поперхнулся сигаретным дымом.

– Да ты что, сбрендила? Твой брат с меня шкуру сдерет.

– Если ты не возьмешь меня, – угрожающе произнесла Беларусь, – я расскажу Ване, что ты ходишь куда-то по ночам, что у тебя по карманам лежат сигареты из Америки и… и ты напоил меня коньяком и приставал ко мне.

Затоптав окурок, Пруссия поморщился.

– Ну последнее, предположим, неправда…

– Слушай, – Наташа вцепилась ему в локоть, – я не хочу возвращаться в это дерьмо. Либо ты берешь меня с собой, либо я выкопаю тебе чертову могилу у Берлинской стены, клянусь Богом.

Гилберт шумно причмокнул и бросил на Наташу оценивающий взгляд. Губы его беззвучно шевелились, будто пруссак пытался что-то поспешно просчитать в уме. Беларусь только хмурилась, не обращая внимания на охватившую ее тело дрожь. Всегда с нее во всем можно было брать пример, не было в ее биографии ни единого пункта, за который мог бы уцепиться самый проницательный взгляд. Теперь же она вознамерилась перечеркнуть все разом. И еще это письмо от Канады…

– Ладно, – наконец сказал Пруссия. – Хочешь идти – иди. Покажу тебе, что значит настоящая жизнь в этом городе. Но учти, не ныть и меня не подставлять. Ясно?

Беларусь гордо вскинула голову.

– Еще чего – ныть. Не буду я ныть. Дай сигарету.

– Не по дням, а по часам, – хохотнул Гилберт и протянул девушке пачку «Мальборо». «Безумствовать, так безумствовать», – решила про себя Наташа и осторожно, двумя пальцами вытащила сигарету. Гилберт тут же поднес к кончику зажженную спичку.

– Затягиваться умеешь?

– Примерно, – девушка сосредоточенно вдохнула дым, и в горле тут же запершило. Но усилием воли она удержала приступ кашля и, затянувшись второй раз с совершенно безразличным видом, осведомилась у ухмыляющегося пруссака:

– Итак, куда мы идем?

– Понимаешь, – по-хозяйски подхватив ее под локоть, Гилберт широкими шагами двинулся в сторону проспекта, – я завел тут пару новых знакомств. Отличные ребята. Показали мне пару местечек. Совершенно безопасно. Танцы, выпивка – все, что хочешь. Вот я и хожу развеяться. Не все же сидеть сиднем, м?

– Верно, – заявила Беларусь, ощущая, как остатки связных мыслей воспаряют куда-то в свободный полет. Пруссия, подметив, что на ее лице расплывается полупьяная улыбка, тут же сунул под нос фляжку, на дне которой еще что-то плескалось.

– Добивай.

– А давай, – одним глотком девушка осушила флягу, и Пруссия тут же убрал ее обратно за пояс. – Кстати, хороший коньяк. Откуда взял?

– Армения подогнал, – доверительно сообщил Байльшмидт. – Он мне три литра в карты проиграл на прошлой неделе…

– Ты, наверное, раздел его до трусов.

– Естественно, – ухмыльнулся Пруссия. – А чего он, спрашивается, сел играть, если не умеет?..

Позже, много лет спустя, Беларусь вспоминала тот вечер как один из самых восхитительных за всю ее жизнь. Гилберт привел ее прямиком в ресторан на улице Горького, где у входа его уже поджидала ярко разряженная компания молодых людей. Байльшмидт пожал парням руки, девушек деликатно чмокнул в щечку, спутницу свою представил почему-то «Натэллой», и вся толпа завалилась в просторный зал. Навстречу им шагнул строгий швейцар средних лет, но Гилберт явно отработанным движением сунул тому в руку несколько купюр, и мужчина отстал, почтительно распахнул перед пруссаком дверь.

Для витрины своей жизни Ваня не жалел ничего. Там, где собирались иностранцы и элита, все было по высшему классу – вышколенные официанты и бармены, дорогие напитки, модная музыка и слаженный оркестр. Подтащив Наташу к барной стойке, Гилберт махнул парнише за ней:

– Две двойных порции.

Тут же перед ними оказалось четыре рюмки, до краев наполненные чем-то, по цвету похожим на коньяк, чей один запах сладко кружил голову. Гилберт взял рюмку, то же самое сделала и Наташа.

– Ну, за гулянку, – подмигнул Байльшмидт и опрокинул в себя загадочный напиток, а потом сразу засунул себе в рот дольку лимона. Беларусь последовала его примеру и едва не задохнулась – на вкус ароматная жидкость оказалась несоизмеримо гадкой.

– Что это?..

– Виски, – прокомментировал Гилберт, хватаясь за вторую стопку. – Настоящий американский виски. Раритет! Ну, вздрогнули.

Желание напиться вусмерть было сильнее отвращения, и девушка храбро опрокинула в себя вторую стопку. Как ни странно, в этот раз жидкость прошла по пищеводу, не обжигая его, и приятной тяжестью упала в желудок. Разомлев, Наташа облокотилась на стойку, но Гилберт не дал ей опомниться – потащил в центр зала.

– А теперь растрястись…

Ворох разноцветных огней закружился вокруг Беларуси, и она отдалась танцу с головой, позволив музыке поднять себя над полом и уронить в вихрь своего ритма. Заливаясь то ли пьяным, то ли отчаянным хохотом, Наташа безбоязненно обвила руками шею Гилберта, и тот, поняв это по-своему, наклонился для поцелуя. Тут же ему в горло уперся кончик острой заколки, которую Беларусь всегда носила спрятанной в поясе платья.

– Только попробуй, – предупредительно сказала девушка. Пруссия чуть прищурился и отстранился.

– Не больно надо. Только убери эту штуку, а то нас выставят.

Закончив танец, они вернулись к барной стойке, где пили еще много и все вперемешку – виски, ром, какие-то коктейли, шампанское и в конце концов водку. Музыка все гремела, отдаваясь в висках мучительной тяжестью, но Наташа не обращала на это внимания. Пьяная совершенно, она рыдала, облокотившись на стол, а Пруссия глядел на нее сочувственно, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на ее лице.

– Ну как я могла не подумать… не заметить, – всхлипывала девушка, преодолевая поднявшуюся в горле тошнотворную муть, – что они…

– …трахаются, – закончил добрый Гилберт. После этого слова Наташа расплакалась еще больше, а Байльшмидт неуловимым жестом подозвал бармена и выразительно указал на пустую рюмку. Бармен посмотрел на Наташу, брови бармена поползли вверх. Пруссия сделал страшный взгляд. Бармен схватился за бутылку.

– Не расстраивайся, – убедительно проговорил парень, протягивая Беларуси еще одну порцию виски, которая тут же исчезла. – Мало ли что бывает…

– Я Ваню люблю, – сообщила Наташа, наверное, в десятый раз за вечер. – А Торис… он сво-о-олочь! Я его убью… глотку перережу…

– Конечно, убьешь. Я буду держать, а ты будешь резать…

Бармен принес чек, брови Пруссии поползли вверх. Пруссия сделал страшный взгляд, но бармен стоял стойко. Выругавшись, Гилберт вытащил из кошелька все подчистую и швырнул их на стойку.

– Остатки можешь забрать, – сказал он бармену, который тут же испарился. – Который там… ого! Уже пять! Повалили, мелкая, что-то загулялись мы с тобой…

Беларусь проворно спрыгнула с барного сиденья на пол, и тут под ногами ее все заходило ходуном, а внутри вновь начало нарастать противное ощущение тошноты. Она пошатнулась, едва не снеся стулья, но Пруссия проворно подхватил ее за талию.

– Да ты, кажется, наклюкалась. Ничего, сейчас выйдешь. Проветришься…

У него язык тоже порядочно заплетался, но пруссак хотя бы стоял ровно и идти мог, а заодно и тащить за собой совсем обессилевшую Наташу. Провожаемые насмешливым взглядом швейцара, они вывалились на улицу, и тут же девушка, булькающе закашлявшись, прислонилась к стене. Ей было плохо. Зато исчезло поганое ощущение, преследовавшее ее весь вечер, сменившись чем-то куда более паршивым.

– Сейчас станет легче, – глядя на мучения девушки, Пруссия меланхолично закурил. – Ладно, я пойду машину поищу.

Беларусь только махнула рукой и снова согнулась пополам.

Поддерживаемая Пруссией, Наташа кое-как вылезла из лифта и поднесла руку к кнопке дверного звонка, но тут дверь открылась сама. На пороге стоял Ваня, колюче злой взгляд которого сразу же вперился в младшую сестру-гулену.

– Где вы были? – холодно осведомился Россия, пропуская полуночников в прихожую. Пруссия отпустил руку Наташи, и это было ошибкой – у девушки подкосились ноги, и она рухнула прямо на груду обуви, в беспорядке сваленную у двери. Тут же кто-то подбежал к ней, чьи-то ласковые руки приподняли от пола.

– Наташа…

– Торис, – все перед глазами расплывалось, но голос Беларусь узнала безошибочно, – катись к чер-р-рту…

– Да она же пьяная, – удивленно проговорил Литва. Ответ Вани был холоден, как лед.

– Она не просто пьяная. Она в дрова, дорогой Торис. И мне очень интересно, чем они с Гилбертом занимались всю ночь.

Под его взглядом Байльшмидт отступил к двери и протестующее замахал руками:

– Ты тут на меня не вешай, чего не было, слышишь? Ничего я с ней не делал. Напоил – ну да, так она сама попросила…

– Очень интересно. Сама попросила, – проговорил Ваня. – С чего бы вдруг?

– А с того, – отпихнув Ториса, Беларусь поднялась на ноги и привалилась к стене, с трудом удерживая равновесие, – что я живу в доме уродов. Ваня, ты меня не ценишь. Торис, когда-нибудь я тебя убью, даю сл… слово. Вы вообще тут все… ммммм…

Ее снова скрутило. Откуда-то появилась заботливая Украина с тазиком, и послышался хохот Грузии:

– Ого! Наташ пьяный!

– Иди спать, – приказал Ваня, и Грузия тут же скрылся – видимо, рассказывать соседям по комнате потрясающую новость. Беларусь смогла наконец разогнуться и поглядела на брата, чье нахмуренное лицо не внушало ничего хорошего.

– Наташа, – будто бы с усилием проговорил Россия наконец, переводя взгляд прищуренных глаз с одного провинившегося на другую, – под домашний арест. На две недели. Гилберт… с тобой отдельно поговорим. Завтра. А теперь быстро спать оба!

ЗЫ. Нашла тут видео, которое можно использовать чуть ли не как иллюстрацию к этому фанфику. В любом случае рекомендую: http://www.youtube.com/watch?v=gYcWQRqvvKc

========== Глава 11 ==========

Если бы в следующее утро Беларуси сказали бы так: «Наташа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!» – она ответила бы томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану».

Тут даже не то что встать – любая попытка пошевелить головой, в которой будто звонил десяток колоколов, превратилась в худшую из пыток. С трудом открыв глаза, девушка сразу пожалела, что сделала это. Потолок взорвался миллионом ослепительно ярких разноцветных точек, все вокруг поплыло, и в висках мучительно заломило, заскрежетало, будто железом по стеклу. Издав сдавленный стон боли, Беларусь постаралась перевернуться на бок, но уже спустя секунду поняла, что это было глупой затеей. В голове метались обрывки вчерашнего вечера, но собираться в целостную картину никак не желали. Что-то Наташа помнила ясно, что-то смутно, на месте отдельных воспоминаний чернели тошнотворные провалы. Впрочем, и этого хватило девушке, чтобы сквозь пелену чудовищного похмелья ощутить нечто, отдаленно похожее на стыд.

– Доброе утро, – раздался над самым ее ухом голос Пруссии, в котором только глухой не услышал бы издевки. – Как ты себя чувствуешь?

– Погано, – честно откликнулась Наташа. – Что ты забыл в моей комнате?

– Я тебе лекарство принес, – ухмыляющаяся физиономия Байльшмидта оказалась у самого ее лица. – Выпьешь, станет получше.

Собрав в кулак всю свою волю, Беларусь приподнялась на локтях и, приняв полулежачее положение, натянула одеяло до самого подбородка. Сфокусировать взгляд на Гилберте удалось с величайшим трудом.

– Ну давай его сюда…

В следующую секунду девушку едва не вывернуло наизнанку. С самым наглым выражением Пруссия протянул ей открытую бутылку пива.

– Да ты с ума сошел! – хотела завопить на весь дом Наташа, но крика не получилось – только сдавленный басистый полухрип. – Мало мне было вчера…

– Доверься специалисту. Это поможет. Просто зажми нос и пей.

– Катись к черту, – отрезала девушка и прикрыла глаза. – Если ты такой добрый, то принеси аспирин…

– Младшенькая, – назидательно произнес Пруссия, – аспирин тебе все равно не поможет. Лучшее средство от похмелья – бутылка холодного пива. Я еще гуманист. Твой брат посоветовал бы тебе принять пятьдесят грамм водки.

Зажмурившись и крепко сжав губы, Беларусь чуть качнула головой и едва не вскрикнула – в затылке будто взорвали маленькую гранату.

– Ну, не хочешь – не надо, – фыркнул Гилберт. – Я здесь оставлю.

Поставив бутылку на тумбочку рядом с кроватью, он двинулся к двери, но у самого порога Наташа его остановила:

– Ваня дома?

– Нет, – скучающим тоном ответил Байльшмидт. – Он чуть шкуру с меня не спустил сегодня утром. Коронная фраза: «Я не позволю тебе превратить мою сестру в проститутку». После этого я начал неприлично ржать, и…

– Я поняла, я поняла, – прошептала Беларусь, в голове которой каждое слово Пруссии отдавалось мучительным эхом. – Умоляю, исчезни.

– Да уже. А пивка все-таки попей. Поможет.

Насвистывая, Гилберт скрылся за дверью, а Наташа, с усилием повернув голову, пытливо воззрилась на бутылку. Пиво она никогда не любила за излишнюю горечь, и не понимала, как Ваня может пить его бутылками, но о его целебных свойствах никогда не слышала. Очередная оригинальная прусская шуточка?

«Ладно, либо оно меня убьет, либо воскресит», – подумала девушка, осторожно беря бутылку. Пивной запах тут же ударил в нос, и Беларусь с новой силой замутило, но она последовала совету Пруссии и, зажав ноздри пальцами, сделала несколько гигантских глотков, опустошив залпом почти полбутылки – пить хотелось адски, в горле раскинулась маленькая пустыня.

В первую секунду Наташа подумала, что сейчас скончается на месте, но во вторую – ощутила, как боль в голове начинает постепенно съеживаться, будто усыхать. Изумляясь про себя такому эффекту, девушка влила в себя вторую половину бутылки и ощутила, что может пошевелить головой и даже, вероятно, подняться с постели.

Действительно, пусть комната и закружилась слегка, когда Наташа встала на ноги, но каждое движение не требовало неимоверных усилий, а из тела начал утекать разлившийся по нему свинец. Привычно завязав на волосах бант, Наташа в зеркало решила не глядеться – смутное чутье подсказывало ей, что ничего хорошего ей там увидеть не удастся. Поэтому, не забыв прихватить с собой бутылку, она пошла сразу на кухню.

В тесном помещении обнаружилась только Украина, мывшая посуду. Завидев младшую сестру, она хихикнула.

– Проснулась?

– Как видишь, – мрачно отозвалась Наташа, выбрасывая бутылку в мусорное ведро. Под искрящимся насмешкой взглядом Оли она рухнула на стул и подперла ладонью голову. – Ваня тут?

– Уехал давно уже, – сообщила Украина, возвращаясь к посуде. – Будешь есть? Я оставила порцию.

– Нет. Меня сейчас, кажется, наизнанку вывернет…

– Много вы вчера пили?

При попытке вспомнить в голове снова начала медленно пульсировать боль, и Наташа ограничилась коротким ответом:

– Много.

– Оно и видно. Вот же проблем от этого ГДР, – недовольно проговорила Ольга. – Вечно шебуршит что-то, сам пьет, тебя спаивает…

Возражать было лень, и Беларусь с монотонным спокойствием слушала преисполненную негодования речь Украины:

– А мы как волновались вчера. Ваня всю милицию на ноги поднял! Он уж думал, похитил тебя кто-нибудь… У Ториса едва сердечный приступ не случился! Не жалко тебе парнишку-то, а?

– Нет, – холодно ответила Беларусь, у которой одно упоминание Литвы вызвало глубокое отвращение. – Не жалко.

– Злая ты, Наташ, – вздохнула Ольга, расставляя чистые тарелки на полках. – Мы же тут все за тебя переживаем – и я, и Ваня, и Торис… а ты ходишь как чужая, и с этим ГДР куда-то шляешься…

Девушка ощутила, что к ней возвращается способность злиться.

– Слушай, я уже не маленькая. С кем хочу, с тем и шляюсь.

– Ну-ну, – нахмурилась Украина. – А Ваня говорит, скоро может война начаться. С Америкой. И кто тебя тогда защищать будет, Гилберт этот твой?

– Он не мой, – отрезала Наташа и поднялась со стула. – И вообще, ты так говоришь, будто…

Она осеклась и посмотрела на бледную, решительную сестру. До нее дошел смысл первой фразы, и тут же помутнение разума после пьяной ночи как рукой сняло.

– Что значит… война?

Украине ненадолго удалось сохранить на лице строгость – черты ее горестно дрогнули, разом обратившись в маску печали и отчаяния. Беларусь ощутила, как по спине ее прокатывается холодок. Старшая сказала правду.

– Ваня, – беспомощно всхлипнула Оля, утирая глаза полотенцем для посуды, – установил где-то… ракеты, чтобы стрелять по Альфреду. А Альфред это заметил. Теперь они целыми днями ругаются по телефону, и…

Ее голос сорвался на затравленный шепот:

– …скоро они запустят свои ракеты, и мы все умрем. Ваня уже отдал приказ подготовиться.

Не слушая дальнейших речей сестры, Беларусь вынеслась в коридор. Придя домой с рассветом, она не почувствовала тягостный аромат тревоги, который дурманом растекся по комнатам, не заметила беспорядочно сваленных в углу аккуратных свертков с самым необходимым, не увидела застывшее в глазах всех одинаковое выражение обреченного ужаса. Первым ей попался Казахстан, которого Наташа схватила за ворот рубашки и приперла к стене рядом с дверью уборной.

– Почему? – прошипела она в перепуганное раскосое лицо. – Почему вы мне ничего не сказали?

– Ч-ч-что? – прозаикался тот, с ужасом глядя на девушку. – Ты что это…

– Почему никто не сказал, что скоро война? – почти тоскливо вопросила Беларусь, не обращая внимания, что все сильнее сдавливает шею казаха. – Почему вы…

– Так Россия об этом еще вчера сказал… когда ты ушла… – прохрипел Казахстан, пытаясь вывернуться. – Горло… отпусти…

Наташа не слышала его уже – сознание, как и глаза, заволокла мутная темная пелена, в которой не разглядеть было ничего, только можно было почувствовать острую, как нож, мысль: «Я не хочу умирать!».

Слишком живы были воспоминания о том, что пришлось пережить в начале сороковых. А ведь то были детские игрушки по сравнению с тем, что уготовила ядерная война. Беларусь помнила, что рассказывали о Кику Хонде, на котором Альфред испробовал свою новую игрушку – японец не мог оправиться от ударов многие годы, мучаясь от странной болезни, поразившей его изнутри. А ведь то были лишь две, не самые большие бомбы. Что будет теперь…

– Эй, мелкая, ты чего?

Жилистая, сильная рука схватила ее за плечо и оттащила от лишающегося сознания Казахстана. Тот, едва получив свободу, мучительно закашлялся и в панике шмыгнул в туалет, откуда только что вышел Пруссия с газетой наперевес. Той же самой газетой Гилберт несильно отхлестал потерявшую контроль над собой Наташу, чтобы привести в чувство.

– Сбрендила окончательно, – резюмировал он, когда девушка более-менее осмысленно уставилась на него. – Что такое опять?

– Скоро… скоро война, – стараясь говорить как можно решительнее, ответила Наташа. – Мы все можем погибнуть, если Ваня и Альфред не договорятся. Они применят ядерное оружие…

– Ого. – Пруссия почесал затылок и закусил губу. – Кто это тебе сказал такое?

– Это что, важно?

– Нет, конечно. Надо же было поддержать разговор, – хохотнул Пруссия. Беларусь ощутила, как ее начинает затапливать новая волна злости.

– Тебя что, не волнует, что мы все погибнем? – тихо спросила она, щурясь. Гилберт перестал улыбаться, лицо его сделалось серьезным. И грустным.

– Конечно, волнует. Но на кой хрен устраивать истерики по этому поводу? Слушай…

Из кухни слышалось напевание Украины, взявшейся за приготовление чего-то вкусного, за дверью кавказской комнаты раздавались веселые голоса – ее обитатели вновь сели обсуждать что-то за партией в нарды, в западной комнате тихо плакал Латвия, заливая очередное свое горе водкой. Все в доме шло своим чередом, и на миг Наташе показалось, что разговор со старшей сестрой – не более чем сон, галлюцинация измученного сознания.

Можно сколько угодно ходить по краю пропасти, пока выбор, делать шаг в темноту или нет, остается твоим.

– Пойдем отсюда, – тихо сказал Гилберт. Наташа кивнула. Почему было бы и не пойти?

Место, в которое они пришли, отличалось от ресторана на Горького, как небо от земли. Это была самая обыкновенная прокуренная пивная, располагавшаяся в крохотном подвале. Маленький зал был заставлен дешевыми столами, но в четыре часа дня Гилберт и Наташа оказались единственными посетителями. Пруссия взял две кружки пива и долго ругался с разливавшей женщиной, чертя на стеклянной поверхности невидимую линию и требуя полного долива. Наташе исход спора был глубоко безразличен, но Гилберт вышел из него победителем и с гордым видом поставил перед своей спутницей кружку с пенистой жидкостью.

– Наливают дерьмо, – нарочито громко заявил он, – и даже полностью налить не хотят.

– Да пошел ты! – тут же отозвалась женщина на разливе. – Работу бы нашел, а не с бабами средь бела дня таскался!

– Завидно, что ли? – ухмыляясь, отозвался Пруссия. – Руки отрасти откуда надо, а потом орать начинай!

– Ах ты, хам! Я сейчас милицию вызову!

– Да хоть обвызывайся! – рявкнул Гилберт и, милейшим образом улыбаясь, повернулся к Наташе. – Verzeih mir, младшенькая, здесь по-другому никак.

– Плевать, – девушка махнула рукой и подняла кружку. Пруссия сделал то же самое.

– Ну, за конец этого гребанного мира?

– Ага, – мрачно отозвалась Беларусь и, сделав маленький глоток, уставилась на пыльную, покрытую разводами столешницу. Ее одолевала отстраненная апатия смертника.

Она не видела, скорее ощущала, что Гилберт смотрит на нее сочувственно.

– Знаешь, мелкая, – заговорил он будто с усилием, – я всю свою жизнь воюю. Без войны мне жизни нет. Поэтому, наверное, я и спокоен. Если все начнут драться – влезу в самую гущу. Что еще делать?

– Мне просто кажется… – Наташа склонила голову еще ниже. – Мне кажется, что тут может не дойти даже до драки.

– А если и так, – флегматично заметил Байльшмидт, доставая сигарету, – к чему переживать? Знаешь, я столько раз видел смерть, что она перестала меня пугать.

– ГДР…

– Я Пруссия, – с ожесточением обрубил Гилберт. – Не называй меня этим поганым именем.

– Ладно, ладно, извини. Я просто подумала, – Наташа жестом попросила у своего спутника сигарету и глубоко затянулась. Дым осел в горле привкусом вчерашней ночи, – что бы я хотела сделать перед смертью. Что-нибудь такое…

– И что, придумала? – с интересом осведомился Пруссия.

– Нет. Я всегда… да, ладно, черт с ним.

Сжав губы, Беларусь замолчала. Байльшмидт сделал неопределенное движение, будто хотел ободряюще сжать ее запястье, но передумал, и руку убрал в карман.

– А я хочу брата увидеть, – сказал он необычно серьезно. Наташа посмотрела на него и ощутила, как на лице ее появляется легкая улыбка. Пруссия, пробормотав что-то вполголоса по-немецки, затушил окурок о край столешницы. Мелкие искры рассыпались в стороны, как вспыхнувшие в голове девушки давние воспоминания.

Путаясь в подоле розового платья, она сбегает по склону оврага – туда, где только что закончилась кровопролитная битва. Сердце ее колотится, как бешеное, и страх сковывает все тело при одной только мысли, что ее опекуны могли проиграть сражение.

Они проиграли.

Феликс лежит у подножия склона, и его светлые волосы кажутся алыми от залившей их крови, хлещущей из разбитого затылка. Литва еще стоит на ногах, но мучительно исказившееся лицо говорит о том, скольких усилий ему это стоит. Дно оврага усеяно трупами и ранеными, Наташа спотыкается о них, вскрикивает, но бежит дальше – на помощь. У одного из мертвых она вытаскивает из ножен меч и, с трудом удерживая оружие в тонких руках, бежит дальше.

– Пан Торис! Пан Торис!

Литва оборачивается, и на лице его проступает ужас. Оборачивается и его противник, ростом выше на целую голову, чье лицо плохо видно за тяжелым шлемом-шишаком. Глаза у него безумные совершенно, неестественного лилового оттенка, и горят сумасшедше, а губы раздвинуты в хищной улыбке. Наташе отчаянно страшно, но она преодолевает испуг и поднимает меч.

– Кто ты? Что тебе нужно?

– Что ты тут делаешь? – исступленно кричит Литва, делает шаг к девушке, но ноги предают его, и Торис без сил валится в грязь. Но неизвестный воин даже не смотрит на поверженного противника, взгляд его прикован лишь к Наташе, и во взгляде этом постепенно угасает безумие. Исчезает и жуткая улыбка, приобретая какое-то странное выражение – радостное и будто бы неловкое. Это пугает девушку еще больше, она отступает.

– Кто ты?

Глаза из-под шишака смотрят растерянно.

– Наташа…

– Откуда ты меня знаешь? – от неожиданности меч выпадает из ее ослабевшей руки. Незнакомец быстрым движением снимает с себя шлем, высвобождая густые русые волосы и открывая свету приятное, открытое лицо, которое девушке кажется смутно знакомым.

– Ты меня не помнишь? – спрашивает он печально. Страх постепенно отпускает девушку, и она делает шаг ближе к нему. Он улыбается, и взгляд его лучистых глаз пронзает Наташу насквозь.

– Ваня!

Она бросается ему на шею, и он без усилий поднимает ее на руки, кружит над землей. Из глаз девушки текут бесшумные слезы: дождалась, пришел, выручил…

– Я тебя понимаю, – проговорила Беларусь. – Может, тебе покажется странным, но понимаю.

– Ну нет, странным мне это не кажется, – рассмеялся Гилберт. Опять он все не так понял, но отчего-то это не вызвало у Наташи раздражение. Она отставила в сторону едва тронутое пиво.

– Пойдем домой.

Гилберт одним глотком допил свои остатки и кивнул.

– Начинаю чувствовать себя штатным психологом в вашем дурдоме. Может, мне свою больничку открыть? «Вылечу разбитое сердце, избавлю от несчастной любви, помогу залить страх смерти». Неплохо, а?

– Ага, – Наташа толкнула дверь душного подвала и шагнула навстречу свежему воздуху. – Неплохо. Пошли уже. Тоже мне, доктор Айболит…

Где-то за океаном в тот момент решилась судьба мира.

========== Глава 12 ==========

Чайник на плите пронзительно засвистел, и Наташа торопливо наполнила кипятком щербатую кружку с полустертым изображением подсолнуха.

– Ваня, чай!

Брат явился тут же, довольно мурлыкнул что-то при виде кружки и сел за стол, разложив возле себя газету. Беларусь же, поставив перед ним сахарницу, приступила к мойке посуды, скопившейся после обеда.

– Что нового пишут? – спросила она, чтобы завязать разговор. Ваня, размешивая сахар – он всегда бросал в чай три ложки, это Наташа помнила точно, – задумчиво почесал кончик носа и ответил:

– Да вроде бы, и ничего. Выборы в Верховный Совет восьмого созыва… ну, тебе это неинтересно.

– Мне интересно все, что ты рассказываешь, – честно сказала девушка. – А еще что нового?

Ваня улыбнулся, прихлебывая из чашки.

– Мы с Китаем помирились. Скоро снова встретимся.

– О, – Наташа не знала, что на это ответить, – это здорово. Да?

– Очень здорово, – подтвердил Ваня. – Я по нему даже соскучился.

Беларусь пробормотала что-то неопределенное в ответ и принялась с сосредоточением оттирать от тарелок остатки макарон. Чувства, которые она испытывала, сложно было назвать ревностью, скорее всего, это была обида на то, что о Китае каком-то Ваня тосковал, а с родной сестрой уже долго даже не поговорил толком. После того случая с Пруссией и ночной гулянкой Россия не сильно ругал сестру, но она чувствовала, как изменилось его отношение к ней, приобрело невиданную прежде прохладную отчужденность. Приходя в отчаяние, Наташа много раз пыталась поговорить с братом, но тот выслушивал все извинения и уходил в свой кабинет, оставляя девушку мечтать о том, чтобы он разозлился, накричал – что угодно, только бы не отвечал подобным пустым безразличием. В конце концов Наташе надоело биться головой в стену, и она решила предпринять излюбленную тактику – ждать, пока братец оттает самостоятельно.