Текст книги "Поцелуй на прощание (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Вот наглая тварь, – высказался Россия, с презрением глядя на оставшуюся распахнутой дверь. – Уж сколько учил ее манерам, еще придется.

– Будет война? – обеспокоенно спросила Оля, подхватывая свои чемоданы. Ваня только махнул рукой.

– Какая там война. У нее вооружения – три пушки, и те еще со времен Кавказской войны остались, небось… не волнуйтесь, все будет нормально.

Он отошел от дверного проема, пропуская сестер. Наташа взялась за ручку чемодана, шагнула к двери, обернулась. Все-таки происходящее не укладывалось в голове.

– Пока, Вань.

Он неожиданно отвел взгляд, и на миг девушке показалось, что он смущен.

– Пока, Наташа.

Беларусь подождала, пока с братом попрощается и Украина, и вместе с нею зашла в лифт. Створки с шумом закрылись, и в воздухе будто оборвалась невидимая нить, навсегда отрезая девушек от прежней жизни, в которую никогда не будет уже пути назад.

– Тебе на Белорусский вокзал? – тихо спросила Оля, когда они покупали жетоны на станции метро. Наташа кивнула.

– А мне на Киевский… – печально уточнила Украина, забирая у неприветливой кассирши сдачу. Наташа промычала что-то неопределенное в ответ и сохраняла молчание вплоть до того, как поезд затормозил перед очередной станцией, и Оля начала торопливо прощаться.

– Ты уж пиши мне – что да как.

– Угу, – пробормотала Наташа, прохладно обнимая сестру.

– И звони, если время будет.

– Угу.

– Ваня сказал, мы зимой еще увидимся… буду ждать.

– Угу.

– Ой, все, пора мне уже… пока, Наташка.

– Пока.

Оля вышла из вагона вместе с чемоданами, и Наташа отчего-то вспомнила, что Торис всегда плохо ориентировался в метро – надписи и указатели на станциях так и остались для него китайской грамотой. Ваня не раз рассказывал за столом историю, как литовец умудрился потеряться в переходе и плутал потом по подземельям, пока чудом только не наткнулся на компанию своих соотечественников, подсказавших ему дорогу. Пока Ваня весьма натурально изображал литовский акцент, Торис сидел, красный как рак, и только смущенно кивал в ответ на раздававшиеся со всех сторон смешки. Не смеялась тогда только Наташа – ей было противно наблюдать, как загораются глаза Вани всякий раз, когда он произносит вслух имя Литвы.

– Торис, – пробормотала она себе под нос, будто надеясь услышать в знакомых звуках что-то новое. – Торис.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Белорусская…»

Едва вернувшись в Минск, Наташа сразу поняла, что сможет увидеться с Торисом еще нескоро, если только он сам не приедет. Она и не ожидала, что придется решать сразу столько проблем – и экономических, и политических, и социальных. Дела захлестнули девушку, погребли под собой, не давая продохнуть, и Беларусь именно тогда поняла, почему Ваня в особо трудные годы подчас не возвращался домой ночью, предпочитая ночевать прямо в своем кремлевском кабинете. Пришлось отправить Торису длинное письмо – девушка не знала адреса домика у моря и отослала конверт прямо литовскому правительству. Пусть сами разбираются.

Но ответ так и не пришел.

Если бы у Беларуси было хоть немного больше свободного времени, то она бы непременно начала переживать, как девчонка-подросток: «Может, с ним что-то случилось? Может, он меня забыл?». Хотя умом она понимала, что, скорее всего, Торис так же занят сейчас, как и она. Восстановление страны – дело нешуточное. И, самое главное, в этом деле требовался энергичный и опытный помощник. Беларусь осознавала это тем яснее, чем более ощущала, что вожжи управления вот-вот рискнут вырваться у нее из рук.

И спустя три года этот помощник все-таки явил себя. Проще говоря, у Беларуси наконец-то появился босс. С одной стороны, Наташа была этому чрезвычайно рада, с другой – это означало окончательное и бесповоротное отделение от Вани. Поэтому в кабинет нового начальника девушка зашла в смешанных чувствах.

– Здравствуйте, – вежливо проговорила она, оглядывая стоящего перед ней человека. С первого взгляда он не вызвал у нее ни неприязни, ни доверия. Обычный человек, подобных на своем веку она повидала множество.

– Добрый день, – босс цепко оглядел страну с головы до ног и, сделав шаг к девушке, протянул руку. – Александр Григорьевич Лукашенко.

– Наташа, – коротко представилась Беларусь, отвечая на рукопожатие. Мужчина чуть приподнял бровь, и девушка устало вздохнула. – Наталья Арловская.

На “ты” они, конечно, успеют еще перейти. Но в тот момент надо было присмотреться друг к другу, притереться. А Наташе – ответить на все интересующие начальника вопросы.

– Как ваше здоровье? – осведомился Лукашенко, не отрывая взгляда от лица девушки, будто хотел найти в ее чертах что-то необычное. Несколько раздраженная этим пристальным разглядыванием (“На мне что, нарисован план разработки атомной бомбы?!”), Беларусь бросила в ответ:

– Неплохо. Надеюсь, вашими усилиями станет получше.

Пальцы в это время судорожно сжимались и разжимались на рукояти ножа, спрятанного в кармане. Но это было единственное, что выдавало нервозность девушки, внешне она оставалась совершенно спокойной.

– Забавно, – скорее самому себе, нежели ей, сказал Лукашенко. – Подумать только… страна…

– Обычно в это сложно поверить, – холодно ответила Наташа. – Привыкнете.

– Не сомневаюсь в этом. Ну что, – мужчина сделал приглашающий жест к столу, – работаем?

Все же своей деловитостью он вызывал у девушки симпатию. “Пожалуй, наше сотрудничество будет весьма продуктивным”, – подумала она, усаживаясь на предложенный стул.

– Работаем, – кивнула она, глядя, как босс садится напротив.

За полтора-два часа, что заняла их первая встреча, они успели обсудить многое и остались друг другом вполне довольны. Когда время истекло, Наташа даже позволила себе едва улыбнуться, поднимаясь из-за стола.

– Не забудьте – я вам доверяю. И весь народ доверяет. Постарайтесь не подвести.

Холодная червоточинка, осевшая глубоко в сердце с момента договора с генералом Морозом, чуть дрогнула, и на секунду Наташу кольнуло иглой дурное предчувствие. Всего на секунду, но…

– Постараюсь, – ответил босс, закрывая папку с бумагами. – До свидания, Наталья.

Скомкано попрощавшись, Беларусь направилась к двери кабинета. Но у самого порога ее задержал голос новоиспеченного президента:

– Наталья!

– Что? – остановив руку в нескольких сантиметрах от дверной ручки, девушка глянула на мужчину через плечо.

– Один вопрос. Вы… – под этим словом он, судя по всему, подразумевал не только девушку, но вообще все страны, – вы можете умирать?

Наташа вздрогнула, будто ее обдало порывом ветра. Промозглого осеннего берлинского ветра.

– Да, – ровно ответила она после недолгого молчания. – Мы можем умирать.

Непривычно пасмурный августовский день. Маленькое, наполовину заросшее сорняком кладбище где-то на окраине Калинин… нет, Кенигсберга. Все-таки Кенигсберга.

Наташа медленно шла по кладбищенской аллее, сжимая в руках букет белых лилий, и слушала, как шуршит трава под ее шагами. Ни звука не доносилось до нее, даже извечный шум автомобилей был будто приглушен невидимой стеной. Только где-то на ветке чирикала птица, но и ее пение вскоре смолкло. Тишина…

Надгробие было совсем простым – обычный кусок серого камня, на котором были высечены лишь два слова: «Гилберт Байльшмидт». И больше ничего, ни хотя бы подложных дат жизни, ни эпитафии, ни памятника. Впрочем, Пруссия, наверное, сам бы этого не хотел.

Чувствуя непонятное режущее чувство, от которого становилось почти больно, где-то под сердцем, Наташа положила на надгробие букет и, распрямившись, замерла.

– Я не Пруссия. Я ГДР.

Беларусь вспомнила, как она раз за разом стреляла в воздух над бездыханным телом Гилберта. Возможно, это и было высшее проявление свободы, без которого она никогда не смогла бы потом защитить Литву и попытаться помочь ему сбежать. Возможно, без этого никогда и не было бы ничего.

– Начинаю чувствовать себя штатным психологом в вашем дурдоме. Может, мне свою больничку открыть?

Иногда бывает, что человек уходит, и тебе кажется, что ты хотел сказать ему очень многое, но не успел. Наташа чувствовала наоборот – она неожиданно поняла, давно хотела, сама того не осознавая, сказать Пруссии всего одно слово.

– Спасибо. Гилберт, спасибо.

«Спасибо, что поддержал меня, когда мне было трудно. Спасибо, что показал мне, что в нашем мире еще есть место для истинной свободы».

Все это было и так ясно. Гилберт бы точно понял, а остальным и не надо было понимать.

Внезапно налетевший порыв ветра взметнул подол юбки Наташи, закружил вокруг нее слетевшие с ветвей листья. Со смехом удержав юбку, девушка на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза – увидела, что на узорчатом заборчике вокруг могилы сидит желтая, как яркое пятно гуашевой краски, канарейка и, чуть склонив голову, смотрит на нее.

– Пруссия, – не веря своим глазам, Наташа шагнула к птице, протягивая руку. Но стоило ей коснуться мягких перьев, как канарейка вдруг пронзительно вскрикнула и, вырвавшись из-под руки, порхнула в серое небо. Беларусь смотрела, как исчезает вдали желтое пятнышко, не в силах отделаться от ощущения дежа вю. И тут за ее спиной послышались тяжелые шаги.

– Что… – стремительно развернувшись, Наташа выхватила нож. Кому могло понадобиться прийти на это богом забытое кладбище? – Кто это?

Из-за дерева, скрывавшего аллею своей тенью, вышел… Людвиг, сжимающий в руке стебель алой гвоздики. На лице немца отразилось глубочайшее удивление, едва он заметил девушку. Наташа недоверчиво отступила. Для того, чтобы убрать нож обратно, ей пришлось сделать над собой усилие. Казалось бы, с лета сорок первого года прошло пятьдесят с лишним лет, но при виде Германии к горлу девушки подкатил горячий ком невыплеснутых слез.

– Добрый день, – кивнул ей Людвиг и подошел к надгробию. Судя по резким, каким-то скованным движениям, ему было чертовски неудобно, что кто-то застал его в момент подобного проявления чувств. Но Наташа не могла заставить себя не смотреть, как коротко наклоняется немец и кладет свой цветок на серую плиту рядом с ее собственным букетом.

– Это ты принесла? – спросил Людвиг, выпрямляясь.

– Да, – коротко ответила Наташа. Германия немного помялся, но все же решился сказать:

– Я помню, как ты отдавала ему честь. Тогда, у стены. Вы были друзьями? Там, в Союзе?

– Друзьями?.. – Беларусь печально улыбнулась. – Нет… скорее всего, нет.

– Тогда… – Людвиг отвел взгляд, и девушка поняла, что скрывается за его словом.

– Нет, – тут она не сдержала смешка. – Нет, это тоже нет.

– Ясно, – наверное, он был слишком смущен, чтобы продолжать расспросы. Они немного постояли молча. Наташа глядела на горизонт, где были размыто видны очертания городских домов, Людвиг – на надгробие, шепча себе под нос что-то по-немецки. Вдруг он замолчал, лицо его просветлело, будто кто-то подкинул ему весьма удачную идею. Наташе было интересно наблюдать за этим, но она никак не могла представить, что идея относится к ней.

– Прости меня, – неожиданно тихо сказал Людвиг, приблизившись к ней. Девушка даже отступила на полшага от неожиданности.

– Ч… что?

– Прости меня, – терпеливо повторил он, глядя ей прямо в глаза. – За войну. За то, что чуть не убил тебя.

Несмотря на то, что день был прохладный, Беларуси отчего-то стало чудовищно жарко.

– Ты же уже извинялся, – только и сказала она, вспомнив, как торжественно Ваня зачитывал перед всеми республиками письмо, пришедшее от Германии через несколько дней после капитуляции.

– Эту бумажку не я писал, – объяснил Германия. – Это… это было для всех. А ты просто, сама – прости.

Наташа представила, каких усилий обошлось сдержанному немцу подобная речь, и невольно прониклась к нему толикой уважения. «Интересно», – тут же вонзилась ей в сознание непрошеная мысль, – «а Ваня извинялся так перед Торисом?».

Не надо было думать об этом.

Германия протянул ей руку и так застыл, будто изваяние, чуть наклонив голову. Ком в горле Наташи разросся до каких-то чудовищных размеров и грозил постыдно лопнуть, обернувшись рыданиями или чем-то и того хуже. И способ избавиться от этого был лишь один.

– Я… я прощаю, – прошептала Наташа, глядя, как ее собственная ладонь буквально тонет в широкой ладони Людвига. – Но простить не значит забыть.

– Я понимаю. Я и сам никогда не забуду. Обещаю, – ответил Германия, бережно сжимая ее пальцы.

========== Глава 22 ==========

Легкий ветер колыхал стебли трав у Наташи под ногами. Подбирая подол пышного белоснежного платья, она шла все вперед и вперед, к краю утеса, каменным зубом высившегося над морем. Из-за плывущих по небу облаков выглянуло солнце, и девушке пришлось закрыть глаза ладонью с зажатым в ней пышным букетом, чтобы спастись от режущего глаза света.

Встав у самого обрыва, так близко, что из-под носков туфель покатились с тихим шорохом мелкие камушки, Беларусь обвела взглядом море и глубоко вздохнула. Совсем скоро…

– Наташа! Наташа!

Она обернулась. К ней бежал Торис, празднично одетый, но на лице его была написана отнюдь не радость. Наоборот, оно было искажено страхом, будто кто-то мазнул по нему густой черной гуашью. Девушка против воли ощутила, что паника Литвы передается и ей.

Странно, ведь они не успели еще стать одним целым.

– Торис! – подобрав юбки, она побежала со склона, и в том месте, где пролетел над землей подол ее платья, трава начинала иссушаться и вянуть. Наташа не обратила на это внимания, не было времени останавливаться. – Что случилось?

Она знала уже, что произошло нечто ужасное, и единственным ее желанием было успеть добежать до Ториса, прежде чем случившаяся беда настигнет ее. Небо, которое в одно мгновение закрыли тучи, прошила молния.

– Торис!

Понимая уже, что не успевает, Наташа протянула руку, но лишь неуклюже скользнула кончиками пальцев по ладони Литвы, и тут какая-то сила отшвырнула ее в сторону.

Земля между ними трескалась и расползалась в стороны, как кусок сгнившей ткани, оставляя лишь бездонную, чернеющую расщелину. Наташа, не ощущая в себе сил встать, лишь беспомощно воздела руки.

– Наташа! – она слышала, что Литва зовет ее, но ничего не могла сделать. Вырвавшийся из пропасти столп огня разорвал их окончательно. За поднявшимся шумом и гулом девушка не могла уже расслышать голос Ториса, но ей казалось, что треск раскалывающихся от невыносимого жара камней, смешанный с воем ветра, складывается в слова:

«Где бы ты ни была, что бы ни случилось, обещаю, я найду тебя…»

Наташа по опыту знала, что подобные сны случайными не бывают. Поэтому на следующее же утро она отпросилась у президента на три дня отлучки и первым поездом выехала из Минска.

Маршрут был знаком, несмотря на то, что последний раз Наташа путешествовала по нему больше пятидесяти лет назад. Только на этот раз никто не встретил ее на вокзале, пришлось брать такси. Машина стремительно довезла девушку до побережья, и таксист, забирая у Наташи деньги, с любопытством спросил:

– Вы морем приехали любоваться? Здесь в округе никто не живет.

– Именно так, – не слушая даже, что именно ей сказали, ответила Наташа. Хмыкнув, таксист помог ей вытащить из багажника саквояж с вещами, вручил свою визитку и, подняв клуб дорожной пыли, умчался. Беларусь осталась наедине с морем, небом и чернеющим чуть невдалеке силуэтом знакомого ей уже дома.

Несмотря на то, что в свое время она не смогла провести в доме Литвы и нескольких часов, Наташа все же не могла отделаться от ощущения, что она бывала здесь раньше и даже жила. Во всяком случае, когда на стук в дверь и окрики никто изнутри не ответил, девушка явно машинальным движением наклонилась и приподняла коврик, под которым обнаружились матово блестящие ключи.

«Странно», – подумала она, озадаченно разглядывая связку. – «Очень странно».

Но делать скоропалительные выводы Наташа не стала, просто отперла дверь и зашла внутрь.

Все ее надежды, что Литва окажется в доме, истаяли в один миг. По мебели, покрывшейся толстым слоем пыли, по занавешенным окнам, а, главное – по сухому и безжизненному запаху, витавшему в воздухе, можно было сразу понять, что здесь давно уже никто не живет.

И все же уходить было бессмысленно – на небо уже опускались сумерки, а найти другой приют до наступления темноты представлялось почти невозможным. Поминутно чихая и ладонью разгоняя клубы пыли в воздухе перед собой, Наташа зашла в спальню, принадлежащую, по-видимому, Литве. Об этом говорило как преобладание в обстановке зеленого цвета, так и обилие на полках фотографий с изображением хозяина. На стене возле окна висел государственный флаг.

Наверное, стоило, повинуясь приличиям, уйти из комнаты, но Беларусь поступила прямо напротив – сделала шаг вперед и притворила за собой дверь. Сердце ее колыхнулось, как всегда в предчувствии чего-то важного.

Она прошлась мимо хрустальной полки, уставленной фотографиями. Скользнула взглядом по рамкам. На одной из них был изображен Литва в военной форме царских времен – все верно, подпись гласила «1914 годъ». На соседней – он же, тоже в форме, на фоне разрушенного Рейхстага, рядом со счастливым Ваней, который как бы невзначай приобнимает своего спутника за плечи. Наташа отвела взгляд, будто увидела что-то непристойное, и тут ей в глаза бросился угол фотографии, выглядывающий из-под массивной вазы рядом с сервантом.

Разом преисполнившись нехороших подозрений, Наташа наклонилась и резким движением, будто вырывала больной зуб, выдернула фото на свободу. Бросила взгляд на помутневшее от времени изображение и обмерла.

На снимке была изображена… она сама.

Наташа протерла глаза, чтобы убедиться, что те ее не обманывают. Но ошибки быть не могло. Это была она, непривычно счастливая, а рядом с ней был Литва, и он держал ее за руку. И даже не этот факт потряс девушку до глубины души.

На ней было белоснежное платье. Свадебное. Белая же меховая накидка – очевидно, в тот день было холодно… И полупрозрачная фата.

«Невозможно! Как?»

Ее колотило, как в лихорадке. Еле удерживая фотографию в онемевших пальцах, Наташа перевернула ее и увидела на обороте округлые буквы, явно принадлежавшие почерку Украины: «Образование союза ЛитБел. 27 февраля 1919 года».

Наташа смотрит на кольцо, сверкающее теперь на пальце, будто не верит, что это происходит с ней. Другую ее ладонь покрывает быстрыми, скользящими поцелуями Литва.

– Почему? – спрашивает девушка почти беспомощно. – Почему сейчас? Идет война…

Он отвлекается от руки. Во взгляде его – безграничная теплота, которую не могут вытравить ни революции, ни звон оружия, ни огонь и слезы.

– Потому что идет война. В любой момент мы можем погибнуть или забыть о своем прошлом. Поэтому сейчас.

Беларусь понимает, о чем он говорит, но все же не хочет верить.

– Не понимаю, как такое может происходить.

– Доверься мне, – почти шепчет Торис, и у девушки нет сил ему не верить.

Зря.

Наташа, роняя из рук уже бесполезное фото, прислонилось к ножке кровати и обхватила руками колени, стараясь унять дрожь. Где-то за окном шумело море и кричали чайки.

«Невозможно», – подумала Беларусь, чувствуя, как давно погребенные прахом воспоминания разматываются одно за другим, как цепь, как кинолента.

Застолье скромное лишь по числу гостей – их совсем немного, кто-то из высокопоставленных чинов, Украина, Латвия и Румыния. Феликса нет. России тоже.

– Горько! Горько! – вопит во весь голос нагрузившийся водкой Райвис, и Наташа вновь ощущает нежный поцелуй Ториса на своих губах. У нее кружится голова, не столько от выпитого, сколько от осознания того, что это теперь навсегда. Такое странное слово, хватает за душу цепко, и ничего с ним не сделаешь…

– Наташа, – в перерыве между бесконечными тостами к ней подбегает Украина, смахивает со щеки слезу. – Я так рада, так рада…

– Я тоже рада, – бормочет Беларусь и улыбается припухшими губами.

Несколько политиков сгрудились в углу и решают какие-то свои вопросы. В конце концов, они должны получить от свадьбы свою выгоду. Но Наташа не думает об этом. Сегодня ее день, и по ее слову начинаются танцы. Первые – жених и невеста, Торис танцует неуклюже, но Наташа не ощущает себя неловкой куклой в его руках, предпочитает перехватить инициативу и вести самой. Наверное, со стороны смотрится смешно, но кого это, в самом деле, волнует?

А потом Румыния заводит веселую песню, и тут уж все пускаются в безудержный пляс. И тогда, наблюдая за тем, как отплясывает вусмерть пьяный Латвия с ее старшей сестрой, как втихаря сгребает себе в чемодан остатки угощения кто-то из людей, чувствуя, как крепко стискивает Литва ее руку, Наташа забывает на секунду о том, что там, снаружи – война, кровь, грязь и смерть.

Снег такой же белый, как ее платье.

Снег обагрен кровью.

Наташа знала, что было потом, и всей своей душой хотела не думать об этом, ибо одно воспоминание вызывало тошноту. Но контролировать полностью свой разум не могут даже страны. Оставалось только покориться и отдать себя на растерзание собственным мыслям.

Беларусь ненавидит быть слабой. Особенно когда ты валяешься в грязи, под издевательски ярким светом летнего солнца, и не можешь найти в себе сил даже протянуть руку и схватиться за рукоять винтовки. А над тобой возвышается хрупкая, какая-то изломанная фигура поляка в слишком большой для него военной форме.

– Типа, я выиграл, – безапелляционно заявляет Феликс, направляя дуло прямо в лицо побежденной девушке.

– Пошел ты, – шипит Наташа, корчась от боли в простреленном плече. Черт возьми, где застрял Торис? Он должен был прислать подкрепление…

Надо тянуть время.

– Зачем? – патетично спрашивает девушка, приподнимаясь на локте и простирая руку к своему мучителю – точь-в-точь героиня античной трагедии. – Зачем ты хочешь убить нас?

– Да потому что вы, типа, оба психи. Тотально. У Брагинского крышняк сорвало, и у вас тоже вслед за ним. Он хочет, чтобы я тоже мозгом съехал на его коммунизме, только хрен ему с маслом. Неужели вы не понимаете, что он просто использует вас, а?

Наташа не хочет слушать эту идиотскую болтовню. По ее мнению, Феликс не сказал ничего умного с самого рождения, а теперь ей надо заговорить его. И тут, слава Богу, за спиной Польши появляется грозная фигура с оружием в руках.

«Торис!» – хочет закричать Беларусь, но из груди вылетает лишь болезненный вскрик, а в следующую секунду что-то в девушке надламывается, и она снова летит в грязь. Феликс смотрит на нее почти сочувственно и взводит курок.

– Типа, пока.

Почему же Торис не стреляет?

Наташа с трудом удерживает ставшие свинцовыми веки, находит взглядом Литву и видит такое, отчего ей становится наполовину страшно и наполовину мерзко.

Торис стоит так, что Польша его не видит, и целится из винтовки бывшему другу прямо в спину. Именно что целится – руки его ходят ходуном, а по щеке, прочерчивая дорожку в пыли, покрывшей кожу, стекает слеза. О чем он думает, Беларусь не хочет знать. Важно одно – выстрелить он не может. Или не хочет.

В отличие от Польши.

Выстрел.

Крик. Свой или чужой?

Темнота.

– Вы мрачны последнее время, – заметил Лукашенко. – Что-то произошло?

– Ничего, – глухо отозвалась девушка, ниже опуская голову к бумагам. – Погода…

– Погода замечательная, – вот же привязался, и не отправишь его подальше, совесть не позволяет. – Вы нехорошо себя чувствуете?

Ругаться с боссом смысла не имело. Наташа чуть приподняла голову и, посмотрев на него, изобразила на лице страдальческое выражение.

– Есть немного. Если вы не против, я бы…

– Можете ничего не говорить, – отмахнулся президент и, вытащив из ящика стола бумажку, что-то на ней черкнул. – Берите, Наталья. Отпуск на две недели. Забудьте на несколько дней, что вы страна, и приходите в себя.

Наташа взяла протянутую бумагу, про себя замечая, что, наверное, под своей напускной суровостью босс скрывает достаточно добродушную натуру. Хотя, от людей всякого можно ожидать.

Рабочий день она не закончила и сразу же, выйдя от президента, поехала домой. Но в тот день девушку ожидал еще один сюрприз, и обнаружился он в почтовом ящике среди груды рекламных брошюр и газет, выписанных на имя Арловской.

Письмо в светло-бежевом конверте, в углу которого алел канадский почтовый штемпель.

Наташа не удосужила себя даже тем, чтобы подняться в квартиру – поспешно извлекла письмо из конверта и принялась читать, щурясь от пронзительно мерцающего света подъездной лампочки.

«Добрый день, Наташа!

Надеюсь, у тебя все в порядке. Я внимательно следил за тем, что происходит в твоей стране, и очень рад, что ты смогла обрести независимость. Надеюсь, больше ничего страшного не произошло? Признаться, я немного волновался…

Я пишу тебе не просто так. Недавно мой босс предоставил мне небольшой отпуск, и я был бы очень рад, если бы ты смогла приехать ко мне и провести какое-то время со мной. Я…» дальше несколько строк были густо зачеркнуты, Наташа посмотрела их на свет, но разобрать не смогла. «…возьму на себя все расходы касательно твоего перелета, разумеется. Был бы очень рад видеть тебя у себя дома. Это будет не официальным визитом, а дружеской встречей, конечно. Пожалуйста, дай мне знать, когда решишь, поедешь или нет. С нетерпением жду ответа.

Искренне твой,

Мэтью Уильямс»

========== Глава 23 ==========

Любителям флаффа, романтики и легкого рейтинга здесь будет раздолье. Ах да, все внезапно.

Мэтью встретил Наташу в аэропорту. Она шагу не успела ступить, выйдя из зоны выдачи багажа, как Канада сразу же выскользнул из-за спин редких людей, встречающих рейс «Минск-Оттава» и, лучезарно улыбаясь, приблизился к ней.

– Привет, – Наташа не могла не улыбнуться ему в ответ. Галантно и не обращая внимания на протесты, Мэтью подхватил ее саквояж и коротким движением руки предложил следовать за ним.

– Как долетела? – даже дежурный вопрос в его устах звучал искренним.

– Хорошо. Думала, больше устану.

– Ты не голодна?

– Нет, я ела…

– Замечательно, – выйдя на парковку, Канада сразу направился к стоящему невдалеке белоснежному джипу. Тот тут же издал пронзительное бибиканье и сверкнул фарами, признав хозяина. Забросив саквояж Наташи на заднее сиденье, Мэтью открыл перед девушкой переднюю дверь.

– Залезай.

– Куда мы поедем? – из чистого интереса и без всякой толики подозрения спросила Беларусь, опираясь на подножку. Канада безмятежно ответил:

– Ко мне. Отпуска я провожу достаточно далеко от города, будем ехать несколько часов…

– Это ничего, – заверила его Наташа, опускаясь на сиденье.

По дороге они почти не разговаривали. Мэтью был неотрывно занят дорогой и лишь изредка задавал короткие вопросы, интересуясь, как у Наташи дела и как обстоит политическая ситуация в ее стране. Девушка же отвечала, что дела у нее неплохо, сдержанно хвалила нового босса и, стоило разговору умолкнуть, углублялась в размышления о том, как лучше себя вести молодой европейской стране, только готовящейся выбраться на международную арену. Это озадачивало и тревожило даже больше, чем снежно-белая безлюдная равнина, простирающаяся по обе стороны от дороги. Сделал шаг в сторону – и пропал без вести…

Впрочем, Мэтью развеял ее тревоги, когда они подъезжали уже к его дому.

– Я надеюсь, наша встреча пройдет без всяких… условностей. Это же не официальный визит. Я немного, – проговорил он смущенно, будто извиняясь, – подустал от официальных визитов за год. Поэтому…

Машина заехала в автоматические ворота, отпершиеся по мановению электронного ключа, и замерла у крыльца крепкого двухэтажного дома, сделанного из темного дерева. Несмотря на кажущийся деревенским вид жилища Мэтью, спутниковая тарелка, новехонькие оконные рамы и вполне современная железная дверь говорили о том, что внутри все обустроено по высшему разряду.

– …добро пожаловать, Беларусь. Чувствуй себя, как дома.

– Благодарю, – отозвалась девушка, открывая дверь машины. – Да, и… можешь называть меня Натальей. Беларусь – это слишком… ну…

– Понимаю, – Канада вновь улыбнулся, и его глаза сверкнули теплой искрой, – Natalie.

Он произносил ее имя на французский манер, но Наташу это совершенно не раздражало. Забрав с заднего сиденья саквояж, она подождала, пока Мэтью отгонит машину за угол дома, где, по-видимости, располагался гараж, и вместе с ним взошла на крыльцо.

– Что ты любишь на ужин? – осведомился Канада, едва открыв дверь.

– То, что лучше всего у тебя получится, – Наташа сбросила сапоги, повесила пальто на вешалку и прошла по коридору. В доме пахло какими-то ягодами, деревом и сухими листьями. А еще среди заполнявшей комнаты теплоты прорезался чуть заметный запах угля.

– У тебя есть камин? – обернулась Наташа к возникшему за ее спиной Канаде.

– Есть, – кажется, он был немного удивлен, что она догадалась. – В большой гостиной. Конечно, в доме есть центральное отопление, но я иногда люблю посидеть возле огня…

– Понимаю.

Несколько секунд царила тишина. Канада первым очнулся от задумчивого молчания и, покашляв, потер ладони.

– Будешь блинчики на ужин? Это мое любимое блюдо. Я слышал, в России их много едят…

– В моей стране тоже, – заверила приятеля Беларусь, следуя за ним в кухню. – Поэтому с удовольствием.

Канада резким и будто нервным движением отодвинул от стола стул для гостьи, а сам шагнул к холодильнику. Казалось, что что-то изрядно тревожит и беспокоит его, но Беларусь не могла представить себе, что именно. Спрашивать же напрямик показалось ей нетактичным, и поэтому она молча села на предложенный стул, сложив руки на коленях.

– Совсем скоро будет готово, – пообещал Мэтью, извлекая из холодильника необходимые ингредиенты. – Может, пока чай?

– Да, спасибо…

Нажав кнопку электрического чайника, Канада начал разводить тесто.

– Рассказывай пока, – обратился он к Наташе. – Я же писал, что следил за тем, что происходит в вашей стране. Что там случилось?

– Там?.. – от одного воспоминания поперек груди встал ледяной ком. Девушка глубоко вдохнула воздух, стараясь отогнать ощущение удушья. – Просто… с экономикой все было совсем плохо, Ваня заболел и начал умирать…

– Умирать? – уточнил Канада. – Когда я приезжал тогда, он не выглядел таким ослабевшим.

– Это было год спустя, – вроде бы не было ничего особенного в удовлетворении интереса приятеля (тем более, Наташа понимала, что Канада на самом деле беспокоился за нее), но что-то в душе отчаянно протестовало, как будто наружу вытаскивались комья застарелой, засохшей грязи. – В девяносто первом он свалился и уже не вставал… Кто-то из политиков, как же его… Крючков хотел захватить власть, чтобы сохранить СССР, и пытался заручиться моей поддержкой.

– Крючков? – Канада, орудующий ложкой в стеклянной миске с тестовой массой, нахмурился. – Я слышал эту фамилию. Он из ГКЧП?

– Да, так они назвали себя. Они послали меня убить Ельцина, чтобы спасти Советский Союз. Я поехала, но…