Текст книги "Цитадель твоего сердца (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

  – Надеюсь, она не подчинится французам, которые рвутся к нам через горы. – Он вздохнул и задумался. – Знаешь, мы должны укрепить город. Неспокойные нынче времена, и я не хочу, чтобы в Фаэнце хозяйничали враги.

  Он встал, подошел ко мне сзади и обнял за плечи.

  – Мне страшно, Оттавиано. – Его голос упал до шепота. – Не будь тебя, мне было бы еще страшнее. Пообещай, что будешь сидеть со мной в совете. Ближе тебя у меня нет никого, и ты достоин занять свое место по правую руку от меня. Сейчас оно часто пустует. Почему?

  Я накрыл ладонями его руки.

  – Успокойся, Асторе. Я никогда не оставлю тебя. Как ты мог подумать, что я пренебрегаю тобой?

  – Черт побери. – Он вздохнул, отошел от меня и проговорил, глядя в сторону. – Я малодушный трус, и никогда не прощу себе, что так раскис в твоем присутствии.

  – Асторе...

  – Ладно, забудь.

  Я встал и подошел к нему вплотную. Его синие чистые глаза глянули на меня снизу вверх – в них были печаль, надежда и суровая, недетская решимость. Он порывисто обнял меня, и я прижался щекой к его золотистым волосам – тонким и мягким, хранящим запахи трав и горячего июльского солнца.

  – Я люблю тебя, Оттавиано.

  – Я тоже тебя люблю, братишка.

  Он судорожно вздохнул, не отпуская меня, словно боясь потерять. Не знаю, что на меня тогда нашло: склонившись, я поцеловал его в щеку, стараясь успокоить. Он отстранился и посмотрел на меня с легким недоумением.

  – Вот еще глупости, – пробормотал он, краснея, и отошел.

  Я стоял, опустив руки, не в силах хоть что-то сказать. Острая нежность, сожаление и стыд боролись в моей душе. Он не оттолкнул меня, и в том, что я сделал, кажется, не было ничего предосудительного, но оба мы, неизвестно почему, придали этому какое-то особое значение.

  Асторе подошел к окну и, отвернувшись от меня, смотрел на дальние горы, а я смотрел на него – одинокая мальчишеская фигурка в лучах заходящего солнца, отливающие бронзой локоны, мягкая и одновременно строгая линия щеки, решительно сложенные на груди руки. Молчание повисло между нами, но я готов был молчать еще целую вечность, невольно залюбовавшись своим братом. В этом было что-то неправильное, я смутно догадывался об этом – и не мог отвести взгляд. Маленький одинокий рыцарь, прячущий за внешней невозмутимостью ранимость и страх ребенка. Я вдруг впервые осознал, как он красив и беззащитен, и это перевернуло мою душу. В смятении, словно ища опоры, я окликнул его почти неслышным шепотом.

  – Асторе...

  Он быстро повернулся ко мне, и наваждение рассеялось. Он снова был обычным мальчишкой, моим младшим братом и моим единственным другом.

  – Пойдем ужинать, – сказал он, улыбаясь. – А потом ты расскажешь мне про поход Александра в Индию.

  Кажется, я испытал облегчение. Поздно вечером, уже засыпая, я вспомнил его встревоженный взгляд, его крепкое объятие, тепло его хрупкого тела, и твердо решил, что не оставлю его одного, что бы ни случилось.

  Спустя пару недель Асторе распорядился устроить бал в городской ратуше в честь дня моего рождения. Я всячески сопротивлялся, считая, что подобное празднество не подобает бастарду, но братец мой был, как известно, упрямее осла. Сделав вид, будто согласен со мной, он в тот же день объявил в совете, что намерен развлечься, и велел готовиться к балу. Распорядителем был назначен Джакопо Моранти, веселый лысый толстяк, ведавший городскими налогами и казной, который тут же с воодушевлением стал предлагать идеи для программы праздника.

  – У вашей светлости есть какие-нибудь пожелания? – спросил он. – Вы не часто балуете горожан развлечениями, было бы неплохо, если бы они повеселились в честь такого события, как...

  Он сделал паузу, ожидая подсказки, и Асторе, прежде чем ответить, посмотрел на меня; в его взгляде читалось слишком знакомое мне лукавое выражение. Я незаметно погрозил ему кулаком, и он с невинным видом приподнял брови. Синьор Моранти, казалось, не заметил этой пантомимы и спокойно ждал.

  – Ну, мы не празднуем ничего особенного, – пожал плечами Асторе. – Жара спала, молитвы епископа о дожде были наконец-то услышаны, так что урожай, похоже, ожидается славный. Чем не повод для праздника? Я думаю, в самый раз было бы устроить на площади представление артистов и музыкантов, потом танцы, игры и угощение для горожан.

  – И, разумеется, ужин в ратуше для вашего сиятельства, синьора Оттавиано и членов совета, – подхватил старик Браччано, потирая руки.

  – Пожалуй, – с неохотой кивнул Асторе. – А чтобы не было слишком скучно, также и для ваших жен и детей. Очень надеюсь, что дамы найдут праздник интересным. Что ж, синьор Моранти, препоручаю вам заботу о том, чтобы никто не был разочарован.

  Праздник, вопреки моему ожиданию, действительно получился неплохим и запомнился горожанам надолго. Я отчитал Асторе за расточительность, но он возразил, что считает своим долгом вознаградить тех, кому обязан своим положением и достатком. К тому же, заявил он, пирушки и бесконечные празднества для Фаэнцы непривычны, а городская казна уже давно не пустует. Собираясь на праздник, он позволил слугам надеть на себя темно-вишневый костюм, в прорези рукавов которого была видна белоснежная рубашка, белую герцогскую мантию и золотую цепь с гербовым медальоном. Пристроив на голове белую атласную шапочку, он критически оглядел себя в зеркало и повернулся ко мне.

  – Что скажешь?

  Я чуть насмешливо поклонился, но не мог скрыть своего восхищения.

  – Тебе идет вишневый цвет.

  – И все?

  – Думаю, каждый сразу скажет, кто из нас правитель города.

  – Оттавиано, прекрати. Надень ты белую мантию, и нас запросто перепутают.

  – Ты чертовски красив. – Я сказал чистую правду, и он рассмеялся.

  – Ты тоже, – сказал он, подойдя ко мне и поправив сбившееся кружево манжеты на моей левой руке. – Думаю, сегодня ты будешь иметь успех.

  Я критически оглядел себя в зеркало. Мой костюм был почти такого же покроя, как у Асторе, но из зеленого бархата, зеленый берет украшали изумруды, у пояса висела шпага в ножнах, а с плеч мягкими складками ниспадал черный короткий плащ. Я знал, что зеленый цвет идет мне, повторяя оттенок моих глаз. Не знаю, какое впечатление я производил на горожан, но сам себе я понравился. Асторе смотрел на меня сияющими глазами.

  – Ты создан для блистательных дворов, Оттавиано. Не понимаю, что ты делаешь в маленькой Фаэнце, твое место в Риме или в Милане.

  – У тебя плохо получается лицемерие, братишка.

  Он засмеялся, прицепил к поясу ножны со шпагой, и мы отправились в город.

  На центральной площади стоял такой шум, что базарный день показался бы в сравнении с ним тишиной. Казалось, тут собралось все население Фаэнцы, включая стариков и грудных младенцев. Мы ехали к ратуше верхом в сопровождении охранников и слуг, и люди приветствовали нас радостными криками, уступая дорогу. Девушки смотрели с восторгом и робостью, а женщины постарше и побойчее не скрывали своих чувств, благословляя нас и желая процветания.

  – Боже, какие они оба красавчики! – воскликнула одна пожилая дама, всплеснув руками. – Храни вас Бог, ваши сиятельства!

  Асторе улыбнулся и помахал ей, а я вытащил большую горсть монет и бросил обступившим нас людям.

  Повсюду на площади стояли жаровни, на которых городские трактирщики и повара из замка жарили мясо, и ароматный дым плыл над головами людей, смешиваясь с запахами вина и лошадей. На колокольне зазвонили к обедне. У дверей ратуши нас встретили советники и знатные горожане, приглашенные на праздник в синьорию, и мы поднялись на балкон, чтобы понаблюдать за представлением, которое должны были разыгрывать под окнами ратуши артисты, приглашенные из Урбино. Заметив нас, все бывшие на площади приветствовали нас восторженными криками, и я с гордостью понял, что любовь простого народа к Асторе и ко мне не была наигранной: люди действительно были рады видеть нас. Что было тому причиной – наш юный возраст, печальная судьба, легкий нрав моего брата или умелое правление городского совета – мне до сих пор неизвестно, да разве это так уж и важно? Стоя на балконе ратуши перед своим городом, мы упивались всеобщим восхищением и ликованием, пока Асторе не поднял руки, давая сигнал к началу представления.

  Спектакль был не слишком интересный, я даже не помню точно, о чем там шла речь. Немного оживили его лишь танцовщицы, исполнявшие свои роли с изяществом и заученной легкостью. На мой взгляд, в игре остальных актеров было много пафоса и мало настоящего чувства, так что мне было интереснее поглядывать по сторонам, чем на представление. Асторе смотрел внимательно и временами даже смеялся, так что я счел благоразумным не отвлекать его от представляемого действа, и стал вполголоса обмениваться своими мыслями о спектакле с молодой девушкой, сидевшей по правую руку от меня. Она негромко смеялась, и я, воодушевленный собственным остроумием, понемногу осмелел. К концу представления мы уже едва сдерживали смех, и я держал ее за руку, против чего она совершенно не возражала.

  За представлением последовали состязания в стрельбе из лука, борьбе и беге. Асторе объявил, что лично будет награждать победителей, и желающие получить из рук герцога плащ, кошель золотых дукатов или бычка отыскались быстро. Заметив, что я вовсю флиртую со своей новой подружкой, которую, как я успел узнать, звали Фелицией, мой брат с плохо скрываемым неудовольствием велел мне вести себя прилично и не давать повода к пересудам. Я присмирел, но ненадолго. Пока стрелки из лука демонстрировали свое мастерство, я еще сдерживался, однако присутствие Фелиции лишало меня привычного самообладания.

  – Ах, если бы только вы не были братом государя Асторе, – склонившись к моему уху, проговорила девушка. – Ваше сиятельство, если я мешаю вам наслаждаться праздником, только скажите – и я тотчас оставлю вас.

  – Как вы могли подумать, Фелиция, – ответил я, поглаживая ее пальцы. – Это вы мой праздник, я счастлив, что познакомился с вами. Асторе не выносит, когда я отвлекаюсь, ведь тень моего поведения падает и на него, но ведь мы с вами не делаем ничего предосудительного, не правда ли?

  – Мой отец и не позволил бы. – Она засмеялась, и по спине у меня пробежали сладостные мурашки. Она была так чудесна: белокожая, стройная, с темными волосами, убранными в высокую прическу, со свежими щечками и блестящими глазами. Синее с золотой отделкой платье смело открывало моему жадному взгляду высокую грудь, и я поневоле терял над собой контроль.

  – Я не какой-нибудь ремесленник, – улыбнулся я, наклонившись к ней ближе, и, касаясь губами ее щеки, продолжал. – Вам, должно быть, известно, что я располагаю влиянием и средствами, достаточными для того, чтобы успокоить вашего отца.

  – Он не так уж суров, ваше сиятельство. – Она придвинулась ко мне ближе, так что я ощущал живое тепло ее юного тела. Внезапное желание, вспыхнувшее во мне, привело меня в настоящее смятение. Смущенно отодвинувшись, я вполголоса сказал, что у нас еще будет время пообщаться, а пока можно по достоинству оценить меткость победителя соревнований стрелков. Почти в то же мгновение Асторе толкнул меня в бок, напоминая о необходимости сосредоточиться, и я со вздохом сожаления отвернулся от Фелиции. Впрочем, до ужина мы успели с ней еще всласть наговориться, пока мой братишка вручал призы и благодарил жителей Фаэнцы за их любовь и чудесные развлечения.

  Ужин в ратуше был, разумеется, побогаче, чем угощение на площади. Пять перемен блюд, включая жареного оленя, фаршированного куропатками, диких уток, суп с грибами, рыбу и пирог, подавались под тихую музыку, исполняемую тремя лютнистами из Урбино. У меня разыгрался зверский аппетит, и я ел за двоих, тем более что Асторе, увлеченный спором с Браччано и его сыном по поводу фортификации, кажется, не ел вообще. Ну и черт с ним, решил я. Напыщенный маленький фат, упивающийся всеобщим восхищением. Глядишь, ему понравится, и он будет устраивать праздники каждую неделю... Вообще-то было бы неплохо, потому что каждый такой праздник сулил мне возможность пообщаться с Фелицией или с другими девушками, многие из которых теперь казались мне совсем недурными.

  Поздним вечером, когда на площади зажгли факелы, а большая зала ратуши наполнилась светом сотен свечей, начались танцы, и конечно, я ни на шаг не отходил от Фелиции. Порой моя рука ложилась на ее талию, и я трепетал, охваченный неясными и пугающими чувствами. Она кокетливо смотрела на меня, а я, совершенно потеряв голову, попросту не отрывал от нее глаз. Лишь однажды я заметил, что Асторе тоже танцует с одной из девушек, но на лице его не отражалось никаких эмоций, кроме скуки.

  Наконец, проскользнув между танцующими парами, мы с Фелицией покинули залу и вышли в коридор. Здесь было прохладнее; то и дело мимо проходили люди, которым не было до нас никакого дела, в основном, слуги и приглашенные на праздник в ратушу горожане. Возле лестницы, куда почти не достигал свет факелов, обнималась какая-то парочка.

  – Только посмотрите на них, Оттавиано, – тихо засмеялась Фелиция, беря меня под руку. – Разве можно так вести себя?

  – Здесь – нет, – согласился я, – но я знаю одно местечко, где можно.

  Я потянул ее за собой, мы пробежали мимо влюбленных и поднялись на верхний этаж, где было в этот час почти безлюдно. Факелов здесь тоже оказалось поменьше, и расхаживающий взад-вперед по коридору охранник то появлялся, то вновь исчезал в густой тени. Мы спрятались в нише окна, откуда открывался вид на озаренную алыми огнями площадь.

  – Оттавиано, что вы задумали? – Она вопросительно смотрела на меня, стоя так близко, что едва не касалась меня грудью.

  – Мне хотелось бы остаться с вами наедине, – сказал я, почти не владея собой.

  – Я не уверена, что...

  Я не дал ей договорить. Схватив ее в объятия, я впился губами в ее полуоткрытые губы. У нее вырвался сдавленный писк, который почему-то рассмешил и одновременно раззадорил меня еще больше. Темные желания, бурлившие в моей крови, рождались не из головы, а из древнего, мощного инстинкта, мешавшего мне думать. Я не был уверен, что поступаю как нужно, но не мог сдерживаться. Я рванул с ее плеч синий бархат, обнажая небольшие, но уже вполне налитые соблазнительные груди, и припал к ним губами, жадно вбирая в рот твердеющие соски. Фелиция застонала, подчиняясь моему яростному напору, и попыталась вырваться, но с таким же успехом она могла бы разорвать кандалы. Прижав ее к стене, я тяжело навалился на нее, торопливо задирая подол ее платья.

  – Оттавиано, боже...

  – Я нравлюсь тебе? – задыхаясь, спросил я, просто для того, чтобы что-то сказать. Я немного чувствовал себя виноватым и считал, что раз уж так случилось, девушке хотя бы не должно быть неприятно то, что я делаю.

  – Ты самый красивый юноша в Фаэнце, – ответила она, обнимая меня за шею. – Поцелуй меня.

  Я снова присосался к ее груди, одной рукой расшнуровывая на себе штаны, а другой придерживая ее за талию. Мой орган, такой большой и твердый, вырвался на волю, реагируя на малейшее прикосновение. Я удивленно вскрикнул, скользнув пальцами по ее ноге выше, туда, где влажный жар ее плоти уже ждал меня, и придвинулся ближе, устраиваясь удобнее в тесной нише. Фелиция подняла ногу и обвила ею мою талию, и тогда я пронзил ее. Она закричала – сдавленно и мучительно, и я прикрыл ей рот рукой. Мои глаза заливал пот; девушка буквально повисла на мне, порывисто дергая бедрами, и огонь ее тела воспламенял меня яростной страстью. Закрыв глаза, я сделал несколько сильных толчков в ее лоно. Почти лишаясь рассудка от сладостного чувства, становящегося все сильнее, я ощутил, как во мне поднимается давящая волна, готовая вот-вот захлестнуть меня с головой. Еще мгновение – и все было кончено. Я истекал, беспомощно раскрыв рот в отчаянном беззвучном крике. Фелиция все еще вскрикивала, ее залитое слезами лицо озаряли красноватые отблески факелов с площади, но я внезапно потерял интерес к ней. Сознание возвращалось, наслаждение меркло, уступая место смущению и стыду. Я отпрянул от девушки, с недоумением уставившись на свой уменьшающийся влажный орган, и неловко вытер его краем плаща.

  – Прости меня, – выдавил я, поправляя одежду. Блестящие глаза Фелиции казались огромными и перепуганными на бледном лице, она продолжала плакать.

  – Если тебе нужно золото... – начал я и осекся.

  – Нет. – Она покачала головой. – Я запомню тебя, Оттавиано. Может быть, мы еще повторим это, и тогда будет лучше... Со мной это было в первый раз, и я не думала... впрочем, это не важно.

  Мне стало совсем нехорошо. Вся эта торопливая возня в темном коридоре, влажная и липкая, наши тела, бьющиеся в неистовых судорогах ради нескольких мгновений удовольствия плоти, – все это казалось теперь гадким и отвратительным.

  – Я провожу тебя, – сказал я, отводя глаза.

  Она поправила платье и убрала в прическу выбившиеся пряди.

  – У тебя бешеный темперамент, – смахивая слезинки, пошутила она. – Ты просто жеребец.

  – Прости, – снова глупо повторил я.

  – Ничего. Ты мне понравился, иначе я никогда не позволила бы тебе сделать это. – Она взяла мою руку и поцеловала кончики пальцев. – Спасибо, ваша светлость.

  Я молча взял ее под руку и повел вниз по лестнице, в озаренную светом свечей залу, где играла музыка и в танце неторопливо двигались мужчины и женщины.

  Первым делом я поискал глазами Асторе. Он сидел во главе стола – задумчивый, утомленный и, как я заметил, немного печальный. Когда к нему обращались, он отвечал и улыбался, но мысли его при этом были далеко. О чем я только думал, когда бросил его одного на этом балу? Разумеется, он не был один – вокруг роем вились знатные девушки и молодые люди, наперебой стараясь привлечь его внимание, чтобы удостоиться беседы с герцогом Манфреди, – но стена одиночества, ограждавшая его, была выше стен Вавилона. Его рассеянный взгляд скользил по зале, отыскивая кого-то среди танцующих, и когда он остановился на мне, я понял, кого именно он искал. Асторе подался вперед, жестом подзывая меня к себе, и я, оставив Фелицию, поспешил к нему.

  – Я не видел тебя, – сказал он, когда я подошел и уселся рядом с ним. Его глаза внимательно изучали мое лицо. Наконец, он вздохнул и коротко улыбнулся. – Мы еще поговорим дома, хорошо?

  Я незаметно нашел под столом его руку и пожал ее.

  Остаток вечера пролетел незаметно. Люди, окружавшие нас, были большей частью уже пьяны, и лишь Асторе, не выпуская из рук полный бокал, так и не выпил ни капли. Сам я осушил целых три, не замечая вкуса напитка, и в итоге неожиданно для себя захмелел. Когда мы спускались по лестнице, Асторе поддерживал меня под локоть, изо всех сил стараясь, чтобы я сохранял герцогское достоинство, а я, к своему огорчению, даже не смог самостоятельно взобраться в седло.

  Уже в замке Асторе позвал слуг и с оттенком презрения в голосе велел им раздеть меня и вымыть, а сам, переодевшись, принял ванну и отправился спать, больше не проявляя ко мне никакого интереса.

  Следующий день мы провели, как обычно, если не считать того, что поутру у меня сильно болела голова. Асторе делал вид, что не замечает моего плачевного состояния, и не заговаривал о вчерашнем вечере, ожидая, что я начну рассказывать сам. Я отмалчивался, пока мог, но ему, кажется, не терпелось отчитать меня за мое недостойное поведение.

  – Ты ешь, как свинья, Оттавиано, – заметил он за обедом. – И не говори, что делаешь это только дома.

  – Спасибо на добром слове, ваше сиятельство, – ядовито отозвался я. – Что делать, у меня хороший аппетит.

  – Да и ведешь ты себя, надо признаться, не лучше. Вчера только и разговоров было, что о твоем приключении с Фелицией.

  Я почувствовал, что краснею. Мне казалось, что мы не привлекали к себе особого внимания, и наше исчезновение из общей залы прошло незамеченным.

  – Ах, посмотрите, как мы смутились! – хмыкнул Асторе. – Должно быть, тебе неизвестно, что персона герцога, а равно и его семья постоянно в центре всеобщего внимания? Я же просил тебя быть рядом со мной, но видимо, ты позабыл о своем долге.

  – Может быть, ты мне просто завидуешь?

  – А есть чему? – поинтересовался он, развлекаясь. – Ты весь вечер таскался за Фелицией, как овца на привязи, потом вас видели в коридоре, а затем вы снова явились в залу, и ты нализался так быстро, что я не успел тебя остановить. Может, расскажешь, что случилось?

  Напустив на себя надменный вид, я посетовал на неуместное любопытство некоторых детишек, вообразивших себя всемогущими правителями, и сказал, что успел за прошедший вечер узнать достаточно много нового, чего детишкам из-за их нежного возраста знать не полагается. Асторе пришел в ярость.

  – Я всего лишь хотел, чтобы герцоги Фаэнцы не давали повода для пересудов, – побледнев, сказал он. – Если тебя это не устраивает, можешь вести жизнь, которая тебе нравится, но я не допущу, чтобы тень твоего грязного поведения падала на меня!

  Вскочив из-за стола, он поспешно вышел из комнаты, оставив меня в одиночестве раздумывать, насколько сильно он был уязвлен. Я знал, что его обида на меня глубже, чем бывало прежде, и сознавал свою вину перед ним.

  Я подумал о Фелиции, о быстрых неумелых объятиях в темном коридоре ратуши. Стоило ли это краткое сладостное затмение таких переживаний и душевных мук? Пожалуй, нет, решил я. Ведь я почти не знал Фелицию, а Асторе, как ни крути, был моим братом и государем. Если бы я вернулся к ней, то был бы хуже, чем предателем...

  До вечера мы с Асторе не разговаривали, подчеркнуто избегая друг друга. Сидя в своей комнате, я увидел, как он прошествовал мимо моей раскрытой двери со свечой в руке и книгой под мышкой. Обычно он заглядывал ко мне пожелать доброй ночи, но сегодня я зря надеялся: он даже не повернул головы в мою сторону. Ну и хорошо, усмехнулся я. Ему все равно быстро надоест эта игра в молчанку.

  Я улегся спать рано, но не мог заснуть, злясь на себя, на Фелицию, на Асторе, на всех городских болтунов и завистников. Не будь я Манфреди, им всем было бы наплевать, чем и с кем я занимаюсь на празднике! А родись я, скажем, пекарем, то давно уже беспрепятственно перепробовал бы сотню таких красоток, как Фелиция...

  Сон мой, пришедший с таким трудом, был беспощадно нарушен среди ночи. Мне показалось, что стены замка рушатся, даром что он был настоящей крепостью, способной противостоять пушкам. Грохот стоял такой, что спросонья у меня едва не заложило уши, а за раскрытым окном серебрилась стена ливня, ежесекундно подсвечиваемая всполохами молний.

  Проклиная все на свете, я встал и закрыл окно, по пути наступив в холодную лужу на полу. Ковер намок и хлюпал под ногами, как болотный мох. Я снова нырнул в кровать, натянул одеяло до подбородка и скорчился, пытаясь согреться.

  Внезапно дверь открылась, по полу простучали быстрые шаги босых ног.

  – Подвинься, Оттавиано.

  Мне не хотелось спорить, да и замерз я порядком, так что просто отодвинулся в сторону, и Асторе плюхнулся рядом со мной, по-хозяйски потянув на себя край одеяла.

  – Черт побери, Асторе!

  Он толкнул меня холодной ногой, и я взвыл.

  – Проклятье, почему это я должен пускать тебя в свою кровать? Тебе мало собственной?

  – Эта гроза сводит меня с ума, – пожаловался он, стуча зубами. – Я подумал, что вместе нам будет теплее и не так беспокойно... Кстати, это не дает тебе права считать, что я тебя простил.

  Он отвернулся от меня, придвинувшись вплотную и прижимаясь спиной к моему боку. От него исходило приятное тепло, и я невольно улыбнулся:

  – А я вроде и не просил прощения.

  Он промолчал, и тогда я решился.

  – Хотя, надо признаться, я просто не успел. Прости меня, братишка, я действительно вел себя как свинопас.

  Асторе хмыкнул.

  – Рад, что ты признаешь это. Впрочем, если уж ты все равно начал волочиться за девушками, так тому и быть, только будь поразборчивее. Дедушка Джованни, помнится, хотел подыскать тебе невесту из знатной семьи, ну вроде Орсини или Сфорца, а Фелиция – всего лишь горожанка, дочка одного из нобилей, она тебе не ровня. – Он повернулся ко мне лицом и спросил. – Интересно, как далеко тебе удалось зайти с ней?

  – Ну... – протянул я, наслаждаясь его страдальческим видом. – Не хвастаясь, скажу, что вчера получил от нее все сполна.

  Асторе ахнул, вытаращив глаза.

  – Ты хочешь сказать, что... ну...

  Я засмеялся.

  – Я хочу сказать, что получил гораздо более полное представление о назначении некоторых частей тел мужчин и женщин.

  – Ух ты. – Он задумался и на какое-то время притих, вздрагивая каждый раз от вспышек молний, потом приподнялся на локте и серьезно посмотрел на меня. – Я больше не хочу говорить об этом, Оттавиано. Не знаю почему, но мне это неприятно.

  – Хорошо.

  Он снова отвернулся от меня и буркнул через плечо:

  – Обними меня, мне холодно.

  Поколебавшись, я придвинулся к нему ближе и перебросил руку через его бок. Он схватил мои пальцы, прижимая их к своей груди.

  – Да, так теплее.

  Я вдохнул легкий чистый запах его волос – лаванда, шалфей, дым, – и прижался к нему, ограждая от грозы и дождя, от тьмы и страшных звуков ночи.

  – Спи, братишка.

  Его сердце ровно билось под моей ладонью, и я знал, что ближе его для меня никогда никого не было и не будет.

  Как и просил Асторе, мы больше не говорили с ним о девушках. Он был уверен, что рано или поздно в ворота Фаэнцы въедет карета с гербами Риарио и Сфорца, везущая к нему его нареченную невесту, о которой он знал только со слов матери. Не позволяя себе увлекаться местными красотками, Асторе постепенно становился предметом их тайных вздохов; уже не совсем мальчик, а гибкий, изящный юноша, всегда безупречно одетый, с царственными манерами и горделивой осанкой, он неизменно привлекал к себе восхищенные взгляды. Я стал его тенью, не покидая его, как он и требовал, и стараясь держаться как подобает герцогу. История с Фелицией не получила продолжения: какое-то время она пыталась привлечь мое внимание и завладеть мной безраздельно, но я устоял. Вскоре я с облегчением узнал, что она стала проводить много времени с младшим сыном старого синьора Браччано, и дело, по-видимому, шло к свадьбе.

  У нас с Асторе было не слишком много свободного времени. Из Рима и Неаполя шли тревожные вести, и вскоре мы узнали, что второй сын папы, кардинал Валенсийский Чезаре Борджиа сложил с себя сан, чтобы принять титул герцога и жениться на французской принцессе. Его святейшество тут же сделал его капитаном и знаменосцем Святой Церкви и отдал ему под командование римские войска. То, что рассказывали о Чезаре, просто не умещалось в моей голове. Говорили о десятках убийств, разнузданных оргиях, гнусных зверствах, перед которыми меркли злодеяния Нерона. Когда мне сказали, что он был замешан в убийстве родного брата и кровосмесительной связи с сестрой, я не хотел верить и с отвращением отверг возможность существования такого чудовища.

  Асторе посмеялся над этими рассказами и прямо заявил, что всего этого просто не может быть, потому что с герцогским достоинством подобные выходки несовместимы.

  – Все это придумали завистники и лжецы, их следовало бы повесить за клевету, если бы она не была так смехотворна, – сказал он.

  Смех смехом, а когда через полгода стало известно, что Святейший отец своей апостольской властью лишил имений и званий знатнейших правителей Италии "за неуплату пошлин в церковную казну", мы встревожились. Список изгоев, павших жертвой самодурства папы, и их владений – Форли, Урбино, Имола, Пезаро, Фаэнца, – быстро облетел всю Романью. Получив папскую грамоту, Асторе был потрясен.

  Мы сидели в большой зале городской ратуши, а римский посланник – широкоплечий детина в желто-красном наряде со шпагой у пояса – невозмутимо читал письмо с личной печатью папы Борджиа, и тишина смыкалась вокруг него с каждым его словом.

  – Я не отрекусь, – спокойно сказал Асторе, когда он закончил чтение. – Передайте его святейшеству, что герцоги Манфреди намерены продолжать править Фаэнцой, как и прежде.

  Его лицо было бледным и решительным, и когда посол вопросительно посмотрел на него, он не отвел глаз.

  – Надеюсь, вы все запомнили правильно. – Пальцы Асторе стиснули подлокотники кресла с такой силой, что я услышал, как хрустнули суставы. – А теперь я не желаю больше видеть вас.

  Посол вышел, и совет взорвался возмущенным гулом. Говорили все сразу, перебивая друг друга, призывая укрепить городские стены и закупить оружие и продовольствие в Болонье. Асторе молчал. Его рука нашла мою руку и сжала ее с тревогой и надеждой, и я ответил успокаивающим пожатием.

  – Что нам до проклятий выжившего из ума старикашки, – авторитетно сказал я, чувствуя, как в отчаянном предчувствии беды сжимается сердце. – Фаэнцу укрепил еще наш прадед, эти стены выдержат любой штурм. В конце концов, что он может сделать против всех городов Романьи?

  – Я не знаю, Оттавиано. Но мне неспокойно. Будем надеяться, что ты прав.

  Он встал и решительно успокоил советников, сказав, что непременно напишет письмо деду в Болонью, а тот наверняка пришлет помощь, если уж папа все-таки задумает что-то предпринять против Фаэнцы. Пока волноваться не о чем, и не следует поднимать шум из-за какого-то письма. Рим далеко, и на деле вряд ли дело пойдет дальше отлучения от Церкви.

  – Подумаем об этом ближе к делу, – заключил он. – Вы согласны со мной, синьоры? Полагаюсь на ваш опыт и мудрость. Мне ли, четырнадцатилетнему мальчику, успокаивать вас?

  – Вы правы, ваше сиятельство, – ответил за всех Браччано. – Мы повели себя как трусливые шакалы, и лишь пример вас и вашего брата заставил нас устыдиться.

  Асторе чуть заметно улыбнулся: эти суровые старики признали его превосходство над собой.

  Вечером он пришел в мою спальню и улегся рядом со мной, и это заставило меня осознать, насколько он напуган и встревожен.

  – Оттавиано...

  – Не бойся, братишка.

  – Ты видел человека, который привез послание. Это не монах, не епископ и не дипломат. Это солдат и убийца. Когда я смотрел на него, мне хотелось спрятаться.

  – Ты держался достойно, как истинный государь. Я был восхищен.

  Он покачал головой, неотрывно глядя на дрожащее пламя свечи на столике у кровати.

  – Что ты думаешь обо всем этом, Оттавиано? Что будет дальше?

  – Ничего страшного. – Я обнял его. – Ты женишься, наплодишь детишек, а потом твои внуки будут править Фаэнцой еще долгие-долгие годы.

  – Нет, правда? – Он испытующе посмотрел мне в глаза, и под его строгим недетским взглядом мне совершенно расхотелось нести успокоительную чушь.