Текст книги "Цитадель твоего сердца (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

  – Оттавиано...

  Его жаркий шепот почти отрезвил меня. Голова у меня кружилась, член стоял так, что готов был разорвать ткань штанов, во всем теле полыхало безумное пламя.

  – Продолжай, не останавливайся, – умоляюще прошептал он и попытался стащить с меня рубашку.

  Я отодвинулся, дрожа с головы до ног, и тогда он, встав передо мной на колени, опустил глаза на свои встопорщившиеся внизу живота штаны.

  – Мне кажется, я умираю... – сказал он и заплакал.

  Я сел и обнял его, а затем нерешительно накрыл рукой его пах. Да, несомненно, он был на пределе, как и я сам. Его залитое слезами лицо склонилось ко мне, и я снова поцеловал его в губы, а затем стал ласкать пальцами твердый подрагивающий холмик.

  Он потянулся к завязкам моих штанов, но я из последних сил попытался удержать его.

  – Нет, Асторе, я запрещаю тебе.

  – Почему? Но ведь ты тоже...

  – Я понимаю, что тебе нужно больше, но мы братья и не можем позволить себе этого.

  – Мне нужно что-то сделать с этим, – простонал он и сдернул с себя штаны.

  При виде его напряженной мужской плоти я стиснул зубы. Разумеется, мы часто купались вместе, но тогда все было совсем иначе, мы оставались друг для друга просто детьми, а теперь он стоял передо мной, юный и прекрасный, и в его наготе был пугающий смысл, загадка и желание.

  – Ладно, – сдался я. – Но тебе придется сделать это самому.

  Вытащив собственный орган, я показал Асторе пример. Он улыбнулся и принялся ласкать себя, не сводя с меня восторженных блестящих глаз. Его дыхание участилось, став судорожным и глубоким, щеки раскраснелись. Я любовался им, он был моим богом, на которого я готов был молиться, и моим демоном, искушениям которого я не в силах был противостоять. Мои глаза застилал сладостный туман наслаждения, губы повторяли его имя, как заклинание, и когда непереносимая мука последней агонии заставила меня содрогнуться, брызнув на его грудь и живот струями жемчужно-белой влаги, он счастливо улыбнулся, потом вскрикнул, догоняя меня, и излился, закрыв глаза.

  Упав рядом со мной на постель, Асторе принялся целовать меня, перемежая поцелуи с бессвязными словами любви и восторга. Я взял чистое полотно и тщательно вытер его и себя, моля Бога простить нас за грех. То, что я чувствовал в объятиях своего брата, не имело ничего общего с братской любовью. Кроме того, я осознавал, что близость с девушками не может принести мне такого полного и острого наслаждения, и это вызывало во мне настоящий ужас. Я не мог оторвать глаз от его лица, от вздымающейся груди, от тонких пальцев, нежно и благодарно поглаживающих мои запястья.

  – Как я люблю тебя, – прошептал он с восторгом. – Оттавиано, прости... я не мог больше сдерживаться. Ты очень сердишься?

  – Разве ты должен просить прощения у меня? Асторе, подумай, можно ли сердиться за любовь, но в глазах Бога нет большего греха, чем мы совершили. Ты сводишь меня с ума, заставляя испытывать неутолимые желания...

  Он засмеялся.

  – Одно твое слово – и я нарушу все христианские заповеди!

  – Молчи, глупец. – Я накрыл его рот ладонью и покачал головой. – Может быть, ад ждет нас раньше, чем мы рассчитываем...

  На следующий день солдаты Валентино принялись методично вырубать окрестные рощи и виноградники, расчищая пространство для артиллерии. Горожане угрюмо следили за этими грозными приготовлениями, и кастеллан высказал сомнение, что мы поступаем правильно, отказавшись от выполнения ультиматума герцога Борджиа.

  – Синьор Кастаньини, вы не уверены в прочности этих стен? – спросил Асторе ледяным тоном. – По-вашему, нам следует немедленно открыть ворота, не дожидаясь атаки? Оттавиано, как ты думаешь, что будет, если будут пробиты бреши в укреплениях?

  – Когда солдаты переберутся через ров, – начал я, – мы встретим их камнями и кипящим маслом со стен, а внутри города их поприветствуют солдаты гарнизона, отряды ополчения и пехотинцы из Болоньи. Ну, разве что стены обрушатся в нескольких местах одновременно, да только это вряд ли произойдет.

  – Вот видите, синьор Кастаньини, вам нечего бояться. Вам вверена оборона сильной крепости, так что пусть себе герцог Валентино расставляет свои пушки.

  Кастеллан поморщился, уязвленный обвинением в трусости, неважно, что оно исходило от правителя города – ведь правитель-то был зеленым мальчишкой! Я опасался, что он затаит обиду и еще доставит нам хлопот. Так оно и вышло. Когда наутро началась канонада, Кастаньини был у ворот, разговаривая с караульными, а чуть позже один из ополченцев прибежал ко мне с арбалетной стрелой, к которой шнурком была прикреплена записка, адресованная нашему почтенному кастеллану. В записке содержалось следующее:

  "Досточтимый синьор Кастаньини! Ваше предложение обдумано и принято. Бомбардировка будет немедленно прекращена, как только вы откроете ворота, как обещали. Ваше вознаграждение будет удвоено, если вы без промедления доставите герцога Асторе Манфреди к его сиятельству Чезаре Борджиа. Горожанам будет гарантирована безопасность, а их имуществу – неприкосновенность".

  Рассвирепев, я показал записку Асторе, и он тут же приказал схватить изменника. Солдаты бросились к воротам, где Кастаньини как раз обещал караульным щедрую мзду за "спасение города", и скрутили его прежде, чем он успел опомниться и оказать сопротивление. Асторе, бледный от ярости, показал ему записку. Отпираться было бессмысленно, и кастеллан был заключен под стражу в подвал ратуши.

  – Я больше никому не верю, – вполголоса сказал Асторе мне и Микеле. – Верность покупается за золото, а у меня его гораздо меньше, чем у герцога Валентино.

  – Золото для большинства из ваших людей мало что значит, ваше сиятельство, – возразил Микеле. – Они любят вас, и их верность не продается.

  Асторе печально улыбнулся, потом вскинул голову и посмотрел прямо на меня.

  – Вот человек, в которого я верю, как в самого себя. Даже больше. – Его лицо просветлело, в глазах засияла любовь. – Оттавиано, готов ли ты возглавить оборону Фаэнцы?

  Я оторопел. Разумеется, это была величайшая честь, о которой я не смел и помыслить. В определенной степени я сам считал себя еще ребенком, а войну видел вблизи впервые в жизни. Огромная армия в желто-красных колетах под стенами города приводила меня в смятение и ужас, я был беспомощен, как обыкновенный горожанин. А теперь мне предлагалось командовать всеми защитниками Фаэнцы! Я сглотнул.

  – Асторе, я... – Он умоляюще смотрел на меня – испуганный, надеющийся, отчаянно ждущий помощи, и я не мог обмануть его доверия. – Я готов сделать все, что от меня потребуется.

  – Многого не потребуется. Только твоя верность. – Он подошел, обнял меня и прошептал в самое ухо. – И твоя любовь.

  Он обернулся к стоявшим рядом советникам и командирам.

  – Передайте всем в городе, что отныне командование обороной переходит к Джованни Эванжелисте Манфреди, моему брату. Его указания должны выполняться как мои собственные, отныне он официально назначается кастелланом Фаэнцы. Синьор Браччано, немедленно подготовьте соответствующие бумаги.

  Я опустился на колени и поцеловал его руку.

  – Клянусь защищать вас, мой государь, и Фаэнцу – до самой своей смерти, – проговорил я.

  – Хорошо. Что мы должны делать?

  – Ждать, чем закончится обстрел. – Я пожал плечами. – Мы должны быть готовы к атаке в любой момент, я не знаю, долго ли выдержат стены. Караульные будут сменяться каждые три часа ночью и каждые четыре часа днем. Кроме того, потребуется поддерживать огонь под котлами с водой и маслом, на случай, если пушки пробьют стену и армия Валентино пойдет на штурм. Кроме того, – я обвел глазами присутствующих, – я не намерен прощать изменников. Если кто-нибудь еще захочет впустить в город герцога Чезаре, я сам сброшу предателя со стены. Вы поклялись служить своему господину, так выполняйте свою клятву с честью!

  Микеле одобрительно кивнул, встав со мной плечом к плечу, и я облегченно вздохнул, сознавая, что его поддержка мне уж точно обеспечена. Старый вояка служил еще нашему с Асторе отцу и был превосходным фехтовальщиком, а также знал о войне куда побольше меня.

  Канонада продолжалась до темноты, невзирая на холод и моросящий дождь. Я гадал, что поделывает сейчас герцог Валентино – небось, сидит в своей палатке, закутавшись в меха, и преспокойно ужинает, ожидая, когда для него откроются ворота Фаэнцы, как до того открывались ворота других городов и крепостей. Меня охватывала гордость при мысли, что двое мальчишек не спасовали перед всесильным победителем Романьи, не сдались и не бежали, как сделали это гораздо более опытные, старшие и могущественные правители.

  Непобедимый Бык должен запомнить маленькую упрямую Фаэнцу, думал я, вглядываясь в черноту за кругом света факела и согревая дыханием озябшие руки. Рядом прыгал Асторе, пытаясь хоть немного отогреться. Его трясло, и он невольно жался ко мне, ничуть не заботясь, как это выглядит со стороны.

  – Пойдем, братишка, – тихо проговорил я, и он кивнул, лязгая зубами.

  Мы снова спали вместе, и все случилось вновь, так же как накануне. Не помню, кто начал первым, но мне было так хорошо, что я стонал как женщина, позабыв обо всем на свете. Пожалуй, это был не худший способ отвлечься от того, что ждало за городскими стенами... пусть даже цена в глазах Неба была слишком высока.

  Еще неделю обстрел продолжался без особого успеха, но все понимали, что рано или поздно стены не выдержат. Чезаре Борджиа оказался еще упрямее, чем мы, и, во всяком случае, точно не был настроен уйти ни с чем. Кроме того, я обнаружил, что враги быстро нащупали слабое место – старый бастион, где кладка стен была достаточно старой, чтобы обрушиться при непрерывной атаке. Мои опасения подтвердились стылым промозглым утром, когда мы с Асторе ехали из замка, чтобы по обыкновению подняться на стену. Тупые удары пушечных ядер, ставшие уже привычными, вдруг были заглушены грохотом осыпающихся камней. Асторе замер и побелел, мы переглянулись и, не сговариваясь, пришпорили коней, догадавшись, что произошло.

  Я буквально взлетел на стену и едва не поддался панике: через поле к стене бежали солдаты Борджиа, похожие на рыжих муравьев.

  – Лучники! К бою! – рявкнул я, выхватив шпагу. – Котлы на стены!

  Они текли ревущей рекой, озверевшие от ожидания, холода и непогоды, намереваясь взять город штурмом. Пролом манил их обещанием грабежей и насилия, и даже ров не в силах был сдержать их. Арбалетчики со стены неутомимо осыпали наступающих градом стрел, оставляя на поле десятки убитых и раненых, но захватчики продолжали упорно бежать вперед, и вскоре ров внизу наполнился их ликующими криками.

  – Бросайте камни! – закричал я что было сил, и помчался вниз, к пролому, чтобы встретить врагов. Асторе остался на стене, а я, построив пехоту, приказал держать оборону внизу.

  С площадки бастиона притащили котлы с кипятком и разогретым маслом, и первых особо ретивых нападающих согрели честь по чести. Сверху летели камни, и вопли раненых и убитых мешались с криками атакующих. Пехота встречала ринувшихся в пролом солдат копьями, и вскоре стало ясно, что атака не увенчается успехом. Мы повеселели, понимая, что отбиться будет несложно. Несколько защитников были легко ранены, но в остальном никто не пострадал, тогда как потери войска Чезаре были впечатляющими. Несмотря на это, атакующие все прибывали, бросаясь на штурм с мрачной решимостью своры разъяренных псов. Все смешалось, узкий пролом был забит живыми и умирающими, лязг оружия, людские крики и ржание лошадей сливались в беспорядочную какофонию. Я не чувствовал ничего, охваченный лихорадочным возбуждением битвы – ни холода, ни боли в рассеченном камнем виске. Мы отражали атаку, пока она окончательно не захлебнулась, а затем враги отступили, оставляя своих убитых во рву и на поле. Теперь уже сверху, со стены, слышались победные крики. Защитники провожали нападавших свистом и насмешливыми возгласами.

  Утерев рукавом лицо, я с удивлением заметил кровь. Ярость боя утихала, зато вдруг обнаружилось, что широкий рукав колета разодран застрявшей в нем стрелой, а окоченевшие ноги отказываются служить. Устало прислонившись к стене, я закрыл глаза, но отдохнуть не успел: почти сбив меня с ног, на меня налетел Асторе.

  – Боже, Оттавиано! – Он стал встревожено тормошить меня за плечи. – Ты весь в крови! Черт побери, ты же мог умереть... Посмотри на меня? Ты не ранен?

  Меня позабавила смесь радости и заботы в его голосе, а поминание бога и черта вообще заставило засмеяться. Он провел пальцами по моей щеке, стирая кровавую дорожку, поморщился.

  – Я все время думал о тебе, – сказал он. – Я же не успел сказать тебе, чтобы ты не совался куда не положено. А ты бываешь такой бестолковый, если тебя вовремя не предупредить! Что с твоей головой?

  – Пустяки, просто камешек упал. – Я все еще улыбался, глядя на его перепачканную сажей, но сияющую от возбуждения физиономию. – Ну, я хочу сказать, что основная часть камней сыпалась на головы солдат герцога Валентино, но сюда тоже кое-что долетело.

  – Ты пропустил интересное зрелище, – усмехнулся Асторе. – Представляешь, их пушки продолжали палить по стене, пока их пехота штурмовала ров! Потом подоспели всадники, судя по виду, предводители, и стали оттаскивать своих солдат, как разъярившихся собак. Мы только успевали сбрасывать камни и поливать их кипятком, а артиллерия Валентино все это время помогала нам ядрами!

  Я невольно рассмеялся вместе с ним.

  – Я начинаю думать, что отрядами у Чезаре командуют дураки и предатели, – прокомментировал я. – А сам он будет вдвойне дурак, если не сделает с ними что-нибудь после всего этого.

  Горожане ликовали, но я-то знал, что победу праздновать рано. Пролом в стене кое-как заделали, но отныне шансы прорваться в город у врага сильно возросли. К вечеру мы поняли, что новой атаки не последует, но ночью следовало быть особенно бдительными, и караулы пришлось удвоить. Ополченцы жгли на бастионе костры и грелись, с беспокойством поглядывая сверху на пестрящий огнями лагерь Валентино.

  В городе славили Асторе и почему-то меня самого, хотя я не видел никакой своей заслуги в том, что неорганизованная и бестолковая атака войск завоевателя была отброшена.

  В замке Асторе помог мне раздеться и забраться в ванну с горячей водой, а затем внимательно осмотрел меня со всех сторон.

  – Не ранен, – заключил он удовлетворенно, – и то хорошо. Хочешь, я помогу тебе вымыться?

  – Я не маленький, – проворчал я, потом, окинув его взглядом, улыбнулся. – Ну ладно, иди сюда, твоя светлость, поскреби мне спину.

  Он сосредоточенно принялся растирать колючей мочалкой мои плечи и спину, думая о своем, и я решил, что он видел сегодня слишком много смерти. Когда он посмотрел на меня, смерть и страх еще плескались в его глазах непроходящей затаенной болью.

  – Я думаю, завтра они вернутся, – сказал он, и его рука замерла на моем плече. – Нам снова придется убивать, Оттавиано.

  – Да, я знаю, – отозвался я. – Ты никогда такого не видел, правда?

  Он молча кивнул и снова принялся за свое прерванное занятие.

  – Не думай об этом, – успокаивающе проговорил я. – Я боюсь, что смертей будет еще очень много, и нам придется привыкнуть к ним, чтобы не сойти с ума.

  – Но что мы можем сделать? – горестно спросил он. – Я хочу, чтобы они убрались отсюда!

  – Открой Чезаре ворота, – посоветовал я, – и нам больше не придется убивать.

  – Проклятье! Тогда убьют нас самих! Я слышал, что герцог Валентино никогда никого не прощает.

  – Это верно. Он мстителен, как все испанцы, и никто, вставший ему поперек дороги, не ушел от возмездия. А то, что мы сделали, несомненно, вызвало у него ярость и достойно мести.

  Асторе задумался, потом наклонился и с нежностью поцеловал меня в рассеченный висок.

  – Я отдал бы все на свете, чтобы он забыл про Фаэнцу, – прошептал он.

  Я накрыл его руку своей и заглянул в печальные детские глаза.

  – Тогда молись, мой ангел. Ибо только чудо может теперь спасти нас от его гнева.

  Он заплакал, прижавшись щекой к моей мокрой ладони.

  Утром следующего дня канонада возобновилась, но теперь солдаты уже не спешили штурмовать ров, дожидаясь, пока ослабленная кладка обвалится окончательно. В бессильном отчаянии защитники Фаэнцы наблюдали со стены, как медленно и неуклонно их город становится добычей терпеливого хищника по имени Чезаре Борджиа.

  Я не нашел Асторе в замке, и мне сказали, что герцог встал еще до рассвета и уехал верхом в сопровождении Микеле и двух слуг. Странно, он не предупредил меня, что собирается уходить, и я гадал, куда он направился. Скорее всего, он уже взобрался на стену, подумал я и, прихватив с собой немного еды, отправился в город. Я уже успел привыкнуть к тому, что горожане видели во мне героя, и невольно приосанился, проезжая по улицам под приветствия встречных. Несколько раз я интересовался, не видели ли они Асторе, и был удивлен, когда мне указали в направлении собора.

  Новый собор, начатый еще при моем деде, никогда не казался мне и Асторе достойным храмом Божьим. Может быть, дело тут было именно в его новизне, а может быть, в гробнице святого Савина, чьи мощи были привезены не так давно из Неаполя и освящены папой. Мы посещали службы время от времени, но не преисполнялись от них особенного вдохновения. Запахи ладана и свечного воска заглушались здесь ароматами еще свежего дерева, влажной штукатурки и красок.

  Там-то и отыскался Асторе. Когда я вошел, он неподвижно стоял у алтаря, глядя на суровый лик распятого Христа и словно прося совета и наставления. Я улыбнулся против своей воли. Мой брат никогда не был святошей, и я не мог припомнить, чтобы он просил у Бога что-нибудь для себя. Видеть его в соборе было необычно, но теперь ему, видимо, было нужно побыть с Богом наедине. Я подошел и остановился у него за спиной. Он обернулся ко мне, бледный и растерянный.

  – Я догадался, что это ты, – сказал он. – Хочешь, помолись.

  Я быстро перекрестился на распятие и пробормотал Paternoster, единственную молитву, которую хорошо знал. Асторе с упреком посмотрел на меня, потом пожал плечами:

  – Что до меня, я не могу здесь молиться. Может быть, когда у нас будет другой папа, я позову его освятить наш собор, и тогда что-то изменится. А пока Бог не слышит меня, а я никак не пойму, что он от меня хочет. Идем, наше место не здесь.

   Едва мы вышли из собора, пошел дождь. Подхватываемые ледяным ветром капли летели в лицо, делая холод просто невыносимым. Асторе закутался в плащ до самых глаз и походил на нахохлившегося воробья. Взобравшись на стену, мы с облегчением увидели, что обстрел прекратился. Пушки Борджиа замолчали; может быть, у них кончились боеприпасы, а может быть, артиллеристы не желали продолжать стрельбу под дождем. В любом случае, это была долгожданная передышка.

   Оставив Асторе греться у одного из костров, я обошел караулы и поговорил с ополченцами. Моя фляжка с вином, взятая из замка, пошла по кругу, и солдаты повеселели, отогреваясь. Кое-кто высказал мысль, что трупы во рву следовало бы сжечь, пока крысы и вороны не начали свое пиршество, раз уж герцог Валентино не заботится о своих павших. Я согласился. Еще несколько дней – и запах смерти поплывет над городом, угрожая болезнями его жителям.

   Я вернулся на стену и поискал глазами Асторе. Его не было у костров, но на площадке бастиона я заметил одинокую закутанную в меховой плащ коленопреклоненную фигуру. Я подошел ближе и остановился в нескольких шагах позади, не решаясь потревожить его.

   Он молился, беззвучно шевеля губами, и его распахнутые глаза смотрели в свинцовое небо спокойно и светло. Стоя в грязи на мощеной камнем площадке, он казался хрупким ангелом, отвергнутым Небесами, и мне стало казаться, что мягкий свет льется сверху на его голову и плечи. Я стоял, завороженно глядя на это чудо, пока до меня не стала доходить истинная причина – дождь понемногу сменялся снегом.

  В наступившей вдруг тишине крупные белые хлопья летели с неба, опускаясь на холодные камни, их становилось все больше, и вот снег повалил сплошной стеной, гася все звуки и застилая мир пестрящей белой пеленой.

   – Асторе, – негромко позвал я.

   Он медленно обернулся.

   – Я просил чуда, – сказал он, слегка приподняв брови – словно не веря. Снег запорошил его золотые кудри, как белая шапка.

   – Я молился, Оттавиано, и Бог услышал меня.

  Его улыбка была счастливой и немного растерянной.

  За всю свою жизнь я не видел в Фаэнце такого снегопада. Должно быть, Бог и впрямь решил выручить нас на этот раз, хотя я, честно признаться, не слишком надеялся на его помощь. Только безумец станет атаковать город в такую погоду, подумал я.

  Асторе подошел ко мне, и я обнял его, прижимая к себе с восхищением и любовью. Он поднял голову, и я, с трепетом взяв в ладони его лицо, поцеловал его в губы – очень нежно и осторожно. Прерывисто вздохнув, он качнулся вперед, и его ответный поцелуй был глубоким и страстным, неистовым и обещающим.

  – Асторе...

  – Ради тебя, Оттавиано. Ради нас. Ради Фаэнцы.

  – Да, я знаю.

  Мы стояли, обнявшись, в кружащемся белом хороводе снежных хлопьев, в чистой тишине обновляющегося мира, на крошечной площадке бастиона под суровым сизым небом, молчаливо взирающего на наш – уже прощенный – грех.

  Снег шел весь день; он покрывал обожженную и залитую кровью землю, припорашивал трупы на поле и во рву, засыпал груды камней у пролома. Люди радовались как дети, удивленно глядя на летящие хлопья и подставляя им лица и ладони. Быстро стемнело, и лишь огни факелов разрывали белое безмолвие снегопада.

  Поздно вечером мы с Асторе стояли у окна моей комнаты, глядя на тихо падающий снег, и долго молчали, потрясенные этим прекрасным зрелищем. Я обнимал Асторе за плечи, слегка касаясь щекой его влажных кудрей. Нам было хорошо, и молчание заменяло нам любые слова.

  Потом он повернулся, положил руки мне на плечи и стал целовать – медленно и страстно, разжигая во мне ответное пламя. Думаю, никогда еще я так не хотел быть с ним, как в эти минуты. В его глазах был вопрос, и я кивнул, отметая все запреты. Его пальцы скользнули мне под рубашку.

  – Здесь холодно, – прошептал я и прикусил краешек его уха. – Пойдем в постель.

  Мы лежали, прижимаясь друг к другу, пока жар наших обнаженных тел не стал нестерпимым. Я начал ласкать его, с наслаждением касаясь гладкой кожи, любуясь быстрым биением пульса над мальчишеской ключицей, прижимая к себе гибкое трепещущее тело. Он улыбался, перебирая пальцами мои волосы и поглаживая плечи, пока моя голова опускалась все ниже.

  – Оттавиано! – выдохнул он, когда я приник губами к его нетерпеливо восставшему члену.

  На мгновение я поднял голову; глаза Асторе расширились, и я не мог бы сказать, чего больше было в их взгляде – стыда, ужаса или счастья. Засмеявшись, я приподнялся и поцеловал его в рот, а потом вернулся к прежней смелой ласке. Он вцепился в мои плечи, не говоря ни слова, и я мог продолжать, отдаваясь на волю собственных чувств. Это было так странно – я не знал, как далеко готов зайти, да и не думал об этом больше. Юный ангел, которого я держал в своих объятиях, был моим братом... и моим единственным возлюбленным.

  Я ласкал его все неистовее, и он метался и стонал, подчиняясь моим губам и рукам, невольно торопя дело к неизбежному концу. Меня переполняло желание, и я чувствовал, что еще чуть-чуть – и он содрогнется в приступе ослепительного восторга. Он прерывисто дышал, временами вскрикивая, и вдруг напряженно замер, выгнувшись всем телом; охваченный страстью, я принял в себя последнее доказательство его наслаждения и прижал к себе его беспомощно вздрагивающее тело.

  – Боже, – прошептал он, и я закрыл ему рот поцелуем. Он обнимал меня, пытаясь отдышаться, не веря и любя, мучаясь и восторгаясь, и слезы, катившиеся из его глаз, были слезами стыда и радости.

  Он с нежностью гладил мою грудь, живот и бедра, шепча о своей любви, о том, как он хотел и ждал этой ночи, о том, как мучился от невозможности близости между нами... Я простил его. Я позволил ему все, чего он желал, потому что и сам не меньше желал того же. Когда я кончил, подчиняясь его нетерпеливым и не слишком умелым, но осторожным ласкам, сотрясаемый судорогой невыносимого наслаждения, мир словно исчез, подарив мне несколько долгих мгновений маленькой сладостной смерти, и я растворился в ней, словно подхваченное ураганом перышко.

  – Асторе...

  Его имя слетело с моих губ, и он тут же стал целовать меня, пробуждая к жизни, – настойчиво, горячо и нежно. Я улыбнулся, обнимая его. Нам не нужны были слова, да их и не могло быть теперь. А впрочем, мы и прежде часто понимали друг друга без слов...

  Он уснул, доверчиво прижимаясь ко мне, безмятежным и счастливым сном ребенка, и я подумал, что никогда не отдам его безжалостной судьбе, но если будет суждено, погибну за него – или вместе с ним.

  Поутру, выглянув в окно, мы увидели заметенную снегом городскую площадь. Снег лежал на крышах домов, скопился сугробами у стен, занес открытые лотки торговцев. По нетронутой глади тянулись одинокие цепочки следов ранних прохожих и караульных. Необычный сумеречный свет делал хмурую предутреннюю темноту зыбкой и почти мистической. Снегопад не прекращался, но снег летел уже не крупными хлопьями, а сеялся косой мелкой крупой, подхватываемой ветром. За завтраком кто-то из слуг пошутил, что скоро Сиену завалит снегом до самых крыш, а старик кравчий, качая седой головой, заметил, что непременно разыграется буря.

  – Мои старые кости никогда не ошибаются насчет таких вещей, – сказал он.

  – Как ты думаешь, Оттавиано, – обратился ко мне Асторе, – возможно ли еще одно чудо?

  Я приподнял бровь и посмотрел за окна.

  – Мы были бы ослами, если бы не попытались использовать эту непогоду.

  – Выходит, ты думаешь то же, что и я. – Он усмехнулся и, прихватив со стола кусок пирога, направился к двери. – Идем, сегодня нам надо многое успеть.

  На ходу застегивая куртку и надевая меховой плащ, я почти бежал за ним, уже прикидывая, что делать.

  Он был тысячу раз прав, мой маленький братишка. Раз уж сам Бог играл нам на руку, следовало пользоваться Его добротой и не плошать. Мы поехали через город, заметаемые начинающейся пургой, и поднялись на стену, чтобы взглянуть на диспозицию врага. Не знаю уж, что намеревался предпринять герцог Чезаре, но похоже было, что его люди приуныли. Повсюду пылали костры, о возобновлении атаки на Фаэнцу не могло быть и речи – солдаты мерзли в палатках под открытым небом. Должно быть, тяжеловато день и ночь торчать в раскисшей грязи, под снегопадом, пытаясь поддерживать огонь отсыревшими сучьями...

  Собрав командиров, я дал приказ построить отряды у ворот и вкратце объяснил им нашу с Асторе идею. Внезапная контратака могла привести врагов в замешательство, а то и вовсе обратить в бегство. У нас было теперь преимущество перед ослабленным холодом и непогодой войском герцога Валентино, а снегопад мог сделать нападение на какое-то время незамеченным. План понравился всем, кроме Микеле; хмуря кустистые брови, старый солдат заметил, что в рукопашной схватке неизбежны потери, а армия Валентино намного превосходит числом наши силы. Асторе был упрям: он заявил, что, не попытавшись напасть, мы не сумеем отогнать врагов от Фаэнцы. Меня беспокоили доводы Микеле, но я был уверен, что внезапная вылазка решит дело в нашу пользу.

  Метель превратила день в сплошную серую мельтешащую мглу. Стараясь не производить шума, отряды болонской пехоты и ополченцев выступили из городских ворот и направились в сторону лагеря противника. Асторе по моему настоянию остался на стене наблюдать за ходом сражения. Он не хотел отпускать меня, но я должен был идти, как командующий войском.

  Мы шли быстро, не произнося ни слова, лишь время от времени слышался легкий лязг оружия или шарканье ног. Возбуждение, страх и бесшабашная храбрость сделали мое тело подобным стреле, лежащей на ложе взведенного арбалета, – я готов был рвануться в битву в любой момент. Сжимая пальцами рукоять шпаги, я не чувствовал холода. Мне вдруг вспомнилось, как когда-то в детстве я взялся на спор переплыть реку, почти не умея плавать, и шел к воде, обуреваемый именно такими чувствами, как сейчас, причем главным из них, как мне помнится, была паника.

  Сквозь пургу невдалеке уже виднелись слабые огни костров, когда в лагере кто-то заметил движение и поднял тревогу. Солдаты выбирались из палаток, застигнутые врасплох, но наши первые ряды уже подошли к ним вплотную. Завязалась рукопашная. Ополченцы Фаэнцы кинулись на врагов, в ход пошли пики и алебарды, а то и просто вилы, оглобли и лопаты. Пехотинцы шли в наступление более организованно, командиры выкрикивали короткие приказы, и растерянные желто-красные не успевали отражать их яростный напор. Выхватив шпагу, я собирался уже броситься в самую гущу сражения – но тут перед моим мысленным взором встало лицо Асторе. Я обещал ему вернуться. Что станется с ним, если я погибну и не увижу исхода битвы? Что с ним будет, когда войско Чезаре Борджиа войдет в распахнутые ворота Фаэнцы? Мне не следовало безоглядно рисковать своей жизнью, потому что вместо спасения я мог принести ему гибель.

  Я видел, что, несмотря на неподготовленность врагов к нашей атаке, их численное превосходство все же дает себя знать. Как мог, я помогал своим, отбиваясь от солдат Валентино, и мы понемногу теснили их к виноградникам, оставляя на окровавленном снегу убитых и раненых с обеих сторон. Пар от дыхания смешивался в воздухе с летящим снегом; испуганное ржание лошадей, выкрики и вопли, звон оружия и скрип повозок создавали оглушительную какофонию, безумный аккомпанемент пляски смерти.

  Мы шли по трупам, и моя шпага то пронзала чью-нибудь грудь или плечо, то чертила в воздухе тусклые следы, разбрасывая кровавые брызги, то сшибалась с другим клинком, наполняя сердце дикой яростью боя. Я был зверем, охваченным жаждой убийства, гладиатором, опьяненным близкой победой. Кажется, меня ранили в ногу, но я едва заметил это, отшвыривая с дороги мертвые тела.

  – Синьор кастеллан! – крикнул кто-то. – Они отходят!

  Я остановился, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, и огляделся. Наши отряды продолжали преследовать отступающих солдат Валентино. Войско герцога Чезаре отходило к лесу, и я осознал опасность дальнейшего преследования: уведя нас подальше от города, они могли получить преимущество и одолеть нас числом.

  – Стойте! – крикнул я, перекрывая грохот битвы. – Возвращаемся! Прекратить преследование!