Текст книги "За что тебя ненавижу (СИ)"
Автор книги: ИВАНКА
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Что это значит?
Глеб под ним напрягся, впился пальцами в талию, на всякий случай, если Саше вдруг взбредёт удрать, но тот немножко поёрзал, умащиваясь поудобнее, распластался по Глебу.
Безмятежно:
– Спину натёр, сегодня я сверху.
Подозрительно:
– В каком это смысле?
Саша усмехнулся и поцеловал Глеба в шею, однозначно оставляя засос. Тихонько заурчал, избавляя от свитера уже его самого.
– Расслабься. Тебе понравится…
– Расслабься. Тебе понравится.
Эльфёнок почти мурлыкнул, поцеловал ключицы, вызывая перед глазами брызги звёздочек.
– Сань?..
– Мр?.. – поцелуй во впадинку между ключицами, горячий юркий язычок прошёлся по коже вниз, лизнул сосок. Ёлки-палки! Теперь-то Глеб понимает, отчего мальчишка вечно на него орал, когда тот его облизывал – невозможно же себя контролировать! Глаза закрываются, тело гореть начинает и в ушах звон. И щекотно!!!
– Сашкааа…
А гадёныш явственно ухмыльнулся и ткнулся носом в пупок, куснул кожу рядом, вызывая табун мурашек. Попытку приподняться на локтях пресёк, грызнув ещё раз, посильнее и почувствительнее. А потом осторожно спустился ниже, губами касаясь растущих полоской от пупка к паху волос. На мгновение нерешительно замер у брюк, но вжикнул молнией.
Глеб молча наблюдал за ним. В тот момент все тревоги и страхи исчезли, смытые ночью и тихим сопением отчаянно дрожащего Саши. Осторожно сел, чтобы не спугнуть своё остроухое чудо, провёл ладонью по его щеке.
– Не хочешь – не делай…
Тихий упрямый шёпот.
– Хочу.
– Тогда чего боишься?
Саша задрожал сильнее прежнего – худенький тонкий силуэт в тёмной комнате.
– Завтрашнего дня.
Глеб притянул его к себе, прижал.
– Сань, ну чего ты? Хочешь… хочешь, убежим?
– Совсем с мозгами распрощался? Балбес…
– Я через полгода школу закончу, мы можем уехать отсюда, никто тебя больше не обидит.
– А ты разве не хотел выучиться на врача?
Интересно, откуда он знает? Да, хотел. На кардиолога, чтобы вылечить мать, но сейчас всё это стало слишком далёким и зыбким, точно из детской, давно забытой, сказки, от которой остались только смутные образы и впечатления.
– Я хочу быть с тобой.
– Ха-ха, – невесёлый, но всё равно звонкий смех. – Я уже вижу, как твоя мама выметает меня своей метлой из квартиры.
– Сань…
Обнял покрепче, но Эльфёнок высвободился, нацепил игривую маску.
– Кто тебе разрешил подняться? – проворковал он, толкая Глеба обратно на продавленный диван. Ладонь легла на пах, пальцы забрались в брюки, под ткань белья, приспуская. Прошлись, изучая, по всей длине уже ноющего члена, коснулись мошонки. Глеб не выдержал и застонал, чуть подаваясь вперёд, предлагая взять в руку. Он почти воочию видел, как залился краской его Эльф, но склонился, немного стянул мешающую одежду и нерешительно коснулся губами головки, обдав её горячим щекочущим дыханием. Приоткрыл чуть больше, не решаясь, тем не менее, взять хотя бы навершие, пощекотал губами. Тогда Глеб прогнулся, сам толкаясь членом в рот. Саша закашлялся, его схватили за волосы, фиксируя и одновременно притягивая за голову ещё ближе. Головка упёрлась в судорожно сжавшееся горло. Саша вцепился руками в Глеба, пытаясь высвободиться из хватки, но только сильнее раззадорил. Ещё одно движение бёдрами, ещё сильнее притянул эльфийскую голову. Во рту у Саши было горячо и влажно. Толкнулся ещё раз. По венчику скользнул язык, лишая остатков мозга. Ещё толчок.
Стихала размытая стенами и улицей музыка, полночь затягивала всё вокруг молчаливым снежным саваном, давно, наверное, разошлись ребята с вечера и закрылись на ночь школьные ворота, они остались одни в этой школе. В этом мире. В целой Вселенной.
Глеб не помнил, когда отпустил Сашины вихры и просто зарылся в них пальцами, когда горячие губы, неумелые, мягкие, знакомые до последнего изгиба коротковатой верхней губы, всегда приоткрытой в удивлённой полуулыбке, сами заскользили по стволу, всё убыстряя темп, когда тёплые пальчики принялись наглаживать ствол, осторожно и нежно, когда ломаные рваные рывки переросли в отлаженный нарастающий ритм, где все движения шли в такт – его толчки и Сашины порывы на него.
Скользит по набухшей пульсирующей венке горячий язык, оставляет влажную дорожку. Дразняще касаются разгорячённой кожи зубы. Всего лишь прикосновение, а внутри ломит от желания.
Осторожно, мягко, размеренно, спокойно, властно, порывисто, жёстко, сильно, грубо, неистово. Быстро. Быстрее. Ещё быстрее. Ещё…
Саша закашлялся, когда Глеб выгнулся и с протяжным стоном излился ему в рот.
– По-дебильному всё как-то, но с днём рождения, – тихонько пробормотал Саша, подтягиваясь и распластываясь на разгорячённом Глебе.
– Ещё, наверно, не полночь. – Глеб лениво обхлопал сброшенную на пол дублёнку, но телефона, чтобы проверить время, не нашёл.
– Ну и чёрт с ней, всё равно я первым поздравил. – Эльфёнок ткнулся носом ему в грудь, тихонько обессилено урча. Дурачась, лизнул сосок. Тёплые лапки обняли торс, мстительно щекоча рёбра. Настоящий кот, тёплый, мягкий, пушистый. И независимый. От такого ласки дождаться, что с земли в небо упасть. Глеб и упал, всё никак не успокоит разбрёдшиеся мысли и не вернётся на грешную землю. А кот натянул на себя его дублёнку, разлёгся на нём поудобнее и закрыл глаза.
Не веря этому тихому умиротворённому счастью, Глеб обнял своё урчащее чудо и заснул.
…А утром Саши рядом уже не было.
========== 23. Возвращение блудного сына ==========
Стоило Глебу засопеть медленно и тягуче, Саша приподнялся с него, пытливо заглянул в спящее лицо. Не удержался и провёл по высоким скулам пальцами, коснулся губ. И осторожно поцеловал в плечо – туда, где обычно грыз Глеба во время секса, даже шрам уже оставил в виде двух лунок.
Выбрался из кольца рук, прикрыл вздрогнувшего от холода Глеба его же дублёнкой, только что соскользнувшей с него самого. Долго в темноте искал свою одежду, натыкаясь на мебель и какие-то ящики. Здесь он был всего один раз и очень давно, кажется, целую жизнь назад, чтобы вспомнить, где что стоит. Пока искал свою одежду, ударился коленкой об низкий столик, споткнулся о стул. Оделся и выбрался наружу, пробежал по ночному парку, туда, где в каменной кладке забора не хватало нескольких камней – ещё не выявленная ленивыми сторожами и не заделанная брешь.
По дороге он шёл, никуда не торопясь, полной грудью вдыхая морозный воздух. Долго думал, но всё же скатал снежок и с наслаждением его несколько раз укусил. По трассе вяло тёк поток машин, их фары размазывали темноту белым режущим светом. Саша брёл по нетронутому ещё снегу, не сильно стараясь обходить сугробы, с радостью и непонятной мстительностью наступая в самые глубокие.
Свернул на свою улицу, прошёлся по заснеженному же тротуару. Калитка непривычно тягуче отозвалась под рукой, не желая открываться вернувшемуся жильцу. Жаль, в этот раз нельзя забраться в окно гостиной. Прошёл к крыльцу, задержал неуверенно палец над кнопкой звонка, но решился и позвонил. Несмотря на глубокую ночь, в прихожей тут же зажёгся свет, и дверь открыли.
– Мам?..
Мама всхлипнула, как-то облегчённо и надрывно одновременно, обняла блудного сына.
– Ма, ты почему не спишь?
– Тебя ждала, – мрачно донеслось из прихожей. Саша повернул голову, смерил Максима равнодушным взглядом. – Я сказал, что ты придёшь, правда, я не думал, что придёшь именно среди ночи. – Недовольная гримаса. – Чем-то интересным занимался?
– Мысли в порядок приводил, – процедил Саша. Он только сейчас заметил, что мама до сих пор одета, да и Максим в той же одежде, что и был, разве что куртку снял. И в кухне, не видной с улицы, горит свет. В доме терпко пахнет валерьянкой и кофе. Его ждали? – Нам надо поговорить.
– Да уж, – из кухни вышел отец, смерил сына странным колючим взглядом. – Нам очень надо поговорить.
– Сергей, может, утром…
– Голоден? – не обращая внимания на неуверенную просьбу жены и всё так же буравя Сашу страшными глазами, спросил отец.
– Нет.
– В гостиную.
Ничего не понимая, Саша разулся и прошёл за семьёй. Творилось что-то странное. Ну да, его не было очень долго и вообще он вёл себя как придурок, удрав из дома. За одно только это отец на полном праве мог разораться ещё на пороге, а Максим только зло шипит, но не продёргивает и не подкалывает. Одна мама стискивает его плечи тонкими дрожащими руками, как сделала бы в любом случае. Он хотел ей что-то сказать, но, едва они переступили порог гостиной, она отпустила его и отошла к старшему сыну, устало опустилась на диван. Макс замер возле неё, точно верный телохранитель. Отец сел в кресло, закинул ногу на ногу, сплёл над коленом пальцы.
– Что-то не так? – уточнил Саша. Нет, конечно, «не так» было всё! Но это было как-то уж чересчур. Попытался прощупать почву. – Хотите, чтобы я извинился?
Отец поджал губы.
– Это обязательно, – заверил он. – А больше ты ничего не хочешь нам сказать?
– Ммм… я больше так не буду?
Даже мама скривила губы в неверящей улыбке.
– Что здесь происходит? Не думаю, что вы все собрались только, чтобы встретить меня.
И тогда отец достал из кармана какой-то знакомый телефон-раскладушку, щёлкнул меню, вывел на экран и показал ему. Перед глазами потемнело. В абсолютной тишине он смотрел на самого себя, голого и грязного, прогибающегося под теми двумя уродами, чьи лица, как и имена, стёрлись из памяти вместе с этой жуткой историей.
Искажённые телефонными динамиками звуки поплыли в ушах, растворяясь в диком пульсе.
– Да не ломайся ты! Тоже мне, Принцесса… – знакомый смех, переливчатый даже в тот жуткий вечер, будто бы они в очередной раз решили удрать с уроков в ближайший лесок.
– Ребята, вы просто не знаете, как даму уговаривать, гы-гы-гы. – Славка. Он заглянул нечаянно, да так и остался в комнате, сыпля едкими комментариями и вертясь вокруг, подыскивая лучший ракурс для своего телефона. – Сейчас, где-то тут у меня ещё должна была заваляться чудо-трава…
Отец щёлкнул крышкой, прекращая эту пытку. Все пять бесконечных минут просмотра сидел, не шевелясь, давая сыну возможность вновь пережить тот ужас. Нет, показывая, что знает самую его постыдную тайну. На диване тихо плакала мать. Максим сжал её плечо. Отец пристально смотрел на Сашу.
Он ответно уставился на родителя, не зная, осел ли на пол или всё ещё стоит, отрезал себя от остального мира – всхлипов матери, хруста мобильника в отцовских руках, собственного бешеного стука в груди.
– Расскажешь, что это было? – сухо спросил мужчина в кресле. Собранный, деловитый, холодный… чужой. Незнакомец, презрительно кривящийся при виде извращенца.
– Ты же всё видел, – Саша не был уверен, что сказал это вслух, но его допросчик понял.
– То есть, ты не отрицаешь?
– А ты поверишь, что это не я?
Кривая презрительная ухмылка.
– И давно?
– Что – давно?
– Мой сын спит с мужиками?!
Недавно. Саша усмехнулся про себя. Но это не для посторонних ушей.
– Ты же видел видео. Это было изнасилование.
– Изнасилование – это когда насильно!
– Ну, так я и не сильно позволял.
– Но и не сопротивлялся!!! – отец вскочил с кресла. Куда делось его напускное спокойствие? Мать заплакала навзрыд. Максим попытался её увести, но она дёрнула плечами, предпочитая ещё больше нагнетать обстановку.
– Ну уж прости, что не захотел в реанимацию!
– Да лучше бы они тебя убили!
– Сергей!
Отец закусил удила.
– Я не так воспитывал своих сыновей, чтобы они становились извращенцами и раздвигали ноги перед другими мужиками!
– Да ты вообще не воспитывал, сплавил меня в ту психушку и доволен…
Отец размахнулся и ударил наотмашь. Оказывается, не так далеко друг от друга были – достал, да ещё так, что Саша постыдно упал к его ногам.
– Доволен? – страшным свистящим шёпотом пророкотал он. – Доволен?! Я отвозил сына, а назад вернулся гомик!
– Сыном я быть не перестал, – упрямо шевеля в кровь разбитыми губами, напомнил Саша под надрывные рыдания матери. Лучше бы она ушла. Ну зачем оно ей? Ведь всё равно не вмешается и не поможет, только ещё хуже своими слезами делает.
– Ты выродок!
– Ха-ха, жаль тебя огорчать, но я законнорожденный, – он не знал, почему продолжал спорить с отцом, наверно, врождённое чувство упрямства, когда хочется доказать, что он ни в чём не виноват, или хотя бы виноват не он один.
Ещё один удар по лицу, к металлическому привкусу во рту примешался острый солоноватый запах из разбитого носа. К губам потекла влажная вязкая дорожка.
– Значит так, – отец брезгливо обтёр друг о друга ладони, сбивая с них невидимую пыль… или, скорее, грязь от соприкосновения с отпрыском. – Собирай вещи.
– Из дома выгоняешь? – Саша злорадно глянул на воскового Максима. Интересно, когда он отдавал им видео – откуда только взял? – он именно этого добивался?
– Нет. Отправляю тебя в Новороссийск.
Полторы тысячи километров. Всё равно, что из дома выгнать…
– Зачем?
Судя по лицу отца, ему было бы куда проще, если бы Саша притворился слабоумным глухонемым и не задавал дурацких, с его точки зрения, вопросов.
– Лечиться. Тот климат тебе подходит, тем более город на побережье, тебе, как астматику, это только на пользу.
Саша насторожился. Слишком мягко стелет.
– Куда именно ты меня отправляешь?
– У меня есть знакомая, начальник психоневрологического диспансера, она обещала, что с тобой будут хорошо…
– ТЫ МЕНЯ В ПСИХУШКУ ЗАСУНУТЬ РЕШИЛ?!
Отец поморщился.
– Там и нервные расстройства лечат, никто не собирается одевать на тебя смирительную рубашку.
– Я здоров! И нервы у меня в порядке!!!
– Тебя всего трясёт, ты орёшь на отца, – подчёркнуто ровным спокойным голосом.
– Потому что отец считает меня психом!
– Ты спишь с мужиками…
– Меня изнасиловали!
– …и калечишь людей…
– Потому что меня ИЗНАСИЛОВАЛИ!
– Да ты собственному брату чуть череп не раскроил в нашем же доме!!! Он тоже тебя «изнасиловал»?!!
– Па, я говорил, что он тут не причём…
Удивительно, но голос Максима действительно был искренним, вряд ли он думал, что его милая шутка обернётся катастрофой. Саша посмотрел на брата, на губах заиграла незнакомая змеиная улыбка. Сказать или не сказать, что у старшего сына тоже мозги поплыли? Максим смотрел в ответ широко открытыми глазами. Он понял Сашины мысли… и согласно закрыл глаза. Больной! Вот уж кто точно больной на голову! Чёрт с ним, с Глебом, его Саша не воспринимал как брата – просто едва знакомый человек, неожиданно оказавшийся с той же кровью, но Макса он знал всю жизнь; Максим всегда был старшим братом, который защищал или обижал, но всё равно был тем, кто в детстве дулся, если Саша отказывался с ним играть. Как его любовь могла принять такие уродливые формы? Уж не по вине ли отца, воспитывавшего «настоящих мужчин»? Он вспомнил затравленный взгляд тёти Нади, сболтнувшей немножко про отца Глеба, и самого Глеба, тут же ощетинившегося колючками. Его отец бросил прямо в роддоме, не поленился – пришёл и обрадовал, нашёл другую… мать Саши с едва родившимся Максимом. Хор-рош… настоящий мужчина… Семья – рассадник психов.
– Он прав, па, тогда в доме это было случайно, и я не виноват. – Отец напоказ помассировал ноющие виски. Саша солнечно ему улыбнулся.
Была у него одна тайна, которую раскусила когда-то только его первая подруга. Саша был жестоким. Не напоказ, как Максим, но если его зажимали в угол, он защищался или защищал, не обращая внимания ни на кого – будь то влюблённая, но неудобная этой любовью подруга, больная мать или сердитый, как чёрт из пекла, отец.
– А вот у речки я ударил брата по голове специально. Помнишь несчастный случай на день рождения Макса?
В гостиной стало тихо-тихо, даже мать перестала рыдать, глотая слёзы в гробовом молчании.
– И Максим всё помнит, он это знал, просто прикинулся валенком, чтобы меня выгородить.
– Заткнись, идиот, – обескуражено пробормотал меловыми губами Максим.
– Мало этого, – продолжил топить себя Саша, – когда мы подрались в доме…
– Сашка!..
– Я был обдолбан. И ещё…
– Он врёт! Это я его тогда довёл!
Саша расхохотался, громко и напоказ безумно. Лишь бы у Максима не хватило ума рассказать, у кого именно он подвизался всё это время.
– И ещё он меня перед вами покрывает. Весь этот месяц я жил у своего парня!
Тишина стала вязкой и густой.
– Живо собирать вещи, – процедил отец, когда, наконец, смог говорить.
Саша опять сладко улыбнулся.
– Не-а.
– Живо, поганец…
Рука взлетела ещё раз. Саша даже не дёрнулся с места, только глаза сузил.
– Ну, что? Прибьёшь никчёмного сына? Ай-ай, а что люди вокруг скажут?
– Да ты смерти моей хочешь???!!! – взревел старший Микольский.
Его схватили за грудки и оторвали от пола. Саша сжался, едва дыша пережатым из-за врезавшегося в него ворота горлом. Мать больше не плакала и не звала мужа, она была в обмороке. Но на неё никто не обращал внимания. Максим рванул к обезумевшему родителю, попытался вырвать у него брата, но отец оттолкнул, а сам принялся ещё яростнее трясти хихикающего младшего сына. Сгрёб в охапку и поволок в его спальню. Шикнул на ринувшегося следом Максима, чтобы принёс воды матери, а сам выбил ногой дверь Сашиной комнаты, так, что она слетела с петель, и швырнул сына на пол как можно сильнее.
– Собирайся! Немедленно! – рявкнул он и сам зарылся в шкаф, выгребая прямо на пол Сашины вещи.
– Сбегу, – коротко и чётко сказал он. Отец замер, медленно обернулся.
– Что ты там прошипел, выродок?
– Я законнорождённый, пап. Хочешь ты того или нет, я твой сын.
– Нет у меня такого сына!
– О да, я в курсе, как легко и просто ты умеешь избавляться от родительских обязательств.
– ЧТО-О?!
Саша проворно отполз от отцовской ноги. Наверно, перестарался всё же.
– Надежда Таманина. Я знаю о ней.
– Ничего ты не знаешь!
– У неё есть сын от тебя.
– Да мало ли от кого она нагуляла своего байстрюка!
– Это ты его оставил байстрюком!!!
– Да как ты смеешь!
– А как смеешь ты?!
От оплеухи он всё-таки не увернулся. В глазах разом потемнело, зазвенело в ушах. Отец навалился сверху, на горле привычно и страшно сжались сухие жёсткие пальцы.
– Папа!!!
Не он. Кто-то другой прокричал. Сам Саша уже давно перестал звать отца «папой». Сокращённо ещё мог, но вот так просто и по-домашнему уже язык не поворачивался. Отца оторвали от него, кое-как оттащили. Максим, бледный, запыхавшийся, перепуганный.
Саша осторожно помассировал ноющую пережатую шею, не пытаясь подняться на дрожащие после короткой яростной схватки ноги. Глянул на брата. Удивительно, но он не чувствовал ни злости, ни злорадства. Максим оказал ему огромную услугу, именно так и можно разрубить этот узел, иначе никак не распутать.
– Доволен?
Максим загипнотизировано, не отрывая от брата больших выразительных глаз, покачал головой. Саша опять улыбнулся, хотя, в его состоянии, это больше напоминало оскал сумасшедшего.
– А зря, – повернулся к раскрасневшемуся от злости отцу. – Я поеду в психушку, только если ты признаешь Глеба Таманина сыном.
Именно так. Глеб ненавидит отца, но без его поддержки, с больной матерью он далеко не уйдёт, а в этом мире у него всё равно больше никого нет. Ну, и папочка заодно пускай помучается, расплатится за грехи юности.
Невнятное шипение.
Вкрадчиво:
– Я могу быть о-очень буйным, ты же помнишь?
Отец молчал долгую минуту, а потом вылетел из комнаты.
– Это расценивать как согласие? – крикнул вслед Саша. Ни веселья, ни сил в нём не осталось, он тяжело опустился на пол, с которого и так едва поднялся.
В коридоре грюкнуло, звякнуло, разбилась очередная напольная ваза. Саша удовлетворённо закрыл глаза и усмехнулся.
Победил.
Главное – не думать, какой ценой…
========== 24. Жизнь без тебя ==========
Так какая нелепица приоткрыла все двери нам?
Как же так получается – я и ты, врозь единые,
Мы с тобою вдруг встретились – Нет и Да, половинами.
Я не сделаю первый шаг, ты отступишь ещё на два.
Что же в этом мире не так? Что же нас вдруг свело с ума?
Не услышать мне слов любви, позабыть тебе голос мой;
Как же мы с тобой далеки… Как же близко стоим порой…
Убирайся прочь! Ты уже идёшь?
Нет, не плачу я – это плачет дождь.
Ты не нужен мне!.. Ну и где же ты?
И опять я жду. Истово. С надеждою…*/**
Самое страшное – когда просыпаешься и ещё не знаешь, что всё уже кончено.
Дурак, я почему-то надеялся, что теперь у нас всё будет хорошо, что ты простил и переступил через свою гордость. Или через своих тараканов – в твоей карамельной головке их всегда неисчислимое количество…
Нет, мне было не по себе, когда я проснулся без тебя, и всё же я думал…
Домой я прилетел, как на крыльях. Я ждал. Тебя? Наверное, чуда. Я дал тебе утро, чтобы объясниться с родителями, потом день… время до вечера. А ты всё не возвращался.
Впервые я радовался дню рождения, впервые я ждал гостя. Знаешь, как трудно расставаться с надеждой? Начался и закончился день, пришла и ушла мамина подруга, а я всё ещё надеялся.
Тяжелее всего знать, что ты больше не вернёшься, и продолжать сходить с ума, дёргаться от любого шума за дверью, срываться к окну и наблюдать часами за пустым двором. Тот Новый год тоже был ужасен: вместо подарка, я сказал матери, что её сын, скорее всего, гей.
– Я влюбился в парня.
Она посмотрела на меня сухими усталыми глазами, какие у неё бывали только после тех жутких пересечений с моим отцом.
– А он?
Конечно, она поняла, о ком я, но мы так и не произнесли твоего имени – не одному мне было больно от твоего бегства.
– Нет. Но я заставлял его со мной спать. В конце концов, он меня оставил.
Я знаю, твоя мать чистый ангел, если может ужиться с этим чудовищем, но вряд ли даже она способна на такую реакцию:
– Тогда я рада.
– Потому что он парень?
– Нет. Потому что любовь выворачивает наизнанку. Может, я и жестока к своему ребёнку, но я бы желала, чтобы ты никогда не влюбился. Посмотри на меня. Неужели ты хочешь стать таким же?..
Таким же жалким…Таким же сломанным. Опустошённым.
Думаю, будь я в другом состоянии, наш папаша бы в жизни не осмелился показаться мне на глаза. Но каким-то образом он влился в мою жизнь; однажды оказалось, что он признал меня своим сыном… и, знаешь, я согласился. Просто чтобы быть ближе к тебе. И даже то, что твоё имя больше не произносится в их доме, меня не смущает. Я часто бываю там. Мне нравится гостиная. Там старое окно с расшатанной рамой. Я не знаю почему, но моё воображение постоянно рисует на подоконнике юркую эльфийскую фигурку…
Я смиряюсь…
Это страшно…
Это неизбежно…
Труднее всего первую неделю, когда все мысли и ощущения направлены только на одно – ожидание возвращения. Невыносимо первый месяц – ходить, словно зомби среди живых и всматриваться в лица, вслушиваться в голоса. Страшно первый год – словно плач за покойником, когда знаешь, что больше не увидишь, и всё равно сердце предательски ёкает, если слышишь знакомое имя или видишь похожий силуэт в толпе… когда нечаянно вспоминаешь жест или привычку, или находишь принадлежащую умершему вещь. Словно ножом по сердцу.
…Я едва дождался весны, когда заработали фонтаны, и, как дурак, бродил по ним до вечера. Нет, тогда я тебя уже не искал, я давно понял, что мы можем увидеться только во сне. И всё же я бродил по воде…Возможно, я просто хотел быть ближе к тебе, где бы ты ни был.
Где бы ты ни был… Где же ты? Максим мне так и не ответил.
– Ни тебе, ни мне, – таков был его ответ. И я просто развернулся и ушёл. Зная тебя – это был только твой выбор. Ты эгоист, каких поискать, уж я знаю, что тебя невозможно перетянуть на свою сторону, если ты сам не захочешь. И ты сам удрал от меня. Ха! Удрал! Ушёл!!! Спокойно и размеренно! Это уже когда я научился жить заново, вспомнил нашу последнюю ночь. Подарок на день рожденья?! Это был единственный раз, когда я заснул первым, это был единственный раз, когда доводил меня ты, а не наоборот. Ты заранее всё спланировал… Иногда я думаю, может, ты вообще всё заранее спланировал, и этот кошмар – просто такая изощрённая месть.
Когда-то я по глупости показал, как слушать собственный пульс в кулаке. Ночной фокус, которому в детстве меня научила мама, чтобы не боялся кошмаров. Отдай сердце, которое ты по ошибке сжал в пальцах!.. Оно больше не болит и не рвётся, но без него холодно и пусто…
Я открываю глаза по утрам и живу тебе назло. Дышу, ем, хожу в школу, в университет, в больницу на практику… Это только в первый год страшно жить, когда проходит шесть – прошлое становится маревом на горизонте. Время летит быстро, и если и не лечит раны, то точно затягивает. Я научился улыбаться. И даже научился не чувствовать себя за это виноватым. И клеймо на плече тоже исчезает, остались только две тонких белых полоски. Однажды я не сдержался и расцарапал их, не желая отдавать времени единственное, что у меня от тебя осталось.
Я смотрю в зеркало и до ужаса не хочу меняться. Чтобы при случайной встрече ты меня обязательно узнал. Чтобы посмотрел небесными голубыми глазами и просто улыбнулся. Или твои глаза были серыми? И как ты улыбался?
Я не хочу тебя забывать…
Я не могу тебя вспомнить…
Иногда ты мне снишься. Я никогда не вижу твоего лица, ты идёшь от меня, не оборачиваясь, и сколько бы я не бежал следом, мне тебя не догнать. Раньше ты был совсем близко, но сон снится всё реже, а ты в нём всё дальше. Я боюсь, что однажды не смогу разглядеть даже твою спину. Пытаюсь вспомнить твоё лицо, но не вижу ничего, кроме хитрого прищура и ехидной улыбки. Ты точно мне не приснился?
…Это так странно – оборачиваться назад и вспоминать свою первую, ещё детскую, любовь. Тогда всё было максимальным – жизнь или смерть, дружба или вражда, любовь или ненависть. Я давно вырос, научился жить. Разве что по весне, если идёшь мимо, так и тянет лечь на газон и вдохнуть сладкий запах травы. Кажется, когда-то он мне нравился…
Сколько ещё я бы хотел тебе рассказать. О себе, о своей жизни. Хотя бы о Майе. После того, как по школе поползли слухи обо мне, она стала моим единственным другом. Странная, всё-таки. Я так и не понял, почему она осталась со мной, наверно, ей тоже не хватает тебя, хотя, как и в твоём доме, с нею мы никогда о тебе не говорим. Ты словно наша общая запечатанная тайна.
О, сколько бы я хотел тебе рассказать. Просто мстительно рассказать, как у меня всё хорошо. Я сотни раз придумывал и подбирал слова, которые бы вылил на тебя при встрече. Забывал и придумывал новые. А потом забывал и их или они мне казались слишком пресными.
Так вот, у меня всё хорошо, чтоб ты знал. Я не скучаю и уже давно не терроризирую Максима вопросами о тебе, потому что мне действительно всё равно.
Но как же хочется всё это тебе рассказать. Злорадно кинуть в лицо, развернуться и уйти. Но я могу только подбирать слова и складывать их в злые фразы.
Я тебя люблю…
Я тебя ненавижу…
И ещё сильнее люблю…
Но остались только пустые фонтаны с солнечной радугой. И сколько бы я не тянул к ней руки, она от меня ускользает…
Страшнее всего обрывать все связи разом, точно серпом срезаешь. Ночью я ещё лежал в твоих объятиях, а днём трясусь в поезде до Москвы, чтобы улететь и не вернуться. Какая всё-таки жизнь странная штука, она обязательно сделает круг, чтобы завершить какой-то отрезок. Я встретил тебя в той затхлой, провонявшейся мышами, подсобке. И там же тебя оставил…
Сжимаю кулак, чтобы почувствовать щекочущий кожу пульс. Пускай это и глупо, но мне хочется верить, что это бьётся твоё сердце, а не моё собственное.
Поначалу я почти всегда ходил со сжимаемой в кулак рукой, до крови впивался ногтями в ладонь. Мне позволили эту маленькую причуду – я был очень послушным, чтобы мне её позволили. Поначалу я брыкался, думал, что сломаю все запреты, но меня только сильнее накачивали лекарствами. Или не лекарствами. Знаешь, как страшно, когда тебя пеленают в смирительную рубашку и на всю ночь привязывают к кровати?
Вообще-то, здесь не так уж и плохо, а если прижаться лицом к зарешеченным окнам, то решёток и не видно, словно вокруг нет стен и запоров. Я люблю смотреть в окно – из него видна площадь с фонтаном. Иногда я представляю, как мы бродим по нему, хохоча и дурачась. Глупо, конечно, ты в жизни туда не зайдёшь, будешь наблюдать со стороны. Мне нравится так думать – будто бы однажды я всё же тебя увижу. Ты просто улыбнёшься. Или нахмуришься. Или назовёшь меня Эльфёнком.
Не хочу думать, что ты развернёшься и уйдёшь. Не хочу вспоминать, что вообще никогда тебя не увижу. Хочу знать, что ты делаешь сейчас…
У нас весна… В палате душно и сухо. Нам разрешили выходить в парк, но меня вернули обратно – думали, я хочу сбежать. А я всего лишь хотел увидеть тот фонтан вблизи.
Лето пришло… Трава под окном пожухла и выгорела. Ты когда-то говорил, что тебе нравится травяной запах, я честно пытался его разобрать, но медсестра решила, что у меня приступ и увела на процедуры. Я послушный, я пошёл сам. Если я не буду слушаться, мне не разрешат сжимать в кулак руку, и тогда я окончательно сойду с ума.
Люблю осень… Когда пройдёт дождь, из сада веет сыростью и прелой листвой, тогда мне кажется, что ты где-то рядом, только-только вышел из моей комнаты. Иногда я выбегаю в коридор и действительно ищу тебя, с диким весельем понимая, что сейчас стал полноправным жителем этого весёлого заведения, что быть тебя здесь не может… и всё же я позволяю себе эту безумную глупость. Просто потому что боюсь разучиться мечтать и помнить.
Здесь ужасные зимы… Снега почти нет, а если выпадает, то нам всё равно не разрешают скатывать его в снежки. Я разбил окно и сквозь раму собрал немножко прилипшего к подоконнику снега. Порезанную руку мне зашивал практикант, я смотрел на него и представлял твоё хмурое сосредоточенное лицо; я помню, ты хотел стать врачом.
Год прошёл. Уже целый год. А я до сих пор помню твой тихий голос, твои губы, вечно полуоткрытые в удивлённом восторге, твою дурацкую привычку лизаться, твои тёплые руки. Если бы мне снились сны, ты наверняка был бы в каждом из них, но из меня их вытравили таблетками и уколами. Иногда мне удаётся обмануть врачей и не выпить лекарств на ночь, тогда мне снятся кошмары. И каждый раз, просыпаясь, в первые блаженные мгновения я верю, что просыпаюсь в твоих объятиях, которые лечили лучше любой химии.
Я хочу… Как же я хочу отсюда выйти… плевать на уговор с отцом! Хочу к тебе! Прижаться, как раньше, почувствовать вживую твой запах.
…Опять сжимаю ладонь. Старые шрамы уже не ноют даже на погоду – просто старая, не выведенная до конца привычка. Помню, когда мне только наложили швы, я не мог сжать кулак. Та неделя была как в аду, я слонялся по коридорам, часами сидел у стены или молча наблюдал за чёртовым фонтаном на площади, заснеженным и выключенным. А потом… а потом эта дурацкая зависимость понемногу отпустила. Время… врут, что оно лечит – время учит. Я научился жить. Без стука твоего сердца. Без тебя.
