Текст книги "Хронология (СИ)"

Автор книги: Heart of Glass

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

–Ух ты! Ставрида с предсказаниями. Читайте, что там! – Алекс нетерпеливо ёрзает, глядя, как я кончиками пальцев с лёгкой брезгливостью расклеиваю бумажку. На ней стоит синий заводской штампик «18 ноября», написано «Источник фосфора!! Не ешьте в сыром виде», и ещё еле заметно приписано сзади химическим карандашом: «Долгани помаду – вечером свиданка с грузчиком с третьего цеха! Чмоки».

–Клёво, – неизвестно чему радуется Баркли, со всех сторон рассматривая, обнюхивая и едва ли не облизывая бумажку. – Сколько восхитительно бесполезной информации! Обожаю читать всякие надписи на этикетках и ингредиентный состав. Мне кажется, где-то в них скрыта Истина…

Пока мы пытались заглянуть в будущее сквозь рыбный листик, Белоснежка успела заблудиться в лесу и нарушить несколько статей жилищного и уголовного кодексов.

–Во блин, простая такая, – восхищался Баркли, наблюдая, как Белоснежка входит в гномий домик. – Здрасьте, мы ваши родственники из Тмутаракани, от поезда отстали, нельзя ли тут у вас пожить пару лет вместе с лыжами, велосипедом, беременной дочей, её женихом, который недавно откинулся с зоны, и ему тоже жить негде, и с поросёночком в мешке? Мы его на колбасу кровяную растим…

Тут юная принцесса зажгла свечку, осматриваясь, и хирург, взбрыкнув от избытка чувств ногами, победительно заорал:

–Ага!! Это вы говорите, что у меня грязно и бардак?! Скажите спасибо, что я доктор наук, а не семь гномиков!!

–Спасибо, Баркли, – смиренно вздыхаю я, стряхивая с брюк клёцконосого заварку, которой тот на радостях облился, своим платком. – У вас, кстати, есть, что покурить, кроме палочек Коха, всходов молодой утрики каннабис и предписания Хаддлстоуна о том, что вас нельзя пускать к нему в корпус без предварительной стерилизации?

–Есть! Фрикадельки, – Баркли послюнявленным пальцем потёр пятно от заварки на штанах в нелепой надежде его замаскировать. – Эх, надо бы постирать брюки-то… третий год в них хожу, на ночь к стенке прислоняю…

-Фу, Баркли, – я брезгливо бросаю платок в мусорную корзинку, доверху набитую пустыми консервными банками. – Иногда мне хочется прийти сюда в ОЗК и с тележкой хлора… и с бидоном карболки… и с такой штукой, которой фыркают на картофельные поля… Не хватало ещё, чтобы тут ко мне приползали помурлыкать и потереться об ноги забытые вами в двухтысячном на батарее котлетки или пельмешки…

–Между прочим, Белоснежка не ноет, а моет гномий домик, – непрозрачно намекнул Алекс.

–Вы правда этого хотите? – смотрю я на него очень, очень внимательно, и Баркли, напугавшись, моментально сдаёт позиции и идёт на попятный:

–Не-не, это я так, к слову… В своей лаборатории порядок я способен навести и своими силами, без экспансии миротворческих войск… Нет, правда, надо будет к Новому году прибраться… а то я уже забыл, какого цвета у меня тут линолеум.

–Баркли, в этом флигеле во всех лабораториях полы были кафельные, так что то, что вы наивно считаете линолеумом, явно имеет органическое происхождение, – я рассматриваю свой начищенный сапожок, вытянув ногу. – Будете поливать пол тёплой водичкой, так вообще газончик получится. С деревцами. И грядочка шампиньонов над пакетом с вашими старыми носками. Окада оценит, он любит сам всякие фрукты, овощи и корневища выращивать в домашних условиях…

–Ну хватит уже, я проникся, – Баркли угощает меня сигаретами, и мы закуриваем, щурясь сквозь дым на интерьеры и прикидывая, с чего бы начать генеральную уборку. Честно говоря, от возможностей просто глаза разъезжаются.

–Да ну, не директорское это дело, с тряпкой лазить, – спустя минут пять осмотра неожиданно заявляет Алекс. – А я всё-таки директор – инфекционки и реанимации, а про вас я вообще молчу, ваши руки должны держать оружие, а не всяких швабр… – подумал ещё и неожиданно выдал:

–Бабу бы!

–Что-о?.. – я едва не глотаю свою сигарету.

–Бабу бы сюда, – дублирует Баркли, тыча пахитоской в экран с бодренько драящей посуду Белоснежкой. – Работящую и весёлую, ну как эта, блин, как её… Сыроежка. Не из наших дамочек в папильотках, а из рабоче-крестьянского народа. Ну или принцессу, но чтобы с тяжёлым детством, а не такую, которая горох из супа вылавливает, потому что он ей мешает нормально спать…

–Баркли, это всё сказочки, – соболезнующе просвещаю я. – Как найти то, чего нет в природе? Симпатичную и работящую девушку без повышенных запросов?..

Фестиваль доверия. Молоко и мёд. Бы.

–М-м-м… – Алекс неожиданно блеснул стёклышками пенсне, расплывшись в улыбке – так расплывается оброненное ребёнком эскимо на летнем солнцепёке. – У нашего одноглазого орла пустыни генерала Рейнборна находится сейчас на разбирательстве по косточкам та мадемуазель, что мы ищем… Помните дело Ажана Салурри? Как не помните?! Хорошо, подползём с другой стороны, хотя, чувствую, меня за эти подползания в результате повесят. За я… язык!!! Не верю, что вы настолько жестоки, чтобы сделать то, о чём сейчас подумали. И не надо делать невинное лицо, господин директор Антинеля. Я говорю о некоей косоглазой особе, неблагоразумно взятой в штат по рекомендации одного из ребят капо Салузара, и им же, собственно, и найденной невесть где…

Я вперяю взгляд в потолок с независимым видом, закрываясь рукой с тлеющей сигаретой.

–Я доверяю сакилчам – за исключением Того-Кого-Нельзя-Называть, не к ночи будь помянут – и они меня никогда не подводили… Если Ажан привёз сюда Аннет Лоу, толком не зная о ней ничего, значит, поверил своей интуиции, она очень сильна у западных сакилчей…

–Ну да, сплошной фестиваль доверия, – пофыркивает клёцконосый, словно морж, и окутывается клубами сигаретного дыма. – Жаль, что гремучая змея, гроза песчаных каньонов, симпатяшка Рейнборн не проникается доктринами дяди Ганди, хоть ты тресни. Он когда узнал, что ла Пьерр спокойно зачислил в штат эту потеряшку с обочин городских, ядом дырку в столешнице насквозь прожёг. А уж после того, как при обыске у Аннет нашли ту замечательную чашечку, из которой кое-кто, не будем показывать пальцами, пил горячее молоко с мёдом и цианидом, и не умер только потому, что его вообще довольно-таки сложно убить, по определённым причинам…

–Вот-вот. Ничего ужасного не произошло. Именно поэтому никаких приказов о заключении госпожи Лоу в тюремный корпус не было. Не смотрите на меня так. Простая просьба разобраться в ситуации и добраться до истины: почему она это сделала…

–А Салурри меж тем косяки дверные гложет втихомолку, – продолжал подливать масла в огонь Баркли. – Хотя вначале, терзаемый чувством долга перед руководством Антинеля и какими-то личными соображениями, требовал гуманно усыпить свою подружку хлороформом и без лишнего пафоса сжечь в крематории… наверное, Ажан не любит горячее молоко с мёдом и цианидом… в отличие от некоторых.

–Нет, что вы хотите именно от меня, Алекс? Если бы не ваш наскок в геранях, эта Белоснежка и разговоры про вопиющую необходимость навести тут порядок, пока не разразилась экологическая катастрофа, вы даже не вспомнили об этой истории с моей… с Аннет Лоу.

-Откуда вам знать. Бы – загадочная штука. И ведь вспомнил же, да и бумажка с предсказанием про свидание нам неспроста выпала, – с детским упрямством заявил Алекс, скрещивая руки на груди. – У нас есть шикарная возможность самим написать чью-то историю, а не выслушивать её постфактум и вздыхать над сломанными судьбами! И побоку уборку, я не шкура. Мы должны спасти принцессу!

–Не давите на меня, ясно? – я тыкаю сигаретой в авантажный Барклин розовый галстук с обезьянкой в каске. – Это вы старая сводня и любой дырке затычка… прекратите ваш глупый смех, это просто неприлично, как вы воспринимаете директивы вышестоящего руководства, Лаврентия Палыча на вас нету. А на меня крылья крёстной феи просьба не напяливать, они плохо сочетаются с кобурой на поясе!

–Норд, но согласитесь, это же куда интереснее мигрени под секвестрование бюджета или продирания сквозь дебри научных, я не побоюсь этого слова, мыслей наших шизанутых химиков?.. У них там есть эта помесь Безумного Шляпника и Мэрилин Монро, как его, Бонита, он такой же набекрень, вот пусть сам их отчёты проверяет и переписывает нормальным человеческим языком, – умильно заворковал Баркли, глядя на меня, как голодный голубь на бабку с семечками. – Разве я, ваш преданный клёцконосый оруженосец, давал своему милорду плохие советы, а? Во мне говорит мудрость помоек и великий житейский опыт – Норд, то, что мы сделаем, это так… так неправильно! И очень наоборот.

–Ф-ф, брр, – я стряхиваю с себя цепкую лапку хирурга и встаю, швыряя окурок в банку из-под шпротов. – Сказки лживы и противоестественны, Алекс. Ничего хорошего из нашего вмешательства не выйдет. Забудьте.

Я ухожу, несколько раздражённо клацнув дверью и оставив Белоснежку лежать в гробу, а Баркли – вздыхать в свой галстук. Но ведь всё этом не закончится, это очевидно настолько же, насколько невероятно… Ох уж мне эти сказки и сказочники.

Комментарий к Лоскут № 14

*предупреждение для Аи-Плутишки: если вы это видите, то не обращайте внимания на наличие здесь и сейчас А. Лоу. У меня не везде нормально с хронологическими связями ~

========== Лоскут № 15 ==========

Loba

«Очень прекрасно на самом деле – затеряться в снегопаде. Сейчас пришло время линять из серо-бурого ноября – во всех смыслах. Яростно вычёсывать старый подшёрсток из снежной белизны пушистой шубки. И, прижав уши, уноситься прочь в вихрях свободы, радости жить и спелого, пряного ветра. Скакать в сугробах, словно щенок, восторженно взвизгивая. Ловить горячими, растрескавшимися губами снежинки – и другие губы, кожу, волосы… Чуть прихватывать зубами – моё! Не выпущу! Не сопротивляйся! – и тут же нежно лизать…

Пусть лес торчит в небо, как ему вздумается. Пусть кто-то где-то одурело рассматривает оборванные поводки, оставившие на ладонях полоски сорванной кожи – ему не понять, что это такое, зов первого снега. Зов дикой крови, жажда носиться, а не ходить, кричать, а не говорить, любить, а не притворяться. Скоро-скоро…

Кому-то мой норов – отрава, а прикосновение – кипяток. Но там, в снегу, мы – два игривых щенка, одуревшие от вседозволенности – будем счастливы… лишь тем, что живём».

Листочек в клеточку вначале висел, размокая под снегопадом, на ветке рябины у тюремного корпуса, а теперь лежит под стеклом на моём столе. Чернильные строчки расплылись, и я вожу по ним кончиками пальцев, и меня бьёт дрожь. Да, это отрава, волчья ягода – так и манит сорвать и с беззаботностью смертника раздавать на языке спелую мякоть, чтобы больше никогда не вернуться из омутов безумия.

Этот мальчишка-сакилч, юный нахал с повадками и грацией кота-беспризорника, держащего в страхе весь квартал, тоже попался – сорвал ягодку… Теперь, обдираясь о грани собственного безумия, он ночами рвёт зубами подушку, а днём молчаливо подчиняется приказам своего капо с усталым бесстрашием потерявшего смысл жизни человека.

-А теперь ответьте мне, глядя в глаза: на счастье дана людям любовь или на горе?.. Отвечайте же, Аннет, что вы молчите…

Она смотрит на меня из-за решётки, вцепившись в железные прутья тонкими пальчиками с яркими, неуместно праздничными серебристыми ногтями. Косые глаза влажно поблёскивают из-под ресниц, губы приоткрыты то ли в насмешливом оскале, то ли в непонятном желании.

–Чего вы боитесь? – шепчет это дикое существо, прижимаясь боком к решётке, чуть потираясь об неё всем телом, и от этого шёпота мороз дерёт по коже. – Какого ответа не хотели бы слышать никогда в жизни?.. Да или нет? Вы влюблены в собственную погибель, господин директор Антинеля. Вы будете улыбаться, идя на эшафот и становясь на колени перед плахой. Точно так же, как тем утром, когда вы пили горячее молоко с мёдом и вкусом миндаля… Я теперь буду носить ту вашу улыбку на орденской ленточке, прямиком над беспризорным сердцем. А может быть, в бархатном футляре, словно стилет или старинную опасную бритву. Потому что любовь дана людям – просто дана людям – а уж они сами распоряжаются ею, на горе или на счастье.

–Я осознаю, что меня осталось немного – тьма и ламповое стекло, и сквозняки из форточек, под которыми я постоянно курю, и обрывки статуса, ничего для меня не значащие. Именно поэтому…

Я тоже берусь за решётку, словно это меня заперли.

–Больше никакой другой причины. Мы похожи с вами, Аннет. Мы оба пришли из ниоткуда, и имена наши – ложь. Нас ничего бы не связало, но… после той ночи мы зависли вдвоём на одних качелях-лодочках, на верхней точке взмаха маятника. Вы в небесах, а я у мёрзлой земли. Я-то спрыгну, а вот вы продолжите вечно пребывать там, куда попадают только птицы, ангелы и тополиный пух… Если, конечно, в лодочку не вспрыгнет некто Ажан Салурри и не толкнёт их, чтобы закачались…

-О, Норд, – она просовывает руку через прутья, и я делаю шаг назад, вжавшись всей спиной в холодный серый кирпич стены, чтобы она не дотянулась. Лампа в старом жестяном абажуре с лёгким скрипом покачивается над нами, у ног плавает зыбкое пятно света. Кроме нас, в блоке никого.

–Я знаю, вы отдадите мне мою нечаянную жертву, что не верила в то, что куклы тоже могут убивать… Отдадите мне право первого снегопада. Всё так забавно и печально, Норд… простите за ту попытку разбить ваш фарфор. Я просто испугалась. И уж больно противна была мысль, что кто-то после меня… Ну, вы понимаете. Поэтому вы и пришли сюда, именно поэтому. Больше никакой другой причины.

Она встаёт на цыпочки и закусывает нижнюю губу, стараясь дотянуться. Тонкие пальчики царапают воздух в сантиметре от моей щеки, в густых волосах подрагивают два бархатных банта, похожих на волчьи ушки. Ан-нет. Я отворачиваюсь, чтобы она не достала. Ан-нет. Какое-то безумие: вести глубокой ночью в тюремном коридоре разговоры о любви с ребёнком подворотен, трогательно угощавшим тебя самой собой и горячим молоком с мёдом и цианистым калием.

–Вьюн и волчья ягода… – говорю я всё так же в сторону. Она стихает, убирает руку и чуть закусывает железный прут решётки сахарными зубками. Грызёт, вызывающе кося одним глазом; на чулках стрелки, туфлей нет, короткое платье задралось почти на бёдра. Я продолжаю:

–Кому-то твой норов отрава, кому-то – желанное противоядие… Скажи, каким ветром тебя, колючку репейника, семя череды, цветок белладонны, занесло в мой ухоженный сад?.. И зачем?..

-Было холодно. Я мёрзла, сентябрь выл и швырялся листьями, – прошептала Аннет, облизывая губы. – Лето сдохло и плавало в полной воды придорожной канаве нежным беззащитным брюшком вверх, а я рыдала и рыдала над ним, одна среди многих… Потом ушла – искать. Тропинки, дороги, перекрёстки, множество разных следов, путаница, неразбериха, машины несутся. Оттуда таращится падаль, а я не хочу падали, я хочу кр-рови, я замерзаю без кр-рови… И тут он – такой настоящий и вкусный среди этого картонного мира подделок, ох вкусный, так бы и пооткусывала ему уши! Ажан Салурри. Смотрит и думает: конфетный фантик, миниатюрная меховая штучка в стразиках, с шёлковым глупым сердечком, строит из себя умняшку, и её хватит лишь на одну ночь. Одноразовая любовь, как растворимый кофе – суррогат. Ненавижу растворимый кофе, вы тоже, я знаю об этом. Я прицепилась к нему брелочком с камушками. Зачем торопить? Есть те, кого можно только навылет, как вас. А этот нёс всякий брееееед, смотрел сверху вниз и всё норовил высадить за следующим поворотом, а потом ещё за следующим, а потом возле того кафе. Мы вышли пить кофе, он хотел пить меня, а я – родниковой воды, чтобы скулы заломило от холода. Потому что между нами был дым, дым его нелепых слов, от которых першило в горле. Я ведь чихаю от дыма и на чужие желания тоже. Нам принесли нефть в пластмассе и дохлую псину в булке с луком, я не раскрывала рта, а этот рычал и пинал кафешную мебель. Потом я стала уходить, а он – ловить и запирать; мы подрались. Красная футболка в лапшу, и на моих ушах лапша, и губы насквозь прокушены. А он тяжёлый и вкусно пахнет шоколадками – такими настоящими, дорогущими элитными шоколадками с коньяком, от которых сердце начинает бешено колотиться, и хочется смеяться и плакать почему-то одновременно.

Я засела в нём, как крючок – не выдернуть без куска себя; Ажан делал вид, что ему безразлично и он может делать что угодно.

Мы приехали в Антинель, неделимые. У него тут была некая Ирэн – он забыл её, как забывают детский велосипед после приобретения «Мазератти». Я спрашивала глазами: «Любишь?» – он хохотал и всё отрицал. И таскал меня в охапке, и нюхал мои волосы, и кормил гречневой кашей с ложечки, и учил играть на гитаре, а я в ответ учила его играть на себе…

Мне перестало быть холодно. Днём я забавно маскировалась под одну из всех, а ночами мы искали каштаны в палой листве, лазили на крышу болтать со звёздами, рисовали друг другу на коже эту осень, варили кофе в старой турке без ручки и р-рычали из тёмных углов на тех, кто посягал на нашу территорию и нашу тайну. Он наполнил меня доверху, Ажан Салурри.

Аннет вздохнула и села прямо на пол, привалившись плечом к стене. На запястье у неё позванивали тонкие серебряные браслеты, и мне представилось, как она сидит верхом на своём снежном Барсе, отрешённая и молчаливая в лунном свете из окна. Всё происходит в полной тишине… лишь позванивают браслеты на хрупких руках. Гибкое, как ивовый хлыст, смуглое юное тело, капли далёкой луны в диких косых глазах… Её не приручить, даже если она разрешит войти в свою свободу. Её не заполучить, даже овладев.

-Но он думал, что волка можно сделать домашним зверьком, не так ли?.. – я смотрю на чуть подрагивающие банты из-за границы круга света, всё ещё не приближаясь.

–Так подумал, да… – она задирает голову, ловя мой взгляд. – А я не понимаю запретов. Такая бессмыслица… тогда он испугался и сбежал в свою старую, уютную, заплесневелую неволю, к этой своей Ирэн. А мне стало вдруг всё равно, с кем и как. И я выбрала новую жертву – вас, Норд. И с головой нырнула в огонь, который полыхает внутри фарфоровой статуэтки, такой сахарно-белой и с виду совершенно неживой. Потому, что вновь стала замерзать среди нравоучений и без горячего горького шоколада с коньяком по имени Ажан. Сердце моё затихало, усыпленное шёпотами дождей и его слов, ненужных – раньше мы обходились поцелуями и ласками. Я хотела согреться – и едва не обожглась. Вы огонь, Норд, только теперь огонь мёртвый, электрический… я испугалась сгореть в прах и пепел. Так, как до этого испугался меня мой Ажан… Простите меня. Дикие звери боятся огня, даже ледяного, да… Но я знаю точно…

–Да. Есть та, что не боится, – я всё-таки подхожу, доставая из кобуры на поясе свою «Беретту». Взвожу курок, смотрю Аннет в глаза.

–Это было ошибкой – держать тебя здесь. Не было такого приказа, я ведь знаю, как тяжело жить взаперти, это мои генералы перепугались… Но ошибка стала способом выяснить Истину. Ты знаешь, что Ажан Салурри, узнав о чашке горячего молока с цианидом, вначале требовал у нас твоей смерти?.. Он хотел избавиться от Аннет Лоу, от маленькой волчицы, которую не удержать на привязи. А теперь Салурри сам воет волком без твоих губ, ласк, без твоего раскалённого яда. И поправь меня, если я ошибаюсь – крючок любви крепко сидит и в тебе самой?..

–А… нет, – она опять приоткрывает губы. Улыбается.

–Счастливого первого снегопада… я… отпускаю тебя.

Негромкий хлопок выстрела. Стук каблуков, скрип двери. И тишина пустого тюремного коридора.

-Да. Я не верю в сказки. Мир ужасен – это знание записано металлом по моей коже. Но так уж получилось, что в мире есть вещи, предметы и существа, которые хочется взять в ладони, спрятать туда, за рёбра, за белую кожу и чёрный шёлк, уберечь… спасти… И закрывать руками, пока хватает сил. Их закрывать, не себя. И бесстрашно смотреть на летописца-судьбу… Я не знаю, какой дальше будет ваша история. Я не обещаю, что вы будете жить долго и счастливо и умрёте в один день. Хотя бы потому, что у меня не осталось патронов… – я засовываю горячий ствол в кобуру и потягиваюсь.

–Уже сегодня утром Ажана Салурри объявят вне закона за убийство нескольких охранников и помощь в побеге подследственной Аннет Лоу… Нет, а вы действительно думаете, что генерал Рейнборн отдал бы мне ключи от камеры Аннет после того, как она меня угостила молоком с ядом?.. Вся эта авантюра была противозаконна и безумна с самого начала. Вытаскивать из тюрьмы свою собственную убийцу, рискуя при этом постом руководителя… красота, аж мороз по коже.

Она неубедительно краснеет и смотрит на носки моих, а теперь своих сапожек – она болтается в них и шагает смешно, как ярмарочный Петрушка, такая же бесшабашно-счастливая и слегка всклокоченная. Хорошо, что у меня несколько пар обуви, не то пришлось бы девочке бежать по снегу в одних чулках… А Ажан, и впрямь довольно-таки шоколадный, глядит сурово и куда-то мимо, предчувствуя долгую дорогу – и лишь на мгновение тает, когда Аннет касается его бедром, локтём или кончиками пальцев. В такие минуты кажется, что он вот-вот начнёт негромко мурлыкать.

–Что теперь нужно сказать, детишки?.. – откровенно глумлюсь я, вставая на створку Западных ворот и отталкиваясь ногой. Створка едет полукругом, оставляя на снегу след, похожий на улыбку. Это спереди у нас охраняют, как в концлагере, а на задворках территории сбегай не хочу, если ты, конечно, генеральный директор и знаешь код от цифрового замка на бронированных воротах.

–Спасибо!! – хохочет она, подлетает, жарко целует в губы – и уносится в пургу в распахнутой серой шубке. А за ней следом, обалдело-счастливый, идёт её снежный Барс, так глупо и трогательно полюбивший Волчицу.

Сплетни. Химики. Лексикон.

Мне нравятся лестницы – по нескольким причинам. И одна из них та, что на лестницах просто замечательно сплетничать, вытащив туда клёцконосого хирурга или конопатого химика, да хотя бы и архитектора Длинного, делиться свежими новостями и слегка стыдливо дымить в форточку. Ещё на лестницах попадаются забавные таблички – плоды мыслительной деятельности местных комендантов или обслуживающего персонала. Сейчас аккурат возле нас с Полем Бонитой висит атавистически написанная через трафарет грозная мантра «Подбери мудак окурок урна ниже этажом» с не менее грозной, хотя и не вполне удавшейся попыткой подделать мою подпись.

Ужасно хочется дописать снизу что-нибудь философское, вроде «Всё, что сейчас нам, в общем, похуй, потомки назовут эпохой», но я стесняюсь Бониту. Всё-таки из СИИЕС человек приехал, а там, говорят, в контингенте всего один процент людей с нестандартной логикой. И то за счёт руководящего теперь заведением Сао Седара, который туда вероломно умудрился уйти живым. До сих пор пребываю в недоумении, как именно это ему удалось…

–Я слышал слух, – изрекает меж тем Поль, приводя меня в искренний восторг, – что вы сегодня вечером едете на фармфабрику общаться со скалозубым дядечкой из «Никомеда». Это правда?

–Общаться с ним будет Моллар, это он из нас двоих пряник… – я откидываю с правого глаза длинную чёлку растопыренными пальцами с сигаретой. – Вы тоже хотите ехать?

–Ещё бы, такой лакомый кусок… Может, подкопаемся под них тихой сапой, там патентов с полсотни, и все сладкие как на подбор. Я этому козаностре скажу, может, найдёт способ к ним на внутренние сервера потихонечку внедриться. Ну, профессор О’Филлон, в смысле. Он довольно смышлёный для физика… – Поль в задумчивости жуёт свою сигарету, интенсивно пахнущую ирисками. – Но вообще так полезно будет прокатиться, да…

–Так езжайте. Хоть со мной, хоть с Шарлем, хоть сами по себе. У нас ещё Диана Монти едет и орлы Рейнборна. Не знаю, до какой степени разыгралась паранойя генерала, но никак не меньше двух машин сопровождения… Только это надолго, дня на два. Ваши химики тут не устроят к моему возвращению дымящуюся воронку на месте седьмого корпуса без вашего присмотра?

–Та нее, они у меня смирные, – широко улыбается Поль.

И ведь знаю, что врёт – но выражение конопатой физиономии такое трогательно-невинное, что все подозрения и резоны застревают в горле. Смирные, как же! А кто делегации хирургов из Марчеллы, приехавшей на обмен опытом, новый нетестированный галлюциноген скормил? Кто смешал «Доместос» с негашёной известью и подсунул оную смесь строителям со словами «Это новая грунтовка, быстросохнущая»? И кто, в конце концов, вывел по какой-то идиотской случайности одну из веток противораковой фармации, изготовляя инновационную плавильную смесь для сырков «Дружба»?.. А за соль, между прочим, едва неустойку не выкатили – хорошо, Моллар где-то взял требуемое количество! Ну и что, что это была соль для посыпания льда на тротуарах. Если их технолог не заметил разницы, это ведь уже не наши проблемы, верно?..

–А, ну так вот, – отрываясь от мыслей, говорю я Боните. – Выезжаем сегодня в ночь, где-то так в одиннадцать вечера. До десяти определитесь и звоните Диане, она занимается бронью гостиницы и нашим размещением. Договорено?

–Ага, спасибочки. А то у меня уже пергидрид полный от этих лосей осиновых, на стенку лажу цельные сутки напролёт, – Поль блеснул широкой улыбкой и постучал ногтями по бледно-голубой кафельной облицовке стены. – Пойдёмте ко мне, я вам наши новые хиты покажу – жидкий каучук и мыло для нефти.

–Нет, Поль, не сегодня. У меня мало времени – сигареты две всего, и чашечка чая где-то между нулевиками и нейрохирургами, – я чуть качаю головой. Сегодняшняя порция сплетнелапши уже подошла к концу, как ни прискорбно это признавать, и я ухожу с лестницы, мстительно воткнув свой окурок точно в подделанную подпись – так, что он прилип к грязной бумажке. Самоделкины ушастые. Нагло пользуются тем, что обозначающее меня словосочетание, даже просто написанное на бумаге, неизбежно ввергает среднестатистического Антинельца в душевный трепет… Хорошо хоть, не додумались пока вешать мою подпись на электрощитовых вместо традиционного черепа с костями, некрофилы-креативщики, дрель им в зубы. Нет, всё-таки общение с Пэ Бонитой как-то очень странно влияет на мой лексикон и умонастроения в целом, это факт. Надо поменьше с ним контактировать. С меня и клёцконосой радости с его басенками наизнанку вот так хватает.

Я фыркаю, заворачиваюсь в палантин и спускаюсь ниже первого этажа по огрызку лестницы, никуда не ведущему. За окном с частыми переплётами, несколькими метрами выше меня, льёт с лохматых небес на жидкую землю ноябрьское отчаяние. Обезлистевшие деревья жалко ёжатся на ледяном ветру. Наружу совсем не хочется – моё путешествие сюда, сильным бейдевиндом меж грязных луж, ещё слишком живо в памяти. Я стою в тенях высоких лестничных пролётов, хмурясь и недовольно кривя рот, и тщетно пытаюсь распушить ещё не просохший мех на оторочке своего палантина. За белыми дверочками, выглядящими так, словно их открывают исключительно без помощи рук, горит ядовитый жёлто-белый свет и временами пробегают дикие Бонитины химики.

Горько и настырно пахнет куревом.

Лестницы. Пропажи. Розетка.

А ведь есть ещё лестницы, которые не кончаются тупиками на первом этаже, – вспоминаю я зыбко, глядя, как очередная порция хляби небесной крупными каплями катится вниз по стёклам, немо подсказывая мне направление. Белые дверочки распахиваются с ноги; мимо меня, рассыпая за собой искры с сигареты, словно метеорит, пролетает чьё-то тело в условно белом, затасканном халате, и уже откуда-то сверху трубно орёт «Добрый день, господин директор Антинеля!».

Видно, кто-то ему рассказал, что работники в нашем славном НИИ бывают только двух видов – шустрые и мёртвые. Может быть, даже генерал Рейнборн на обязательном вводном инструктаже рассказал. Нежно взирая единственным глазом и с доброй улыбкой поглаживая свой лежащий на столе заряженный бронебойный РСА.

Я тихонько вздыхаю и выхожу в холл, качнув створку рукой. Вахтенные у дверей на улицу тут же демонстрируют мне идеальную выправку и мужественно выдвинутые челюсти. В глазах у них не больше смысла, чем в пуговицах на мундирах, на лицах – служебное рвение, возведённое в десятую степень. Я кривлю уголки рта и прохожу мимо, даже не повернув головы. Но не к дверям на улицу, а вбок. Длинный коридор первого этажа, подозрительно загибаясь в конце, уводит в сумраки и ощущения какой-то, что ли, безжизненности. Ни одного химика там не видно и вообще темно, лишь где-то далеко, жужжа, светит одиночная чахлая лампа. Прикрыв глаза, я направляюсь туда – подкованные железом каблуки чуть постукивают по серому полу из непонятных камней, похожих на осколки надгробий. Так и мерещится стёршаяся позолота букв и дат под подошвами остроносых сапожек…

-Господин директор… – долетает сзади. Один из вахтенных стоит у стенда с надписью «Наша жизнь», держась за него рукой, и преданно таращится глазкопуговками, словно тряпичный заяц. Я чуть оборачиваюсь, приподняв брови в немом вопросе.

–Там ничего нет, в этом крыле. Лаборатории ремонтируют, они закрыты. И вообще там… это, – вахтенный теперь таращится с обалделым выражением восторженного ужаса: то ли от собственной смелости, то ли от важности своего сообщения. – Там опасно, не стоит туда ходить.

–Это вы мне говорите? – шуршу я едва слышно, щуря глаза. Деревенская румяность вахтенного выцветает буквально на глазах, словно её смывает водой. Он опускает руку и, встав невесть зачем по стойке «смирно», продолжает смотреть на меня стеклянным от усердия взглядом.

–Ступайте. Охраняйте тех, кому это нужно. Или вы всерьёз полагаете, что в Антинеле что-то может быть опасным… для меня?.. – слегка смягчаюсь я. Коридор и впрямь выглядит так, словно в нём то и дело пропадают дикие химики, румяные вахтенные и прочие полезные граждане. Вопреки закону сохранения материи как таковому.

–Так точно! – откозырял мне вахтенный, обалдел от собственной логики и деревянно ушагал на место. От его ладони, которой он держался за стенд, остался влажный след. Я подхожу ближе, разглядывая доску. Чудненько. Абсолютно пустой информационный стенд со следами наклеенных бумажек и с дырками от кнопок, озаглавленный «Наша жизнь». Так сказать, достоверный макет в масштабе 1 к 1000.

Опять вздыхаю и иду в пустую длинноту коридора, где пахнет штукатуркой, побелкой и сыростью. Стены облицованы плиткой цвета костной муки с элегическими бежевыми разводами. На одной из дверей на одном шурупе висит огрызок таблички с надписью «Лаборатория кати… …лиза». А что. Красивое имя. Следующая дверь приоткрыта ровно на такую щёлку, что в неё ничего нельзя увидеть. Очень велико искушение толкнуть её пальцем и посмотреть, что внутри. Но я понимаю, что это знание меня неизбежно разочарует, и потому прохожу мимо. Дверь со скрипом приоткрывается за спиной от сквозняка… да. Да, то, что мы думаем или воображаем, зачастую оказывается кошмарнее самой кошмарной реальности. Но у меня нет воображения, и потому-то я не пропадаю в таких коридорах, в отличие от химиков и вахтенных.