Текст книги "Свартхевди - северянин (СИ)"

Автор книги: Goblins

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Дальнейшее помню плохо.

С кем-то вроде еще боролся, успешно или нет – сказать сложно. Помню рыжего: он вырвался из под гнета густейшей каши с мясом и пытался добраться до меня, но какая-то добрая душа вытянула его по хребтине доской, оторванной от столешницы. Еще помню, как орали про стражу… И хорошо помню сапог.

Добротный, кожаный, на двойной подошве, я даже ремешки разглядел, слегка потертые и бронзовую пряжку, начищенную до блеска.

Он летел мне в лицо.

Летел он, летел…

И прилетел.

Я не люблю тюрьмы. Темницы, каторги, порубы, узилища, ямы тоже мне не по нраву. Не должен там оказываться рожденный свободным!

Проснулся я от собственного храпа, и первое, что встало перед глазами – высокий каменный потолок. Света из двух зарешеченных окон хватало, и я сразу сумел определить, что мы не в трактире.

Вставать не хотелось. Заботливые тюремщики положили меня на теплую, хотя и неровную, лежанку, дабы я не простудился на полу, за что я им мысленно пожелал добра.

Башка гудела, во рту наличествовал гнусный привкус – словно навозная куча, на которую мочились кошки со всего борга. В носу засохла кровь, что и являлось причиной заливистого храпа – обычно-то я сплю не столь музыкально. Дышать им было трудно, я расковырял залежи и заодно выяснил, что клюв мне все же не сломали, а лишь слегка погнули. Лицо онемело и ощущалось, словно маска, я инвентаризировал зубы, и выяснил, что они все на месте. Пара-тройка шаталась, но дезертировать, вроде, ни один не собирался.

– Юнак! А, юнак! – раздался голос из глубины помещения. Я с трудом принял сидячее положение и узрел когда-то-рыжего.

Он выглядел неважно, и каша тоже была с ним. Мой бывший противник равномерно распределил кушание по себе и теперь среди болотных драугров мог бы сойти за своего.

– Как же ты, юнак, больно дерешься! – поведал мне теперь-буровато-коричневый. В драку он лезть не собирался, и, что странно, несмотря на то, что выглядел он, будто всю ночь веселился в сточной канаве, был весьма довольным.

– Прости, не знаю твоего имени, уважаемый, – вежливо ответил я – У меня три старших брата. Все здоровые, как медведи.

– Понимаю, – кивнул тот головой – У самого старшие есть. Двое, все норовили меня запрячь…

Речь общительного бородача прервал стон, доносившийся из-под меня. Лежанка подо мной дернулась, и спихнула меня на пол.

Словно упырь из могилы, восстал Уильям.

– Сваааартиии… – проскрипел мне приятель.

– Да, друг?

– Свааааааартииииии…

– Что? Как ты? Болит ли все еще твое сердце?

– Все, все болит… – он скривился, и попытался оглядеться. Это у него получилось плохо. – Что со мной, Сварти?

Я заглянул другу в лицо: на лбу ссадина, губы, как две оладьи, оба глаза заплыли, челюсть распухла, плохо шевелилась и забавно пощелкивала, когда Уилл открывал рот. Зато, что удивительно, длинный и тонкий нос моего друга остался целым.

– Что с тобой? Нуууу… – слишком огорчать его не хотелось – Раньше ты был молодой и красивый… А теперь просто молодой.

– Нате, пейте, – с ведерком подошел бывший рыжий – Вода. Теплая, но пить можно.

Он был удивительно дружелюбен, учитывая обстоятельства нашего знакомства. Мы познакомились, разговорились, выяснил я и причину его столь странной жизнерадостности.

– Смотри! – показывал он пальцем на свой глаз (второй заплыл и закрылся) – Я ж с сопливых лет одноглазый, ни один целитель клятое бельмо убрать не брался! А теперь и нет его! Сон дурной столько лет видел, как второй глаз теряю, орал и просыпался, а теперь вона как!

Глаз у него действительно стал, как новенький. Правда, взамен лицо и тело пошло мелкими, но противно зудящими прыщами, однако это Герхарда Ротвальда, как он представился, не смущало.

Он глядел на мир своим новым глазом, непрерывно чесался и был абсолютно счастлив.

Глава 32

А вообще-то, тут оказалось не так уж и плохо. Ну, для темницы, разумеется.

С другими бедолагами, так же, как и я, безвинно брошенными в узилище, я быстро познакомился. Народ подобрался, в целом, общительный и добродушный, и к происшедшему сии достойные мужи относились по-философски. Подрались, ну, что тут такого? Дал в глаз, получил в ухо – дело житейское, никого, вроде до смерти не помяли, за железо никто, опять же, не хватался. А вот что появление стражи проворонили – это было досадно, и влекло за собой проблемы. Не слишком, впрочем, большие – в виде возмещения ущерба владельцу разгромленного трактира. Мы примерно прикинули – на круг выходило не так уж и много. Неприятно, конечно, снова остаться без медяшки в карманах, но, такая, видимо моя судьба – отведать вдоволь лишений… Но с другой стороны, стало возможным сравнить здешнюю яму, с той, в которую приято сажать виноватых в землях славного Нурдланда.

Тут мне понравилось больше, но я отвлекся.

Некоторая напряженность все же сохранялась: со мной, например, не желал общаться чернобородый приятель Герхарда. Звали его Удо, и он был на меня сильно обижен за кувшин, который я столь удачно ему прислал. Да и поистине сокрушительный подсрачник, которым я его снабдил в славной битве при трактирных воротах, тоже добавлял негатива: сидеть бородачу приходилось криво, и спать он предпочитал теперь на животе. Его же попытку взять у меня немедленный реванш пресекли Ротвальд и их третий толстый друг, настоятельно посоветовав тому отложить разборки до той поры, как откинемся. Толстый назвался Эмилем Кречмером, и он, в свою очередь, был зол на Уильяма, потому как считал, что блевать на противника – прием нечестный, и, более того, подлый. Претензии свои, он, впрочем, предпочел оставить при себе: как ни крути, а Уильям все же сын ярла. А сам Уилл сюда брошен потому, что, во-первых, вдоволь покатавшись в обнимку с Эмилем по дороге и по трактирному полу, стал похож не на сына ярла, а на сына свинопаса, а во-вторых, потому что в темноте не видно. Да и наполучать он успел по морде, а не по происхождению, и от прочих участников веселья был практически неотличим.

А сидеть тут пришлось довольно долго, и местные хольды общаться с нами не спешили.

Как мне пояснили – должен был бы состояться суд, на котором с нас стрясли бы возмещение, деньгами, или имуществом, или работой, но суд откладывался по той причине, что местным властям было не до нас. Как поведал мне толстый Эмиль, местные кого-то искали, шерстили город и все окрестности, ближние и дальние. Потому и стража подоспела поздно – так мне, прихлебывая пиво, поведал толстяк.

Кстати, о страже, и о пиве.

Пива и добрых харчей нам от щедрот отвалили местные тюремные стражи.

– Эй, люди! – раздался утром голос от дверного зарешеченного окошка – Это вы позавчера разнесли сраный клоповник старого Диди?

– Ты про что, уважаемый? – выразило недоумение наше достойное общество.

– «Свинья-со-свистулькой».

– ???

За дверью шумно выдохнули.

– Харчевню «Трубящий кабан». Вы?

По всему выходило, что мы.

Дверь отворилась, и пред нами предстали несколько дюжих молодцов – тюремные, по-видимому, стражи.

– Тестя моего тошниловка! – ухмыляясь, поведал нам один из гостей – Ненавижу ублюдка! Это вам, ешьте, люди, и пейте, – с этими словами нам в логово занесли бочонок, явно не пустой, пару караваев хлеба и большое деревянное блюдо с кусками жареного мяса.

– Ножей вам не дам, ешьте так, – продолжал добрый страж – Пейте пиво, кружки вам принесут. А если б вы ту рыгаловку сожгли ко всем демонам, так я б вам и вина бы поставил. Но и так хорошо!

И он был прав.

И так хорошо! Зачем нам давиться кислятиной, ведь пиво гораздо лучше – в этом были солидарны практически все из присутствующих, за исключением Уильяма и еще одного карла, кажись, тоже из местных благородных. Обедневшего рода какой-то там по счету сын, всего имущества – старый меч да дедовская кольчужка. Он сидел в углу, весь печальный, в беседах не участвовал, но от угощения, тем не менее, отказываться не стал.

Уильям же отказался – у него от запаха пива почему-то лицо болеть начинало, но хлеб и мясо умял, тем не менее, с аппетитом.

– Понимаешь, Свартхевди, – делился горестями Ротвальд, оказавшийся карлом вполне достойным, – Как-то оно все навалилось… Будто проклял кто.

Я проклятия непосредственно на нем не чувствовал, но мог и ошибаться. Да что уж там, порой ошибалась и Хильда, а мне до нее как отсюда вплавь до Нурдланда. Ритуалы и обряды, чтобы прояснить более-менее точно, я знал, но для них было не место, и не время.

– Позапрошлым годом сгорел мой склад, а там товара было марок на пять, не менее! Пришлось долю в подворье закладывать, но с грехом пополам собрал два корабля, к вам дойти, в Нордланд, за мехами, янтарем и костью, хотя бы до Ольборга, это за…

– Я знаю, где это, уважаемый, ты продолжай, – поддержал беседу я, прикладываясь к грубой деревянной кружке с пивом.

Пиво, кстати, оказалось дерьмовое.

Хотя, с другой стороны, бесплатное и вовремя.

– Да! Так вот, пока собирались, так время потеряли, едва успели к концу торга, и пришлось брать последыши. Вроде распродался удачно для такого случая, и больше всего купил мехов. Уговаривал меня, вон, Эмиль, зимовать остаться, да я думал обернуться быстрее, и попали мы в осеннюю непогодь. Второй мой ког выкинуло на скалы, с него только Удо и спасся, – кивнул Герхард на чернобородого – А мы на «Маргрете» столько воды приняли, что ты и не поверишь, только шапками не вычерпывали! Вернулись зимовать в Ольборг, весной пошли сюда. Так вот и вернулся я, как бы не беднее, чем был. И так меха не лучшие, так еще и в воде побывали… Но, хоть пришел вовремя, взяли и подмоченные, да другого чего набрал, пока у вас гостил, с того с долгами рассчитался. А все одно, не было мне удачи.

Спутники Герхарда покивали головами.

– А Эмиль вот советует снова к вам идти, только по уму и без спешки. А я как вспомню парней, которые вместе с «Вибеке» потонули…

Я не стал его утешать. Прихотлива судьба пенителя сельдевых троп, не угадаешь: хоть ты жертвуй, хоть заклинай, слагай ли висы, крепи ли морского своего коня – а скучно станет Эгиру, и пойдешь к нему на пир, хлебать соленый эль. Нет искуснее мореходов, нежели сыны Всеотца, а порой и наш сокол волн по прихоти мужа Ран не возвращается больше домой, находя вечный покой в безмолвии морского дна. Да, не для слабых духом путь земли лебедей, поэтому вновь и вновь бороздят зеркало неба драккары, шнеккеры, кнорры светлого Нурдланда.

– … И вот тоска накатила, да Эмиль еще жужжит, пойдем да пойдем, де, к нордманам за янтарем и костью, а тут ты, нордман, еще, пялишься и пялишься. И такая, ты знаешь, вдруг злость на тебя накатила! Ну, думаю, – проникновенно вещал Герхард – Пойду, спрошу у юнака, чего это он?

– Вот и спросил, – осклабился я.

– А все и к лучшему, – широко улыбнулся мой собеседник – Ты принес мне удачу, парень! – и подмигнул мне своим новым глазом. – Не колдун ли ты часом? – хохотнул он.

Я поморщился.

– Шуткую я, юнак, больно тяжела у тебя рука для колдуна! Видал я колдунов Орийских, и Силлистрийских тоже видал, слабоваты они со мной в кулачки сойтись. Все поголовно задохлики, соплей перешибешь.

– А ты поди доберись до него сначала, чтоб перешибить-то! – отозвался кто-то из ближайшего угла – Он тебя поджарит трижды три раза, пока доберешься!

Ему в ответ отозвался Эмиль, вытиравший хлебной коркой блюдо из-под мяса.

– Поджарит? Видал я одного такого поджаривателя! Десятков на пять шагов умел огнешар кидать, и что? Я копье подальше метну и попаду! А хорошим копьем, скажу тебе, я добрый щит просаживал, не то, что колдуново брюхо!

– А он твое копье…

– А я бы…

Так и развлекались беседами в ожидании местного правосудия.

На третий день какие-то Герхардовы знакомцы внесли за него денег, и он сотоварищи отбыл, на прощание крепко хлопнув меня по плечу и обещав не забывать.

Угрюмый Удо зыркнул так, что я понял, что он меня не забудет точно.

А на четвертый день выкупили Уильяма.

Примерно в полдень тяжелая дверь темницы со скрипом отворилась, и в нашу камеру ввалились стражи. Они не принесли нам пива и мяса, а внимательно осмотрели нескольких присутствующих сидельцев, выбрали из них меня и Уильяма, и велели следовать за ними, и не делать глупостей.

Ибо чревато.

Мы, в общем, и не собирались, тем более, как нам пояснил наш давешний знакомый страж, оказавшийся в числе сопровождающих, прибыли за нами. Точнее, за кем-то одним.

А прибыла, сказал он, девица. Весьма высокая, красивая, одета богато. Со свитой. Пожелала, дескать, пообщаться с узником. Молодым, одетым достойно, поступившим недавно.

– А таких у нас сейчас двое, – сказал страж.

– Откуда бы у таких, как вы, взяться подобным знакомствам? – любопытствовал он.

У меня – неоткуда, а вот Уильям тихонько шепнул мне на ухо: «Эллис».

Ага.

Это которая длинная, и при этом «стерва, злее не видал».

Идти пришлось долго.

Гулкие темные коридоры, чей сумрак разгонял свет факелов; решетки, и тяжелые двери камер заставляли еще сильнее, чем обычно, жаждать свободы; где-то в стороне, судя по звукам, кажется, кого-то били кнутом.

Я был рад покинуть это царство смеха и веселья.

Дожидаться визитеров нам было предложено в просторной комнате, с лавками вдоль стен. Из широких, правда, зарешеченных окон лился свет и свежий воздух, пахнущий морем и городом, я принюхался, и понял, что воняю.

Хотелось в баню.

Или в море.

Или в реку.

Можно в бочку.

Я посмотрел на Уильяма, и понял, что если выгляжу также, то сойдет и поилка для лошадей.

Я не люблю вонять и быть грязным. Недостойно таким быть для дренга, хотя извиняют меня некоторые жизненные обстоятельства.

Нас усадили рядышком на скамье (тяжелой, но к полу не прибитой) и сказали сидеть и ждать.

– Что Эллис от меня понадобилось? – вслух недоумевал Уильям, благо стражи нас покинули: окна зарешечены, из комнаты только один выход, убегать, реши мы это сделать, было бы некуда.

– Может, передумала, а? Как думаешь, твоя милость? Позовет под венец, а заодно и с отцом помиришься! Хорошо бы! – отозвался я, уныло рассматривая здоровенную прореху на когда-то добротных штанах.

– Да вряд ли так будет, и нет смысла гадать. Придет к нам, тогда и спрошу, что…

Договорить ему не дал шум открывающейся двери.

– Чего и стоило ожидать! – раздался женский голос из дверного проема, и я бы не сказал, что он принадлежал молодой девице.

Спустя мгновение, в помещение зашла и его обладательница.

Я взглянул на нее, и потерял покой.

– Даааааа, – вполголоса поведал я другу; явившейся нам красотой я был впечатлен до полного остекленения – Твой отец воистину жесток. Я-то думал, тролли в вашей стране под мостами живут. И где ты тут бюст увидел?

Вошедшая обладала, как оказалось, весьма острым слухом.

– Что ты там бормочешь, бродяга? – лапа размером с седло хлопнула меня по левому плечу так, что я накренился на левый борт, а скамья подо мной жалобно затрещала. И не отведать мне мяса из Эльдхримнира, если я не стал ниже ростом примерно на дюйм. Зачем этой бабе меч, что висит у нее на поясе, если она своими клешнями может головы врагам отрывать и закидывать их потом не менее, чем на полторы мили?

Предо мной стояла высоченная тетка.

Грубые черты лица, которое, к тому же украшали несколько шрамов, полуседые волосы, заплетенные в толстую косу, перекинутую на грудь… Ну, то есть на то место, где она должна бы быть, но где ее нет. Толстенная жилистая шея, плечи, как у деревенского кузнеца, руки, с запястьями, немного потоньше, чем были у моего отца, а уж его дохляком назвать было трудно. И могучие кривоватые ноги в кожаных штанах, вдетых в высокие кожаные же сапоги.

Хорошие и дорогие, кстати, сапоги.

И штаны.

Не то, что мои…

Полностью теперь разделяю мнение Уильяма о женитьбе.

Я в топях драугров покрасивее видал, чем эта вот прелестница, что стоит передо мной, уставилась мне в лицо и грозно сопит. Понимаю теперь, от кого Высокий Джон убежал жить в болото.

– Эльза?! – недоуменно воскликнул мой друг, явление этой гром-бабы тоже стало для него неожиданностью, хотя, они явно были знакомы – Ты-то что здесь делаешь?

– А сам ты как думаешь? – проворчала тетка, прекратив, наконец, испепелять меня взглядом, и, не дождавшись ответа, продолжила – Я за тобой.

– А где Эллис? Разве она не…

– Она у коменданта этой каталажки, платит за тебя штраф и отступное за досрочное освобождение. И ты, фрайхер Уильям Ульбрехт, будешь ей должен. Не забудь.

Учитывая болезненную честность моего друга, это уже оскорбление, вот так брякнуть, что он может забыть отдать долг. Но друг не спешил возмущаться или поправлять эту злобабу.

– А…

– Нет, суда мы ждать не будем. Леди Эллис торопится, хотя – я в этом уверена – тебя следовало бы оставить тут, в компании воров, разбойников, мошенников и убийц.

Пассаж этот я принял на свой счет, и меня это задело: за всю свою недолгую жизнь я ничего не крал, разве что, ненамеренно, но всегда многократно воздавал за нечаянную обиду; не лгал людям с целью наживы, да и убийцей себя не считал.

– Это ты меня, что ли назвала вором и мошенником, уважаемая, не знаю твоего имени?

Бабища не соизволила даже повернуть ко мне голову, а у меня промелькнула мысль, что ей, пожалуй, зубы жмут, поэтому она такая невежливая. Вообще-то, бить баб, даже таких страшных, не слишком хорошо, но именно эта изо всех сил напрашивается. И если она думает, что меч на поясе, и отсутствие такового у меня, дает ей право хамить, то она ошибается.

– Мне не интересно, кто ты, – отозвалась она – Уильям, сейчас комендант отдаст приказ о твоем освобождении, и ты, не задавая вопросов, поедешь с нами.

– Куда?!

– Куда леди Эллис скажет. Или ты, может, все же хочешь посидеть тут еще немного? До суда? Заодно познакомишься с фогтом Эркенбурга, а деньги за тебя внесет твой отец.

– Отец здесь?!!

– Мы встретились со старым бароном Ульбрехтом в воротах постоялого двора. И знаешь, фрайхер Уильям, – поведала нам гостья – А вот тебе лучше бы с ним не встречаться. Целее будешь. С него станется отходить тебя кнутом на конюшне.

Уильям тяжко вздохнул.

– Так, может, он вовсе и не за мной? – как-то даже жалобно предположил он, и мне стало немного за него стыдно.

И у моего отца рука была тяжелой, и мне нередко доставалось от него горячих, поскольку с сопливых лет славен был я своим паскудством. Но, будучи уличен в содеяном, справедливую кару я принимал с достоинством. И уж точно отца не боялся, а любил и уважал.

Тетка предположение решительно отвергла.

– В лесах твоего баронства расплодились волки, болотные огни видели уже в миле от ближайшей к топям деревни, несуны вконец обнаглели, и урожай у вас ожидается скудным! У Дорнхольма своих дел по горло, и твой почтенный отец не стал бы попусту тратить время. И большой торг в Эркенбурге еще нескоро. Нет, я всегда говорила, что…

Громогласную бабу прервало явление новых посетителей: в комнату ввалились парочка дюжих хирдманов в добротных кольчугах, несших шлемы в руках, а следом за ними…

Ну, что я могу сказать…

Мой друг – дурак. Это очевидный факт, он не требует доказательств.

Море – соленое, снег – холодный, камень – твердый, дождь – мокрый, шарик – круглый.

Уильям – глупый.

Даже я, продавшийся в лойсинги за здорово живешь, я, скормивший единственные сапоги болотным драуграм, я, пойманный на шлюхе, которую поимело полборга… Так вот, на фоне него я выгляжу еще нормальным.

За такую деву, что посетила двух скорбных разумом скитальцев, передрались бы все неженатые карлы нашего фюлька, от совсем уж сопляков, до седобородых старцев. А скорбных разумом, это потому, что одному из них это сокровище навязывали в жены и давали приданое, достойное самого конунга, а он упирался всеми копытами.

Второй же – согласно вышеперечисленого.

Не буду повторяться, ибо слегка стыдно.

Не люблю, когда стыдно.

Глава 33

– Нет, я всегда говорила, – продолжила мужебаба обличать моего друга – Что стоит тебя отпустить куда-то одного, без пригляда, то не пройдет и дня, как ты окажешься либо в канаве, либо в темнице! Кстати, – обернулась она к вошедшей – Леди Эллис, ты должна мне марку серебром.

Девица улыбнулась в ответ.

– Твоя правда, Эльза, ты выиграла наш спор. Он оказался не в кабаке и не в дешевом борделе.

Уильям не стал уточнять, что мы и там и там уже побывали, а вежливо поприветствовал гостью. Да и я не стал выставлять себя невеждой, хотя на мо слова внимания особо и не обратили. Но я не обиделся на невнимание, а продолжил разглядывать девушку.

Высокая, что да, то да. Лишь на пару дюймов ниже, чем эта непомерная страшнодева Эльза. К счастью, схожи они были лишь ростом, и выглядела эта самая Эллис так, как и должна выглядеть дочь ярла. А то и конунга.

Прямые каштановые волосы, заплетенные в сложную косу длиной как раз пониже попки, правильные черты лица, полные губки и эти глаза… Нет, глазищи… И про фигурку Уильям не наврал – все при ней. И вовсе бюст не «слишком большой». Слишком большой он для того, у кого ладошки маленькие, вроде как у Уильяма.

А для моих – так в самый раз.

Впечатление портило лишь несколько надменное выражение лица, и пренебрежительная улыбка. Причем, адресовано все это было моему другу. На меня же во время короткой беседы красавица внимания не обращала. Сначала.

Потом стрельнула глазами в моем направлении.

Потом слегка разрумянилась.

Ничего мне сказать не успела.

– Ты чего это вытаращился на леди? – прервала мое задумчивое созерцание явившихся нам красот безобразная Эльза.

– Нечасто приходится видеть настолько прекрасную деву, – в общем-то правдиво ответил я, – Считал я раньше, что самое прекрасное, что можно увидеть на свете, это рассвет над морем Нурдланда, но ныне вижу, что ошибался.

Судя по выражению лица Эллис, комплиментами, даже такими корявыми, ее не баловали. А может, это было и не так, и дело оказалось в чем-то другом. Эльза, собравшаяся, было, мне нагрубить, посмотрела на то ли воспитанницу, то ли родственницу, вздохнула, и отвернулась к Уильяму. Также поступила и Эллис.

– Какими бы ни были твои дела в этом городе, фрайхер Уильям Ульбрехт, ты отложишь их, – как само собой разумеющееся сообщила Уиллу Эллис – Мы заберем твои вещи из постоялого двора, или куда ты там приходишь отсыпаться после пьянок, и поедем в Донхольм, к моему отцу, и сделаем это быстро.

– Я по-прежнему не претендую ни на твою руку, ни на твои земли… – попытался взбрыкнуть мой друг.

– Вот это моему отцу и расскажешь, и будешь настолько убедителен, чтобы он согласился расторгнуть договор, – не терпящим возражений тоном ответила ему красавица. – А там и с твоим батюшкой дело решим. Или, ты предпочтешь дождаться его тут?

Вот как назвать человека, который упорно отказывается от шнеккера, трюм которого набит золотом, и это при том, что его собственная утлая лодчонка дала течь и во всю хлебает воду? Скажу, как: его можно назвать моим другом.

Кто кормит болотную нежить последними штанами – тот я.

А кто отказывается от очень богатой красотки – тот Уильям.

Два башмака пара.

Сквозь мили буреломных лесов и непролазных топей, презрев страх и смертельные опасности, преодолев ложь и коварство предательства, два осла нашли друг друга.

Уильяму что-то не понравилось, он принялся спорить, но в чем было дело, я так и не разобрался – это потому, что явившиеся тюремные стражи проводили меня обратно в яму, ибо мое присутствие стало явно лишним. Судя же по доносившимся до меня отголоскам бурной дискуссии, могучая Эльза легко переорала моего друга, ну а если учесть тот факт, что до самого вечера Уилла обратно не вернули, отбрыкаться от обратного путешествия он не смог.

– Кого я вижу!!! – проорали мне из пахнущих едой и выпивкой глубин харчевни – Да провалиться мне на этом же месте, если это не мой друг Конь!

Я пригляделся: из-за длинного стола, уставленного снедью и напитками, привстав со скамьи, мне, улыбаясь во весь рот, махал ручищей мой недавний знакомец Герхард. Рядышком с ним восседал толстяк Эмиль, и он поприветствовал меня взмахом огромного копченого окорока, от которого только что оторвал зубами такой шмат, что им, наверное, подавилась бы и лошадь. При них был и чернобородый мрачный Удо, который видеть меня был явно не рад, и много кто еще, мне пока что незнакомые.

Из тюрьмы меня выпустили к следующему полудню. Тот же самый страж явился за мной, и вызволил из затхлых подземелий, сказав, что штраф за меня заплатили еще вчера. Я прикинул, и понял, что не ошибся в друге: не забыл Коня «его милость»! А больше платить за меня тут было бы и некому. Но к радости от обретения долгожданной свободы примешивалась и печаль от разлуки с единственным другом. Тяжко стало на душе, и беспокойно за непутевого Уильяма. Как-то он там теперь будет, без доброго совета и крепкой руки друга?

– Если за меня заплатили вчера, тогда, что я тут делал до сих пор? – спросил я своего знакомого стража.

– Ну, так пока приказ писали и в книги вносили, пока то да се…

Судя по времени, которое на сие было затрачено, приказ о моем освобождении не писали на пергаменте, а ковали из железа или высекали на граните. Ну, понятно же, за меня не просила прекрасная знатная и богатая дева…

Срок, на который я оплатил комнатушку, выходил только завтра, и мне было где бросить кости, оставался нерешенным лишь один вопрос – что делать дальше? Я насухо ломать голову не стал, а предпочел заесть, запить это дело, благо немного денег оставалось. Тем монетам, что оставались в кошеле во время попойки, доблестные тюремные стражи весла, конечно, приделали, но пару-тройку серебряных, из тех, что поменьше, не нашли. Хотя, это потому, что особо и не искали, скорее всего. Так, кошель, и пояс проверили, для порядка, и все. В вещах, аккуратно сложенных в сундуке в комнатушке постоялого двора явно кто-то покопался – может, слуги, а то и сам хозяин – но ничего не пропало. Видимо, хранит Хеймдалль неразумных, а то, если бы эти негодяи посмели украсть мою секиру или кольчугу, то я бы проклял это место так, что даже внуки тех, кто сейчас живет по-соседству показывали бы на руины постоялого двора пальцем и дрожащим голосом рассказывали бы всем желающим о гиблом месте.

Да-да, порой необуздан я в гневе, и, коль устремляю взгляд, тяжкой злобой наполненный, вдаль, то, куда ни упадет взор гневливый, там вянет трава, и сохнут деревья, ржавеет и крошится сталь, лысеют овцы, а молоко скисает прямо в коровах.

Гхм, да… О чем это я…

– Выпей с нами пива, парень, – горланил Герхард – Иди к нам!

Невежливо будет отказываться, когда зовет хороший знакомец за стол, и я последовал приглашению. А чтобы не показаться халявщиком, заказал у трактирного служки бочонок доброго пива, что разом ополовинило и без того невеликие мои богатства. Но… Мудрость, хоть и заемная, однако, при мне:

Не знаю радушных

и щедрых, что стали б

дары отвергать;

ни таких, что, в ответ

на подарок врученный,

подарка б не приняли *

Стол и без того был не пуст, компания пила и ела, булькала пивом и чавкала пищей всякой, но жест мой оценила благосклонно. Я уселся на свободный край скамьи, и тут же мне протянули объемистую глиняную кружку с шапкой пены, а сидящий наискось от меня здоровенный мужик, опустошив одним глотком точно такую же, обратился ко мне.

– Откуда ты, дренг? Кто твой отец, и как тебя зовут? – он говорил на общем – Друг Герхарда – наш друг, ешь и пей, и расскажи нам, кто ты есть!

А я смотрел на символ Мъелльнира, свисающий с шеи мужика, и ухмылялся. На душе стало немного теплее – приятно видеть земляков. И он такой тут был не один.

– Мое имя Свартхевди Конь, я сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, – ответил я ему на благословенной речи светлого Нурдланда – славный Лаксдальборг назову своей Родиной.

Карл осклабился, поглядел на мою белую шевелюру.

– Свартхевди? А твой отец большой шутник!

– Есть такое, – я слегка поморщился, рассказывать, что раньше я своему имени полностью соответствовал, и как вышло, что это теперь совсем не так, не особо хотелось.

– Так выпьем за него! – он наполнил кружку заново – Я был в Лаксдальборге, и знаю многих оттуда. Я Орм Штевень, а это, – он ткнул кулаком в плечо соседу – Гюльви Половина Весла, а это Свейн Ковш, а это братья Харальд и Сигурд Гуннарсоны, а это…

Я встал, и кивал головой, и приветствовал каждого из представленных мне, и пытался их всех запомнить, пока трезвый. Невежливо было бы забыть имя собеседника, неуважительно.

– А это, – наконец добрался Орм до противоположной оконечности стола – Гудбруд, сын Гудбруда. Наш скальд, лучший из всех скальдов как отсюда, так и до самого Трэллеборга! Выпьем, други, за нашего гостя, Свартхевди Коня, сына Бьерна Полосатой Бороды из Лаксдальборга! – громогласно провозгласил Орм, и присутствующие последовали его совету. Все, кроме того самого скальда, который кружку отставил и, грузно поднявшись со своего места, направился ко мне. Был он невысок, но зато широк, как бабушкин сарай, свою рыжую бороду он заплетал в три косы, собранные за поясом, из рыжих же зарослей на лице торчал нос картошкой, а само лицо обезображивал глубокий, кривой, жутковатого вида шрам, шедший наискось от левого уха через скулу, и терявшийся в бороде.

Он подобрался ближе и встал передо мной.

– Сын Полосатой Бороды, говоришь? – спросил он, пристально глядя мне в лицо своими маленькими, глубоко посаженными глазами.

– Да, это так, уважаемый Гудбруд, – согласился я.

– Тогда ты внук Трески! – нехорошо осклабился он, как будто уличил меня в чем-то позорном.

В чем дело, я не понимал. Ну да, я ж и сам об этом сказал недавно.

– Да, и это так.

Лучший скальд повел плечами, будто разминаясь и готовясь к драке.

– Я кое-что должен твоему деду, – коснувшись кончиками пальцев шрама сообщил он мне.

В растерянности я пребывал недолго. Долг есть долг, пусть даже и такой, если я правильно его понял. А раз он есть, значит должен быть отдан.

– После пира утречком с дедом и сочтешься! – ответил ему, – Если он после браги тебя не забыл и если ты его не забудешь.

Драки я не хотел, но и не боялся, и табанить перед ним не хотелось, а потому, продолжил.

– Да, я внук Торвальда Трески, а он – мой дед. Ты позовешь меня на перекресток, Гудбруд Гудбрудсон?

Народ вокруг притих, прислушиваясь к нашей беседе, а скальд, похоже, вторую половину моих слов пропустил мимо ушей, из него словно выпустили воздух.

– Давно?

– Четыре зимы назад.

Скальд тяжело вздохнул.

– Треска был мой враг, но это было наше с ним дело, и я не буду спрашивать за него с тебя, – он хлопнул по плечу сидящего рядом карла – Гюльви, подвинься! – и, обращаясь уже ко мне – Твой дед был славный карл, и я не рад вести о его гибели. Сядь, дренг, и расскажи мне о нем, как он жил и как он умер.

Мы помянули деда пивом, и с рассказа о нем тема разговора плавно перетекла на мою нелегкую судьбину, и мой же сюда путь неблизкий.