355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Goblins » Свартхевди - северянин (СИ) » Текст книги (страница 14)
Свартхевди - северянин (СИ)
  • Текст добавлен: 22 октября 2016, 00:00

Текст книги "Свартхевди - северянин (СИ)"


Автор книги: Goblins



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава 23

– «Неплохо», твоя милость, это значит «чуть хуже, чем хорошо». А твои познания я бы оценил где-то между «дерьмово» и «совсем никак».

– Не зуди, Сварти, – лениво отвечал мне Уильям, покачиваясь в седле в такт неспешным шагам коня – На дорогу-то мы вышли? Значит, все-таки я знаю эти леса именно что неплохо! – ему, похоже, путешествие нравилось.

– Три! Три дня мы блуждали по проклятому лесу. Не ты ли, пока мы в путь собирались, всю плешь мне проел речами, как ты торопишься к милой? Знаешь, у нас, на благословленном богами Севере, кормчих, которые знают тресковую тропу так же «неплохо», как и ты, принято выкидывать за борт и бить по голове веслом, когда всплывут.

Я не люблю, с некоторых пор, ночевать в лесу. Неуютно мне тут. Даже в холодной каменной клетушке замка мне лучше спалось. А сейчас, по милости Уильяма, пришлось ночевать в лесах две ночи подряд, и лишь к исходу третьего дня от отбытия из замка, мы вышли снова на дорогу, ведущую к Прилучине. Я же пребывал в расстроенных чувствах, и посему ворчал, осуждая дождливую погоду, рыжую скотину, негостеприимную страну, и Уильяма, который заблудился в трех елках (и я заблудился с ним, за компанию). Причиной душевного смятения было то, что руны так и не дали мне ответ: правильно ли я поступил, что ушел от мастера Ульрика? Не сочтет ли Одноглазый обманом мое нежелание расплачиваться?

Но с другой стороны, коварный старикашка свое золото все же получил, и немало сверх того.

А с третьей – получил он его не от меня, а я Ульрика еще и проклял, чтобы ему жизнь медом не казалась.

По моему разумению мы были в расчете: ложь за ложь, порча за «опыты». А вот если по разумению Отца Битв я остался должником, то он лишит меня удачи.

Такие дела.

Неопределенность меня угнетала.

А я, в свою очередь, угнетал Уильяма, стоически терпевшего мой скверный нрав.

Ладно, что толку брюзжать, приедем в деревню – спрошу руны еще раз. Асы любят упорных.

Но все когда-нибудь кончается, и, наконец, мы достигли логова старого Тома. Не сказать, что он был не рад гостю (Уильям отправился на подворье старосты, наказав придти за ним утром), но смотрел как-то смущенно. Виновато, я бы сказал. В дом, тем не менее, пригласил, дружески похлопав меня по плечу и попросив не побрезговать гостеприимством. Ситуацию прояснила Анна.

– Это твой конь? – милым своим голоском пропела она, незаметно подойдя сзади – Красивый. Она погладила животное по хитрой рыжей морде.

– Как его зовут?

– Стофунтовкопченойколбасы, – ответствовал ей я. Коновязи у Тома не было, и я своего мешка с костями привязал к воротам сарая, в котором мы с Томом когда-то варили клей.

– Какое странное имя для лошади? Любите вы на севере сложные имена изобретать.

– Это не только имя, это его скорая судьба, – я, наконец, расседлал коня, снял сумки, дабы позже сложить их в сарае, и только собрался распустить руки, благо, никто вроде не видел, как был остановлен девушкой.

– Сварти стой! Не надо… – прервала мой порыв подойти и как следует потискать Анна – Я должна тебе сказать… – девица замялась.

– Ну?

– Понимаешь, тебя так долго не было, а я…

– Что ты?

– Я… Ты только не злись, прошу тебя, – она нервно теребила рукав платья – Я замужем теперь.

…Ффух… Я то думал, заболела чем заразным, и на меня чихнуть успела…

– И всего то? Удачи и богатства твоей семье, крепких сыновей тебе, силы и славы твоему мужу. Кто тот счастливый, что избран тобой в мужья? – я отвернулся, копаясь в сумках.

Замужем – так замужем. Была бы она последней девицей в Мидгарде, вот это был бы повод горевать, что до конца времен придется развлекаться кулачной забавой. А так…

– Вильям, с Дубков который, помнишь его? Он еще с Томом повздорил, когда ты из лесу вышел к нам. Сговорились они с дядюшкой как-то, и я присмотрелась – вроде и хорош парень, меня любит. Он у родни в Дубках сейчас. А тебя все нет и нет…

– А меня все нет и нет, – подтвердил ей я машинально.

Что ж ей подарить то? Нехорошо без дара, событие все-таки для девки, она на деревне уж перестарком, скорее всего, считалась, в этих краях рано замуж выдают, но вот же, сподобилась. Да и отдариваться принято за любовь.

– Прими, Анна, – я, выкопал из кучи сена, прибранного с Ульриковых грядок, пару неприметных корешков – Пригодится тебе. Если утомится на ложе любви твой избранник, запарь ему кусочек в кипятке, и выпить дай. Приятно удивлена будешь пылом проснувшейся страсти! Только много не клади, а то до мозолей сотрешься.

– Спасибо, а как же…

– И супругу твоему в дар, – я вручил ей один из прибранных в замке ножей – Добрый клинок, самолично заказывал его лучшему кузнецу, заплатил за него немало. По руке придется такому славному мужу, как Вильям!

Девушка растерянно переводила взгляд то на нож в ножнах, то на пучок корешков, то на меня, лицо ее порозовело и выражало растерянность.

– Сварти, погоди… Тебе что, все равно?! – она, наконец, определилась с испытываемыми ею чувствами, и из имеющегося ассортимента выбрала праведное возмущение – Тебе что, совсем безразлично? Я так и знала! Скотина же ты бессердечная!

Ругаться было лениво, хотелось за стол, поесть нормальной еды и выпить пивка. И поспать, желательно под крышей.

– Что ты, что ты, сердце мое разрывается от тоски, – поспешил я тут же ее успокоить – Печаль поселилась навеки в душе. Незнаю, смогу ли теперь смотреть на других дев, ведь в каждой из них буду видеть тебя! И спустя много лет, расскажу своим внукам, что счастье свое обрел, но не удержал, растеряв, как небрежный гуляка монеты! Прекраснейшая, сладчайшая ива ожерелий была в моих руках, но упустил и вечное горе познал от разлуки. Не помутиться бы разумом мне, вспоминая, что принадлежит другому та, что похитиласердце мое. И глядя на звезды, я вспомню сияние глаз твоих, тоску и отчаяние топить буду в пиве. Знай же…

Я долго еще так мог, но гейзер моей красноречивости заткнул старый Том, явившийся поторопить девку – на стол накрывать, дабы гостя встретить, как следует. Я обратил внимание, что борода у него, кстати, отросла, хоть и не такая знатная, как прежде. И руки почему-то все норовил за спину убрать.

Застудил минувшей зимой, наверное, в тепло прячет.

Однако вдоволь наглотаться скверного Томова пивка мне не довелось.

Махнув с ним по кружке, в ожидании горячего, горшки с которым уже томились в печи, я позвал Тома в сарай – смотреть подарки. Да, я же не для себя ободрал грядки Ульрика, недосуг мне в пути травами заниматься. А вот в благодарность доброму старику они будут в самый раз. И на руны надо бы глянуть, пока светло и голова свежая.

Деда, при виде того, что ныне стало его собственностью, посетило настоящее счастье, и, растянув бороду в улыбке, он погрузил свои заскорузлые лапы в содержимое мешка.

Он довольно сопел, определяя на глаз редкие корни и травы, что одну за другой извлекал наружу.

Он радовался как ребенок, подсчитывая барыш с продажи того, что он из этого приготовит.

Он вяло брюзжал, сетуя на то, что продукт я привез порядком подвявшим, но это не могло умалить его довольство.

И радость его усиливалась двукратно моим рассказом о великой силе растений, мной привезенных, сорванных, кстати, с делянок самого Ульрика (думал у деда лицо треснет, так он улыбнулся, когда я рассказал, как и откуда взялось все это изобилие).

Я не обращал внимания на искреннюю радость старого знахаря, я был занят тем, что чувствовал себя дураком.

Очень неприятное ощущение, хочу вам поведать.

ANSUZ, FEHU, HAGALAZ, NAUTHIZ.

Вот что сказали мне руны, и на этот раз я отлично понял послание.

Не сбудутся планы алчущего богатства, ждет его беда.

Знак вопрошающему, что шиш ему с маслом, а не добыча, и «оковы нужды» до кучи, авось поумнеет.

Чтобы стало понятнее – когда брал я руны, думал не о том, прощает ли меня Одноглазый за обман. Вопрос не о том затаил в сердце.

Проклятая жадность…

Как там моя сумка с болотной добычей – вот какие мысли довлели на душе. Не прошел ли по моим следам опытный охотник, из знакомых того же Тома? Не порезвилась ли лихая росомаха, что не ради еды, а веселья своего звериного ради откопала и вытащила сумку, и растерзала ее, раскидав содержимое по всему лесу? Смогу ли я вновь, спустя год, найти то место, где схоронил добычу или придется блуждать по чащобам в бесплодных поисках того, чего, возможно, на месте уже и не лежит?

Стыдно.

На дворе кто-то заорал грубым голосом, требуя Тома, но я не обращал внимания: мысли были поглощены полученным уроком. Сказано ведь ясно:

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных *

Не забрать ни золото, ни серебро, ни крепкий драккар, ни дорогую броню, ни достойное оружие, ни даже чудесную воду в Чертоги Павших, лишь славу возьмешь с собой, по делам судим будешь. Достоин ли пировать со славными? Достоин ли скрестить с ними оружие, отдыхая от вечного пира? Достоин ли встать с ними в одном строю, когда придет время, не выдержит Глейпнир и вырвется Жадный? А какая слава у того, кто лишен удачи и Асами проклят, известен обманом и слова не держит? Нидингов нигде не одобряют.

Да вороны с ним, с этим золотом, добуду другое, тем более, что оно там даже не в монетах, а в посуде и безделушках. Жалко волшебную воду, но обходился и раньше без нее, обойдусь и впредь. Выдастся оказия – вернусь еще в эти края, поищу, не выдастся – плевать, выпил я много больше, чем влезает во фляги, что спрятал я в своем мешке. Не просунешь три весла в один весельный люк, хватит и того, что при мне.

Дверь сарая, прикрытая Томом, с треском распахнулась от резкого рывка.

– Нордман Сартыхедин, прозванный лошадью, ты пойдешь с нами! – хриплый пропитый голосина прервал приступ самоедства и прочие мои размышления и заставил оторвать взгляд от разглядывания ясеневых плашек, с выжженными на них рунами.

Я ссыпал руны в мешочек и положил руку на железко секиры, заткнутой за пояс.

– Назовись.

В начавших сгущаться сумерках горящий фитиль, плававший в плошке с салом, давал недостаточно света, чтобы понять, кто явился на огонек и вещает с улицы. Хотя голос был смутно узнаваем.

Фигура сделала шаг в дверной проем, за ней, держась чуть сзади, виднелись еще то ли двое, то ли трое. Я узнал говорившего, это был Расмус, стражник из замка барона Вильгельма. Мы не были с ним друзьями, но и врагами не были, я не брал у него денег взаймы и не оскорблял его ни в лицо, ни за глаза. Какое у него дело ко мне?

– Капитан Меро приказал доставить тебя в замок. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам применить силу?

– Я третий день, как оттуда. Что ему надо?

Стражник начал терять терпение.

– Господин капитан знает, сам тебе и скажет, зачем ты ему понадобился. Оне с мастером Ульриком велели доставить тебя незамедлительно, – он сделал шаг вперед – Не сопротивляйся, нордман, а то хуже будет.

О как. Вот откуда вонью потянуло – Ульрик пакостит. За порчу? За грядки? Или не хочет терять такого полезного раба, с которого за сезон можно получить золота немало? В том, чьи это проделки, я не усомнился ни на миг: капитану дружины от тощего безусого дренга не нужно было ровным счетом ничего, что он и подтвердил, выпустив меня из замка беспрепятственно.

А Том, старая бородатая жопа, мог бы и предупредить, что меня тут ждут. Он не мог не знать про хирдманов Вильгельма в деревне, и о том, зачем они тут тоже не мог не знать. В деревне ведь как: в одном конце пукнул, в другом скажут – обосрался, а у стражей тут есть если не родня, то знакомые.

Предатель.

И Анна тоже хороша.

Секира сама прыгнула мне в руку.

Не стыдно стать трэлем, если попал в плен беспамятным или увечным. Нет позора принять приказ ярла и сдаться врагу, если сопротивляться нет смысла – дурная слава достанется ярлу, он в ответе за людей хирда.

Но бросить оружие и идти в рабство самому… Нет уж, не бывать ничему, кроме жаркой драки!

Зашипел вытаскиваемый из ножен меч Расмуса, он шагнул вперед и вправо, освобождая место, сбоку тут же обозначился еще один воин дружины Вильгельма, со щитом и коротким копьем. Места для третьего не хватало, и тот пока оставался сзади. Я же стоял посередине помещения, и пускать их всех внутрь сарая не собирался.

– Убери топор, нордман! – скомандовал старший небольшого отряда.

– А то подколем, как свинью, – поддержал его товарищ сбоку, направив в мою сторону острие копья и чуть сдвинувшись вперед – Нам не говорили обязательно притащить тебя целым! Или желаешь острого железа отведать? Морду в стену, руки в гору! – лицо дружинника скрывала полумаска шлема, но голос выдавал невеликий возраст речистого воителя.

– А ты подойди поближе, и тебе сразу станет легче, – ответил я ему, одновременно прикидывая, что мне выпало на костях.

Я колдун – это мое преимущество.

Они не знают, что я колдун – это тоже мое преимущество.

Они наверняка видели, как Самуэль весной навешал мне по ушам, когда мы с Ульриком выясняли, на что я пригоден. Ту бледную немочь, которую я из себя представлял, такой кабан, как Самуэль, мог бы завязать тройным морским скользящим узлом, и не вспотеть, но вот незадача – я окреп и отъелся, а они думают, что меня соплей перешибить можно.

Это тоже мое преимущество.

Передо мной не самое лучшее, что есть в хирде у Вильгельма: Расмус стар, и порядком обрюзг, а рядом с ним сопливый юнец, и даже при тусклом свете лампады видно, что железко его копья покрыто пятнами ржавчины, а вместо кольчуги кожаная бронька, еще и не по размеру.

У нас в борге за такое обращение с оружием на нерадивого дренга плевали бы и презирали.

Но с другой стороны…

Их минимум трое – это сильно нехорошо.

Я без брони и щита, ибо думал, что нахожусь в доме у друга, и опасности нет.

Расмус хоть и немолод, но может быть весьма опытен. Возраст не показатель слабости. Старый Олаф, дряхлый и хромой, хоть уже и не ходил в походы, а борода и волосы его были седы, сколько себя помню, валял по песку дренгов борга в учебных поединках, не сильно напрягаясь при этом. Ты только замахнулся – а дед уже видит, куда пойдет удар, где будет твой щит, где топор, где твоя голова и ноги, и почему ты дурак, и молодежь нынче хилая и неловкая (не то, что раньше!), и не в Коня корм, и лучше бы я шел землю пахать и коз доить, и в ручонках своих лучше сжимать мне метлу и поганое ведерко, а не секиру, и что баба на сносях и с коромыслом опаснее меня стократно, и что это ты раскорячился, будто до сортира не донес, и так далее. Долго и глумливо.

Секира – это не то самое, чем я хотел бы биться в тесноватом Томовом сарае.

Но… Несмотря на все это, у меня отличные шансы!

Времени у меня будет только на одно заклинание, им я приколочу Расмуса к стенке сарая. И, пока сопляк рядом с ним мается со своим вертелом, достану и его – он держит щит, как крышку от котла с похлебкой, и получит свое.

– Что тут происходит?! – прервал мои приготовления и наши препирательства голос Уильяма.

Глава 24

Старший стражник баронской дружины так и не понял, что еще несколько мгновений, и душонка его отправилась бы на суд к тем, в кого он верит, ибо не станет помехой чарам ни кольчужка (кстати, неплохая), ни стеганый поддоспешник, ни тем более слабая плоть смертного. А его молодому спутнику пришлось бы являться на встречу с богами с разваленной до зубов головой, или вовсе неся ее подмышкой: нас, к примеру, за щит, болтающийся на уровне пояса, Олаф пинал в задницу так, что виноватый устремлялся в небеса, аки сокол ясный, на ярд в высоту, не меньше. А копье парень держит, будто ложку за столом, видимо в полной уверенности, что я не буду или не смогу сопротивляться.

Однако неважно учит молодое пополнение барон Вильгельм, видать, давно не приходилось его хирду серьезного противника встречать. Нет, этого обалдуя ведь даже убивать не надо: пнуть в щит и ударить лезвием вдоль древка копья, и обухом потом по головенке. И вот он готов, язык многословный, без пальцев большого и указательного на главной руке. Что тоже, наверное, неплохо – ума у парня хоть так прибавится.

И до трех считать будет быстрее всех, опять же.

А, может, это просто моя удача, что дурачок с ковырялом передо мной, а не правильно выученный дренг с копьем, к которому на удар секирой так просто и не подберешься.

– Что здесь происходит, я спрашиваю? – повторил вопрос Уильям.

– А ты еще кто? – отозвался Расмус, не спуская с меня глаз – Именем барона Вильгельма приказываю не мешать!

– Как ты смеешь распоряжаться тут именем моего отца?!

– Отца? Хм… Якоб, – обратился Расмус к неряхе, вросшему в землю по левому борту от него – Смотри за нордманом. Дернется – коли его в брюхо, в замок привезем и такого. А сдохнет – туда ему и дорога.

И вымелся наружу.

Силы воли «смотреть за нордманом» парню, поименованному Якобом, хватило на несколько ударов сердца, а потом он медленно, стараясь не спускать с меня глаз (от чего они стали у него косые и навыкате), повернул башку и стал внимательно прислушиваться к разговору на улице. А я подумал, что если сейчас гаркнуть на него погромче, то он такой и останется.

Рожа будет в самый раз людей веселить, самым смешным скоморохом станет. И доглядчиком неплохим: умение заглянуть за угол, не показывая при этом головы, мудрый ярл, несомненно, оценит.

Ладно, шутки в сторону.

Я не стал пугать этого юного сопливого бонда, по чьему-то скудоумию названного дружинником, и рубить его секирой тоже не стал, а сам предпочел прислушаться.

А послушать было чего.

– Я тебя знаю! – вещал снаружи Уильям – Ты служишь моему отцу, я видел тебя в гарнизоне. Какого демона ты тут распоряжаешься?

– Ваша милость! – судя по голосу, Расмус пребывал в некоторой растерянности – Простите великодушно! Темно тут, не сразу вас узнал.

– От тебя несет брагой!

Дружинник смущенно закряхтел, не сочтя, тем не менее, нужным оправдываться.

– Ты не ответил на вопрос.

– Приказом капитана Андрэ, нордман Свартихердин, по прозвищу Лошадь должон быть доставлен в замок наискорейшим образом, едва обнаружен станет! – процитировал полученные ценные указания воин – Во исполнение сего приказа, искомый нордман задержан для дальнейшего доставления оного!

Сартыхедин… Свартихердин…

Мне кажется, я знаю, кто следующие дни будет маяться животом. А за «лошадь» этих дней будет больше, чем один.

На улице продолжалось выяснение.

– Не могу знать, что понадобилось! Мастер Ульрик велел живы…

– Велел? Что он мог тебе велеть? Теперь Ульрик Ризе распоряжается воинами моего отца?!

– Нет, расскажу вам, ваша милость, как оно все было: Рок-ключник Самуэлю шепнул, а тот мне, что письмо для мастера Ульрика было с голубем, мастер лежал и хворал, а как прочел, так подхватился, и к капитану бежать. Челядь слышала, как они ругались в капитановых покоях, а потом уже господин Андрэ велел коней седлать, и приказ огласил: найти де, и доставить нордмана, а наш отряд сам возглавил. И это, ваша милость, само письмо Рок не читал, но печать на нем была гильдейская, большая.

– А! Так теперь гильдия магов Ории распоряжается в на наших землях, как у себя в кладовках! Может и барон теперь не мой отец, а их гильдмастер?! Ты присягу кому давал?

– Вашему батюшке, ваша милость. Но нордмана не мастер Ульрик приказывал ловить, а господин капитан.

Слышно было, как Уильям сердито засопел.

Растяпа Якоб весь обратился в слух, и захоти я напасть, я бы успел снять с него шлем и положить в него оборванные развесистые Якобовы уши, и вручить его потом в кривые Якобовы руки, прежде чем он успеет хотя бы пошевелиться.

– Где капитан? Здешний староста не говорил мне, что он в деревне.

– Его и нету здесь, ваша милость. Оне вчерась еще по дороге на Дубки уехали и парней с собой взяли. Нам господин капитан приказал здесь быть, и за домом знахаря Томаса присматривать, а буде нордман явится – задержать, и либо господина капитана тут ждать, либо в замок возвращаться.

– Так! Свартхевди, ты где? Иди сюда.

Я повиновался, а Якоб не препятствовал мне выйти наружу.

Людей барона было оставлено по мою душу, как оказалось, не трое, а четверо – двое теперь переминались с ноги на ногу, рядом с Расмусом, а Якоб так и застрял в дверях сарая. За забором на крики и вопли собирался деревенский люд, стремительно узнававший новости.

Я прямо чувствовал, как моя поимка обрастает сплетнями, и долгими зимними вечерами в местной харчевне будет гулять байка о том, как люди барона ловили страшного нелюдя, человеком умело притворившимся, который бежал из замковых застенков, развалил при этом весь замок, порвал половину дружины, зачал в соседней деревне двуглавого теленка и сглазил местного выпивоху так, что тот квасить стал вдвое против прежнего, хоть это и непросто.

Невдалеке обнаружился и старый Том с факелом, за спиной его жалась Анна. Я посмотрел старику в глаза, и он не выдержал взгляда.

– Сварти, что ты натворил? – обратился ко мне Уильям – И убери топор уже.

Я секиру убирать не стал, просто опустил ее древко на сгиб левой руки.

– А что я мог натворить, если все время при тебе был? – ответил я вопросом на вопрос. Ну не из-за щита с ножами же за мной погоню отряжать, тем более взято это было словом баронского сынка.

– Ты и сам знаешь, что к чему, – продолжил я – Помнишь, сам мне про ценного раба рассказывал, которого в гильдию отдать придется.

– Да, похоже на правду, – задумчиво ответил мне его милость, в раздумьях он потер подбородок перчаткой – Много воли гильдия на себя берет. Вот что, собирайся. Мы выезжаем немедля. Нечего тут делать.

Я с ним был полностью согласен: нет у меня тут друзей. Были, но теперь нет.

– Но, ваша милость! – встрял Расмус – Господин капитан Андрэ приказал нордмана ловить, а как поймаем, ему предоставить, вы-то езжайте, а Лошадя надо бы в холодную посадить.

Я и не знал, что Уильям умеет строить столь ужасные рожи, с какой он обернулся к дружиннику.

– А я говорю, пусть собирается!!! – тут голос Уильяма позорно дал петуха – Здесь нет капитана, здесь есть я, старший сын барона Вильгельма, и будет так, как скажу Я!

Расмус пребывал в затруднениях, и я его понимаю.

Если как есть поглядеть – напрямую он Уильяму не подчиняется, он человек его отца, барона Вильгельма, а командует дружиной капитан. Но ни капитана, ни самого барона тут нет, а есть старший баронов сынок в не самом лучшем расположении духа. И неприятностей он может доставить простому вояке много: на непыльное местечко в дружине Вильгельма должно найтись немало охотников помоложе и покрепче стареющего Расмуса. Да и не вечен старый барон, а наследовать его дом и хирд будет этот самый Уильям, что тоже не придает радужных оттенков противостоянию с юнцом, который по молодости лишними дырками в голове не обзавелся, дурной памятью не страдает, и, как выпадет случай, обязательно припомнит Расмусу, как тот его, Уильяма, против шерсти погладил, еще и при толпе свободных бондов. А уж те-то в восторге: столько интересного в Прилучине за раз не случалось, наверное, никогда.

– Как скажете, ваша милость, – наконец отозвался Расмус, приняв решение – Только зря вы с Лошадем якшаетесь. Лиходей или болотный несун он, за хорошим человеком господин капитан погоню снаряжать не стал бы.

Уильям не обратил на его слова никакого внимания.

– Сварти, седлай коня. Мы выезжаем немедленно.

– Батюшка ваш и капитан Андрэ этого не одобрят, – глухо пробубнил стражник.

– Исчезни! – обернулся к нему баронский сын.

– Слушаюсь, ваша милость, – Расмус потопал к воротам, с ним последовали и его товарищи. Он что-то вполголоса им выговаривал, махал руками. Мне удалось разобрать пару фраз: «к капитану, по дороге на Дубки», и «в замке сменишь коня».

Судя по еще более помрачневшему лицу моего друга, хороший слух был не только у меня. Он также немедля отбыл собираться в путь.

Но повторять трижды и мне не надо было. Верный мой Стофунтов так и стоял привязанный, с мешком овса на морде, а седлать эту животину я уже более-менее научился. Я не стал отбирать дары, что привез Тому, как и проклинать его – он и его родственница спасли мне жизнь, я ел их хлеб и спал под их крышей, а злом за доброе платить не годится. Но и разговаривать с ним не хотелось.

– Не держи зла, Свартхевди, – попробовал он заговорить, пока я молча затягивал ремни сбруи – Мне тут жить. И я не сказал воям, что ты в Топи лазил, и не пустой вернулся оттуда!

Я молча сплюнул ему под ноги.

А я не сказал, кому я часть добычи, хоть и малую, оттуда продал, и что теперь? Хоть бы намекнул старый пень, что ждут меня, а то бы и на девке могли бы поймать – как по ощущениям, так Анна была бы и не против проститься, как следует! Иди теперь в лес, знахарь Том, и пусть там тебя пежат медведи.

Теперь очередь Уильяма была ворчать и огрызаться, он был подавлен и ушел в себя. Оно понятно: достаточно мягкий парень показал и мне, и всем окружающим, что есть соль в его крови. Принял решение, и настоял на своем, хоть для любителя книжонок про любовь, вина и дурацких песен это было сложно.

Уважаю его.

А еще не люблю лес. И лошадей.

А спать в лесу, проведя весь день в седле…

За всей руганью и разборками дело близилось к полуночи, но оставаться в Прилучине не было желания ни у меня, что понятно, ни у Уильяма. Он свое решение объяснил, хоть и сквозь зубы: дескать, ни хочет встречаться с капитаном, которому его батькой было поручено за непутевым отпрыском приглядывать, и даны для этого кое-какие полномочия. И с самим отцом тоже встречаться не хочет, ибо нарушил приказ и хочет расстроить планы, а старик нравом суров и гневом тяжек.

А планы у старого барона были обширные. Граф Дорнхольм, ярл соседнего фюлька, именуемого местными «графство Дорнхольм» (как ни странно, да), наследником, в силу собственной малахольности, так и не обзавелся. Одной наследницей. Той самой Эллис, которая «стерва, злее не видал», но бюст, тем не менее, большой. И хоть ростом, к примеру, я, достал бы ей до плеча, зато приданое за ней – не у каждого конунга столько есть. И Уильям, ставши мужем сей девицы, задом своим сидел бы на двух румах сразу: земли отца, по праву наследования, и земли тестя, когда старший Дорнхольм сыграл бы в склеп. А старшего сына его и Эллис и вовсе было бы с двух скамей не подвинуть – глядишь, и конунгом бы стал. И, что самое интересное, все было уже на салазках, смазано и установлено: отцы договорились между собой, прочих претендентов на такой лакомый кусок, как почти бесхозный фюльк, отодвинули, но все как всегда.

Молодые не захотели, причем, как я понял из речей Уильяма, обоюдно.

Дочка вертела папашей, как хорошая жена прялкой, и договор о ее замужестве был, как подозреваю, почти удавшейся попыткой ее батьки дожить свой век без бабовщины, спихнув ее на мужа. А Уильям не нашел ничего лучше, чем втрескаться в девку, что изящна, стройна, с золотым водопадом волос и плоская, как доска, к тому же с изрядной примесью крови ушастых.

Правда, тоже не из бедной семьи, но с достатком рода Дорнхольм, конечно, не сравнить, к тому же не местная, а из вольного города.

Вот я бы, скажу не тая, выбрал бы бюст и приданое, тем более Эллис, по словам Уильяма, девка не гулящая, и на хозяйстве ее оставить не страшно, когда в море уйду. Любовь же придет в добрую семью, уж я не пожалел бы даров в честь прекрасной дочери Ньерда.

Но это я, а Уильям собирался бросить свое пылкое сердце к ногам возлюбленной, дабы та, помахивая ушами, приняла его клятву вечной любви и верности.

И жили бы они долго, и померли бы в один день.

Нда, чужая душа – потемки, глуха она зачастую к доводам светлого разума.

Поэтому, отъехав пару миль от Прилучины, мы снова свернули в лес. Нам предстоял путь напрямик, через земли баронства, в обход Швинау, к границам графства Дорнхольм и дальше, в вольный город Эркенбург, навстречу любви.

У меня задница уже болит от седла. И с полудня в брюхе ничего, кроме кружки пива не было.

Кто-то воет еще вдали.

Я не люблю…

А, к йотунам все.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю