Текст книги "Свартхевди - северянин (СИ)"

Автор книги: Goblins

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 21

Скоро приедет Ульрик…

Интересно, – думал я, глядя на то, во что превратились его насаждения – Может лучше нарушить клятву, и сбежать?

Асы клятвопреступников не одобряют…

Но ведь за уничтоженные посадки он мне еще долга накинет – так вовек не выкуплюсь!

Что ж делать то…

А вдруг старику понравится? Вот ставлю свою секиру против вонючих Самуэлевых штанов: ни у кого, к примеру, нет боярышника, который сам зайцев ловит, что пожрать ночью приходят. Только шкурки с костями возле корней собирать успевай. Или, вон, земляника, с краю поляны, на диво хороша растет, усиками шевелит, хоть ветра и нет. Ягодки наливные все выставила кверху, алые, как губки Астрид!

Жаль, есть их нельзя, ибо отрава…

А там где росли любимые старым алхимиком колючки, там теперь ровный прямоугольник изумрудной травы, мягкой и шелковистой на вид, так и манящей на ней поваляться. Деду точно понравится!

Правда, лежать там нельзя, и ходить рядом тоже нежелательно – те корнеплоды, что завелись под землей, нападали, порой, даже на меня, вцепляясь в сапоги тем, что им заменяло зубы, а вот Уильяму так и вовсе лодыжку прокусили, до сих пор хромает. Ладно, хоть корень мелкий попался, нетерпеливый. Молодой еще. Яду по молодости не накопил, так что обошлось…

Кстати, о Уильяме, вот и он сам, легок на помине.

Познакомились мы с ним, примерно, с месяц назад. Проблемы с растениями уже начались, и я тогда, помнится, секирой пытался подстричь тот самый хищный боярышник (ножом уже не получалось), как услыхал чей-то идиотский смех: за моими потугами наблюдал крепкий темноволосый парень с луком в руках.

Добротная рубаха, красивый пояс, кожаные штаны, крепкие сапоги – не похож он был на деревенского, и в замке я его ранее не видал.

Познакомились. Оказалось, зовут парня Уильям, обращаться к нему полагалось «ваша милость», но, надо отдать ему должное, нос он не задирал. А когда я сказал ему, что являюсь сыном вольного ярла (Кто скажет, что батя не достоин – тот будет мною проклят, оплеван и предан забвению. Да и карлы за ним идут охотно, так что, не за горами ему самому дружину водить), так и вовсе принял почти за равного. Объяснил ему, что в тяжелой ситуации клятву дал, поэтому недостойным делом занялся – он согласился, что слово надо держать, будь ты хоть король, хоть последний свинопас, и о том читал он в книгах немало.

Сам же «твоя милость» Уильям решил тем погожим деньком поохотиться на зайцев в лесу, дабы развлечься, и мастерство лучного боя, предаваясь лени, не терять – стрельцом он себя считал изрядным, и, на мой взгляд, действительно был в этой науке силен. И вот, в поисках длинноухих зверушек, он и добрел до домика Ульрика, где и увидел, как я с переменным успехом воюю с кустом, что его изрядно развеселило.

Я оскорбился, и предложил ему самому попробовать, если не трус, достать из глубин того куста заячью шкурку.

– Никто не смеет называть меня трусом! – сказал он мне, и поперся к нам с кустом прямо через полянку.

Когда что-то выстрелило из-под земли и вцепилось ему в сапог, он повел себя, как настоящий воин и достойный сын своего славного отца: не закричал, даже с лица не сбледнул. Яростно рванул ногу, и, оставив сапог в пасти подземного жителя, размахивая руками, рухнул лицом в куст прекрасных цветов, чьи стебли были усеяны нежными, нераскрывшимися еще бутонами. Те не замедлили выдохнуть ему в лицо целый клуб едкой пыльцы, но Уильям даже не подумал отступиться, когда весь в слезах и соплях добрался до боярышника, и вступил с ним в бой, и тот показал ему, почем в Нурдланде селедка.

Драную и исколотую «его милость» я долго умывал из бочки, и он признал, что насмехался зря.

Как выяснилось в ходе последующего лечения и общения, прибыл он в гости к отцу, утомившись учебой в «Университете всех наук», что сиял светочем знаний в столице королевства. С отцом он крепко поссорился в первый же день, в связи с чем и послан им был сюда, дабы успокоить нервишки, охотясь и отдыхая в тиши каменных стен замка.

Чем его милость и занялся.

Привез с собой книги (все про любовь), читал их. Пил вино. Вот, поохотиться решил. А все, чтобы тоску унять, по милой сердцу девице, на почве высоких чувств к которой он и поссорился с бароном. Уильям мне даже изображение ее показывал: картина, примерно ярд на ярд, на ней девчонка – ничего особенного…

Но сох парень по ней ужасно, находя утешение лишь в романах о счастливой любви, и меня заодно одолевая своими печалями – иного собеседника, такого же умного и понимающего, ему найти не удалось. Да и сдружились мы как-то.

– Свааартиии!!! – простонал он мне с самым несчастным видом, подходя поближе – Отец письмо прислал. Хочет, чтобы я женился. Невеста со свитой скоро приедет в Швинау.

– Поздравляю, твоя милость, – справедливо порадовался я за него.

– Не хочу я! Отец сосватал Эллис Дорнхольм, не знаю, что теперь и делать…

– Не знаешь, что делать? Так тебе совет нужен? Слушай, Уильям, и проницай мудрость древних – ответил ему я:

Красно говори

и подарки готовь,

чтобы жен соблазнять;

дев красоту

неустанно хваля,

будь уверен в успехе. *

– Но я НЕ ХОЧУ быть уверенным в успехе!!! Моя Беата – самая прекрасная женщина на свете, и я хочу быть только с ней! Она изящна, стройна, ее волосы – золотой водопад, ее голос слаще пения птиц, ее глаза – синие озера, – парень мечтательно возвел очи горе – Ее мать была эльфийкой, и вся красота дивного народа передалась моей избраннице. Но ты же видел ее портрет в моих покоях, скажи, разве она не прекрасна?

Ах, это он про ту деваху… Ну, что сказать: тощая, остролицая, ушастая. Груди нет! Глаза не смотрел, волосы, вроде бы, есть.

– Плоскодо… Гхм! – я осекся (негоже обижать приятеля) – И, правда, стройная.

– Вот видишь? А отец настаивает, что я должен жениться на другой! Но я хочу только Беату!

– Ну, так бери обеих! – я никак не могу понять, в чем же затык.

– У нас так не принято. Да и не нравится мне эта Эллис.

– Что, шибко страшна? Или, – тут мне вспомнился собственный печальный опыт – Гулящая, может быть? Тогда, понимаю! Негоже подстилку в жены брать, да и намотаешь на копье себе чего-нибудь, что не всякий травник вылечит. Но за этим ты ко мне обращайся, помогу по-дружески. Если не отсохнет, то точно здоров станешь…

– Нет, не гулящая, ну, я не слышал про нее такого. Но она выше меня на голову! Что ты скажешь, пристойно ли мне жениться на такой орясине?

Я смерил его взглядом – и правда, высоковатая девица получается. Но не в росте дело, а в удали молодецкой и змие крепком… То есть, в сердце храбром!

– Так что скажешь? – одолевал меня сын барона.

А что тут сказать?

– Люблю длинных девок…

– Бюст слишком большой!

– Люблю фигуристых девок…

– Стерва она, злее не видал! – горячился Уильям.

– Люблю горячих девок…

– Дочь графа Дорнхольма.

– Люблю дочерей гра…

М-да. Не люблю дочерей графа.

Граф – это местный ярл, причем не из мелких. А дочь ярла, это не только две ноги, две груди, один целовальник и много-много приданого, а еще и статус. Товар, если в корень зрить. Ценный, дорогой, им можно купить мир, прекратив вражду, получить союзника, привязать вассала, укрепить дружбу. А за испорченный товар принято виру брать, и, сдается мне, вирой будет голова того, кто осмелился. Это только в сказках так бывает, что молодец добрый, из простых, знатной деве вдул – и тут же пирком да за свадебку. Тут его и знатный отец невесты сыном назовет, и с приданым не обидит. В жизни, полагаю, доброму молодцу быстренько вторую улыбку на горле нарисуют, да прикопают на заднем дворе (а могут и кровавого орла вырезать, если помолвка сорвалась), а знатная дева пойдет за того, за кого отец велит.

– Вот видишь! Но ты, наверное, просто зол на эльфов, а в Беате сильна их кровь.

– Зачем зол? – отвечаю ему – Если тебя свинья укусила, так теперь и бекона не есть? С тех двух, если встречу – сниму немалую виру, а на всех подряд зло таить глупо.

Да и вообще, разговор ни о чем, ведь о вкусах спорить можно бесконечно. Кому-то нравится сушеная рыба, а кому и сочная вырезка.

– Приданое-то большое за этой… Как ее? Эллис… Дают? – поинтересовался я, стягивая с себя пропотевшую рубаху и направляясь к бочке с водой – Золото? Земли? Трэлей? Если земли за ней дают, ты у тестя проси хирдманов старых, опытных, и чтоб не совсем немощных. И у отца проси – нельзя ярлу без дружины, а молодняка сам наберешь, его полно тут по деревням должно быть, раз уж войны или мора давно не было. Старики натаскают, их ведь пивом не пои, дай молодежь погонять, – последние слова я проворчал, вспоминая старого Олафа и его сапожищи, тяжесть которых не раз познавал своей задницей. – Так тебе дешевле будет первое время. И чтобы хольда опытного и верного тебе дали, который бы хозяйство знал и воровал не слишком много. Да про казну уточнить не забудь.

– Приданое? Да что-то дают, я не спрашивал, – рассеянно ответствовал мне этот юноша бледный со взором горящим – Сварти, а что у тебя со спиной?

Я все-таки склонил пышнотелую хохотушку Иви прогуляться на сеновал при замковой конюшне, так что на спине красовались длинные багровые боевые отметины. Хвастаться своими достижениями на ниве склонения замковой прислуги женского пола к сожительству я не стал, ибо товарищ мой мучился жаром любви, мечтая лишь об одной сушеной рыбине… Стройной красавице, то есть, конечно же!

Да и радостей блуда пока что познать, как-то, не удосужился.

Недостойно похваляться красотой одежд перед слепым – так батя учил, а он зря не скажет! Вот если спросит сынок баронский дружеского совета, как даме сердца своей под юбку попасть, и что там, собственно говоря, делать, так и искореню невежество, а пока – пусть его.

– Это я упал, Уильям… На грабли…

– А, ну да, ну да, грабли, – скептически хмыкнул Уилл – Ты береги себя, Сварти, а то слышал я в замке, как дружинники собирались одному садоводу черенок вырвать, за то, что по чужим грядкам ползает. А, кстати, – спохватился парень – Я ведь чего пришел-то: вести есть, для тебя скверные.

– Зарядил – так стреляй, – пробулькал я из бочки.

– Ульрик же вернулся вчера, знаешь?

– Теперь знаю.

– Вчерашним вечером Ансельм с ним и капитаном Андрэ вина напились, того, которое колдуны в лаборатории своей гонят, так Ульрик хвастался, что за ломаную медяшку кошель золота поднял. Тебя имел в виду.

– Ммм?

– Говорил, что только на ингредиентах, что ты вырастил за весну, не меньше трех марок золотых себе в карман положил, а всех затрат – семена да кормежка для раба.

– Я не раб. Я лойсинг, – тяжело вздохнулось мне – Должник, чтоб ты понял. Меня нельзя продать или убить, можно работу дать, пока не выплачу долг. Да и вылечил меня старик, я ему должен золота и в том Всесильным клялся. Три марки, говоришь? – мне стало немного удивительно: за сено, пускай и редкое, платят золотом…

Так я, оказывается, уже расплатился, а старый козел врет в глаза, что и пару серебряных не выручить!

– А в том и дело, что не делал он ничего, только без сознания тебя держал, чтобы ты не орал, – сообщил мне сын барона – Ну и следил, что происходит. Нечасто, рассказывал, увидеть можно, как особое оружие родовитых эльфов действует. И рана твоя сама заросла, как на собаке, хоть он и ковырялся в ней немало, открывая постоянно – удивлялся еще: другой бы, говорил, раз пять бы уже в яму сыграл, а ты все живой, хоть крови с тебя вытекло – не с каждого хряка столько бывает. Опыты, говорил, ставил, для науки полезные. Когда же увидел, что дырка постоянно затягивается, а помирать ты все никак не соберешься – так и заштопал окончательно, а тебя в услужение определил. И не прогадал, видимо – он кивнул на буйные заросли – Вон как все у тебя колосится. Зелья же, что из травок твоих сварил, он в гильдию свою отвез – ему ранг повышать собираются теперь. И не знаю насчет должников, но называли они тебя рабом. А Ульрик еще сокрушался, что заинтересовались очень в гильдии теми зельями, и тем, кто травки для них растил, и что отдать такого полезного раба, скорее всего, придется.

О как…

Я не люблю, когда меня обманывают. Это бесит.

Валить отсюда надо, раз так, ибо идти разбираться с обманщиком себе дороже окажется. Прилюдно поганый дедка огласил цену, и я с ней согласился, и дал клятву возместить – суд на его стороне будет, и он мне с великой радостью виру накинет на неправедное обвинение. И на перекресток ублюдка не позвать – на железе здесь судятся лишь благородные.

А насчет клятвы…

Предки велели в таких случаях поступать разумно:

Но если другому

поверил оплошно,

добра ожидая,

сладкою речью

скрой злые мысли

и лги, если лжет он.*

Отец ратей меня поймет. Да и отработал я долг, если верить баронскому сынку. Но, на всякий случай, потом спрошу руны – прав ли я?

– Ты, Уильям, вроде как, к невесте собирался? – вопрошаю я парня, немного поразмыслив – Думаю, с верным другом путешествие легче станет ровно вдвое!

Ему пригодится очень умный, ловкий и умелый друг, мне же сгодится и просто друг. Ну, и живая подорожная заодно.

– А я собирался? Как-то идти против воли отца… – опустил глаза парень.

– Ну, ты ведь не допустишь, чтобы твоя Беата досталась кому-то другому?

– Но отец же рассчитывает на меня… – он немного помялся – Впрочем, ты прав! Богатство суть тлен, любовь превыше всего! А отец меня поймет. Может быть…

На том и порешили. Возник, правда, затык: Уильям никак не одобрял мое нежелание расплачиваться с мастером Ульриком.

– Обманщик он, или нет, ты дал ему слово, и в том должен стоять крепко, – так он мне толковал, на доводы разума и поучения предков внимания не обращая. Впрочем, одному ему отправляться в путь тоже было явно не с руки, и выкуп за меня он решил внести сам.

Я был против – лучше бы на что-нибудь полезное потратили.

Ульрик, которого вынули из постели (и ведь полдень уже близится!), выглядел, как несвежий покойник. Всклокоченный, с помятой опухшей харей и заплывшими глазами, он мало напоминал того благообразного, умудренного жизнью мужа, каким предстал в день нашего знакомства. Во дворе замка, в присутствии капитана Андрэ, Ансельма, нескольких дружинников и дворни, Уильям всучил шатающемуся мастеру крупную золотую монету, и громко возгласил, что «Конь Свартхевди, сын Бороды Бъерна, внук Трески Торвальда» ныне от обязательств перед мастером свободен, и волен идти, куда пожелает.

Тому это пришлось явно не по душе, он попытался что-то возразить, однако язык его слушался плохо, мысли путались, а из пасти разило так, что капитан (выглядевший тоже неважно), до которого донеслось смрадное дыхание Хелльхейма, сморщившись, поспешил беседу свернуть, и, засвидетельствовав честность сделки, собравшуюся толпу разогнать, после чего, под страхом всяких казней, приказал его не беспокоить.

А я во время происходящего молчал – к чему слова? Да и нельзя отвлекаться, когда проклясть кого-то пытаешься, ибо порча может и обратно вернуться. Я не слагал нидов, не шептал заклятий, не вспоминал руны: колдун Ансельм, который, судя по внешнему виду, ночевал где-то недалеко от зловонной ямы, именуемой крепостным рвом (а может, и в нем самом), мог что-то почувствовать – зачем? Порча ведь – наше все, Хильда хорошо меня учила.

И отец научил крепко: долг да будет отдан. За добро воздай добром, зло тоже верни (и можешь еще от себя добавить) – так что совсем скоро почтенному мастеру уже не будет так хорошо.

Поэтому же было у меня в здешних землях еще одно дельце.

Глава 22

Должен вам признаться: я не люблю лошадей.

Хоть и прозвищем моим является «Конь», но все равно не люблю, и могу быть твердо уверен – они не любят меня тоже.

А данный конкретный экземпляр, сидя на спине которого я наслаждаюсь местными красотами, так и вообще ненавидит лютой ненавистью, и я его даже понимаю.

Мы с ним не понравились друг другу сразу.

Когда Уильям громогласно велел мне собираться – я особенно не спорил, хотя был, в общем-то, уже собран: небольшой мешок с наиболее ценными травами, мной же выращенными, при мне, секира за поясом, сапоги на ногах, а ветки вечно голодного боярышника и черенки ядовитой земляники наспех рассажены по окрестностям, с пожеланиями всего наилучшего. Подземного плотоядного жителя я поймал, выманив его громким топотом возле грядок, и, отрубив секирой пару кусков посочнее, прикопал неподалеку от замка, при этом от всей души пожелав кускам добра. Обитатели и гости замка, а особенно ответственные за его состояние капитан и управляющий, будут весьма благодарны старому хитрецу, когда через пару недель посевы взойдут.

Так что все шло путем.

Но раз Уилл приказывает собираться, то почему бы и нет? И я пошел в главный зал и молча снял со стены, и забрал себе давненько уже приглянувшийся щит. Он был даже лучше того, отобранного у Квиста и похеренного потом в болотах – он мне, несомненно, пригодится. Кто-то из вконец обнаглевших стражников попробовал, было, вякнуть в защиту казенного имущества, но со всеми вопросами я отправил его под хвост к Гарму, а как оттуда вернется – к сыну барона, который спешно умелся паковать портрет любимой, и посетителей не принимал.

Также из замковых запасов я изъял: два отличных длинных ножа в прочных ножнах, удобный шлем, кожаный панцирь – пришлось довольствоваться им, ибо до комнаты с железным доспехом меня не допустил ключник, впалой своей грудью вставший на защиту подотчетного имущества. Мы с ним поспорили, потом стали лаяться, я уже взял, было, его за бороденку и замахнулся, дабы объяснить всю пагубность неисполнения воли его милости, но меня со двора поторопил сам Уилл, так что пришлось довольствоваться кожаным доспехом, хотя мне не хотели давать даже его. Но тут я был непреклонен, и, заперев надоедлика в оружейной комнате и подперев дверь сундуком с каким-то хламом, отправился за припасами.

Собрал две больших торбы с хлебом, сыром, мясом, зеленью, дабы не терпеть в дороге лишений, прихватил огромный мех с пивом, чтобы не мучила жажда, и еще один, на случай, если не вовремя кончится первый. Долго думал, не надо ли нам чего из лаборатории колдунов, но доносящийся оттуда заливистый кашель и хрипы отвратили меня от мысли спуститься и порыться. Однако присмотрел я еще много чего полезного, но потерявший терпение Уильям призывал меня в путь, да и тащить стало вельми тяжко.

Когда, пыхтя, я вытащил немалое свое имущество во двор, и огляделся, в поисках телеги, то таковой не обнаружил. Увидев меня, шатающегося под тяжестью трофеев, Уильям поморщился.

– Ты точно ничего не забыл? – вопросил он меня – Не думал я, что у Ульрика в должниках такие зажиточные люди ходят. А этот щит я, кажется, где-то видел…

– Ну так скопилось потихоньку, не оставлять же! – я не стал говорить его милости, что скопилось это все за прошедший час. Да и вообще: будь у меня восемь рук, я бы в каждую чего-нибудь положил, ибо за лишения и несправедливость правильно будет взять возмещение.

– Где повозка? Куда положить? – уточнил я – На чем мне ехать, твоя милость?

– Верхом, разумеется. Вот, это твой, – он махнул рукой в сторону рыжего коня, уже оседланного и взнузданного – А под поклажу второго сейчас приведут. Эй, люди! – гаркнул он паре подростков-конюхов – Лошадку повыносливее сюда, да поживее!

Пока еще одну животную навьючивали моей поклажей, я тем временем, обошел выделенное мне средство передвижения по кругу: конь свирепо на меня косился то одним своим злобным глазом, то другим, и то и дело кровожадно всхрапывал, обнажая в оскале крупные желтоватые зубы.

Радости от перспектив близкого знакомства не испытывали мы оба.

– Ну, чего ты ждешь? – поторопил меня Уильям – Сварти, поторопись, мы теряем время.

– Эээ… Я это… Пешком лучше.

– Полезай на коня, Свартхевди! Погоди-ка, – хмыкнул он при виде моей нерешительности – Ты что, не умеешь ездить верхом? Это же просто лошадь, чего тут сложного?

– Просто лошадь, – пояснил я ему в ответ – Это добрая и полезная животина, ростом мне по грудь. У нее толстые бока, мохнатые ноги, смирный нрав, и ее можно накормить мороженой рыбой, если сено кончилось.

– Ну а тебе что привели, по-твоему?

– Это какой-то дракон с копытами.

Народ, собравшийся вокруг, обидно заржал, а я устыдился своей слабохарактерности. Чем, в конце концов, я хуже Уильяма? Ловчее я, и сильнее, и самого Высокого Джона не испугался, а тут перед безрогой коровой малодушничаю!

– Ладно, твоя милость, готов я в путь! – обреченно согласился я с неизбежным.

Сзади, совсем близко, послышались топот, надсадное дыхание и мерзкое блеяние ключника, стремившегося донести свое возмущение до баронского сына, но я, не глядя, лягнул назад сапогом и попал в мягкое.

Блеяние сменилось странным, каким-то утробным стоном, потом противным звуком, будто ветры кто пустил, и шумом падения, словно куль с тряпками уронили.

– За что ты так с несчастным Роком? – вяло поинтересовался Уильям, он уже мысленно скакал на лихом коне, обгоняя попутный ветер, навстречу объятьям и поцелуям любимой. Выглядел он, и, правда, в самый раз свататься: расшитый плащ, под ним дорогая кольчуга, широкий пояс с золотой пряжкой, и богато украшенная перевязь с мечом, а на широкие плечи свободно падают светлые локоны волос. Вот был бы я девкой, скажу не тая – сам бы за таким женихом приехал.

– Да надоел вконец, твоя милость! – я помог стонущему ключнику распрямиться и, довел до ближайшей стены, где и усадил отдыхать – Он, как услышал, что мы в дорогу собираемся, так и бегает следом и канючит: возьми, дескать, да возьми лучший хауберк! И второй возьми – продашь в городе. Я уж и так, и эдак отказывался, говорю ему: отстань от меня, сын козла, мне чужого не надо! А он все не унимается, вот и получил…

Я не люблю лошадей.

Хотя, говорил уже…

Хоть и ловок я, почти как лесная рысь, и силен, как медведь, но только за первую пару миль сверзился не менее четырех раз, и после четвертого мы привязали меня к седлу ремнем. А уж когда мне удалось убедить Уильяма сделать большой крюк, чтобы посетить Прилучину, и нам пришлось срезать путь и ехать через лес – так и вообще дело запахло тухлятиной и членовредительством.

В Прилучине я намеревался навестить Анну и старого Тома: они, как ни крути, жизнь мне спасли, а я за все время про Тома и не вспоминал, чего теперь немного стыдился. Даром мне один из ратников говорил, что Томас меня по осени разок навещал – а я…

Нельзя забывать сделавших тебе благо – так учил дед, и он бы мою неблагодарность не одобрил.

Томас, Томас, старый ты башмак… Хоть Ульрик и оказался той еще кучкой козьего дерьма, но Том желал мне добра, и не факт, что без его помощи я бы не сложил весла. А долги следует отдавать, этим аргументом я и сломил Уиллово упрямство.

Да и, к тому же, в скольких-то милях от самой деревни Тома спрятано у меня кое-что ценное, что не худо бы забрать.

Но проклятая начинка для колбасы с успехом делала свое черное дело.

Она пыталась соскоблить меня об стволы деревьев, неожиданно сворачивала в кустарник, выбирая места погуще, тщилась зацепиться мной об ветку потолще, и постоянно поворачивала ко мне свою балду, силясь укусить. А я и сам был уже не рад поездке. До привала было еще далеко, а у меня уже жутко ломило спину, и сводило ляжки, которые я, кажется, стер до мозолей, поверх которых, по ощущениям, уже выросли новые, а жопа приняла форму седла, в таком виде окостенела и потеряла чувствительность.

Еще я всерьез опасался за следующие поколения моего рода: из-за отбитого об седло хозяйства у моих будущих детей был вполне себе реальный шанс родиться дураками.

Да, верховая езда – дело не для неженок, лишь для сильных духом сие испытание.

Уильям рассказал, что близлежащие от замка леса знает неплохо, поэтому где-то совсем скоро должна быть полянка с ручьем, где и встанем на ночевку, и я встретил это известие с нескрываемым облегчением, а, увидев саму полянку познал истинное счастье.

Едва мы выбрались на открытое место, как я, практически свалившись с коня, враскоряку (ноги затекли) доковылял до ручейка, и упал туда, словно на бегу подстреленная лань.

Косолапая, грязно ругающаяся и проклинающая всех на свете лошадей, подстреленная в задницу лань.

И это был не конец мучений: Уильям вскоре извлек меня из ручья: мерзкую скотину надо было расседлать, напоить, стреножить, дать пожрать, и не позволить себя укусить.

С последним у меня не вышло, но я, скрипя зубами, дело все же сделал, подавляя горячее желание вложить скотине немного кротости обухом секиры промеж ушей.

– Ты здорово управляешься с конем, – соизволил похвалить меня Уильям, успевший развести костер – Получше даже, чем мог бы, к примеру, медведь из леса. Слышал я, что ваш народ не всадники – но чтоб настолько!

– Всадники моря, вот мы кто! Ты повращай весло от шнеккера, хоть с пару миль – я посмотрю, как из тебя песок посыплется. А с боевым конем управиться непросто, тут ты прав, – согласился с ним я.

– С чего ты взял, что он у тебя боевой? – недоумевал сын барона, вешающий котелок с крупой на палку, умело установленную на две рогульки.

– Кусается же! Батя рассказывал, что у ваших воинов специальные кони, все злые. Кусают врага в бою, бьют копытами. Лежачих топчут. Этот ведь из таких будет?

– Это да, есть и такие. Но у тебя просто жеребец, молодой еще, с норовом, да кобылу к тому же чует. Я же не знал, что ты так ему не понравишься! Приказывал седлать тебе молодого и резвого, а надо было – мерина холощеного. На вот, – он порылся в лежащей неподалеку седельной сумке – Угости его морковкой, может, подружитесь, – посоветовал он мне глубокомысленно – Коня понимать нужно, это тебе не деревянными лопатами воду месить.

Я оглянулся на рыжее чудовище, и увидел бездну жестокости в его пылающих злобой глазах.

Овощей он не хотел, он хотел мяса.

Причем, моего. Дать бы тебе «деревянной лопатой»…

Морковку я съел сам.

Коня я все-таки одолел. Куда козе-переростку со мной тягаться!

Хотя, это было и непросто.

Утром, когда рассвело и пришла пора отправляться в путь, рыжая скотина снова задумала развлекаться за мой счет. Уильям показал, что и куда крепится, однако когда я попытался затянуть ремни, волчье угощение надуло брюхо – это чтобы ему не жало и не натирало. Я же, ухватившись за луку седла, вскочил верхом, ловко и стремительно, как молодая рысь запрыгивает на неосторожного оленя. И так же стремительно, словно коршун, пикирующий на зайца, воткнулся в землю, когда седло съехало коню под брюхо. В разлуку меня аккуратно, но очень больно укусили за спину.

Уильяма, наблюдавшего за моими страданиями уже из седла, в этом самом седле от смеха и скрючило.

Я не стал браться за секиру, хотя и очень хотелось.

Чтобы показать рыжему отродью йотунов, что чувством юмора тоже не обделен, я пнул его в живот, и, пока он пытался прокашляться, затянул все, как надо. А когда он в очередной раз попытался откусить от меня кусок, просто съездил ему по морде, и мы нашли общий язык.

Верно, у меня талант к дрессировке.

Думаю, я смог бы укротить даже и восьминогого Слейпнира, получи я его себе под седло.