Текст книги "Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Не смей! – и он сразу резко схватил её за плечи, совершенно не думая, притянул к себе, словно боялся, что она вырвется… – Никогда ни о чём не проси – т а к…

А Берта и не думала вырываться. Просто стояла в его объятьях, поникнув плечами, уронив руки вдоль тела, как подбитая птица – крылья… Так спокойно и привычно, как будто это было всегда.

========== Глава 6. ==========

Та ночь запомнилась Берте хмурым шелестом осеннего дождя в чёрное незашторенное окно, густой, как кисель, темнотой крохотной спальни Ремуса (теперь уже можно так его называть, правда?)…

Его странной фразой “Ночь – это моё время”, которой Берта не поняла, но это не имело никакого значения. Что-то могло значить только то, что он держит её за руку и ведёт через эту непроглядную темноту – сначала по классу, потом по невысокой лесенке к собственному кабинету, уже знакомому Берте по дополнительным занятиям. А там, в кабинете, за неприметной дверью и находилась его убогая комнатушка.

…Берте запомнился собственный невнятный шёпот и его тихий смех: “Берта, я не понимаю!” И как до неё внезапно дошло, что бессвязно лепечет она на родном языке, хотя вот уже полгода и говорила, и думала только по-английски…

А главное – запомнилось ощущение обретаемой силы, которой делились с Бертой щедро, без оглядки – мол, бери, бери, ещё есть, и на двоих хватит…

Едва отдышавшись после всего, Берта быстро села на постели по давней, ещё цирковой привычке сразу подниматься, даже если упала. Тряхнула головой, отбрасывая на спину спутанные волосы. Огляделась по сторонам. Господи, это сколько же времени прошло? Дождь закончился. Берта посмотрела в окно. Светло. Стынет на проясневшем небе тощий молодой месяц, щерится… Берта отвернулась.

Ещё несколько часов назад она и вообразить не могла, что такое в её жизни вообще возможно. Ведь как всё это было раньше? Лечь, расслабиться, чтобы было не так больно, закрыть глаза, чтобы было не так противно, и думать о чём-нибудь постороннем. Эта схема всегда действовала безотказно. А вот сегодня впервые не сработала. То есть, первые три пункта выполнились на автомате, а вот с последним вышла осечка. Думать о чём-то постороннем Берта в первый раз не смогла. Вернее, думать не получалось вообще. Только однажды в ответ на его быстрый шёпот: “Можешь кричать, если хочется. Я Заглушающее поставил” промелькнуло вялое удивление: “Когда только успел?”

А так – оставался только тайный жар, растущий где-то в груди, тёплыми волнами разливающийся по всему телу, смывающий все мысли и чувства… Кроме одного, ещё никогда ею не испытанного – чувства внеземного притяжения к другому человеку. Её, и правда, тянуло к нему, тянуло так сильно, как тянет к мощному магниту какую-нибудь булавку…

Берта тяжко вздохнула. Хоть всё и было…потрясающе, у неё почему-то что-то неприятно сжалось внутри. Это что-то подсказывало ей, что она в очередной раз влезла в нехорошую историю. Даже в очень нехорошую.

Ясное дело, в том, что она переспала со своим преподавателем, ничего хорошего и быть не могло. Кроме самого процесса, разумеется. Нет, честно, Берта и не ожидала от него такого бережного обращения с собой – как с редкой драгоценностью, давно желанным сокровищем, как будто он всю жизнь только её одну и ждал… Хотя цель, ради которой они улеглись в одну постель, как раз предполагала что-то подобное. Не брать он собирался, а отдавать. Не так уж он её и хотел – это же понятно. Просто он, видимо, был добрым и жалостливым человеком и неплохо умел притворяться.

И всё же…

“Интересно, он со всеми – так?” – Берта попыталась прогнать непрошеную мысль. Неинтересно, неинтересно, совсем неинтересно! Какое ей дело до всех его женщин да и до него самого, если то, что было сегодня между ними, никогда больше не повторится?

Или?..

– Останься, – этот голос заставил её дёрнуться всем телом.

– Что?

– Останься, прошу тебя, – и добавил, как бы извиняясь: – После такого засыпать одному – просто катастрофа.

Если бы не огромное чувство благодарности и слизеринское понятие о чести, Берта бы ответила ему так, что Люпин снял бы с её факультета вообще все баллы.

– Зачем тебе это? – ох, сколько же сил уходило у неё на то, чтобы не сорваться и не послать его к чёрту!

– Честно? Хочу с тобой поговорить.

Ну, вот пришла пора вспомнить о хорошем воспитании.

– Профессор Люпин, я безмерно благодарна вам за вашу доброту и участие, но границы моей нижайшей просьбы не выходили за рамки постели. Так что, вы можете считать себя свободным от всех обязательств. И без душевных разговоров вполне можно обойтись.

И тут она осеклась. Потому что обернулась и, наконец, посмотрела ему в лицо. Лунный свет был очень скудным, но кое-что увидеть Берте всё же удалось. “Господи, да как же это я? И ведь, что характерно, абсолютно не помню, что царапалась. И немудрено, вообще-то, что не помню”, – как-то стыдливо призналась сама себе Берта.

Как бы там ни было, уж эту-то вещь она для него сделать могла. Или всё же нет? Не напрасны ли были все сегодняшние жертвы?

Она повернулась к нему совсем, подползла поближе, внимательно разглядывая его в кровь искусанные губы и яркую царапину на щеке. Протянула руку, кончиками пальцев провела по его губам – справа налево, потом слева направо. Какое же знакомое чувство – то, что сопровождало её всю жизнь, а в последние недели почти совсем покинуло… Кажется, будто можешь всё.

– Лучше? – спросила Берта.

Несколько секунд Ремус недоуменно смотрел на неё, а потом, весело улыбнувшись, прижал Берту к себе и поцеловал – разом зажившими от её прикосновения губами.

– Ведь получилось же, милая моя, дорогая, хорошая!.. Получилось! Теперь уже всё точно будет хорошо…

Она отстранилась от него, головой покачала.

– Не надо этого, профессор. Не надо. Я не ваша. Я вам очень благодарна, правда. Но ведь завтра мы друг о друге даже и не вспомним!

Ремус пожал плечами.

– Я вообще-то маразмом пока не страдаю. А вот у тебя что-то подозрительно короткая память. Я как раз об этом и хотел поговорить. Ты ведь мне “люблю” шептала по-немецки! – ненадёжный месяц ретировался за очень вовремя подползшую тучу, и Берта лица Ремуса больше не видела, но по голосу поняла, что он улыбается.

– Разве? – она слегка растерялась. – Ну, мало ли, что мы говорим? Тем более в постели…

– Не рановато ли для такого цинизма? – каким-то безнадёжным тоном спросил Ремус.

– Какой же здесь цинизм? – удивилась Берта. – Разве я не права? Или вы всерьёз решили признаться мне в вечной любви? Я вам даже завидую. В вашем возрасте – и сохранить такую наивность, – она ухмыльнулась. – Да расслабьтесь вы! Постель – ещё не повод для знакомства.

– Вот как? – вежливо переспросил Люпин. – Стало быть, в вечную любовь ты не веришь?

– Я ни во что не верю, – хмуро буркнула Берта.

– Ни во что не верить – это смерть, – убеждённо произнёс Люпин. – Но ты же говорила и о Боге…

– В Бога – верю, в людей – нет, – отрезала Берта. – Это всё, что вы хотели узнать?

– Всё. Иди, куда хочешь. С тобой невозможно разговаривать, – устало сказал Ремус.

– Ну-у, нет! Вы на часы-то смотрели? – почему-то Бертой вдруг овладел какой-то весёлый боевой задор.

– Нет. Знаешь ли, мне было как-то не до того.

– Мне тоже, – серьезно кивнула Берта. – Но, по моим расчётам, комендантский час уже миновал, Филч вышел на ночную охоту и подстерегает невинных жертв в коридорах Хогвартса. Так что жертвам не столь невинным лучше там не появляться!

Ремус расхохотался.

– Вот невозможная девчонка! Я же тебе сразу сказал – оставайся. А ты мне тут битый час голову морочишь! Выпороть бы тебя хорошенько…

– О, не подозревала, что вам такое нравится… – засмеялась Берта.

– Я тебя точно придушу! Ложись и молчи, ради Мерлина.

– Слушаюсь, сэр!

В последующие дни Ремусу Люпину наглядно продемонстрировали, что такое истинно слизеринское самообладание. При встречах с преподавателем Защиты на уроках или на дополнительных занятиях Берта и бровью не вела. Будто и не было ничего. Люпину иногда казалось: а уж не приснилась ли ему, в самом деле, вся эта сумасшедшая, но такая бесконечно счастливая ночь? Неужели и впрямь лежала в его объятиях эта непонятная девушка, пахнущая злостью и радостью, а ещё – чем-то таким, от чего никогда не хотелось бы этих объятий разжимать?

А вот Берту Лихт, похоже, подобные терзания не мучили. Ходила себе спокойно, училась, часами сидела у Снейпа в лаборатории. Только в глазах у неё появился какой-то живой блеск, словно бы зажёгся интерес к жизни. Или это только ему так казалось?

Вообще-то он нисколько не сожалел о содеянном. Да, конечно, Ремус Люпин вполне отдавал себе отчёт в том, что с точки зрения закона совершил уголовное преступление. Об этике и морали и говорить не приходится. Но…

Сегодня на уроке Защиты они в очередной раз отрабатывали дуэли. Берта так легко и изящно расправилась со своим противником, что профессор Люпин без зазрения совести поставил ей за урок высшую оценку. Он украдкой перелистнул классный журнал и просмотрел страницы, заполненные другими преподавателями.

У профессора Флитвика напротив фамилии “Лихт” частоколом стояли «тролли», даже «С» попадались редко. А вот на двух последних уроках преподаватель Заклинаний снизошёл до «У».

По Трансфигурации картина была примерно такой же. А за вчерашнее число стояла одна отличная оценка. Тема урока – “Анимаги”…

Выходит, сработало! Пусть даже пришлось пойти на поступок, от которого, если он выплывет наружу, плохо станет всем. Но ведь удалось же вытащить девчонку! Пусть даже и таким способом…

Меньше всего он боялся, что Берта кому-нибудь об этом расскажет. Ещё одной чертой характера этой странной барышни, после невероятной гордости, была способность вытеснять из сознания вещи ненужные, мысли несвоевременные или просто причиняющие боль. Да уж, если у Дамблдора насчёт Берты действительно какие-то планы, то стоит только подивиться намётанному глазу директора. Ведь обучить такую девушку окклюменции не составит труда – на бытовом, чисто психологическом уровне она уже сама себе окклюменист. Добавьте к этому её анимагию, а также магию боевую – и цены ей не будет. Молоденькая, милая, не обременённая особыми моральными принципами…жестокая, не ведающая жалости ни к себе, ни к другим, с железной хваткой. Не стоит сомневаться, что под чутким руководством профессора Снейпа она именно такой и станет.

…Люпину было немного обидно, что к разряду “вещей ненужных” Берта отнесла и его. Как это она говорила – “отработанный материал”? А он-то ещё удивлялся, как она с её классовой ненавистью к чистокровным, заносчивым и богатым умудрилась попасть в Слизерин. Теперь ему пришлось пересмотреть своё отношение к этому факультету. Родовая спесь, богатство (тоже имевшееся не всегда и не у всех) – это лишь внешнее, побочный эффект, так сказать. Сама же суть заключается в особом слизеринском складе ума. Слизеринское мышление предполагает минимальное количество эмоций – в противоположность Гриффиндору, где всё делается, думается и говорится под влиянием настроения. У слизеринцев подход к жизни чисто практический, – то есть, при принятии решения выбирается вариант, предполагающий наиболее выгодный для них исход дела. И чистая кровь здесь не имеет значения. Северус Снейп тоже полукровка, но разве от этого он менее слизеринец, чем тот же Люциус Малфой?

Недаром Берта со своим деканом в такой дружбе – редко встретишь людей настолько похожих. Не будь девочка родом из Германии, Люпин бы подумал, что они в родстве. Оба не склонны строить иллюзий по отношению к людям… А демонстрировать свои чувства окружающим – тем более. Вообще, для подобных личностей самое важное – чтобы никто не догадался о наличии у них души. Нет, душа их спрятана за семью замками, и попытайся кто-нибудь в эту “святая святых” проникнуть, ему навстречу выставляются такие острые иголки, что и покалечиться недолго.

Ремус вспомнил, как Берта аж передёрнулась вся, когда он попросил её до утра остаться. Если бы не сознание благодарности, то и по-матерному бы послала, не задумываясь (нет, до чего же причудливое сочетание несочетаемого – потрясающей невоспитанности и каких-то рыцарских понятий о чести!).

Конечно, одно дело – быстрый секс с кем попало, и совсем другое – довериться этому кому-то настолько, чтобы заснуть в его присутствии. Доверять она не умела. “Но ведь смогла же!” – с удивлением подумал Люпин, вспоминая тонкие слабые руки, обнимающие его во сне, и её тёплое дыхание на своей коже… Сам он в ту ночь не спал ни минуты. От счастливого ощущения собственной нужности. Оттого, что его вечное желание отдавать было наконец-то утолено.

Что до всего остального… Ну, что же, как истинная слизеринка, Берта в любых человеческих отношениях видела лишь сделку. Нельзя сказать, чтобы она была так уж не права.

В любом случае, их “сделка” прошла довольно удачно. Берта получила то, что ей было жизненно необходимо, – силу. Её у оборотней много. Магия превращения пусть и узконаправленная, но очень мощная. И, видимо, Берте она пришлась “по вкусу” – положительная динамика налицо. Наверное, между магией оборотня и магией ведьмы есть что-то общее – оба завязаны на природу, оборотень зависит от Луны, ведьма – скажем так, от ландшафта…

Ну, у Берты, кажется, теперь всё нормально. А он… Он ведь от этой “сделки” тоже кое-что получил, разве не так? По крайней мере, качественный секс. Что же касается души… Вон, Министерство считает, что вервольфам души и вовсе не полагается.

Ну, вот, сделка завершена к обоюдному удовлетворению сторон. Никто никому ничего не должен.

…А вечером, сидя в своём кабинете, он вдруг почувствовал, как кто-то сзади обнимает его за плечи. От её мантии еле ощутимо пахло дымом, а от рук – зверобоем. Видно, прямо из лаборатории прибежала…

– Как ты вошла? – вместо приветствия сухо спросил он.

Берта усмехнулась.

– Запертые двери не пропускают людей, а вот к насекомым они более благосклонны. К паукам, в частности.

– Значит, с анимагией дела наладились?

– Да, всё в порядке, спасибо, – давненько он не слышал от неё таких вежливых обтекаемых фраз. Ну, что ж, будем играть по вашим правилам, мисс Лихт.

– В таком случае, зачем ты здесь?

Пожала плечами.

– Так… Не могу больше спать одна.

Круг замкнулся.

– И всё-таки зачем ты пришла?

– Сам не догадался? А ещё профессор…

– Ты хоть понимаешь, что будет, если об этом узнают?

– Для особо одарённых повторяю: никто ничего не узнает. По крайней мере, от меня.

– Заметить могут.

– Это вряд ли. Я неплохо умею прятаться. А если ты не станешь при всех уделять мне чрезмерное внимание и пожирать страстными взорами, этого будет вполне достаточно.

– Берта, для чего тебе такой риск? Только-только избежала отчисления – и вот опять… И вообще, в твоём возрасте принято интересоваться ровесниками.

– Мало ли что принято… Да и подавляющее большинство моих ровесников уверено в том, что у меня роман с профессором Снейпом.

– Тоже вариант. По-моему, вы прекрасно ладите.

– Ничего-то ты не понимаешь. Тяжко в подземельях, тоскливо, стены давят… А у тебя окно есть и звёзды видно.

– Замолчи, невыносимая девчонка! Выбирать себе возлюбленного, исходя из расположения его комнаты – только ты на это способна.

– Что делать… Да и не о любви речь.

– О чём же?

– О тебе. Мне хорошо с тобой.

– Ну, вот, а говоришь – не о любви…

– Я и не люблю. Просто пересматриваю своё отношение…

– К человечеству в целом?

– Нет, к тебе лично.

– И к какому же выводу ты пришла?

– Ты мне нравишься…

– Что это вы там мурлычете? – недовольно спросил Снейп.

– Так… Песенка магловская.

– Не время сейчас песенками развлекаться. Лучше бы за зельем следили, – почти сердито сказал профессор.

– А я и слежу, – безмятежно ответила Берта.

– Оно и видно! Жёлтую пену положено снимать через две минуты после её появления, а у вас уже десять прошло, – зловредным тоном проинформировал её Снейп.

– Ой, мамочки! – спохватилась Берта и, схватив шумовку, быстро принялась сбрасывать с бурно кипевшего красного зелья вязкую пену цвета сливочного масла.

– Сорвёте мне эксперимент – уволю, – предупредил Снейп.

Он давно понял, что с девочкой что-то происходит. Не в его привычках было лезть в душу, тем более, что состояние Берты никак не отражалось на качестве её работы. Ну, почти не отражалось. Она была бесценной помощницей: работала быстро, чётко, молча. Снейп и не знал, как к ней подступиться. Он чувствовал ответственность за каждого своего студента. А за неё – особенно. Профессор и сам не знал причины. Может, просто, если бы его жизнь сложилась иначе, у него могла быть такая дочь…

Он поймал себя на том, что совсем не следит за зельем. Снейп рассердился на себя: какая ерунда порой в голову лезет! Что значит – иначе? Без Анны? С другой женщиной, которая была бы ему хорошей женой, родила бы детей? Это немыслимо. Если бы у него появилась возможность начать всё сначала, он изменил бы в своей жизни только одно – умер бы вместе с той, которую любил…

– Ну, вот, ещё минут двадцать, и всё. Пусть немного остынет, и приступим непосредственно к эксперименту. Я выпью это зелье, а вы понаблюдаете и подробнейшим образом опишете эффект, – тон его снова стал деловым, как и всегда.

Берта несколько встревожилась.

– Профессор, что конкретно мы сварили?

– Хотите сказать, я сварил? От вас сегодня никакой пользы.

– И всё-таки, что это за зелье? – редко кому удавалось сбить Берту Лихт с толку.

– Синтез Напитка Живой Смерти и Веритасерума плюс несколько дополнительных компонентов, помогающих их взаимодействию. Я уже пытался с ним экспериментировать, но тогда я выпил его один, сразу потерял сознание и ничего не могу сказать о его действии. Мне нужен наблюдатель.

Берта посмотрела на него, как на ненормального.

– Сэр, это же безумие – пить непроверенное зелье!

– Это наука, Лихт. Кроме того, все мыши, которых я использовал для опытов, остались живы, что даёт мне право надеяться на благополучный исход.

Так или иначе, зелье было выпито, и Берта приготовилась записывать свои наблюдения.

Минуты две ничего не происходило. Потом Снейп как-то странно побледнел, глаза его сами собой закрылись, и он, по-видимому, отключился, откинувшись на спинку кресла. Берта быстро подошла к нему. Коснулась лба – температура в норме, но снижается. Пощупала пульс – немного медленнее обычного. Что дальше делать, она не знала. После нескольких минут ожидания Берта рискнула спросить:

– Как вы, профессор?

Он открыл глаза так внезапно, что она даже вздрогнула.

– Это ты?!

Берта никогда ещё не слышала в голосе Снейпа столько эмоций, такой радости. С чего бы вдруг ему так радоваться при виде собственной помощницы? Но взглянув на Снейпа ещё раз, Берта поняла, что говорит он вовсе не с ней.

– Я так долго ждал… Надеялся – вдруг ты вернёшься, и всё станет, как прежде. Но нет… Всё ложь, всё обман. Ты оставила меня здесь – одного. Я не знаю, зачем, Анна.

Тут лицо его исказилось, словно от боли. Правой рукой Снейп сжал левое предплечье.

– А-а, ты напоминаешь, для чего не позволила мне пойти за тобой. Да, я принял Метку. Долгие годы я неверием и ложью служил тому, кто её поставил. Я убивал всех, кого он требовал убить. Я пытал, травил, мучил, уничтожал без жалости. Я предал слишком многих, чтобы когда-нибудь получить прощение… И всё потому, что этого хотела ты! Но теперь я устал. Двенадцать лет прошло… Тёмный Лорд жив, он как никогда близок к возвращению, самый верный его слуга на свободе. Знаю, я дал тебе Непреложный Обет. Но я не могу больше! Слишком много на моих руках невинной крови, слишком много на моей совести грехов… Мне больше не выдержать, понимаешь? И без тебя мне тоже больше не выдержать. Свои обязательства я выполнил в полной мере. Забери меня, слышишь? Я не могу без тебя…

Берта стояла, как оцепенелая. Она и вообразить не могла, что профессор Снейп способен умолять! А ошибиться здесь было невозможно – именно горячая мольба звучала сейчас в его голосе. Интересно, кто же такая эта Анна?

Но этот вопрос занимал Берту очень недолго. Это всё, знаете ли, лирика. Куда больше её заинтересовала Чёрная Метка. В том, что речь шла именно о Чёрной Метке, Берта не сомневалась – о какой ещё отметине можно было говорить с такой дрожью в голосе? Тем более, если в довольно сумбурный монолог профессора вклинилось упоминание о Тёмном Лорде…

Но как относительно опытный зельевар девушка понимала, что одним словам в сейчас верить нельзя. Под влиянием зелья наговорить можно такого, что потом сам за голову схватишься. А ещё существовало в старинных книгах упоминание о неком Зелье Судьбы – выпивающий его словно принимал на себя искусственно смоделированную судьбу, своего рода, другое прошлое и настоящее, забывая о собственном. Кто его знает, что там изготовил Снейп? Может, он теперь на полном серьёзе считает себя Пожирателем Смерти и уверен, что у него есть (или, судя по сказанному им, была) эта…Анна, хотя, наверное, никакой Анны он никогда не знал?

Берта украдкой глянула на зельевара. Он по-прежнему находился в том же самом состоянии: глаза закрыты, губы плотно сомкнуты, дыхание поверхностное. Приходить в себя он, кажется, не собирался. И Берта решилась. Одной рукой осторожно приподняла его за бессильно лежащую на подлокотнике кресла левую руку, другой завернула до локтя рукав его мантии.

У неё даже дыхание пресеклось. Ну, как же, всё верно, вот она – Чёрная Метка, чёткая, яркая, как на картинке в учебнике по Истории Магии.

У Берты, выросшей среди маглов, этот знак всё же не вызывал того безотчётного ужаса, который испытывали перед ним маги. Но что он означает, она знала.

Девушка, воровато озираясь, поправила рукав зельевара и отступила на безопасное расстояние. Слава Богу, Снейп пока не очнулся. И, стало быть, у неё есть время подумать.

А картинка-то вырисовывалась интересная! Нет, наличие в Хогвартсе Пожирателя Смерти Берту мало беспокоило. На судьбы магического мира ей было глубоко плевать, а лично Берте профессор Снейп ничего плохого не сделал.

Другое дело, что у вышеназваного профессора была Тайна – страшная и, мягко говоря, постыдная. Берта и раньше думала, что у её декана тёмное прошлое. Конечно, она не рассчитывала, что оно окажется настолько тёмным, но парочку трупов в его биографии она точно предполагала.

Итак, бывший Пожиратель. Хотя вряд ли после этого можно уйти в отставку, Тёмный Лорд заключает пожизненный трудовой контракт. Что ж, профессор, в любом случае, вы вряд ли захотите, чтобы об этом стало известно широкой публике. Берта всегда обладала одним очень ценным качеством – она не была болтлива.

Знать чужие тайны всегда полезно, хоть и опасно. Но в сейчас риск сводился к минимуму – обладатель тайны не в курсе того, что проворонил своё сокровище.

Так что Берта никому ничего не расскажет. По крайней мере, пока.

========== Глава 7. ==========

– Сегодня ночью выпал первый снег.

– Откуда ты знаешь?

– Это очень странное ощущение… Как будто глохнешь во сне. Я всегда от него просыпаюсь.

– Значит, ты тоже т а к чувствуешь?

– Как?

– Ну, шестым каким-то чувством. Чем-то большим, чем другие люди.

– Выходит, так. А ты как ощущаешь первый снег?

– Холодом – таким, что стынет душа. Оцепенением. Смертью.

– Не надо так, Берта. Знаю, ты пережила много страшного. Но нельзя, чтобы прошлое мешало тебе жить дальше. В конце концов, ты ведь неплохо умеешь забывать.

– Умею. Но вот снова выпадает снег, и… В наших подземельях темно, глухо, как в могиле. Не могу я там существовать, не могу, не могу…

– Тише, тише… Не надо.

– Рем, прости меня, пожалуйста. Ты же мне написал, чтобы я не приходила, а я вот пришла… Так плохо всё… Тебя ведь уже несколько дней не было в Хогвартсе.

– С чего ты взяла? Я просто приболел немного…

– Ну, зачем ты так говоришь? Это же неправда. Вчера я относила мадам Помфри готовые зелья. В больничном крыле тебя не было. Рем, пойми, я ведь ни о чём тебя не спрашиваю. Твои дела – это твои дела, и отчитываться передо мной ты не обязан. И врать тоже не нужно.

– Я не вру!

– Да ладно тебе… И всё-таки, как здорово, что ты вернулся! Представляешь, я даже соскучиться успела?

– Это за четыре-то дня? Стоило бы исчезнуть на целую неделю, чтобы такое от тебя услышать…

– Ты мне написал перед отлучкой, чтобы я не приходила два вечера. А я всё-таки приходила, сидела, как дура, в коридоре, у тебя под дверью до самого отбоя, ждала чего-то. Скажешь, глупо? А ты и на уроках не появлялся…

– Постой, откуда ты знаешь про уроки? Насколько я помню, ни вчера, ни позавчера Слизерина у меня в расписании нет.

– Профессора Снейпа на замену поставили. Гриффиндорцы такой вой подняли – мёртвый бы услышал…

– Да, это они могут… А вот насчёт коридора, и правда, глупо. Тебя же увидеть могли.

– Да никто там не ходит по вечерам! Просто, понимаешь, тошно так… И тебя нет, и зима эта проклятая… Ненавижу холод.

– Ну, пока я здесь, мёрзнуть тебе не придётся. Это я тебе обещаю. А в коридоре всё-таки не сиди – сквозняки там, простынешь… Берта, ну, сколько тебе говорить: не целуй в глаза, это к разлуке.

– А я не верю в приметы!

Хотел бы в единое слово

Я слить мою грусть и печаль

И бросить то слово на ветер,

Чтоб ветер унёс его вдаль.

И пусть бы то слово печали

По ветру к тебе донеслось,

И пусть бы всегда и повсюду

Оно тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи

Сомкнулись под грёзой ночной,

О, пусть бы то слово печали

Звучало во сне над тобой!

– Хорошие стихи. Кто их написал?

– Генрих Гейне. Наш знаменитый немецкий поэт. Хотя тебе это имя вряд ли о чём-нибудь скажет…

– Совершенно ни о чём не скажет. Я же чистокровный волшебник, с магловской литературой не знаком. Если честно, Берта, я тебе удивляюсь. Где ты только этого всего набралась?

– Чего – этого?

– Ну, стихов, песен, цитат всяких… Я не удивляюсь, когда ты ругаешься, как портовый грузчик – плоды уличного воспитания, что поделаешь! Но вот когда ты начинаешь цитировать магловских классиков, я просто теряюсь. Откуда это всё, Берта? Тебя ведь ничему не учили.

– Ну, как сказал один умный человек, научить – нельзя, научиться – можно. Мне просто всегда везло на встречи, на книги…

– Ты удивительная. Посмотришь на тебя – вроде как одно, присмотришься получше – совсем другое, поговоришь с тобой – третье выходит. И где среди этого всего ты – настоящая, понять невозможно.

– Кто бы говорил… Вот скажи, например: ведь у тебя в детстве были серые глаза?

– Это ты к чему?

– Скажи. Это важно!

– Ну, были.

– Вот, а теперь – карие!

– Повзрослел, наверно.

– Ходишь, улыбаешься, взгляд у тебя добрый, носишь какое-то тряпьё… Волосы у тебя с проседью, а ещё ты без конца якобы болеешь…

– По-твоему, я притворяюсь?

– Нет, почему? Это всё так и есть. Но за всем этим есть и ещё один человек, другой Ремус Люпин, которого окружающие совсем не знают. Даже я с трудом могу его представить. Хотя знаю тебя несколько лучше других, смею сказать.

– И что же это за таинственный господин? Расскажи мне, а то, может, я с ним и не знаком вовсе.

– Ну… Он гораздо сильнее, чем кажется с виду, и запросто мог бы свернуть мне шею, если бы захотел.

– Хорошего же ты мнения обо мне…

– Просто у меня нюх на опасность – потому, наверное, и жива до сих пор. А ты можешь быть опасен, я это чувствую.

– Значит, всё же – я, не тот, другой, которого ты выдумала?

– Тут и выдумывать нечего. Реакция у тебя отменная, это каждый скажет, кто хоть раз тебя на наших учебных дуэлях видел. Понятное дело, эти занятия для тебя – развлечение, но как представлю тебя в открытом бою… У тебя иногда взгляд такой становится…холодный, жёсткий, пугающий даже. Тебе ведь раньше приходилось убивать?

– Приходилось…

– Знаешь, я видела войну. И видела тех, кто пришёл о т т у д а. Так вот, хоть твои глаза и неродного цвета, но совершенно такие же, как у них.

– Двенадцать лет назад была очень жестокая война. Она многих коснулась – так или иначе…

– Да, а ты наверняка был отличным боевым магом. И часто попадал в переделки. Ты живучий, Рем. Шрам этот твой, на спине который… Я как-то пробовала залечить, пока ты спишь, а меня будто током шибануло. Какое-то крутое тёмное проклятие, судя по всему. Другой бы от такого сразу копыта откинул, а ты жив.

– А если я сам – тёмный маг, а? Ох, шпионка ты моя милая…

– Не смейся. Всё это есть, я знаю. Но насколько эти две личности в тебе, тайная и явная, разделены или, напротив, связаны, – это мне неизвестно.

– И, несмотря на такое моё двуличие, ты мне веришь?

– Да.

Гром грянул после рождественских каникул. Начался второй семестр, и Берта как-то вечером, ещё до отбоя, решила забежать к Люпину – он обещал ей “Справочник тёмных существ Объединённого Королевства”. (“Дал бы и раньше, но Гермиона Грейнджер из Гриффиндора выпросила”.)

Берта уже было протянула руку, чтобы открыть дверь класса Защиты, как какой-то шум заставил её притормозить. Она прислушалась. Двое. Разговаривают…нет, ссорятся.

В последнее время Берта заметила в своём характере новую черту – любопытство. Неизвестно, что послужило причиной его появления – то ли обнаруженная на предплечье собственного декана Чёрная Метка, то ли твёрдая уверенность в том, что с Ремом тоже надо держать ухо востро? Но, как бы там ни было, Берта сделала то, что сделала: самую чуточку приоткрыла дверь и прижалась ухом к щёлке.

Но в тот же момент необходимость подслушивать пропала – из кабинета раздался такой вопль, что Берта даже отскочила. Голос Северуса Снейпа узнавался безошибочно.

– Ты хоть сам понял, что натворил?!

– Северус, послушай… – голос Люпина звучал чуть ли не умоляюще.

– Нет, это ты меня послушай, мерзкая тварь! Если ты ещё способен усваивать человеческую речь, в чём я сомневаюсь… Говорил же я Дамблдору, что нельзя, нельзя, нельзя брать на работу оборотня! Мало того, что ты оборотень и пособник убийцы Блэка, так ты ещё и растлитель несовершеннолетних! Ты хоть в курсе, что даже у поганых маглов за такое дают приличный срок? Хотя, где уж тебе… Твоего зачаточного волчьего интеллекта не хватило даже на простейшую мысль о том, что не стоит гадить там, где жрёшь…

– Северус, хватит, – наконец, вклинился в этот поток оскорблений Люпин. – На твой крик сбежится половина Хогвартса.

– Отлично, вервольф, – сбавил тон Снейп. – Я скажу тихо. Если бы дело не касалось Лихт, полный перечень твоих педагогических опытов уже лежал бы у директора на столе. Но мне очень не хочется трепать её имя на всевозможных совещаниях, а после – в суде…

– С каких это пор тебя стали волновать чужие имена? – горько поинтересовался Люпин.

– Слушай меня внимательно, зверюга, и не перебивай. Я, знаешь ли, могу и передумать. Так вот, если ты не хочешь на ближайшие пару десятков лет отправиться в Азкабан… – он так понизил голос, что Берта уже ничего не могла разобрать.