Текст книги "Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Берта никогда не пыталась заработать своими способностями. Это было бы нечестно. Она лишь позволяла магии делать собственную жизнь более сносной.

И тем более диким казалось ей использовать магию, чтобы, например, достать книгу с полки. А так в Хогвартсе делали все. И Берту это бесило. Неужели они, эти премудрые волшебники, не понимают всей ценности своего дара, если так глупо его расходуют?

Ну, вот, правда, если волшебников действительно так много, если магия – это не исключение, а один из вариантов правила, разве нельзя с её помощью сделать что-то для тех, кто этой самой магии лишён? Но нет, эти высокомерные мудрецы не нашли ничего лучшего, чем отгородиться от всего мира в старинных замках и учить своих бедных детей прятаться от этого мира всю жизнь. Уже за это Берта начала этот волшебников тихо ненавидеть.

И не только за это.

Несмотря на то, что Берта почти ничему не училась, она отнюдь не была глупа. По крайней мере, ума ей всегда хватало на то, чтобы разделить «плюсы» и «минусы» в любой ситуации.

К несомненным “плюсам” пребывания в Хогвартсе относилось, разумеется, то, что теперь Берта имела возможность спать на нормальной кровати с чистым бельём (все мы не лишены любви к комфорту), есть три раза в день (голод – он, как всем известно, не тётка) и, конечно, учиться магии. В первые недели Берту это удовлетворяло вполне.

Но едва оглядевшись по сторонам, она поняла, что “минусы” если не перевешивают “плюсы”, то уравновешивают – точно.

Потому как к спокойному сну в одной из тихих спален подземелья прилагались четыре соседки по этой самой спальне: все – истинные слизеринки, одна гаже другой.

Другим “плюсом” могло бы стать то, что Берта больше не ходила оборванкой – школьная мантия смотрелась очень даже прилично. Если бы не отвратительная нашивка серебряно-зелёных тонов – символ факультета Слизерин.

Ибо Берта училась в Слизерине, – и почти сразу стало ясно, что ничего хорошего в этом нет.

На Слизерин часто косо смотрели со всех трёх факультетов. Шипели вслед. Передразнивали. Как-то Берта – вежливо, на первый-то раз, – поинтересовалась у одного рыжего гриффиндорца, чем так уж плох Слизерин. Если опустить все нецензурные выражения (что существенно обеднит красочный и развёрнутый ответ этого достойного юноши), вся суть заключалась в том, что когда-то, чёрт знает, в каком лохматом году этот факультет закончил темнейший волшебник всех времён – Волдеморт, а также целая толпа его сторонников. “Тоже мне факультет злых волшебников!” – подумала тогда Берта и послала в спину рыжему одно несложное проклятье (дни, проведённые в библиотеке, даром не прошли), от которого появлялись и долго не заживали на самых неожиданных местах ярко-зелёные волдыри. Кстати, именно в тот раз, впервые за несколько недель Берте подчинилась волшебная палочка. Удивительно, не правда ли?

Если отношения вне факультета ограничивались подобными стычками, то отношения в самом Слизерине не складывались категорически. Ясное дело, кто же на этом паскудном факультете станет общаться с нищей бездомной даже-не-англичанкой, которая к тому же наполовину магла?

Однажды вечером, сидя в лаборатории у Снейпа над очередным зельем, Берта, совсем одуревшая от отсутствия человеческого общения, спросила, не облажалась ли Шляпа со Слизерином? Но тот, загадочно сверкнув своими жутковатыми глазами-без-зрачков (по выражению одной пуффендуйки), ответил, что такое невозможно, и посоветовал усерднее толочь в ступке лапки скарабея.

Надо сказать, что личность Снейпа работала не на пользу репутации Слизерина. Берта иногда присутствовала на уроках Зельеварения – если Снейпу нужен был ассистент. В первый раз, увидев, как он орёт на бледную от ужаса первокурсницу, Берта обалдела. Потом-то девушка привыкла, что её всегда холодный, сдержанный декан при виде детей превращается в инквизитора с явными садистскими наклонностями. Иногда ей просто хотелось взять его за шиворот, хорошенько встряхнуть и сказать: “Да что ж ты творишь, придурок?”

Но совет Снейпа насчёт лапок скарабея Берта приняла близко к сердцу. Только несколько иносказательно. Есть компания, нет компании – учиться всё равно надо. Она и училась.

Лекции профессора Бинса вполне стоили того, чтобы их прогуливать. А вот Нумерология, схожая с магловской математикой, очень нравилась Берте – это была, скорее, не магия действия, а магия разума.

Травология была знакома ей, как азбука – первокурснику. Зато Минерва Макгонагалл впадала в ступор от бесталанности студентки Лихт.

Берта думала, что профессор Флитвик – очень добрый человек, раз не запретил ей посещать свои уроки после того, как она на занятии (после двух месяцев дополнительных) так и не смогла выполнить заклинание Левитации. Над ней смеялись даже первокурсники! Но не это было страшно – что для неё, прошедшей (пешком, на своих двоих) страшную магловскую войну, какой-то детский смех? Идти по разбитой снарядами дороге, зная, что кругом, может быть – душманы с автоматами, в тебя целятся, и хрен их разберёт, почему не стреляют… Знать всё это, и всё равно идти, делая вид, что не замечаешь, как сверкнёт порой на жарком азиатском солнце чёрное стальное дуло автомата…

Не смех чужой её так мучил, а чувство собственной беспомощности.

Волшебная палочка отказывалась повиноваться Берте. А без палочки в этом мире было не выжить. Средства и методы выживания в любой ситуации Берта осваивала в кратчайшие сроки – потому, наверное, и дожила до пятнадцати лет.

А этот грёбаный мир Берте не поддавался, и сделать с этим было ничего нельзя. Он отторгал её – дикое, почти физическое чувство отторжения. Тут были свои законы, своя правда, своя реальность. И в этой реальности для Берты Лихт не было места.

Сводило с ума чувство собственной чужеродности. Ощущение новизны притупилось, интерес к новой жизни пропал. Зато стала приходить тоска… Часто по ночам Берта просыпалась от ощущения серой липкой пустоты где-то в груди. Сердце сдавливало отчаянием: “Я здесь никому, никому не нужна!”

Давили каменные стены замка Хогвартс. Да ещё и стада дементоров, пасущиеся вокруг Школы по случаю побега Сириуса Блэка, не добавляли оптимизма и жизнерадостности.

Почему-то Берте вспоминался её первый год обучения в магловском интернате. Там она тоже чувствовала себя чужой. Тогда к ней впервые пришла эта лишающая разума тоска. И тоже хотелось бежать от неё. Но в то время побег имел определённую цель: в Грюнвальд, к Иогану, к Ульриху, д о м о й. А теперь бежать ей некуда. Всё, прибежала уже, конечная станция – Азкабан, куда Берту и упрячут, стоит ей сделать хоть шаг за порог этой проклятой Школы. Берта не была наивной, она прекрасно понимала, что эти… авроры вряд ли так просто о ней забыли, что от тюрьмы её спасает только покровительство Дамблдора (его она тоже начинала тихо ненавидеть – за эту свою зависимость от его воли). Кому какое дело, что Берта Лихт знать не знает, в чём её обвиняют? Тем более, что, как ни крути, а она преступница, по любому закону, что по магловскому, что по магическому. Так кто же мешает им обвинить её ещё в десятке нераскрытых преступлений? У них там, в Аврорате, тоже свой процент раскрываемости… Как шьются дела для поддержания этого самого процента, Берта хорошо знала.

От всех этих нерадостных раздумий спасал только Запретный лес. Если вдуматься, лес всегда был для Берты почти домом. Она вспоминала своё детство в Грюнвальде, своё первое лето, проведённое в лесу…

…Мама умерла зимой. После этого Берта тяжело заболела и не вставала до весны. Фогель выходил её тогда – разными травками, зельями, а порой и осторожным колдовством (в деревне жили одни маглы, колдовать в открытую было опасно).

А весной, едва стаял снег, и чуть подсохла земля, Иоган повёл сына и новоприобретённую дочь в лес.

Там у него стоял домик, мало чем отличавшийся от их деревенского дома – разве что внутри вид у него был совсем не магловский. Для маленького ребёнка этот домик казался сказочным. Масса необычных вещей окружала Берту: пучки сухих ароматных травок, развешанные под самым потолком; по углам – деревянные, костяные и металлические амулеты, какие-то инструменты, явно сделанные вручную; на полках – старинные, чуть не рассыпающиеся от ветхости грамоты, причудливые фигурки из глины… Разумеется, четырёхлетний ребенок не понимал, что это за вещи и зачем они нужны. Но вскоре многое прояснилось – после того случая, когда Берта впервые увидела настоящее колдовство.

Ульрих был лет на десять старше Берты и принимал её, как родную сестру. Иоган всегда жил очень обособленно от односельчан, и детство его сына прошло в одиночестве. И теперь почти взрослый мальчик как бы навёрстывал упущенное. Они с Бертой резвились и дурачились, как маленькие, в своих играх часто забираясь так далеко от их домика, что им приходилось ночевать в лесу. Тогда-то Берта и научилась не бояться леса, потому что знала – здесь ничего плохого с ней случиться не может.

Как-то раз Ульрих дотащил Берту на спине до маленькой солнечной полянки и поставил девочку на пенёк. А сам, отойдя на несколько шагов, упал ничком на землю и с земли поднялся уже молодым рыжим оленем. Он грациозно проскакал мимо восхищённо хлопающей в ладоши девочки…прямо навстречу разгневанному отцу.

– Ты с ума сошёл?! Хочешь, чтобы нас в тюрьму посадили?! Взрослый ведь уже, должен понимать! – прорычав эти слова, Иоган схватил оленя за загривок и рывком пригнул его голову к земле. Ульрих снова превратился в человека. Отец, не выпуская сына из рук, потащил его к дому.

– Я с тобой ещё разберусь, паршивец!

А вечером бледный, расстроенный Ульрих приплёлся на брёвнышко за домиком, где тихо, как мышка, сидела испуганная Берта.

– Почему Иоган рассердился? – она никогда не называла Иогана отцом – только по имени. У неё были другие родители, и он делал всё, чтобы она об этом не забывала.

– Потому что я колдовал перед тобой. Не понимаю, почему я от тебя должен прятаться? Ну, и что, что ты – магла, а я – маг? Ты же сестра моя, я тебя люблю… А он меня высек, – горько добавил Ульрих.

Из всего сказанного Берта поняла только последнюю фразу.

– Он побил тебя?!

Это казалось невероятным – Иоган никогда даже голос на детей не повышал (да и вообще говорил мало), а уж руку поднять…

Ульрих ухмыльнулся и задрал рубашку. На его спине были отчётливые ссадины.

Берта, жалея, осторожно погладила брата по спине. И с удивлением обнаружила, что ссадины стали бледнеть под её пальчиками.

Ульрих, видимо, что-то почувствовав, уставился на Берту так, словно увидел впервые. А потом вдруг вскочил, подхватил её на руки и со смехом закричал в сторону домика:

– Отец! Отец! Она колдунья! Тоже колдунья! Отец!

С этого всё и началось. Лёгкая отчуждённость и настороженность со стороны Иогана пропали. Он учил её находить разные травы, объяснял, чем какая травка полезна. Ульрих пытался научить её превращаться, но Берта была ещё слишком маленькой.

За три года жизни у Фогелей случалось всякое: и болезни, и травмы. Тогда в ход шли заговоры. Старинные, на древнегерманском языке, они звучали непонятно, но у детей цепкая память, и часто слова, услышанные в далёком детстве, запоминаются на всю жизнь. В случаях, когда “очень надо”, Берте обычно вспоминались эти тексты, будто из ниоткуда возникая в голове.

…А потом наступил этот хмурый осенний день. Иоган на несколько дней куда-то уехал. Вернулся мрачный, печальный. Велел Берте одеваться в дорогу. Ульрих кинулся к отцу с расспросами, и тот, отослав Берту подальше, долго и напряжённо о чём-то беседовал с сыном.

После была дорога. Берта сидела в кузове рядом с Иоганом, совершенно не понимая, куда её везут. Иоган по-прежнему был мрачен, и спрашивать она боялась.

Наконец, приехали в монастырь, и там Берта впервые поймала себя на странном ощущении. Когда она поняла, что вот здесь и сейчас надо расстаться со своим названым отцом, ей очень захотелось плакать. Но слёз не было. В последний раз она плакала, когда умерла мама. Наверное, тогда кончилось детство…

Иоган уехал, а Берта осталась. Осталась совсем одна, на попечении у монахинь, которые были наставницами в их интернате. Берте минуло только семь лет, но она понимала всё. Понимала, что её предали самые близкие люди, бросили, оставили в этом ужасном месте, где среди каменных стен она чувствовала себя, как в тюрьме. Стены эти давили, не давали дышать, лишали сил.

И правда, лишали. Дома, там, в деревне, маги доходчиво объяснили Берте, что нельзя колдовать при маглах. Первые дни в монастыре ей было очень трудно сдерживаться. А потом это стало не нужно: куда-то пропала вся энергия, переполнявшая маленькую колдунью вначале. Нужен был лес, чистый воздух, трава, цветы, родники, живая земля. А вокруг – только стены, продукты горения, жалкие кустики на “площадке для игр”, хлорированная вода, асфальт, асфальт и серая пыль. Берта задыхалась там. Учиться не хотелось, а позже перестало хотеться и жить… И заползала в душу серая липкая тоска.

Так было и теперь. С каждым днём всё меньше и меньше становилось её сил, всё хуже и хуже проходили занятия. Не хотелось уже ничего, всё стало безразлично. И руки сами потянулись к заветному мешочку.

…Это был ещё один привет из прошлого.

Через два года после долгих скитаний, последовавших за исключением, Берта всё же вернулась в Грюнвальд. Вернулась, чтобы отомстить.

От Мюнхена до Грюнвальда – путь неблизкий, на дорогу нужны деньги. А где их достать, если ты – тринадцатилетняя бродяжка, ночуешь под мостом или в подворотнях и не знаешь, что будешь есть завтра? Их можно только украсть. Но трудно вытащить из чужого кармана большую сумму. Большие деньги в карманах не носят и просто так с ними не расстаются.

Вот тогда-то в ход и пошла заточка… Этот хмырь, что шёл поздно вечером из казино, даже сразу и не понял, что если тебя подрезали – это уже навсегда. Всё руками махал, пытаясь спасти свой выигрыш…

На свой первый “заработок” Берта и приоделась, и до Грюнвальда доехала. Она поклялась мстить и отомстила. И чуть сама не погибла. Ульрих спас её тогда. Прошло шесть лет с тех пор, как он видел её в последний раз. Но узнал тут же.

Почти год Ульрих прятал Берту в их лесном домике. Жили они вдвоём – Иоган несколько лет назад умер.

Много было у них разговоров, всё больше о прошлом – настоящее казалось благополучным, а о будущем и думать не хотелось.

Конечно, не было никакого предательства. Теперь Берта поняла: её просто хотели спасти, надёжно укрыть от беды.

Много узнала Берта за этот год. Ульрих учил её колдовать – уже по-настоящему, не как в детстве. Всплывали в памяти и те знания, что она усвоила ещё ребёнком.

А потом кто-то раскрыл их. Берте больше нельзя было оставаться в лесу. Прощались очень тяжело, что-то подсказывало – навсегда.

И на прощание Берта получила от Ульриха подарок: запас сушёных травок для зелий, а среди них – небольшой мешок, набитый сухими бурыми листочками, вроде чая. К мешочку прилагалась маленькая кривая деревянная трубка, вся изрезанная какими-то непонятными символами.

– Что это?

– Эта травка особая – тоску из сердца уводит, заботу из мыслей стирает, покой даёт… На один раз двух листочков хватит, ежели тоска душить начнёт, – и смотрел так понимающе, будто знал её кровавые сны.

На том и расстались.

Ну, вот и пригодилась чудодейственная травка.

Теперь Берта каждый день её курила и постоянно пребывала в каком-то ступоре. Нет, хорошо ей не было. Было очень спокойно и на всё наплевать: на то, что замок убил в ней последние магические способности (если они вообще были – ей уже в это не верилось); на неприятие окружающих и неопределённость собственной судьбы…

На этом уроке Защиты от Тёмных Искусств над Бертой Лихт уже никто и не смеялся. Все давно привыкли, что “эта идиотка Лихт” не способна выполнить простейшее заклинание. Что уж говорить о том, чтобы справиться с боггартом!

– Берта, ну, в чём дело? Профессор Дамблдор и профессор Снейп рекомендовали тебя как талантливую колдунью. Ты уже было догнала третий курс и вдруг остановилась. Что с тобой? Ты уже не в том возрасте, чтобы посещать занятия с первокурсниками, но любой первокурсник колдует лучше тебя! – заговорил с ней профессор Люпин, когда урок закончился.

Берта молчала. Что она могла ответить? Разве можно рассказать всё постороннему человеку? Она бы и родному не сказала, если бы он у неё был.

Хотя профессор Люпин стал первым, кто задал ей такой вопрос.

– Хочется верить, что ты в своей жизни не встретишь никого, страшнее боггарта. Но даже с ним надо уметь справляться! К следующему уроку ты должна этому научиться, а то совсем отстанешь. Вот что. Сейчас я буду занят, зайди, пожалуйста, в мой кабинет после ужина. Кажется, этого боггарта мы ещё не уничтожили. Вот ты его и добьёшь.

Вот тут Берте стало страшно. Этот человек с его внимательными глазами и располагающей улыбкой обладал опасной способностью залезать в душу. И вообще он как-то не вписывался в её представление о мире и отношениях. К нему категорически не подходили волчьи законы, по которым Берта привыкла жить. Все остальные люди только их подтверждали. А этот… Этот странный, непонятный человек заставлял её почувствовать, что в чём-то она фатально ошибается.

Как бы там ни было, Берта боялась сегодняшнего вечера. Чувствовала – что-то произойдёт, и она обо всём расскажет, ничего не скроет. Просто не сможет.

И что он подумает о ней? Он же всех их считает детьми…

Вот профессор Снейп – он бы понял. Он и сам из тех, у кого в шкафу – скелет замученного до смерти врага, под подушкой – удавка для неверной возлюбленной, а в сахарнице – цианид для лучшего друга… Да вот беда – не хочется ей Снейпу ничего говорить…

Нет уж, никаких откровенных бесед. Ни одного лишнего слова. Только Защита от Тёмных искусств.

========== Глава 4. ==========

Но как ни тяни время, вечер всё равно наступит.

Сразу после ужина студентка Берта Лихт отправилась в кабинет профессора Люпина.

Она хорошо подготовилась. Приём пищи ей заменила очередная трубка. Предстоящая встреча уже не казалась такой ужасной – скорее, бессмысленной.

– Можно? – громко и развязно спросила Берта, не узнавая свой голос.

– Заходи, – настороженно произнёс Люпин, подняв голову от чьей-то письменной работы. Кажется, что-то подозревает. Ну, и чёрт бы с ним!

– Берта, – начал профессор, как только она села перед ним, – прежде всего, мне бы хотелось слегка прояснить ситуацию. Я знаю, тебе очень тяжело – столько нужно догнать, а ты старательная, пытаешься всё выучить. Так вот, я должен тебе сказать, что в Защите от Тёмных Искусств теоретические знания, разумеется, важны, но и вполовину не так важны, как практика. И даже практика – это не самое главное. Боевые заклинания можно выучить – сейчас очень много специальной литературы на этот счёт. Отработать технику выполнения таких чар – тоже не проблема, для этого в Школе есть все условия. А вот тот настрой, с которым ты начинаешь поединок, зависит только от тебя самой. Во время занятий на уровне младших курсов мы сражаемся не столько с противником, сколько с собственными страхами. Взять хотя бы боггарта, – профессор кивнул на ближайший шкаф. – Он практически не опасен, но, чтобы справиться с ним, надо сначала справиться со своими детскими страхами. Чего ты категорически не можешь сделать. Насколько я помню, твой боггарт обычно превращается в костёр?

Берта напряглась. Ага, костёр да ещё вонь того бензина, что выплеснули ей на платье…

– И у тебя никак не получается его потушить. Вот это-то меня и тревожит.

– Правда? – перебила Берта. – С чего бы это вдруг?

– А с того, что я давно за тобой наблюдаю, – начал раздражаться Люпин. – Ты, пожалуй, единственная моя студентка, у которой по Защите только отрицательные оценки. И, как я понимаю, дело вовсе не в твоей природной тупости. Может, ты мне всё-таки объяснишь, что с тобой происходит?

– Со мной всё в порядке, – быстро ответила Берта. А что ей было отвечать? “Со мной происходит моя грёбаная жизнь, профессор”?

– А вот мне так не кажется, – Люпин опять посмотрел на неё этим своим проклятущим всезнающим взглядом. – Ещё когда у нас были дуэли, ты стояла перед противником с таким отсутствующим выражением лица, будто тебя вообще здесь нет. По-моему, тебе было совсем наплевать, кто победит в вашей схватке. Я прав?

Берта начала заводиться.

– А если и так? – прищурилась девушка. – Я вообще не вижу смысла в том, чтобы насылать какие-то там заклятия. Маглы, например, этим никогда не занимаются.

Профессор Люпин усмехнулся.

– Они бы занимались, если б могли, уж поверь мне. Видишь ли, у волшебников, напротив, есть такая скверная привычка. И если ты во время реальной угрозы будешь так же равнодушно стоять, совершенно не сопротивляясь и думая, чёрт знает, о чём, я за твою жизнь не дам и ломаного кната.

– А она его и не стоит, – глухо и как-то в сторону проговорила Берта.

Люпин нахмурился.

– Что ты сказала? Тебе что, всё равно, убьют тебя или нет? Ты это брось, пожалуйста. Звучит банально, но жизнь – это бесценный дар. Нельзя так безразлично к ней относиться.

Берта холодно улыбнулась.

– Хорошо, сэр, я не буду.

– Вот и отлично! Что ж, давай начнём. Вон в том шкафу – боггарт. Готова?

– Готова.

– Аллохомора!

Дверца шкафа распахнулась. Берта внимательно смотрела в темноту, гадая, что сейчас оттуда появится. Она не была уверена, что после такой дозы её галлюцинация будет обычной.

Но не было вообще ничего.

И вдруг началось.

Внезапно в комнате стало холодно, очень холодно, как в самый трескучий январский мороз. А после – будто сквозняк пробежал по спине. Но нет, не сквозняк – порыв ледяного ветра растрепал Берте волосы и бросил в лицо горсть снежинок. Надвигалась буря. Голодным волком взвыла вьюга, жёсткий, колючий снег летел Берте навстречу, не давая дышать.

А Берта стояла в этой белой метели и, как загипнотизированная, смотрела на стремительный полёт снежинок. Девушка вся побелела, ресницы её покрылись инеем, но Берта уже ничего не замечала. Из её ослабевших пальцев выпала палочка, прямо в только что наметённый сугроб. А вслед за ней коленями в этот сугроб опустилась Берта.

И отчего-то стало темно…

– Ридикулус!

На языке вертелась ещё пара словечек, которых к заклинанию никак не приставишь. “Вот придурок!” – сердито подумал про себя Люпин. – “Нашёл, на что смотреть! Да надо было сразу прекратить это безобразие. Она и с обычным-то своим боггартом совладать не могла, а уж с таким…”

Появившаяся на мгновение искусственная полная луна растаяла желтоватыми клочками дыма после его заклинания. Берта лежала теперь не на белой снежной перине, а просто на каменном полу. Люпин подошёл и опустился рядом с ней на колени, приподнял девушку и легонько её встряхнул. Никакой реакции. Лицо Берты по-прежнему оставалось бледным какой-то нехорошей сероватой бледностью.

– Берта! Ну же, очнись!

“Нет, ну, надо же так испугаться!” Такое в его практике случилось впервые. Боггарт мог превратиться в самое неожиданное существо и сильно напугать ребёнка. До слёз, до крика, до паники, но никогда – до обморока. Просто дети не способны бояться чего-либо так сильно. Ведь каждый наш страх, в конечном счёте – страх смерти. Детям он неведом.

А с этой девочкой было неладно, он это сразу понял, едва увидел её. Школьная форма, причёска, как у первоклассницы (годов, этак, сороковых – прямой пробор, две косы, поднятые к вискам, уложенные кольцами и заколотые шпильками) – и совсем недетское выражение лица. Четырнадцать лет – и такие погасшие глаза. Неправильно это.

Он похлопал её по щекам. Результата нет.

…А ей казалось – она бежит, бежит, по колено увязая в глубоком снегу. В лицо дует ветер, дует так сильно, что воздух не нужно вдыхать, он сам входит в лёгкие, переполняя их. Берта задыхается, но всё равно бежит.

Ей четыре года. Она не знает, как оказалась в этом бескрайнем поле, среди сугробов. Знает только, что где-то далеко в снегу умирает мама, и надо звать на помощь. Но ни одного человека нет вокруг.

И вот, наконец, как спасение, чья-то дверь. Берта кидается на неё, колотит в неё кулачками, уже не чувствуя онемевших от холода рук.

Грубый голос окликает её из-за двери. Но девочка не может ответить – от ужаса и холода перехватило горло. Она только продолжает бессильно биться в тяжёлую деревянную дверь. Но та остаётся запертой.

И снова Берта бежит, но сил уже нет, и она спотыкается и падает каждые несколько шагов. Вот ещё одно чужое крыльцо. Девочка буквально вползает на него, ей не хватает сил даже постучаться, и она только скребётся.

И вдруг дверь открывается, на Берту веет теплом жилища, а в лицо ударяет яркий свет…

Кто-то сильно, почти со злостью ударил её по щеке. Берта открыла глаза.

– Профессор, мне больно, – еле слышно прошептала она.

Он её услышал.

– Слава великому Мерлину! Значит, живая. Вставай, героиня, – облегчённо и с улыбкой сказал Люпин. – Я уже собрался левитировать тебя в больничное крыло.

Не без помощи профессора Берта встала.

– Да, удивила же ты меня! Первый раз вижу такого странного боггарта.

Что-то вдруг стало не так. Что-то раздражало, беспокоило его с того момента, как Люпин к ней приблизился. Сначала тревога за девочку мешала ему сосредоточиться на этом ощущении.

Но теперь он понял, что это было. Запах. Оборотни обычно не курят и дыма не терпят. Для зверя запах курева – это люди, а значит – опасность.

Вот и сейчас Люпин ощутил эту странную тревогу, которую раньше всегда чувствовал, если кто-то из окружающих при нём закуривал. Нет, от Берты пахло не табаком, а чем-то другим, запах был настолько слабым, что обычному человеку и не учуять. Но Люпин чуял, и этот запах его очень беспокоил.

Он взял студентку за подбородок, повернул её лицо к свету и внимательно заглянул ей в глаза. Так оно и есть! Люпин хорошо помнил, что глаза у Берты светлые. А вот теперь они почернели от расширенных зрачков.

Он резко отпустил девушку и отвернулся.

– И зачем ты это делаешь? – устало спросил профессор Люпин.

– Что? – она ещё плохо соображала после обморока.

– Куришь эту гадость. Зачем?

Не дожидаясь ответа, он сделал какое-то странное движение палочкой у Берты над головой:

– Алконо Энервейт!

Этой узконаправленной разновидности заклинания Энервейт его научили, когда он работал в колонии для несовершеннолетних. Заклинание служило для избавления от воздействия большинства известных наркотических зелий – среди малолетних преступников было немало наркоманов.

Даже в самом бредовом сне Люпину не могло присниться, что придётся применять это заклинание в Хогвартсе…

Внезапный крик девушки отвлёк его от воспоминаний. Берта выглядела совершенно невменяемой. Она так побелела, будто снова собиралась потерять сознание, и вся дрожала. Взгляд её блуждал по комнате. Наконец, белыми от ярости глазами она уставилась на профессора.

– Вы… Какого чёрта?! Какое вам до меня дело?! Собрались мне читать лекцию о вреде наркотиков? Так вот поздно уже!

Люпин вздохнул. Обыкновенная подростковая истерика плюс раздражение от сломанного кайфа. Ничего необычного.

– Да пойми ты, глупая, – одним обмороком дело не кончится. Не знаю, что это была за дрянь, но последствия могут быть необратимыми.

– Да-а, – неожиданно спокойно и даже чуть улыбаясь протянула Берта. – Так её тоже называют.

– Чего? – не понял Люпин.

– Я насчёт “дряни”, – светским тоном пояснила Берта.

– Да ты, оказывается, специалист! – невольно поддержал беседу Люпин, удивляясь про себя, как легко и быстро она прекратила истерику. Совсем нехарактерное для девушки её лет поведение! Может, всё же попробовать поговорить с ней? Выглядела она вполне разумно.

– Кстати, ты не думаешь, что именно это негативно сказывается на твоей магии? Эти твои глупейшие неудачи при работе с палочкой…

Он осёкся на полуслове, едва взглянул на Берту снова. Как будто в ней что-то грубо захлопнулось, выражение лица стало невыразимо хмурым и мрачным.

– К чёртовой матери мою магию, – сквозь зубы проговорила Берта, глядя в пол.

– Между прочим, ты сейчас вполне вменяема, и я имею полное право снять со Слизерина баллы за твоё сквернословие. Вряд ли твой декан обрадуется…

– И его – туда же… – тем же злым тоном перебила Берта.

– Снейпа? – опешил Люпин.

– Факультет.

Повисло молчание.

– И всё-таки, – опять начал профессор, – с наркотиками тебе придётся завязать. Вряд ли ты использовала зелье, не имеющее противоядия, и значит, сможешь справиться с зависимостью сама. Иначе мне придётся написать твоим родителям.

– Да? – безмерно удивилась Берта. – И куда же вы собрались писать? На тот свет?

Люпин смутился.

– Прости. Я не знал. Давно…это случилось?

Берта, казалось, растеряла весь свой, такой внезапный, боевой настрой.

– Больше десяти лет прошло. Отца я совсем не помню. А мама… Говорите, боггарт странный? – с горькой усмешкой сказала Берта. – Я ведь очень боюсь холода. Мама от холода умерла… Я это видела.

– Но как же так, Берта? Разве такое бывает?

Но она как будто его не слышала. С минуту Берта стояла, погрузившись в воспоминания. А потом заговорила. Медленно, глухо, будто говорить было трудно. По щекам её ползли слёзы – холодные, чужие. Она их даже не замечала.

Голос Берты тоже звучал, как не свой, будто это кто-то другой рассказывал сейчас профессору Люпину её историю. И плакал тоже кто-то другой.

Берта выложила ему всё, до донышка.

Как страшно умирала мама, и Берта пыталась попросить помощи, но ни одна дверь не открылась на её просьбу…

И про то, как жила у Фогелей, и про монастырь. И разъедающее душу одиночество. И про то, как впервые из-за неё погиб человек.

И как её выгнали из интерната, и как она не захотела возвращаться домой, потому что считала Фогелей предателями.

Как за два года объездила пол-Европы вместе с бродячим цирком.

И про работу в военном госпитале в Душанбе (её взяли санитаркой, но рук не хватало, так что часто приходилось выполнять обязанности медсестры – пригодились целительские способности).

И про то, как в первый раз сама убила человека. И как мстила тем, кто когда-то погубил её мать.

Как сбежала в Англию и жила на улице, пока не пришла в голову обокрасть богача Уотлинга. И как провернула это дело вместе с Энрике, её дружком, таким же беспризорником (и ещё два человека упокоились с миром от её руки).

Рассказала и о том, как была поймана за руку Хиллтоном и от страха приворожила его.

И как жила с ним, пока не надоело, и ушла, и через несколько дней её сцапало Министерство. Кто же знал, что этот идиот покончит с собой!

До чего же легко рассказывать такие вещи постороннему человеку!

Люпин не знал, что и сказать на всё это. Сейчас в его душе бушевала буря самых разных чувств – от нежности до отвращения, от жалости до злости.