Текст книги "Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Лихт, и вы…вы всё это время знали? Знали и молчали?!

Берта беззаботно усмехнулась.

– Молчала бы и дальше, если бы вы не стали мне угрожать.

– И…что же теперь будет?

– А ничего. Молчите вы – молчу и я. Откроете рот против нас с Ремом – вам это даром не пройдёт, обещаю, – выдержать небольшую паузу, дать немного времени на размышление. – Ну, так что, профессор? Идём в совятню?

Кажется, туше. Снейп замахнулся на Берту так, будто хотел запустить в неё чем-нибудь потяжелее. Испытывать его терпение Берта больше не стала, а просто отворила дверь кабинета Аллохоморой и вышла в прохладный коридор подземелий.

Она могла поклясться, что Северус Снейп пробормотал ей вслед что-то вроде: “Вот выучил на свою голову!”

И это была полная и сокрушительная виктория!

========== Глава 10. ==========

“Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!”

Комнатушка под самой крышей старого облупившегося дома, гордо именуемая “мансардой”, по размеру напоминала просторный гроб. Встав посреди этого скворечника, можно было с лёгкостью дотянуться до любой точки его пространства, включая потолок.

К счастью для Берты, окно здесь всё же имелось. Был даже подоконник, но сесть на него она бы не рискнула – на сие хлипкое сооружение можно было только смотреть. Да и местечко было уже занято: там обитала пышная красная герань в горшке с отбитым краем.

Цветок, видимо, был единственным предметом роскоши. Нет, ещё потёртый пёстрый коврик. В остальном – кажется, на современном языке это называют “минимализм”. Слева – узкая койка, застеленная серым покрывалом. В правом углу – маленький квадратный столик, накрытый куском клеёнки. Трёхногий табурет. Всё.

С потолка, кое-как присобаченная к длинному проводу, свисала одинокая лампочка.

…Тяжкий вздох за спиной у девушки.

– Ну, вот мы и дома…

“Дома…” Удивительное слово. Незнакомое. Берта попробовала его на язык. Ей понравилось.

…Несколько шагов в направлении окна. Недовольный скрип вырываемых из насиженных гнёзд шпингалет. Грохот с трудом открываемых створок – и в комнату вместе с дымным ветром врывается весенний Лондон с запахом бензина и распустившейся листвы, сигналами машин и неистовым птичьим щебетом, солнечным теплом и ещё непросохшей сыростью…

А внизу – Большой Город с высоты четырёх с половиной этажей. Вернее, один из его многочисленных кварталов, застроенный такими же небольшими старенькими домиками. Крыши, крыши, крыши… Черепичные, двускатные, с трубами. И голуби – непременный атрибут таких крыш.

…Улизнуть из Хогсмида во время прогулки не составило большого труда. Тихую слизеринку мало кто замечал, а уж следить за потрёпанным профессором Защиты тем более никому бы и в голову не пришло. Правда, пришлось ещё уговаривать Ремуса, но тот, видимо, вспомнив своё мародерское прошлое, довольно быстро согласился.

А трансгрессировать, когда тебя обнимают, а не просто держат за руку, гораздо удобнее…

– Разочарована? – м-да, если Рем Люпин чего и не умел, так это ехидничать.

Берта непринуждённо опустилась на коврик. Тот оказался мягким и тёплым, чего нельзя было предположить по его затрапезному виду. Магические вещи вообще не так просты, как кажутся. Даже если их нашли на свалке.

– Ни чуточки, – устроившись с полным удобством, Берта решила, что разговор стоит поддержать. – Знаешь, больше всего не люблю ночевать под мостом. Сырость страшная. А вот ночлежки – напротив, райское место. Был тут в Лондоне один парень, – пустилась Берта в воспоминания, – Хьюго-Вырви-Глаз. Ночлежку держал в Ист-Энде. Золотой человек! Был… Пускал за гроши. Полный комфорт! Ведь когда ночевать негде, что самое главное? Крыша. От неё самое тепло.

– И что же случилось с этим “золотым человеком”? – прервал её рассуждения Люпин, усаживаясь на кровать.

– Отъехал браток, – сразу помрачнела Берта. – Джимми Бивень ему путёвку выписал.

– Что? – не понял Люпин.

– Путёвку, высшего качества. От уха до уха, – Берта для наглядности чиркнула ногтём большого пальца по горлу. – Ну, Бивня-то потом из Темзы выловили. Даже опознать его никто не смог. Так и закопали в общей яме, когда уж он гнить начал…

– Погоди-ка, – нахмурился Люпин, – ты же говоришь, его не опознали. Откуда же… Тоже руку к этому делу приложила, да?

Догадливый…

– Ну, пырнула ножиком…пятнадцать раз, – заметив ужас на его лице, расхохоталась. – Да шучу, шучу. Два, два раза – в левый глаз и в правый. Бивень уже мёртвый был, – Берта нахмурилась. – Нет, точно мёртвый. Ну, то есть почти наверняка… – видимо, его это не убедило. – А что, есть такой закон, чтоб хорошим людям глотки резать? Нету такого закона!

“Там, где дни облачны и кратки, рождается племя, которому убивать не больно”.

…А день был солнечный. Тёплый свет лился с чуть затуманенного сонного неба – на подоконник и этот удивительно яркий цветок, на пол с ковриком. Гладил Берту по затылку…

Она любила смотреть на Ремуса вот так: снизу вверх, сквозь ресницы. Чтобы можно было прижаться к его ногам и собирать солнечный свет с его ладоней. Губами.

Ему почему-то не нравились подобные знаки внимания. Рем резко отдёрнул руку.

– Встань с пола. Ты же не собака!

Странный человек, правда?

– Тонкое наблюдение, – хмыкнула Берта. – Я же кошка, ты помнишь?

– В таком случае, где твоё место? – улыбается. Кажется, мир. Берта с шутливой покорностью поднялась с пола и пересела к Рему на колени.

Это было одно из их редких развлечений. Иногда Берте приходила фантазия заявиться к нему в кабинет раньше отбоя. Тогда она вот так же, как сейчас, сидела у Рема на коленях (только в облике кошки), а если кто-то заходил, шмыгала под стол. Для конспирации.

– А крыша здесь действительно отличная. Не течёт. Я как-то поколдовал на досуге.

Берта огляделась. За окошком на выцветающем к грозе небе клубились идиллические кучевые облачка. Внизу виднелась верхушка недавно зазеленевшей ивы.

– Как здесь хорошо… Только мы с тобой, и никого над нами, кроме неба.

Невесёлый, горький смех.

– Конечно, чердак ведь.

– Зато к Богу ближе.

Тишина. И кружатся в солнечном луче пылинки.

– Хозяева – маглы? – Берта кивнула на электрическую лампочку.

– Не совсем. Хиггинс – магл, а вот жена у него – сквиб. Ходят слухи, что она из очень знатной семьи. Иногда и у чистокровных рождаются сквибы, – пояснил Люпин. – В общем, к магам здесь лояльно относятся.

Ещё бы… Семейка эта даже по магическим меркам казалась занятной. Едва Берта и Рем переступили порог дома, тот встретил их испуганным криком. То голосил несчастный мистер Хиггинс, в которого его драгоценная половина метнула тяжёлой чугунной сковородкой.

– Замечательно, – одобрила Берта. – Никому и в голову не придёт нас здесь искать. Вот за что я люблю большие города, это за то, что в них легко спрятаться.

– Кто бы знал, как мне эти прятки осточертели! Когда нельзя даже смотреть на тебя так, как хочется.

– Не говори. Зато здесь, кажется, всё можно. И не только смотреть.

Действительно, ужасная глупость. Почему любить друг друга – аморально, а если оба, каждый в своей конуре, загибаются от одиночества, то это хорошо и правильно?

“Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её – стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением”.

– Я хочу, чтобы так всегда было.

Берта провела кончиками пальцев по его щеке, потом вниз по шее. Можно не открывать глаз, она и так знает: на груди у него деревянный крестик. Её подарок. Она всё-таки верила, что эта вещица, магловский амулет, способна от чего-то защитить.

В который раз Берта порадовалась, что не выбрала тогда серебро. Ведь не знала же, кому дарит!

– Рем…

– Что ты?

– Давно спросить хотела… Шрам этот жуткий – это оборотень тебе оставил?

Ох, какая у него порой бывает нехорошая усмешка!

– Да. Сивый предпочитает нападать со спины.

– Сивый?

– Фенрир Сивый, – и добавил с издёвкой. – “Крёстный” мой.

– Рем, а сколько тебе было лет?

– Семь. И не надо об этом. Сейчас – не надо, – целует её в грудь, дерзко, бесстыдно, совсем на него не похоже. – Я люблю тебя.

– И я – люблю…

А высоко в небе заливается какая-то счастливая безмозглая птаха.

“Есть такая легенда – о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает своё гнездо и летит искать куст терновника, и не успокоится, пока не найдёт. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается на небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.”

– Рем, я счастлива, ты знаешь?

Обводит комнату хмурым взглядом.

– По-твоему, это – счастье?

А ей сейчас до слёз весело.

– Счастье – это когда у человека на сердце легко. А у меня не просто легко – невесомо. Так что держи меня крепко-крепко, а то вот возьму и в окно вылечу!

Смеётся.

– Что я слышу! И это говорит самое прагматичное и неромантичное существо на свете!

Берта скромно потупила глазки.

– Вы дурно на меня влияете, профессор. Это уже и другие замечают.

– Кто же? – настороженно.

Берта пожала плечами.

– Профессор Снейп, например.

Люпин, кажется, выматерился сквозь зубы, но Берта не была уверена.

– Кстати, что ты ему такого сказала? Он с зимы молчит, как ступефайнутый. И из Аврората ещё никто по мою душу не явился. Мало того, Снейп даже не попытался меня отравить! Я просто теряюсь в догадках.

Берта чуть улыбнулась.

– Ну, в то, что я растрогала его историей о нашей неземной любви, ты вряд ли поверишь…

Такая же ухмылка в ответ.

– Угадала.

– В общем, слизеринец слизеринца всегда поймёт. Пришлось пустить в ход обыкновенный шантаж. Видишь ли, не только у нас с тобой есть тайны…

А он смотрит, будто и не слушает. И взгляд такой…недвусмысленный.

– А ну его, к бесу, этого Снейпа с его тайнами… Иди сюда!

“Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте моей возлюбленной, доколе ей угодно.”

День клонился к вечеру. Тихие весенние переулочки затянуло матовыми сиреневыми сумерками.

По разбитым плитам старого тротуара шли двое – не близко, не держась за руки, вообще не касаясь друг друга. Берта – чуть впереди, в коротком коричневом платье, стуча каблучками тех же ношеных туфель. Сегодня она не закалывала волосы – просто змеились по спине две длинные косички.

Ремус шёл за ней и смотрел, не отрываясь. Оборачиваться было необязательно. Она уже хорошо знала этот его взгляд: жгущий, затягивающий, как в омут. И так же хорошо знала, что обратного пути из этого омута нет.

Ну, вот, ещё несколько шагов – вместе, а потом снова – короткое объятие, и можно трансгрессировать куда-нибудь на задний двор к мадам Розмерте. А там – сначала выйдет она, спустя минут десять – он. И разными дорогами вернутся в Хогвартс.

Ремус прав. Берте тоже до визга надоело прятаться. Когда без опаски и подойти друг к другу нельзя, даже взглядов надо остерегаться. А до каникул, когда уже всё будет можно, ещё почти целых два месяца…

А пока она пойдёт в замок самой длинной дорогой – через теплицы. И будет вспоминать сегодняшний счастливый день.

“Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его. Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в сёлах; поутру пойдём в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!”

Большой Город позолотили лучи заходящего солнца. А по притихшей улице просто шли двое – и какое кому дело до них?

========== Глава 11. ==========

Нет, жизнь, определённо, налаживалась! Ужасы экзаменов остались позади. Сертификат СОВ, запрятанный в аккуратную папочку, приятно грел душу. Может, не такие уж прекрасные были в нём оценки, но, по крайней мере, переэкзаменовка Берте не грозила. Заканчивался такой невероятно тяжёлый (и в той же мере счастливый) учебный год. Оставалось всего лишь пережить последнее полнолуние в Хогвартсе.

…В тот вечер всё сразу пошло наперекосяк. Начать следует с того, что Берта едва ли не впервые в жизни проспала. Проснулась только ночью (такой глубокой, что, пожалуй, это было уже утро) и обнаружила, что лежит на кровати поверх покрывала, полностью одетая. “Вот, наверное, Ремус взбесился! Решил, что я передумала насчёт нас с ним”, – была первая мысль, посетившая её ещё сонные мозги. Поплотнее задёрнула полог, прислушалась – никто не проснулся. Небольшое усилие, желание съёжиться, стать совсем незаметной – и вот вместо новоиспечённой шестикурсницы по кровати бегает крохотное восьминогое существо. “Сказать кому, что я в таком виде на свидание собираюсь – ведь не поверят”, – жаль, что пауки не умеют смеяться. Хотя заливистый хохот, оглашающий спальню в этот час, вряд ли пошёл бы на пользу её затее.

…Первое, что повергло Берту в шок, даже выбросивший её из анимагической формы – это раскрытая настежь дверь класса Защиты. Берте понадобилось время, чтобы осознать весь зловещий смысл увиденного. С безумно колотящимся сердцем она влетела в класс, мельком отметив, что он пуст и тёмен.

Задерживаться там она не стала – сразу бросилась по маленькой лесенке в кабинет. Хотя этот ежевечерний маршрут был знаком Берте до последнего камушка, она всё же умудрилась споткнуться и разбить коленку о край выщербленной ступеньки. Но Берта почти не заметила этого, потому что за приоткрытой дверью кабинета её ждало следующее потрясение.

В кабинете никого не было.

Прохладный ночной ветерок тревожно колыхал лёгкую занавеску открытого окна. На столе трепетал огонёк догорающей свечки, освещая какой-то кусок пожелтевшего пергамента. Пергамент этот отчего-то очень заинтересовал Берту. Так заинтересовал, что девушка проворонила потрясение номер три.

Она обошла стол и склонилась над пергаментом. Рем всегда был не по-гриффиндорски аккуратным и важных бумаг просто так на столе не бросал. А то, что бумага если не архиважная, но, по крайней мере, что-то значащая, Берта поняла сразу. На пергаменте был скрупулёзно вычерчен план какого-то здания. При ближайшем рассмотрении здание оказалось Хогвартсом. Но занятнее всего были движущиеся чернильные точки с подписями. Берта, как зачарованная, уставилась на карту. Нет, “ожившими” точками её было не удивить. Но человек, создавший эту вещицу, явно обладал незаурядным талантом и столь же незаурядным любопытством, потому что точки на карте показывали местонахождение тех людей, которых они обозначали.

“Альбус Дамблдор” – директорский кабинет, ясное дело.

“Миссис Норрис” – лестничный пролёт между первым и вторым этажами. Берта улыбнулась. С леди Лукрецией они частенько перемигивались, встречаясь в школьных коридорах. А как-то в воскресенье Берта получила записку, написанную неряшливым почерком Филча, – её приглашали на чай…

Ещё какое-то лихорадочное движение в районе подземелий. “Северус Снейп”. И чего он мечется, скажите, пожалуйста?..

Господи, и о чём она сейчас думает?!

Берта резко тряхнула головой, отгоняя посторонние мысли, – и вдруг замерла. Прямо у неё перед носом стоял полный до краёв бокал. Берта так и села. Это зелье она могла бы узнать даже с завязанными глазами. Волчье Противоядие.

Сердце подпрыгнуло прямо к горлу. Скверно, боже ты мой, как же скверно!

Берта снова в поисках поддержки посмотрела на карту, словно почуяв в ней свою союзницу. Напряжение чуть ослабло – точки с подписью “Ремус Люпин” на карте не было. Собственно, переполоха, которому следовало бы быть, учини вервольф кровавую расправу над кем-нибудь, не было тоже. Берта бы услышала по дороге, если бы что-то случилось…

На всякий случай проверила больничное крыло. Нет, там тоже никакого движения не наблюдалось. Слава Богу!

Но, между тем, расслабляться было рано. Где обретается в данный момент мохнатый хвостатый хозяин кабинета, по-прежнему неясно. Вот куда податься среди ночи невменяемому свирепому зверю?

Территория Хогвартса? Вернее всего. А там – Хагрид, не в добрый час – Филч, а то и некстати загулявший ученик… Плохо. Вервольфу-то всё равно, на кого нападать. А уж голодному-то… Сколько полнолуний он вегетарианцем прикидывался, а? Вот то-то…

Куда ещё этот несчастный может отправиться? Хогсмид? Совсем плохо. Народу там не в пример больше, причём народу подвыпившего, весёлого и удивительно храброго. Сколько человек может попасть на зуб оголодавшему волку, даже представить страшно.

В общем, куда ни кинь – везде клин. Засветится – узнают – поймают – допросят. А дальше что? Правильно, дети, дальше – Азкабан. И не для одного Ремуса. Директору за такое назначение тоже достанется. А у Берты к нему давний должок, между прочим…

А что, если?.. Недаром же народная мудрость гласит, что сколь волка не корми – он всё в лес смотрит. Рем, помнится, всегда любил природу…

Как бы там ни было, его необходимо найти, пока он чего-нибудь не натворил. А если уже натворил, то хотя бы попытаться разрулить ситуацию таким образом, чтобы на него никто не подумал.

Превращаться одним махом, прямо в прыжке, Берта никогда ещё не пробовала, но отчего-то не удивилась, когда ей это удалось. Некогда удивляться.

…Лунная ночь подхватила Берту в свои прохладные неласковые ладони. Отношения с высотой у Берты всегда складывались по-особому. По её собственному определению, это был страх, замешанный на жгучей любви. Берте Лихт не раз доставалось от мадам Трюк из-за вечной привычки жмуриться, поднимаясь на метле даже не очень высоко. Зато теперь, когда есть свои крылья, когда тело стало лёгким, и ночной воздух обволакивает, будто удерживая в состоянии полёта… Это ощущение невозможно сравнить ни с чем.

Берта немного покружила над замком, но, ничего интересного не обнаружив, решила времени не терять и отправиться поскорее к Запретному лесу.

Очень скоро башни Хогвартса остались далеко позади, и его редкие огни уже не освещали ей путь. Теперь оставалось полагаться только на луну, которая уже вострила лыжи к горизонту. Вот когда пожалеешь, что ты ворона, а не сова!

Берта всё летала над Запретным лесом, пытаясь хоть что-нибудь увидеть или услышать, но бесполезно. Затея её была совершенно безумной, в этом она отдавала себе отчёт. Но ей сейчас владело лихорадочное возбуждение, весёлый азарт от такой игры в прятки (или в догонялки?). А в голове отчего-то вертелась дурацкая песенка, которую Берта знала ещё со времён своей кочевой жизни в цирке:

Неодета и странна полная луна,

На босых её глазах – пятна от вина.

Больно спать, пока в стекло

Бьёт её тепло.

Я не пью ни чай, ни страх, -

Мне одной светло.

Акварели на стенах, косы из травы,

Полупальцев резонанс -

Модернданс кривых.

Выворачивай носок

И тяни подъём.

Кровь из носа – это сок,

Разобьём – и пьём!

Когда-то давно у них был цирковой номер на эту песню. Лиза (бывшая настоящая циркачка, главная в труппе) работала с обручами, Кэрри высоким голоском выводила эту мелодию. Музыкального сопровождения – только метроном. Странный и красивый получился номер. Лиза, крутящая обручи, была похожа на гибкую серебряную пружинку. Свет падал только на неё, и голос Кэрри из темноты будто был сам по себе и не принадлежал никому…

Слегка подустав от своих метаний, Берта решила спуститься. Села на ветку ближайшего дерева и стала слушать. Кругом стояла совершенно особая тишина, которая бывает только в лесу. Нет, это не оглушающая тишина каменных подземелий, напрочь лишённая всяких звуков. Лесная тишь пронизана жизнью. В лесу просто невозможно остаться в одиночестве. Вот и сейчас где-то в зарослях монотонно покрикивала какая-то птица, в траве раздавался быстрый топот чьих-то маленьких лапок, в ближайших кустах, шурша и попискивая, кто-то возился…

В этот миг относительное спокойствие ночного леса прервал чей-то вой. Берта, было, дёрнулась на звук, но вовремя осадила себя. В такой час в Запретном лесу мог выть кто угодно. Даже если это оборотень, то не факт, что именно тот, который ей нужен.

Тут вслед за воем Берта услышала такое, от чего всё её благоразумие куда-то улетучилось. Крик. Ч е л о в е ч е с к и й крик, полный смертельного ужаса. Просто так сидеть и наслаждаться лунной ночью теперь было уже нельзя. Не зная, что и как она будет делать, чем сможет помочь (“Вот ведь раззява! Даже палочки у меня с собой нет!”) она полетела туда, где эта самая помощь требовалась.

Картина, открывшаяся Берте с высоты птичьего полёта, оказалась поистине живописна. Большая посеребрёная луной поляна, к корням высокой сосны жмётся какой-то человек (разглядеть, кто это, практически невозможно), а прямо к нему медленно, растягивая удовольствие от ужаса и беспомощности жертвы, приближается огромный волк. И уж этого-то волка она могла бы узнать среди многих других…

Зрелище было даже красивым. Что может быть лучше Большой Охоты? Берта едва преодолела искушение не вмешаться и досмотреть всю сцену до конца. Но потом представила, как будет угрызаться совестью несчастный Охотник… Правда, уже на подступах к месту развития событий у неё мелькнула слабая мысль: “Вот я бы на его месте…”

Потом-то стало не до мыслей: крыльями по глазам, клювом по темени, когтями вцепиться в нос. И наплевать, что в ту же минуту Берта ударом мощной лапы была отброшена далеко в сторону. Задачу номер один она выполнила: отвлечь внимание зверя от жертвы. Краем глаза Берта успела заметить, как мигом просёкшая ситуацию жертва спешно отползает в соседние кусты. От души за неё порадовавшись, Берта не стала отвлекаться – обоняние у волков отличное, а четыре ноги всяко эффективнее двух, когда дело касается погони. Задержать вервольфа надо было любыми средствами. Так что её сражение только начиналось…

Нынче была ночь открытий. Перекидываться из одной анимагической формы в другую Берта тоже ещё не пробовала, но у неё получилось. Стресс, что ли? Ладно, с этим она разберётся позже.

А пока, ухватив его зубами за загривок и награждая весьма нелюбезными тычками когтистых лап, Берта оттаскивала рвущегося по следу вервольфа. Тот отчаянно сопротивлялся.

Нет, несомненно, в человеческом облике Рем был куда сговорчивее. Берта почувствовала, что устаёт. Да уж, измотанная экзаменами молодая ведьма, которой за один вечер пришлось три раза перекидываться, и голодный матёрый оборотень, переполненный тёмной магией, находились в разных весовых категориях. Это даже если не учитывать того, что он был раза в два её крупнее.

Драка вышла жестокая. Зверь, которому сломали весь кайф, рассвирепел до полной потери тормозов (если они вообще у вервольфов бывают). По поляне в разные стороны летела шерсть. К чести Берты следует сказать, что шерсть была не только её. Но сути дела это не меняет: поединок двух таких противников просто не мог кончиться ничем хорошим.

У Берты никогда не получалось долго держать сложную волчью анимагическую форму. Видимо, на сегодняшнюю ночь свой лимит удачи она исчерпала. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде, чем Берта ощутила отсутствие хвоста и резко притупившееся обоняние. Но, наверное, это произошло достаточно быстро, поскольку она успела далеко отскочить в сторону и даже попыталась превратиться снова. Но до волка, видимо, всё дошло ещё быстрее, потому что, когда он одним прыжком преодолел смешное расстояние между ними, Берта так и не успела увернуться…

Мадам Помфри этой ночью выспаться не удалось. Не то, чтобы бессонные ночи были ей в новинку. Обычные будни хогвартской медсестры, знаете ли… С последними иллюзиями насчёт своей работы она распрощалась ещё двадцать лет назад, когда только приступила к своим обязанностям.

Ибо это были времена легендарных Мародёров. Один Ремус Люпин – её Особое Задание – чего стоил! А Джеймс Поттер, который как-то “совершенно случайно” навернулся с лестницы в три часа ночи, да так, что переломал себе половину костей! А уж Питер Петтигрю, которому кто-то (“Ей-богу, мадам Помфри, не знаю, кто бы это мог быть!”) среди урока по Уходу за Магическими Существами засветил по физиономии Огненным крабом! И это было только самое начало…

Но сегодняшняя ночь – даже по меркам Школы Чародейства и Волшебства это было чересчур! Какой уж тут сон, если заполночь в больничное крыло заявляется Северус Снейп с тремя бесознательными студентами на носилках, неописуемым выражением лица и невероятной новостью о том, что он поймал Сириуса Блэка.

И если бы только это! С этим контингентом и так работы по горло. Уизли сломал ногу и получил контузию от магического взрыва (нет, правду говорят: хуже одного Уизли только, когда их двое). Поттер и Грейнджер тоже отличились – угораздило же их схлестнуться со стаей дементоров! Удивительно, как ребята ещё живы остались…

Потом в больничном крыле неизвестно откуда возник довольный до невозможности Корнелиус Фадж, пожал Снейпу руку и пообещал ему Орден Мерлина за поимку особо опасного преступника. После чего тот пришёл в ещё большее воодушевление и впал в такую эйфорию, что едва не понадобилось Успокаивающее зелье.

Едва эти двое покинули помещение, и мадам Помфри, наконец, смогла заняться больными, в палату вошёл Альбус Дамблдор и настойчиво потребовал строго конфеденциального разговора с полуживыми детьми. А после того, как оный разговор состоялся, в палату снова ворвались взбешённый Фадж и Снейп, на которого просто смотреть было страшно. И тут уже одним Успокаивающим зельем дело не обошлось – выставить двух беснующихся мужчин из своей вотчины мадам Помфри удалось, только пригрозив им Непростительным заклятьем. Ну, подумаешь, Сириус Блэк снова сбежал! Это же не повод превращать больничное крыло в палату для умалишённых!

Нервы у мадам Помфри были уже на пределе, поэтому закончив с пациентами, она ещё долго не могла заснуть. И настроение её ни капли не улучшилось, когда на рассвете в запертую дверь больничного крыла громко и настойчиво постучали.

Выбравшись из тёплой постели и немного приведя себя в порядок, мадам Помфри отправилась открывать. Подойдя к двери, она убедилась, что в неё вовсе даже не стучат, а откровенно колотят, причём явно ногами. Вне себя от возмущения, медсестра, открывая дверь, разразилась длиннейшей тирадой о том, до чего обнаглели эти чиновники, спасу от них нет, и почему теперь все дела государственной важности решаются на её территории. О том, что она загубила свою молодость и талант, сидя в этой проклятой школе, (ни дна ей, ни покрышки!), и что её, между прочим, давно зовут работать в больницу Святого Мунго. Что если директор, в конце концов, не прибавит ей оклад, то она…

Но тут мадам Помфри, наконец, справилась с отпиранием замка, который сама же сгоряча и поставила прошедшей ночью, и зрелище, представшее перед ней, заставило её умолкнуть.

Мадам Помфри понадобилось время, чтобы опознать в шатающемся, перемазанном кровью субъекте с безумными глазами Ремуса Люпина. Ещё один более внимательный взгляд – чтобы понять, что окровавленный свёрток у него на руках, на самом деле, – раненая девушка. И ещё одно небольшое усилие памяти, чтобы сообразить, что сегодня было полнолуние…

Передав Берту на попечение мадам Помфри, Ремус вышел в коридор и обессиленно опустился на скамью у стены. Руки тряслись, как после недельного запоя. С тяжким вздохом он закрыл лицо ладонями, не заботясь о том, что ещё больше перепачкается в крови. В е ё крови.

Сегодня к числу тех его воспоминаний, которые дементорам лучше не показывать, прибавилось ещё одно: лесная поляна, по-идиотски яркое утреннее солнце, холодная росистая трава… А на траве – Берта, бледная, неподвижная. И лицо её, всё в мелких ссадинах, такое спокойное, такое по-мёртвому равнодушное… До самой смерти он это лицо не забудет.

А ещё там, на поляне, была кровь. Очень много крови – Ремус и предположить не мог, что в таком тоненьком, хрупком теле её может быть столько…

Всё это по праву могло теперь называться самым страшным воспоминанием. Нет, Ремус Люпин не боялся мёртвых или крови – привык. Он луны боялся. Вернее, того, во что она его превращала.

Сколько же прошло времени бесполезных блужданий по Запретному лесу в поисках хоть какой-нибудь тропы, когда глаза застилал кровавый туман, а в висках лихорадочно стучало: не успею, не успею, не успею?.. А Берта, между тем, была ещё жива. Ещё слабо-слабо билась еле ощутимая ниточка пульса на её горле. И сколько ещё она могла бы продержаться, пока он нёс её в больничное крыло?

…С той минуты, когда Люпин, очухавшись после тяжелейшей трансформации на той самой поляне, увидел рядом с собой искусанную чуть ли не до костей, полумёртвую Берту, его терзала, мучила и убивала одна мысль. Как, как, как это могло случиться? Каким диким непостижимым образом проклятая судьба свела их вместе, лицом к лицу, в самой чаще Запретного леса, во время полнолуния? Почему это произошло именно в эту ночь? И почему, почему Берта оказалась этой ночью в лесу, хотя прекрасно знала, что это опасно?

…Паршивее всего было то, что он отлично всё помнил. Помнил адскую боль превращения, когда они вышли из туннеля под Гремучей ивой, – и потрясающее, ни с чем не сравнимое по сладости ощущение воли, затопляющее вырвавшийся из-под оков зелья получеловечий-полуволчий рассудок. И как, повинуясь этому чувству, волк, свободный, осознавший, наконец, свою истинную природу, бросился сначала на людей, а потом, получив нежданный отпор, – к Запретному лесу.

Ремус помнил, что уже давно не был так счастлив, как прошедшей ночью. Это было…настоящее. Его волчье, звериное настоящее. Волчье противоядие не уничтожает, а только усыпляет, одурманивает волка, заставляя его поверить в то, что он человек. Но это лишь галлюцинация. Суть оборотня – всегда зверь. Его альфа и омега. Это Ремус Люпин знал точно. И чем дольше жил, тем больше убеждался в этом. И страшнее этого ничего не может быть.

…Он помнил, как, набегавшись вволю, наконец, учуял след. Такой ясный и чёткий, что найти того, кто его оставил, не составило труда. Девчонка, кажется…нет, точно девчонка, запах очень женский был. И жаль было, когда его так некстати отвлекли. Даже сейчас Ремус очень ясно чувствовал это нездоровое сожаление и ненавидел себя за это. А между тем…кто она такая? Как забрела ночью в Запретный лес и что с ней стало потом? Но сейчас…сейчас это совсем не важно. Сейчас важно другое: почему вмешалась именно Берта? Какого чёрта эта полоумная уже не первый раз с таким энтузиазмом лезет к нему в пасть?