Текст книги "Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (СИ)"

Автор книги: gernica

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Да пойми ты, придурок, я же люблю её! – о, да, это она услышала совершенно чётко.

– Это всего лишь вопрос терминологии, Люпин, – выражения лица Снейпа Берта, конечно, не видела, но по его тону можно было представить одну из его обычных презрительных усмешек. – Если на вашем, волчьем, диалекте случка называется любовью – на здоровье. Вот только не смейте навязывать эти свои эвфемизмы н о р м а л ь н ы м людям.

Дальше Берта слушать не стала. Пошатываясь, отошла от двери, прислонилась спиной к стене, не замечая холода каменной кладки…

Её била такая дрожь, что зуб на зуб не попадал. Горло будто сдавила чья-то невидимая рука – и никак не получалось вздохнуть. Берта зажала рот ладонью, желая удержать рвущийся наружу вскрик. “Как же это… Как же это всё…”

И – бежать, бежать, не разбирая дороги, от этих непонятных людей с их непонятными и страшными тайнами и секретами…

Прямо по коридору, потом налево, за поворот, по лестнице вверх, ещё выше, и сразу, по боковой – вниз… Никто, никто не должен видеть…

Не выдержав нагрузки, оторвалась и покатилась по полу, металлически звякая, застёжка от левой туфли. Но Берта остановилась только тогда, когда чуть не подвернула ногу – туфля готова была соскочить. Берта нагнулась, чтобы поискать потерянную застёжку, но отчего-то глаза застилала какая-то муть, и ни черта не было видно. Берта вслепую шарила ладонью по полу, пока её не окликнула с ближайшего портрета какая-то румяная дама в пышном напудренном парике и не спросила, не нужна ли ей помощь.

Берта хотела что-то ответить, но поняла, что не может этого сделать. Потому что плачет – громко, унизительно, в голос, как глупая трёхлетка.

Нащупав, наконец, в двух шагах от себя застёжку и приставив к её обратно к туфле коротким “Репаро!” (заклинание вряд ли на это годилось, но в этот раз почему-то подействовало), она, прихрамывая, медленно побрела по незнакомому коридору, стены которого были увешаны старинными портретами в тяжёлых золочёных рамах. В этой части замка Берте бывать ещё не приходилось, и она не знала, как отсюда выйти. Но это её сейчас и не беспокоило.

В этой незнакомой галерее не было окон. Берта дошла до самого конца и повернула направо.

…Окошко было крохотным, узким, в его проёме едва смог бы поместиться даже один человек. Берта вскарабкалась на высокий подоконник, присела боком, прижалась пылающим лбом к ледяному стеклу…

Это была её детская, ещё приютская, привычка – сидеть на подоконнике. Тогда, в детстве казалось, что там, за окном, какая-то другая жизнь… Счастливая, наверное.

А теперь за этим холодным, отуманенным её дыханием стеклом была только чёрная зимняя ночь… Снова ударил мороз.

Господи, Боже милостивый, какая же тоска, какая смертельная, непроглядная тоска! Такая тоска, что впору сигануть вниз с этого долбаного окошка… Тут высоко. Сколько же этажей лететь – четыре, пять? Да разве она их считала, этажи эти…

Вот так же она, кажется, целую вечность назад сидела в комнате у Ремуса на подоконнике единственного окна с расшатанной деревянной рамой и смотрела, как мерцают яркие звёзды над чёрным Запретным лесом… Читала наизусть “Песнь песней”. А Рем слушал…

Берта прекрасно знала, что ему есть, что скрывать. Но никогда ни о чём его не спрашивала. Зачем? Захочет – сам расскажет. В её собственной биографии было немало страниц, которые по-хорошему следовало бы сжечь. Поэтому она всегда оставляла другим право на подобные эпизоды.

А уж от Ремуса она готова была принять любую правду. В самом деле, не всё ли равно, кем является человек, который вытащил тебя из беды? Преступником? Наёмным убийцей? Эти варианты тоже приходили Берте в голову.

Но всё оказалось настолько…убийственно просто! Тот, кому она поверила, с кем проводила почти каждую ночь, кто подарил ей так много воистину человеческого тепла, ощущения настоящей счастливой близости, не требуя ничего взамен, – оборотень. Дикий зверь, только следующий своим инстинктам. Всего-навсего.

Недалеко от Берты, за поворотом, что-то зашуршало – какой-то обитатель портрета проснулся.

Господи, как же Берта здесь всё ненавидела! Живые портреты; запутанные, как её жизнь, коридоры; мёртвые каменные стены… Единственным, кто заставлял её мириться со всем этим, был Ремус Люпин. Но теперь всё кончено… Человек, ради которого она терпела этот ненавистный замок, оказался вовсе даже не-человеком. Этот проклятый волшебный мир устроил ей очередную подлянку: превратил уже ставшего для неё близким во что-то непонятное и страшное.

“Не хочу, отказываюсь! Не могу, не могу жить, не могу дышать в мире, где возможно т а к о е… Будь он проклят!” Злые горькие слёзы снова обожгли глаза.

…Какое же тонкое здесь стекло! Даже её сил хватит, чтобы одним коротким ударом разбить его на мелкие осколки. Кто сказал, что магическое стекло не бьётся? Бьётся, если очень захотеть. Вообще, если очень захотеть, можно сотворить многое. Это Берте здесь втолковали крепко… Сами виноваты.

Слишком велико было искушение. Размахнуться, ударить, полюбоваться, как разбегаются по ещё целому стеклу тонкие змеистые трещинки. Потом ударить ещё раз. Отделить один длинный острый, как клинок, осколок… Берта так ясно представила себе это, что ей показалось, будто она уже держит его в руках.

Да, кровавая рана пугает. А вот струйка тёмной крови на бледном запястье – завораживает. Берта и так знала, что это красиво, и поэтому не стала пробовать на практике.

Ярко-алый цвет… Цвет крови. Цвет страсти. Цвет радости.

…Рука скользит по складкам ярко-алого муарового шёлка, перебирает золотистую бахрому. “Это – мне?” – “Разве здесь есть ещё одна девушка, мечтающая о малиновой шали с бахромой? Конечно, это тебе. С Рождеством!.. Шали, правда, не нашлось, зато шарф, по-моему, просто невероятный”.

Шарф был действительно невероятный – таких роскошных вещей Берте и в руках держать не приходилось. Когда-то давно, ещё в их бродячем театре, она ужасно завидовала подруге Заринке, у которой специально для выступлений была шёлковая малиновая шаль с длинной золотистой бахромой. Эта красивая дорогая вещь просто поразила тогда воображение маленькой приютской девочки. Берте казалось, что на всём белом свете нет ничего прекраснее. И после она, хоть и почти равнодушная к вещам, нет-нет, да и вспоминала Заринку с её шалью…

“Тебе нравится?” – “Слов нет, Ремус, да он же дорогущий, наверное…” – “Считай, что я его украл, если тебе так легче будет принять мой подарок”.

Алый шёлк холодит плечи… Шарф длинный, широкий, драпирует всю её фигуру красивыми живописными складками. Чёрт, как жаль, что в этой комнате нет зеркала!

“Как я выгляжу?” – “Как Ли Тун”. – “Кто это?” – “Персонаж из эпоса китайских магов, королева-волшебница, добровольно ушедшая в мир маглов”. – “Почему же она ушла?” – “Из-за любви”.

Ремус подходит к ней, обнимает за плечи.

“Волосы твои темны, как печаль, возлюбленная моя, а из глаз твоих струится утренний свет. Руки твои, как лёгкие крылья Весны, и тени Её летучих облаков – на лике твоём. Уста твои, как лепесток цветущей сакуры, и дыхание твоё, как тёплый ветер на склонах Фудзи. Как ты прекрасна, возлюбленная моя!”

Да, Ремус Люпин порой умел так красиво заговаривать зубы, что у неё голова кружилась…

Ну, почему, почему так больно об этом вспоминать? Почему так хочется прямо сейчас пойти и сжечь его подарок? Чтобы ни следа, ни памяти не осталось от ночей, проведённых вместе, от слов, сказанных друг другу… Слишком многое она доверила ему.

Берта не могла понять, что такое с ней происходит. Ведь были же у неё и раньше близкие друзья, из своего прошлого тайны она не делала… Что же с того, что один человек, который хорошо к ней относился, оказался вовсе не тем, за кого себя выдавал? Почему же сейчас ей кажется, что у неё отобрали что-то жизненно необходимое?

А он… Он сказал, что любит. Ей, наедине, никогда не говорил, а вот теперь сказал.

Но это же – как там Снейп выразился? – вопрос терминологии, не так ли? Звери не могут любить. Да и люди – тоже.

Подчиняться тому, кто сильнее, заглядывать в глаза тому хозяину, который накормил, грызться из-за очередной подачки с другими, такими же, и бояться очередного пинка под дых, – вот вечный круг, по которому все мы ходим – и люди, и животные. И нету между нами никаких существенных различий. Разве что у людей чуть больше мозгов, чтобы понять, что большая кормушка лучше, чем маленькая, и вовремя перейти к тому хозяину, который эту самую большую кормушку нам предоставит.

…А она-то уже почти поверила в то, что всё это и для неё возможно: плакать от нежности к другому и испытывать к нему горячую благодарность просто за то, что он есть в её жизни. И знать, что это взаимно. Даже когда его нет рядом, знать, что живёт на Земле человек, которому есть до неё дело.

И как же легко и счастливо становится на душе от этого знания! До того легко, что вот кажется, взяла бы и полетела… Высоко-высоко, над лесом, над замком Хогвартс – с высоты птичьего полёта он, наверное, до смешного маленький…

Так бы и летела прямо в это задумчиво-серое небо (в Британии оно отчего-то почти всегда пасмурное).

И Ремуса бы с собой позвала. Он бы согласился, это точно.

Вот и летали бы вместе…

– Прохлаждаетесь? – зловредный скрипучий голос прервал её мысли, цепкие пальцы ухватили Берту за плечо.

Аргус Филч собственной персоной. Только почему-то без кошки. Что и говорить, сегодня выдался на редкость удачный день.

– А вы в курсе, который час, мисс? – он, как всегда, начал издалека. Следствие ведёт завхоз, блин. Ну-ну…

– Нет, мистер Филч.

– Одиннадцатый, – почти любезно подсказал тот. – А теперь потрудитесь объяснить, что вы делаете в такой час вне спальни, – прокурорским тоном открыл допрос смотритель. У Снейпа что ли, манеру говорить перенял?

Берта искренне не понимала, что могло связывать этих двоих: Северуса Снейпа, который корчил из себя аристократа (смотрела Берта, смотрела в справочнике “Чистокровные семьи Европы” – нет там ни одного Снейпа!) и отвратительного сквиба. Но так или иначе, Аргус Филч частенько появлялся вечерами в лаборатории и вёл со Снейпом какие-то таинственные беседы приглушённым зловещим шёпотом.

– Размышляю о смысле жизни, – ровно, размеренно проговорила Берта.

– Своё полезное занятие вы можете продолжить в другом месте, мисс…Лихт, я полагаю? – осведомился Филч.

– Верно, – удивляться тому, что он её знает, совершенно нечего. Редкий вечер Берта проводила не в лаборатории и редкий вечер не натыкалась там на Филча.

– Замечательно, – смотритель вдруг резко схватил её за руку и сдёрнул девушку с подоконника. Берта едва не упала, но сразу же высвободила руку из цепких пальцев Филча.

– Пусти…те, сама пойду, – буркнула девушка.

– Очень хорошо, – завхоз наградил Берту чувствительным тычком в спину. – Только пошевеливайся – недосуг мне до утра тут торчать.

“Ой-ой-ой, что-то вы недоговариваете, мистер Филч”. Берта внимательнее посмотрела на завхоза. Выглядел тот до странности довольным и, судя по всему, куда-то торопился. Берта, к которой всё-таки уже вернулась способность рассуждать, с удивлением отметила, что глаза у него лихорадочно блестят, а на лице – выражение чуть ли не радости. Да больше того – он почти улыбается! И это не привычная гаденькая усмешка, а самая настоящая улыбка.

Берта аж застыла, созерцая эту невероятную картину под названием “Аргус Филч в хорошем настроении”. “Интересно, что же его так порадовало? Неужели, наконец, Дамблдор сдался и подписал разрешение на применение к студентам пыток?”

– Ну, чего уставилась? Давай, топай, – ворчливо заговорил Филч, но при этом лицо его оставалось таким же сияющим.

– Куда идти-то? – отмерла Берта.

– Куда-куда, – передразнил завхоз. – В подвал, конечно! – он подтолкнул её к ближайшей двери – очередному тайному ходу на лестницу, как оказалось. – Декану твоему новую партию личинок жужелицы привезли. Да только режим температурный нарушили – вот половина и передохла. От тебя чего надо? Переберёшь их, дохлых выбросишь, а тех, что живы ещё, в отдельную коробку сложишь. – Филч остановился, и Берта в тусклом свете всего двух факелов, освещавших потайную лестницу, чуть не налетела на него. А тот осторожно взял её за запястье и поднёс её руку к глазам. – Пальчики у тебя нежные, товар не испортишь. А коли испортишь – я тебя дементорам отдам! – Филч, видимо, решив, что удачно пошутил, засмеялся мелким дребезжащим смехом.

Берте стало нехорошо. Кабы быть уверенной, что это просто шутка, да ведь от этого сквиба всего можно ждать…

– Чего застряла? – он дёрнул её за руку. – Некогда мне с тобой…

Через ещё одну ветхую дверь они вышли в полутёмный коридор первого этажа. Смотритель уже потащил Берту по направлению к ведущей в подвалы лестнице, как вдруг их окликнули:

– Аргус! – женский голос, мягкий, обволакивающий, до странности вкрадчивый, но отчего-то сразу становится ясно, что его обладательница привыкла повелевать.

Филч остановился, как вкопанный, и стремительно обернулся.

– Лу, зачем ты вышла? – вместо привычного хриплого карканья в голосе смотрителя слышалась тревога и что-то такое, что, если бы речь не шла о Филче, Берта назвала бы нежностью. Такой странной нежностью, с которой обращаются только к неизлечимо больному, но безмерно любимому ребёнку.

Это и заставило Берту тоже обернуться и снова посмотреть на завхоза. Нет, это точно был Аргус Филч – полуседые патлы; мантия, явно знававшая лучшие времена; привычная гримаса озлобленности на весь мир, которую, наверное, уже ничем не вытравишь, подари ему хоть самое высшее на Земле счастье… Но сквозь это пробивалось что-то такое… Особенно разительная метаморфоза произошла с глазами: исчез куда-то вечный издевательский прищур, и оказалось, что глаза у него тёмно-карие, почти чёрные, блестящие, и способны отражать целую гамму чувств – от робкой восторженной нежности до привычной боли, с которой на всю жизнь свыкаешься…

– Ну, не могу же я упустить возможность взглянуть на Хогвартс с высоты человеческого роста. Мне ведь далеко не каждый день это удаётся, – голос незнакомой женщины звучал весело и оживлённо. И от этого взгляд смотрителя стал ещё тревожнее. И горечи в нём стало больше.

– Лу, не говори об этом. Хотя бы сейчас – не надо, – твёрдо произнёс Филч.

“А ведь он гораздо моложе, чем кажется!” – с удивлением подумала Берта. – “Я-то думала, что он Кровавому Барону ровесник…”

– А что это за несчастное дитя, которое ты решил заточить в подвале? – резко сменила тему та, кого он называл “Лу”. – Чем ты провинилась, бедная девочка?

– Бродила по школе после отбоя, – ответил за неё Филч. – Вот в прежние времена за такое, между прочим, в карцере кверх ногами подвешивали…

– Аргус, – покачала головой женщина, – не стыдно тебе детей пугать? Не бойся, крошка, нет в Хогвартсе никакого карцера.

Незнакомка подошла ближе и встала прямо под горящим факелом, так что Берта, наконец, смогла её рассмотреть.

Этой даме (именно даме, несмотря на довольно поношенное платье из чёрно-серой шерсти, стоптанные ботинки с отлетающими застёжками и потёртые чёрные митенки) на вид было лет сорок. Невысокая, всё ещё стройная, светлые волосы уложены в высокую старомодную причёску, лицо, что называется, со следами былой красоты… Выразительные золотисто-карие глаза глядели на Берту ласково и снисходительно.

Та слегка поморщилась – если чего-то она и не могла терпеть по отношению к себе больше, чем снисходительность, то только великодушие.

Женщина улыбнулась – как-то ненатурально, слишком ослепительно, словно бы на публику. Хотя какая здесь, в этом тёмном коридоре, могла быть для неё публика?

– А почему у тебя такие красные глаза, девочка? – так же ласково спросила дама. – Ты плакала? Что-то случилось?

Берте очень хотелось сорваться на очередную грубость, но что-то её удержало. Вернее, кто-то. Филч, бесшумно подобравшийся как-то очень близко, больно схватил девушку за запястье.

Впрочем, от зоркого взгляда незнакомки это не укрылось.

– Аргус, да отпусти ты этого ребёнка! Можно подумать, она какая-то преступница. Как будто ты сам в юности не нарушал школьных правил!

Смотритель её послушался.

– А у тебя, наверное, несчастная любовь, да? – улыбаясь, спросила дама, продолжая разглядывать Берту.

– Беда у меня, миледи.

Красиво очерченные брови выверенным движением поднялись, в голосе – тщательно отработанное удивление.

– Откуда тебе известно, что я – леди?

Умение быстро “схватывать” человека, самую его суть, всегда было у Берты в крови. Порой она даже не могла объяснить, почему сделала насчёт собеседника те или иные выводы. Вот и в этот раз пришлось слегка напрячься.

– Осанка у вас, как у важной особы, словно вам с раннего детства вдалбливали, как ходить и сидеть. По голосу ясно, что вы привыкли распоряжаться и к тому, что ваши приказы выполняют, – попыталась сформулировать причины своей догадки Берта. – А ещё… У вас повадка женщины, привыкшей нравиться. Думаю, что на балах вы не были обделены мужским вниманием.

Звонкий смех незнакомой женщины прервал её дозволенные речи.

– Ну, что за прелестное дитя! Послушай, детка, ты чай с бергамотом любишь? – вопрос был таким неожиданным, что Берта даже растерялась.

– Люблю…

– Ну, тогда пойдём, угощу! Аргус целую пачку из Хогсмида принёс.

Берта стояла, совершенно ничего не понимая. Что это ещё за очередная история, в которую, видимо, ей не миновать вляпаться? И кто такая, в конце концов, эта странная женщина с ненатурально весёлым лицом и странными манерами?

– Ну, что ты, ей-богу? – видя её замешательство, стала уговаривать женщина. – Я же знаю, ты всё равно сегодня спать не будешь!

Какой уж тут сон…

Берта покачала головой.

– Вот видишь, я тоже умею угадывать! – снова засмеялась женщина. – Пойдём, пойдём, не бойся, чаю попьём, поболтаем. Расскажешь мне про свою беду…

– Лу, ты что, забыла, что у нас мало времени? – очнулся, наконец, Филч.

– Аргус, а ты что, забыл, что тебе надо проверять коридоры? – лукаво улыбнулась дама. – А у меня сегодня – выходной, так что я имею право на чашечку чая в дружеской компании, не так ли?

– Вы уже записали меня в свои подруги, миледи? – эта непонятная дама Берте активно не нравилась.

– Ну, что ты! Скорее, в приятельницы, если не возражаешь, – улыбнулась та. – Ведь тебе сейчас так тошно, что хоть бы с кем поговорить, я права? Вот и мне тоже несладко. Короче, общие темы для разговора найдутся.

– Лу, зачем тебе лишние проблемы? – напряжённо заговорил Филч. – Эта глупая девчонка только разболтает всем твой…наш секрет, и больше ничего. Так уж и быть, посмотрю я на её нарушение сквозь пальцы, отправлю её обратно в слизеринскую спальню и даже их декану ничего не скажу – для твоего удовольствия. Только не вздумай с ней лясы точить!

– Ну, она не из болтливых – да, крошка? – обратилась Лу к Берте. Та только презрительно фыркнула в ответ. – А мне, знаешь ли, так редко выпадает шанс поточить с кем-нибудь лясы… Кстати, что это за выражения, Аргус? Это на тебя общение с Рубеусом Хагридом так повлияло? Представляешь, милочка, – доверительно наклонилась она к Берте, – раньше в моём окружении трудно было найти людей образованнее и воспитаннее Аргуса Филча. До чего всё меняется!

– Ох, Лу, с тобой спорить – что против ветра плевать, – почти…засмеялся Филч. И опять как-то необычно молодо блеснули его глаза. – Ладно, идите обе. Только чтобы лишнего не болтать!..

И он, насвистывая, удалился.

========== Глава 8. ==========

Кабинет завхоза, куда привела её Лу, оказался, как и предполагала Берта, маленькой, не очень опрятной комнатёнкой, сплошь заставленной старой обшарпанной мебелью. Что удивляло, львиную долю этой убогой обстановки составляли массивные книжные шкафы. “И как только ему удалось втиснуть в такое каморку целых три штуки?!” – слегка изумилась Берта.

Лу подошла к маленькому колченогому столику и стала готовить чай. Как успела заметить Берта, палочкой та не пользовалась, более того, она её даже не вынула! Это немного озадачивало.

Но внимание Берты снова приковали книги, чьё обилие делало кабинет Филча похожим на филиал владений мадам Пинс. Взгляд девушки вдруг зацепился за корешок какого-то толстого тома. “Преступление и наказание”, – сверкнули золотом крупные буквы. Берта зажмурилась и потрясла головой. “Дожили!” – сердито подумала она. – “Если видишь в стенке люк – не волнуйся, это глюк! А если видишь в запасниках хогвартского завхоза русский магловский роман – скажи наркотикам “нет!” Открыв глаза она всё же взяла в руки заинтересовавшую её книжку.

Полная надпись гласила: “Э. Кирхнер Преступление и наказание. Случаи из судебной практики”. Берта усмехнулась такому странному выбору чтения. Она с ещё большим интересом поглядела на соседние корешки.

“История магического права: от Древнего Рима до Соединённых Штатов Америки”; “Дела давно минувших дней. Самые громкие в истории судебные процессы”; “Как выиграть любое дело за одно заседание”… Да-а, всё, что угодно ожидала увидеть Берта в этом кабинете, но уж никак не собрание литературы по магической юриспруденции!

– Ну, что же ты? – вывел её из оцепенения весёлый голос Лу. – Проходи, садись. Сейчас чай пить будем.

Берта последовала её совету. В ней вновь проснулось и властно заговорило любопытство.

– Что ж, – наконец, сказала Лу, когда они обе сели, и Берта приняла из её рук дымящуюся чашку, – давай знакомиться. Как тебя зовут?

– Берта Лихт, – чай, и правда, был восхитительный.

– О, та самая девочка из лаборатории! – улыбнулась Лу. – Аргус рассказывал. Северус Снейп тобой очень доволен, а, насколько я знаю этого мрачного мальчика, доволен он бывает редко.

– Вы знали профессора Снейпа ещё мальчиком? – сразу прицепилась Берта. Эта неопределённость насчёт того, кем является её собеседница, уже начала раздражать.

– А что тебя удивляет? – беззаботно спросила Лу. – В Хогвартсе мало найдётся такого, о чём я бы не знала долгие годы.

– Так скажите же, в конце концов: кто вы? – не выдержала Берта.

– Меня зовут леди Лукреция Норрис.

Берта аж чаем подавилась.

– Миссис Норрис?!

– Можно и так, – милостиво кивнула леди Лукреция.

Изумление Берты было так велико, что она даже не знала, что сказать.

– Но…я…я ничего не понимаю! Вы – анимаг?

– Была когда-то, – улыбка дамы чуть погрустнела.

– Как это – была? – Берта уже много чего успела узнать о волшебниках, сама была анимагом, спала с оборотнем, но вот о бывших анимагах ещё не слышала.

– Разве волшебник-анимаг может перестать быть им?

– А я и волшебница тоже бывшая… Это долгая история.

– Расскажите, раз начали, миледи, – попросила Берта.

Миссис Норрис махнула рукой.

– Да какая я теперь “миледи”, право слово! Это всё в далёком прошлом.

– Неправда, – возразила Берта. – Манеры, привычки никуда не деваются. Вы – настоящая леди, это же сразу видно. Только… Всё же, что с вами произошло?

Лукреция улыбнулась, и Берта, наконец, разглядела, что у сидящей перед ней женщины вовсе не искусственная улыбка, а просто отчего-то мимика ей даётся с трудом.

– Ну, вот, а я хотела тебя послушать. Если уж тебе так интересно… Мой рассказ не на одну чашку чая, – предупредила она Берту.

– Ничего, я не тороплюсь. Я уже везде успела, – с горечью добавила девушка.

– Ну, тогда слушай… Я родом из богатой аристократической семьи. Чистокровной, разумеется. Мой отец занимал большой пост в Министерстве, успел даже побывать Министром. Правда, всего три года, потом он тяжело заболел, и ему пришлось уйти в отставку… Моя мать работала в Отделе образования. Без преувеличения могу сказать, что у меня было всё. Годы, проведённые в Хогвартсе были самыми счастливыми в моей жизни. Я училась в Пуффендуе – не самый престижный факультет, но с Распределяющей Шляпой не мог спорить даже мой отец, – леди Лукреция чуть улыбнулась. – Но я и не жалею: там у меня было очень много друзей – детей чистокровных волшебников, конечно… Уже лет с пятнадцати меня стали возить по балам. В юности я была красива, – сказано это было без малейшего кокетства, – за мной давали хорошее приданое, так что от поклонников у меня отбою не было. Но когда ко мне посватался Уолтер Норрис – близкий друг отца, его заместитель в Министерстве, родители с радостью согласились на наш брак. Уолтер был на двадцать лет старше меня, очень богат и холост – отличная партия…

– А вы-то сами тоже так думали? – невежливо перебила Берта.

Леди Лукреция тихо засмеялась.

– А я в те годы вообще редко утруждала себя размышлениями. В чистокровных семьях принято слушаться старших. Очень редко дети нарушают родительскую волю. А мне и вовсе ни к чему было сопротивляться: я ещё ни разу не была всерьёз влюблена, а статус замужней дамы очень грел душу… В общем, едва я закончила Хогвартс, нас с Уолтером поженили. Три года мы с ним прожили если не в любви, то в согласии. Мне не на что было жаловаться: я стала хозяйкой роскошного особняка, муж брал меня с собой на все светские рауты и приёмы, где у меня была возможность демонстрировать подаренные им наряды и украшения. К чести Уолтера следует признать, что скупым он не был. Ему доставляло удовольствие одевать меня, как куклу, а потом показывать в обществе, как удачное приобретение. Мы действительно были красивой парой, многие нам завидовали. Ему это льстило, а я ничего не имела против… А потом в моей жизни появился Аргус Филч. Он работал у моего мужа секретарём. Молодой, пригожий парень из бедной, но чистокровной семьи, он часто бывал у нас дома… Не смейся, девочка, в юности он был очень хорош собой!

Берта и не думала смеяться.

Дальнейшее развитие этой истории было вполне предсказуемым. Интересно всё же, что происходит, когда встречаются два человека и вдруг понимают, что им не жить друг без друга?..

– Кончилось тем, – продолжала леди Лукреция, – что Уолтер предложил мне выбор: либо я расстаюсь с Аргусом, и мы живём, как жили, либо… Я без раздумий предпочла “либо” – тогда я ещё думала, что с ним можно договориться. Но, оказывается, я совсем не знала собственного мужа! В тот же вечер Аргус оказался в Либерти. Его обвинили в применении Непростительного и тихо, без суда и следствия, лишили магии. Так он стал сквибом.

– Но ведь…это же противозаконно… – как-то потерянно проговорила Берта, сама не веря в искренность того, что сказала.

Лукреция пожала плечами.

– Ну, как оказалось, з а к о н о в для заместителя Министра магии не существует. Оформили Аргуса Филча как главаря экстремистской группировки, которая ставила своей целью свержение существующего режима… Мой отец, узнав, с кем я связалась, слёг, и Министром стал мой муж. Я хотела уйти от него. Ответом на такое моё заявление стало пущенное мне прямо в лицо Проклятие Ножа. Лужа крови была – как озеро… А с Аргуса взять больше было нечего, и его отпустили.

– И вы, наконец, ушли к нему?

– Нет, моё милое дитя. Вслед за Аргусом в Либерти отправилась я. Видимо, Уолтеру понравилось решать свои семейные проблемы с помощью авроров. Мне предъявили совершенно бредовое обвинение насчёт того, что я якобы являюсь незарегистрированным анимагом. Да, анимагом я действительно была, этому меня научила ещё мама. И регистрировалась я по всем правилам, вот только из Министерства таинственным образом исчезли все бумаги, это подтверждающие. В те незапамятные времена, когда всё это случилось, в магическом мире были совсем другие законы. В Азкабан за такие преступления не сажали. Меня всего-навсего заставили превратиться в кошку, а потом просто лишили магии.

– Но почему вы остались в анимагической форме? – удивилась Берта. – И…вы же превращаетесь!

Леди Лукреция помолчала, потом сказала:

– Видишь ли, анимагия – хитрая штука. В этом колдовстве больше от человека, чем от мага. Ты, наверное, знаешь, что анимагическую форму не выбирают?

– Знаю. У меня у самой их четыре, – призналась Берта.

– Ничего себе! – удивилась леди Лукреция. – Это ты мне должна лекции по анимагии читать! Значит, знаешь, что тут всё зависит от твоей сути: какой зверь внутри тебя сидит. А суть – она никуда не девается, хоть с магией, хоть без. Если уж стал анимагом – им и останешься до конца жизни.

– Но сейчас ведь вы смогли превратиться обратно!

– Ну, сколько ни дави в себе человека, зверем до конца не станешь… Но это я вру. По-настоящему, проштрафившегося анимага оставляли в облике животного на всю жизнь. Но для меня сделали исключение. Пожалели. Оставили совсем немного узконаправленной магии. На бытовое колдовство я, как видишь, неспособна. А вот на то, чтобы превратиться из кошки в человека и обратно несколько раз в год, меня хватает. Вот только превращаться мне тогда не хотелось, и я лет десять провела в кошачьей шкуре.

– Почему?

– После того Проклятия у меня по всему лицу были жуткие шрамы. На кошачьей морде их не видно… – Лукреция замолчала.

– Что же дальше-то было? – постепенно постигая суть рассказанной истории, спросила Берта.

– Дальше? – будто очнувшись, переспросила леди Лукреция. – Наказав, меня тоже отпустили на все четыре стороны. Мне было некуда идти, и год я прожила на улице. А потом не вытерпела и вернулась домой…

– К мужу?! – Берта ушам своим не поверила.

– К какому мужу? – дама, казалось, находилась в прострации. – А, нет, что ты… Уолтер обо мне уже и думать забыл. А я пришла в тот дом, где появилась на свет. Пришла ночью – не хотела тревожить больного отца. Мама сразу меня узнала. Она сама учила меня анимагии и прекрасно помнила мою анимагическую форму. Тогда я впервые за год превратилась… Было темно, но мама всё равно разглядела, какой я стала. Проклятье Ножа хоть и не тёмное, но очень сильное боевое заклинание. В те времена от его последствий ещё не было средств. Только много лет спустя удалось вылечить мои шрамы – уже здесь, в Хогвартсе.

– Миледи, а как вы попали в Хогвартс? – заинтересовалась Берта.

– После того, что со мной случилось, мама ушла из Министерства – просто больше не смогла там работать. Она пошла на поклон к тогдашнему директору Хогвартса, Армандо Диппету. Тот без разговоров предложил ей должность. Я некоторое время жила у нас на кухне в качестве домашнего животного. А потом меня нашёл Аргус. И с тех пор мы не расставались… Ему, сквибу, да ещё с судимостью, найти работу было почти невозможно. А школе нужен был завхоз. Нашлось там место и для его кошки… – Лукреция тяжело вздохнула. – Представляешь, а ведь он учился на юриста! Вот это всё, – она обвела рукой книжные шкафы, – это попытки меня реабилитировать. Больше тридцати лет этим попыткам…

– А вам-то сколько лет? – не удержавшись, брякнула Берта.

– О, гораздо больше, чем ты думаешь, – непринуждённо сказала леди Лукреция. – Для волшебницы, пусть даже и бывшей, хорошо выглядеть в любом возрасте – не проблема. Кроме того, двенадцать лет назад в школу пришёл работать Северус Снейп. Ему удалось создать особую мазь, которая почти залечила мне лицо. Правда, Проклятье слегка повредило мышцы, поэтому у меня проблемы с мимикой, – она чуть улыбнулась этой своей неестественной улыбкой. – Так что, ты намекни своему шефу, чтобы он не сокрушался, что ему не дали Защиту вести. Он ведь зельевар необыкновенный. Ему сам Мерлин помогает, не иначе.