Текст книги "Танцевальная арена (СИ)"

Автор книги: Гексаниэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Ты шутишь?! – моя любовь к балету началась с того дня, когда в Сиэтле гастролировала труппа Ковент-Гардена – и меня, пятилетнюю девочку, бабушка впервые привела в театр. Тогда я еще не знала, что это великий балет “Лебединое озеро” в исполнении труппы одного из известнейших театров мира – я просто знала, что вижу нечто сказочно-прекрасное.

Программку с того представления я сохранила – и любовалась на нее так часто, что вскоре выучила наизусть. В тот самый день Зигфрида играл Эдвард Каллен.

– Не-а. Можешь проверить мои слова, если хочешь, – твоя мечта действительно сейчас преподает.

Я восприняла это как знак свыше. Не просто так именно он вышел на сцену в тот волшебный вечер; не просто так Джесс, моя подруга и в то же время дочь пэра, занималась именно у него. Может, судьба хочет, чтобы мы пересеклись? Может, если мне и удастся добиться чего-то в балете – то с помощью Каллена?

Потом были долгие семейные советы, взвешивание “за” и “против”. Но в итоге я оказалась в Лондоне.

Джесс приехала повидаться с нами, как только смогла, – и в тот день я поняла с необычайной ясностью, что моей подруги Джессики Стенли давно нет – а может, никогда и не было. Есть баронесса Джессика Стенли – человек, которого я совсем не знаю.

Изящная фигура, безукоризненно сидящее модное платье, пышные волосы и сияющая улыбка – все как будто осталось прежним и одновременно изменилось до неузнаваемости. Каждый жест исполнен чувства собственного достоинства, во взгляде – спокойная уверенность в себе, внимание и уважение к собеседнику. И, кажется, она чувствовала себя лучше, чем раньше, когда без перерыва щебетала о каких-то пустяках.

Красавица из предместья Бирмингема была ничем не хуже, а может, и лучше милой девочки из Сиэтла. Но я, глядя на нее, еле сдерживала слезы.

Ее телефон до сих пор в моей записной книжке, но и… все. Она звонила пару раз, но разговор не клеился… в общем, я дала понять, что ей не стоит тратить на меня время.

А сейчас я думаю, что зря оттолкнула Джесс. Вокруг меня пустота и люди, которых я не знаю вовсе, хоть и работаю с ними.

Еще у меня есть телефон бывшего хореографа… проблема в том, что он хорошо знает Дориана – и, вздумай я заглянуть на чай, непременно осведомится, где же мой жених. Придется врать, изворачиваться… не хочу. Я сыта по горло лицедейством, окружающим меня на работе.

Можно сходить к моей квартирной хозяйке, мисс Брендон, смертельно уставшей от жизни матери-одиночке. У нее есть дочь Элис, уже несколько раз менявшая документы: в свои двадцать пять с виду она с трудом тянет на пятнадцать. Не работает, живет в гражданском браке с мужчиной много старше – во всяком случае, так говорит мать; я этого мужчину не видела.

Самое страшное, что в юном незрелом теле живет разум взрослой женщины. И разум этот затуманен беспросветным отчаянием – кто бы не взвыл от такой жизни.

По субботам она приходит, чтобы помочь матери с уборкой; потом они сидят, подолгу пьют чай и беседуют о жизни. Сегодня как раз суббота. Черт, в гости не напросишься.

Мне больно видеть Элис – она изумительно красива, она могла бы стать прекрасной молодой женщиной, матерью чудесных малышей, могла бы быть счастливой, а вместо этого…

Элис Брендон ненавидит фотографироваться. Ненавидит свое отражение – к ее приходу мать завешивает зеркала в квартире тряпками. Никогда не выходит из дома днем – только ранним утром или поздно вечером.

Вообще-то, она неплохая, но я сейчас не готова смотреть на чужое горе. Мое бы кто разделил…

Я еще умудряюсь занять первую половину дня домашними хлопотами, заставляю себя что-то делать… Заставляю себя читать, хотя мозг воспринимает отдельные слова, не в силах сложить их в текст. В конце концов не выдерживаю и ухожу гулять. Без цели брожу по улицам… просто так. Потому что хочется куда-то идти. И я иду, иду, куда глаза глядят, иду, пока ноги не начинают гореть адским пламенем.

Как ни странно, это помогает. Во всяком случае, до смерти устав бродить, я засыпаю, как убитая – просто нет сил думать о чем-либо.

Комментарий к Глава 22. Одиночество.

*Полное название книги – “48 законов власти”.

**”Ваша милость” – обращение к герцогам и герцогиням; к низшим титулам обращаются “Милорд/Миледи”.

______________________

Те, кто считает, что такие финты ушами, как у Беллы с работой, в реальной жизни невозможны… поверьте, автор устраивалась на работу примерно так же, манером “из Москвы в Сочи через Архангельск”. ))

========== Глава 23. Чай с бергамотом. ==========

Чтобы выходные казались не такими пустыми и скучными, я изменила график похода за продуктами – хожу в супермаркет в каждый свободный день, но беру только по чуть-чуть чего-нибудь. Так, чтобы к следующему выходному что-то обязательно закончилось.

Я мало ем – нужно следить за фигурой, – но Дориан метет так, что непонятно, как в нем вся эта еда умещается. Всегда так ел, даже в балетные времена, умудряясь не набирать ни килограмма. Когда жили впроголодь – сдерживался, конечно, иначе и нельзя было; как только появились деньги, с удовольствием отпустил себя на волю. Соответственно, и провиантом мы начали запасаться основательно. Каждую неделю я притаскивала домой огромные сумки, набитые всякой снедью, и ровно через семь дней в холодильнике начинали вешаться мыши.

Интересно… там, где он сейчас, его хотя бы не морят голодом?

Надеюсь…

Теперь я одна, и так много еды мне не нужно, но сперва по привычке таскала домой полные сумки. Потом поняла, что все равно слишком много приходится выбрасывать… Всегда думала, что люблю готовить. Оказалось – ничего подобного.

Вдруг поняла, что никогда не готовила только для себя. Научилась стряпать очень рано, а годам к тринадцати полностью заменила Рене на кухне. Родители, одноклассники (от фирменных пирогов Беллы Свон никто не отказывался), потом Дориан… Так здорово было собирать на стол для кого-то.

А себе одной – да боже мой, зачем тратить время и силы… Я про себя знаю, что неплохая кулинарка, руки не золотые, как у Гарпии, но точно из плеч; а никто другой этому все равно не сможет обрадоваться.

Ужасно постоянно вспоминать, что не стоит доставать с полки большую кастрюлю – одна и маленькую за неделю не съем. Не нужно жарить мясо – лучше сварить, не так опасно для талии; мужчины, который бы ел и нахваливал, в доме все равно нет, и особенно остро это чувствуется именно на кухне.

Не хочу, черт побери.

Сегодня я иду в магазин за пачкой чая с бергамотом.

И между прилавков натыкаюсь на Эдварда. Не знала, что у него тоже сегодня выходной…

– Привет, – он смотрит в мою почти пустую корзинку, я – в его тележку, до отказа забитую продуктами. Взгляд выхватывает печень, грецкие орехи, лук с морковью. Для паштета? Возможно… Я далеко не все могу разглядеть, но, кажется, набрал Каллен много интересного.

– Привет, – улыбаюсь через силу. – Собираетесь закатить пир?

– Не то чтобы, просто у Тани нет времени стоять у плиты каждый день. Вот и приходится набирать сразу помногу; она целый день отводит под готовку, а потом мы неделю на кухне только едим, – как знакомо, я сама до недавнего времени поступала точно так же.

Интересно было бы посмотреть на их стол сегодня или завтра, или когда Таня все это приготовит. Мне кажется, она отличная хозяйка… ну, если ориентироваться на стряпню Ирины и предполагать, что сестры получили примерно одинаковое воспитание в ведении домашних дел. Чем больше узнаю об этой женщине, тем больше она мне нравится. Приятно думать, что Эдварду очень повезло с подругой.

Мы обсуждаем покупки, кухонные планы старшей Денали и впрямь грандиозны – она, по-видимому, любительница побаловать сердечного друга изысканной и очень сытной едой.

– Не боишься вес набрать на таких-то хлебах?

Эд смеется, запускает руку в волосы – хотел поправить свой художественный беспорядок, но только растрепал еще сильнее:

– Ко мне вообще килограммы не пристают, а что пристанет – сброшу на репетициях, – совсем как мой принц. Они вообще во многом схожи.

Но с Эдвардом, пусть он и старше меня вдвое, общаться легче и приятнее, чем с Дорианом. Каллен уверен в себе, хладнокровен и спокоен, с ним не нужно контролировать каждое слово, боясь взрыва. И он не озлоблен, как некоторые: вокруг Грея иногда можно невооруженным глазом увидеть волны ледяной тяжелой ненависти ко всему миру, от которых самый воздух как будто густел до консистенции глицерина. В такие моменты он обычно сам просит… просил его не трогать. А потом немного успокаивался, и рядом с ним снова можно было дышать.

Мы с наставником непринужденно треплемся, пока идем до кассы, пока я помогаю ему раскладывать покупки по нескольким пакетам, придерживаю стеклянные двери, давая ему выйти; темы для разговора все не заканчиваются, и немного обидно обрываться на полуслове… но я понимаю, что Эдварду тяжело стоять с таким грузом, да и погода по-осеннему мерзкая, неприятно торчать на улице…

– А пойдем ко мне, – предлагает хореограф.

Почему бы и нет, думаю я. Все равно меня дома никто не ждет. И – соглашаюсь.

Над входной дверью в их жилище притаилась “музыка ветра”, за которую я умудряюсь зацепиться волосами; металлические трубочки тут же отзываются звоном.

– Осторожнее, – запоздало предупреждает хореограф, помогая мне освободиться. – У нас эти штуки по всей квартире развешаны.

– Угу, – раздеваюсь и прохожу за ним вглубь квартиры, на всякий случай пригибаясь в дверях. Гостевой обуви в их доме не предусмотрено, поэтому я шлепаю по полу огромными тапками хозяина.

Здесь уютно, но как-то странно. Приглушенные темные тона зеленого и коричневого, тяжелая мебель, задернутые шторы – Каллен даже не попытался их раздвинуть, сразу включил свет, хотя на улице еще не стемнело.

– Любишь искусственное освещение? – вместо ответа он подошел к окну, слегка потянул на себя тяжелую ткань; раздался такой звук, словно кто-то со всей силы провел ногтями по стеклу. Ой.

– Кошмар, правда? Ненавижу эти шторы, – он слегка кривится. – Поэтому и не трогаю.

– Так снял бы; это ведь твоя квартира? – получается полуутверждение-полувопрос; честно говоря, я уже не уверена. Эдвард Каллен представляется мне в другом интерьере – в окружении чистых четких линий, минимума деталей, светлых цветов – белого, бежевого и, может быть, золотистого; если окна – то во всю стену, завешенные, самое большее, чем-то почти воздушным, если украшения – то какие-нибудь яркие абстрактные картины или скульптуры… Здесь, посреди “музыки ветра”, рядом с фикусом, у которого ствол толщиной в мою руку, он выглядит инопланетянином. И подтверждает мою догадку, отрицательно покачав головой:

– Танина. Я раньше жил в другом районе… могу показать, пока чайник греется, хочешь?

Хочу. И мы устраиваемся в кабинете, по словам хозяина, переделанном из детской, на диване; гладкая темно-коричневая кожа чуть поскрипывает, стоит чуть поменять позу. За стеной громко свистит чайник.

С фотографий на меня смотрит Эдвард, ослепительно легкий, окруженный светом и воздухом – прошлое его жилище оказалось именно таким, как я себе представляла. На многих снимках он изображен с красивой блондинкой, нежной, изящной. Не с Таней.

– Моя бывшая девушка… и бывшая партнерша, – мне показалось, или голос его дрогнул? Предпочитаю промолчать.

Еще более ранние фото – Эдвард с родителями. Они очень немолоды, но мистер Каллен красив и статен, и седина ему очень к лицу; миссис Каллен элегантна и женственна; глаза ее, зеленые, как у ее сына, светятся теплом.

– У тебя замечательные родители.

– Были. Их давно нет…

Вот черт.

– Прости…

– Ничего страшного, это было много лет назад, – но неловкость не спешит уходить. Эд уходит, чтобы заварить чай, я же шарю глазами по кабинету.

Если когда-то это и была детская, то ой как давно; ничего детского – веселого, светлого и радостного, – здесь не осталось. Или никогда и не было?

На письменном столе замечаю фотографию в рамке; подхожу и разглядываю, не решаясь взять.

Счастливая семья. Ослепительно красивая женщина с надменным лицом держит на руках полненького золотоволосого ангела, свою маленькую копию. Рядом девушка примерно моих лет: симпатичное остренькое лицо светится, золотые локоны рассыпались по плечам. Глаза – голубые, сияющие, как летнее небо.

Она обнимает за плечи двух девчонок-подростков, таких же золотоволосых и голубоглазых; на младшей короткое ярко-синее платье… невольно усмехаюсь – вот уж кто не изменился…

– Здравствуйте, – едва не подпрыгиваю от неожиданности, резко оборачиваюсь. Холодные и острые голубые глаза – теперь их сияние напоминает, скорее, искрящийся блеск снега, – впиваются в мое лицо.

– Д-добрый день…

Как никогда вовремя появляется Эдвард с двумя кружками чая:

– Мы встретились в супермаркете, и я пригласил мисс Свон на чай. Надеюсь, ты не против.

– Не против. Очень мило с твоей стороны, – да уж, не против… под таким взглядом кипяток замерзнет в льдинку… ну, впрочем, могу ее понять – мне бы тоже вряд ли понравились неожиданные гостьи моего парня. – Что ж, не буду вам мешать.

Таня уходит, и вместе с ней уходит тепло и легкость. Мне здесь не рады. Спешу выпить чай, вмиг ставший безвкусным, и откланяться.

========== Глава 24. Темный мир. ==========

Белла ушла, оставив после себя легкий фруктовый запах. И без нее сразу стало как-то темно…

В комнате Таня читала какие-то свои записи, изредка отпивая чай из массивной темно-зеленой кружки; ручку оплела веревочка с кокетливым пестрым ярлычком.

– Может, тебе нормального чаю налить? – осведомился хореограф.

– Если под “нормальным чаем” ты подразумеваешь ту дрянь, что у нас в чайнике плещется, то – нет, спасибо, – отозвалась женщина, не поднимая головы. – Ты же знаешь, я терпеть не могу бергамот. И как у тебя ума хватило купить такую гадость?

Как хватило… случайно получилось. Просто… Белла обмолвилась, что очень любит чай с бергамотом, вот руки сами и схватили в магазине пачку. Тем более кстати оказалось, что она сегодня зашла на чай. К счастью, вопрос был адресован скорее в пространство, чем к нему лично. Просто в последнее время Таня постоянно была не в духе, распространяя вокруг себя хроническое недовольство.

Эдвард приучился не обращать внимания – и все чаще ловил себя на том, что думает о Белле. Нежная хрупкая девушка, открытая и искренняя… Сейчас она как никогда нуждается в поддержке – а поддержать некому: родители за океаном – и даже не знают, в какой беде их дочь, парень где-то под конвоем и непонятно, останется ли жив.

Каллен чувствовал, что в ответе за нее, как за родную дочь. В принципе, мисс Свон могла бы быть его ребенком, плодом раннего брака, первой школьной любви. Кроме того, хореограф знал, что может случиться с девушкой, оставшейся одной в целом свете. И старался дать юной балерине как можно больше душевного тепла – только бы она не сломалась, не заледенела… Только бы не повторила судьбу Тани.

Певица осиротела в девятнадцать лет. Оказалась одна против всего мира, да еще с двумя сестрами-подростками. И рядом – никого, кто помог бы, указал верный путь. Она и выживала, как умела, кланялась в ноги тем, с кем лучше не встречаться, делала, что велели. Этого она, конечно, любовнику не говорила, но догадаться было несложно.

Она вообще не рассказывала о темной стороне своей жизни, а Эдвард не спрашивал и догадками не делился – раз уж приходится ходить по краю пропасти, лучше делать это с завязанными глазами: не так страшно. Только однажды повязка слетела…

Когда погибли Кейт и Гаррет.

В жизни Каллена это были уже не первые похороны – он успел проводить в последний путь отца и мать. Но тогда все было по-другому… Почтить память умерших приехали все родственники, многих из которых Эдвард знал только по фотографиям в семейных альбомах, все соседи, знакомые, коллеги отца. На прощании – сдержанном и тихом, как и полагается по английскому обычаю, – яблоку было негде упасть.

С Кейт Денали прощались всего четверо – сам Эдвард, Таня, Ирина и Лоран. Со стороны Гаррета никто не пришел.

Давила эта пустота в траурном зале.

Ирина, в темно-синем платье – даже сейчас она не изменила любимому цвету, лишь стянула волосы черным шарфом, обозначая траур, – невидящими глазами смотрела в одну точку.

Лоран, всегда утверждавший, что не верит ни в бога, ни в черта, что-то беззвучно шептал в молитвенно сложенные руки; его била мелкая дрожь, точно в лихорадке.

Таня, безупречно раскрашенная и бесстрастная, как манекен, до боли в пальцах сжимала ладонь Каллена – так, что длинными ногтями вспорола его руку почти до кости. Но он сам понял это только потом, дома.

Эдвард старался смотреть куда угодно – на своих спутников, на выбеленные стены зала, на священника, только не на гробы.

Умерших Каллен недолюбливал и рад был, что пересекался с ними крайне редко, только на семейных праздниках. Неприятные были люди, грубые и холодные, но ведь люди… Совсем молодые, Господи, им ведь и тридцати еще не исполнилось! Они любили жизнь и любили жить, любили рисковать, тем острее ощущая вкус жизни, жадно хватали все, до чего могли дотянуться, мечтали попробовать как можно больше наслаждений, лучше запрещенных или на грани морали. Увлекались БДСМ и носили свои отметины гордо, как ордена; иногда даже фотографировались в латексе и со всей атрибутикой, у Тани дома лежал небольшой альбом с фотосессий сестры. Эдварду такие завихрения всегда были глубоко неприятны, тот альбом он брал в руки лишь один раз, но на похоронах почему-то вспомнил эти снимки, глаза моделей, сияющие из-под масок – они на всех фотографиях были в масках, – ребята просто тащились сами от себя, почти засвечивая кадры…

И – раз – все их мечты, желания, смелые эксперименты растворились в вечности.

Хореограф старался не думать о том, кто и за что оборвал две молодые жадные жизни. В автокатастрофу он не верил ни на грош – об аварии непременно написала бы хроника происшествий или передали в новостях, в этот же раз пресса как воды в рот набрала. Кроме того, на опознание его никто не пригласил; с одной стороны, действительно не хотелось видеть изуродованные трупы, но с другой – не оставляло ощущение, что и Лоран, и Таня с Ириной знали об этих смертях чуть больше положенного… Например, кому убитые перешли дорогу. Или как именно перешли.

Не нужен им был на опознании Эдвард Каллен. В момент первого, самого острого, горя, первого взгляда на восковые лица умерших, когда эмоции срывают крышу и можно не уследить за собой – не нужен. Ему – не знающему, непричастному – в их мире не место. Но он, простой человек, этим троим уже не чужой… можно сказать, почти член семьи.

Таня любила его, Эд это видел. Ограждала от своей тайной жизни как могла – и все-таки зловонное дыхание этой жизни прорывалось даже через с таким трудом выстроенные стены. Заставляло думать, кто будет следующим. Незнакомый ему человек? Кто-то из театральных? Он сам?..

Разум настойчиво советовал уйти, пока не поздно; в последнее время Денали с каждым днем все больше нервничала, и это казалось вдвойне хорошей идеей. Когда королева не находит себе места – это уже очень тревожный звоночек…

Но уйти уже не получалось. Здесь была Белла, юная, беззащитная – и теперь связанная по рукам и ногам дьявольским контрактом. Черт же ее дернул не захотеть переходить в другую труппу!

Стоило запугать, нагрубить, пусть бы обиделась, ушла к другому хореографу – зато сейчас не рисковала бы своей жизнью…

Бывший танцор не лгал себе – он боялся мира, от которого был отделен опасно-тонкой гранью.

– Эд?

Он вздрогнул от неожиданности – все никак не мог привыкнуть к неожиданным появлениям любовницы. В своей квартире Таня слышала все, сама же двигалась бесшумно, как змея. Королевская кобра.

Чистое лицо, ни грамма косметики – когда, интересно, она успела умыться? Но успела, это точно: даже глаза как будто посветлели, из взгляда исчезла настороженность…

– Я, возможно, была невежлива сегодня; надеюсь, мисс Свон извинит меня…

– Не беспокойся. Я объяснил ей, что ты очень устала после репетиции и не в состоянии поддерживать беседу.

Он бы даже поверил, что она сожалеет, если бы не знал, как певица ненавидит посторонних в доме: она сама никогда никого не приглашала и с тщательно сдерживаемым недовольством встречала гостей Эдварда.

“Она всегда будет мне врать,” – мелькнула противная мысль. – “Или просто не рассказывать… Я не знаю, что и в какой момент с ней происходит, почему она грустит или радуется. Черт, да что же за семья такая, где муж не имеет понятия, что так изводит жену?!”

Но добиваться ответов от нее самой было бессмысленно. И Каллен нанял частного детектива, чтобы проследить за Таней, наплел что-то о подозрениях в неверности подруги. Возможно, сыщик сможет увидеть кого-то из ее окружения, кто так ее пугает. Возможно, с этим человеком можно будет поговорить по душам, объяснить, что нехорошо давить на женщину… У Эдварда достаточно денег, чтобы при случае откупиться. Да и драться он пока в состоянии…

Возможно, имеет смысл поинтересоваться, сколько стоит пистолет на черном рынке. На всякий случай.

========== Глава 25. Сердцу не прикажешь. ==========

Частный детектив по фамилии Баннер любил свою работу. Он испытывал какое-то странное мстительное удовлетворение, выводя на чистую воду неверных жен и мужей; возможно, потому что его собственный брак разрушила именно измена супруги. Возможно, потому что успехом у женщин невысокий рыхловатый рано облысевший детектив с острыми злыми глазами никогда не пользовался.

Когда Эдвард Каллен поделился с сыщиком своими подозрениями относительно неверности любовницы, мистер Баннер сразу же согласился взяться за это дело.

Мнение о Тане Денали у него сразу же сложилось нелестное. Певичка в баре. Блондинка, красавица, двадцать девять лет. Без вредных привычек – лелеет свою природную красоту и очень бережет голос. Рано уходит на работу, потому что якобы не любит репетировать дома. Дважды в неделю ходит на фитнес, не менее раза в неделю посещает различные салоны. За четыре года сожительства ни разу не заикнулась о детях, хотя и резко против не высказывалась. Иногда говорила, что еще не созрела для материнства.

В последнее время стала нервной, раздражительной, приходит домой гораздо позднее обычного – и раньше у нее была привычка задерживаться на работе, но не каждый же день. Образ ветреной дурочки, гуляющей от своего сожителя и благодетеля (вряд ли певичка может зарабатывать больше известного хореографа), стоял перед глазами Баннера, как живой.

И тут он допустил первую ошибку – не обратил внимания на странную деталь, которая в эту картинку не вписывалась. На вопрос, не замечал ли мистер Каллен, что мисс Денали подозрительно тихо отвечала на звонки в его присутствии, и не звонили ли ей посторонние мужчины, клиент, немного подумав, ответил, что домашний телефон всегда молчит, а вот разговаривая по мобильному, Таня часто понижает голос либо переходит на другой язык… какой именно, он сказать не может. Точно не итальянский и не испанский – Эдвард сам их неплохо знает и легко бы отличил. Иногда похоже на русский, она дочь эмигрантки и дома часто говорит по-русски, характерное звучание этого языка он уже запомнил, хотя слов не понимает. Иногда какое-то невнятное лопотание, ничего не разобрать… Знание как минимум трех языков несколько выбивалось из образа красивой куколки.

Вторую ошибку сыщик допустил, согласившись взяться за это дело. Согласно условиям договора, он должен был в течение трех месяцев следить за женщиной и раз в месяц предоставлять Каллену отчет о ее передвижениях, распорядке и круге общения. В случае, если подозрения Каллена подтвердятся, сообщить необходимо немедленно – и, конечно, представить доказательства; в этом случае детектив мог прекратить работу раньше, получив ту же сумму, что за три месяца бесплодного ожидания.

Выследить блудницу оказалось неожиданно сложно – машины у Тани не было (хотя такой красоточке подошел бы красный кабриолет), она предпочитала передвигаться на общественном транспорте или вовсе пешком и мастерски сливалась с толпой, словно по мановению волшебной палочки превращаясь из яркой бабочки в серую мышь; много раз сыщик терял ее след и с большим трудом находил. В блестящем оперении она показывалась лишь на работе (куда, кстати, приходила не так уж рано) или в салоне красоты, куда действительно наведывалась, но гораздо реже, чем говорила. На третью неделю мистер Баннер ею почти восхищался – до каких высот маскировки порою доводит женщину подлость!

Его третьей, роковой, ошибкой стала поездка в спортивный центр “Квазар”, где мисс Денали якобы шлифовала фигуру. Между прочим, за последние три недели она появилась здесь впервые. Через тонированное стекло детектив видел, как объект, в сером костюме и сером же плаще, со стянутыми в узел волосами, выходит из поцарапанного старенького автомобиля и решительно направляется в “Квазар”. В сопровождении какого-то высокого в меру плечистого типа с незапоминающимся лицом.

Странные создания эти женщины, подумал сыщик. Эдвард Каллен – красавец, каких поискать. Глаза, лицо, фигура, осанка – глаз не отвести! К тому же, богат и довольно известен. А эта дура гуляет с парнем, каких тринадцать на дюжину, да еще и не слишком обеспеченным. Во всяком случае, машина у него намного проще, чем у хореографа. Хотя фигура неплохая, что есть, то есть; должно быть, ею на жизнь и зарабатывает. Стоит проследить за голубками внутри здания – наверняка вместо фитнес-зала отправятся в сауну…

Как и следовало ожидать, ни в залах для аэробики, ни на тренажерах, ни в бассейне странной парочки не было. Усмехаясь и чуть ли не потирая руки, Баннер направился в сауну, находящуюся в подвале, на минус втором этаже. Однако, едва спустившись с лестницы, почувствовал резкую боль в затылке и погрузился в темноту…

Очнулся он в своей добротно обставленной квартире. Таня Денали стояла посреди комнаты и с каким-то брезгливым любопытством разглядывала привязанного к стулу детектива; невзрачный тип уселся на корточки рядом с пленником, приставив пистолет к его пиджаку – там, где находилось солнечное сплетение. Сыщик заметил на руках у обоих резиновые перчатки.

Значит, они знали, что за ними следят – и подготовились к убийству…

– Чтобы избежать глупых вопросов – ключи от машины ты держишь в кармане, бумажник с визиткой и ключами оставил в машине, – спокойно произнес мужчина. А сыщик только сейчас увидел его лицо, жесткое, как из камня высеченное, и встретил холодный взгляд светло-карих глаз. – Кто тебя послал, Шерлок Холмс?

– Давай быстрее, у нас мало времени, – добавила Денали. – Тебе же не нужна лишняя дырка в животе?

Перед глазами все плыло, голова слегка кружилась. Мистер Баннер не ушел в частную практику из полиции, не был сыщиком по призванию, да и образования с опытом за несколько лет работы не получил. Ему не приходилось встречаться лицом к лицу с настоящими бандитами, он не умел стрелять и не владел рукопашным боем. Потому и делал себе карьеру и деньги на поиске неверных жен – уж в шпионаже-то ему равных не было… Однако вести переговоры под дулом пистолета он не привык, да и в чем не сознаешься, когда тебя держат на мушке?

– Эдвард Каллен, – он испытал даже некоторое удовольствие, увидев на лице белобрысой стервы смесь изумления и страха. – Он нанял меня, потому что думал, что ты ему изменяешь. Ведь изменяешь, не так ли?

Лицо Тани окаменело:

– Ты звонил ему? Докладывал ему о результатах слежки?

– Нет.

Она бросила вопросительный взгляд на парня с пистолетом. Тот встряхнул свободной левой рукой – браслет из разноцветных бусин сдвинулся от резиновой перчатки к локтю – и уверенно кивнул:

– Камни холодные. Он не лжет.

Камни холодные?.. Что, черт побери, это значит?

Денали, кажется, поняла – и махнула рукой, отвернувшись. Пистолет исчез, а тип со страшными глазами одним движением перерезал веревку и скомкал обрезки в руке, не дав им упасть. И вышел вслед за девицей, шурша бахилами и на всякий случай не сводя с сыщика глаз. Уже в дверях квартиры бросил напоследок:

– Только посмей позвонить в полицию…

Мистер Баннер запер за ними дверь. Проследил в глазок, как бандиты спускаются по лестнице – и с балкона, как идут через двор и скрываются за углом. Вздохнув с облегчением, набрал номер участка. И, выругавшись, бросил трубку – эти твари вывели из строя телефон… с виду провода целы, значит, успели порыться в самой машинке.

Над мобильным телефоном тоже поработали, изуродовав гнездо для сим-карты. Большую часть крошечных контактов просто удалили.

Сильнее закружилась голова, подогнулись ноги. Надо выпить… успокоиться…

Таня Денали никогда не недооценивала противника – заметив за собой “хвост” в виде неприятного полноватого человечка, она пыталась узнать о нем как можно больше. И узнала о его неудачном браке, закончившемся изменой жены и разводом, о затяжной депрессии, разбавляемой виски, о том, что, излечившись от алкоголизма и став отменным соглядатаем, дома он все же держал несколько бутылок про запас – и нередко выпивал в одиночестве. И о том, что в его контору редко приносят серьезные дела… впрочем, “редко” – не значит “никогда”. В любом случае, при обнаружении “хвоста” всем членам котерии были даны четкие инструкции – выследить и уничтожить. Преступление спланировали заранее, с учетом характера и привычек жертвы – одинок, необщителен, выпивает… Она даже удивилась, как легко все прошло.

– О. Два часа с момента инъекции. Сейчас он выпьет, чтобы не было так страшно, – скупо улыбнулся Дрейк, взглянув на часы. Достал из сумки бинокль и принялся наблюдать за окнами нужной квартиры. Убийцы расположились на крыше через двор от жилища жертвы: нужно было удостовериться, что не придется возвращаться. – Точно. Пьет.

Его напарница не ответила.

Доставляя бесчувственного Баннера домой, они не теряли времени зря; пока Таня петляла по переулкам, держа связь со Спутником (и в очередной раз оценила его потрясающее качество: Джеймс, как и Виктория, никогда не задавал лишних вопросов – полагал, что дольше проживет, если не узнает, зачем понадобился), Инглэнд сосредоточенно истязал телефон жертвы, превращая средство связи в кусок пластмассы и следил, чтобы горе-сыщик не очнулся раньше времени. Затем, сверившись со временем, вколол препарат инсулина короткого действия.

Отправлять соглядатая на тот свет выстрелом вообще не планировали: было бы слишком грязно. Даже дуло пистолета приставляли через салфетку, чтобы на одежде трупа не осталось частиц пороха… Эта салфетка, как и обрезки веревки и прочее, сейчас лежала в сумке.

Дрейк Инглэнд не обладал паранормальными способностями, но в числе прочего хорошо знал судебную медицину. И фармацевтику – благодаря учебникам старшего брата.