Текст книги "Танцевальная арена (СИ)"

Автор книги: Гексаниэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

========== Пролог. Лучше не видеть. ==========

В сквере возле старинного театра на лавочке устроился лысый тип самого неблагонадежного вида – из тех, кому бы самое место в какой-нибудь рок-группе. Вел он себя, впрочем, вполне прилично: не пил, не дебоширил, просто сидел, раскуривая одну сигарету за другой и не замечая ничего вокруг.

– Привет, – тихий хрипловатый голос, прозвучавший совсем рядом, заставил его вздрогнуть. – Как ты?

Мужчина поднял голову; чуть помедлив, сдвинул очки на лоб, открывая покрасневшие воспаленные глаза:

– Хреново.

Его собеседник без слов устроился рядом.

Помолчали. Очередная сигарета догорела почти до фильтра. Лысый щелчком отправил ее в мусорное ведро, поскреб массивный подбородок:

– И нас так же отправят в мусорку рано или поздно… пинком под зад и с веселым улюлюканьем… Я был у Хави. Овощ овощем.

– Что врачи говорят?

Ответом ему послужил раздраженный вздох:

– Лэнс, тебе-то какая разница? Ты знаешь прогноз куда лучше врачей, ты своими глазами все видел.

– Некоторых вещей лучше не видеть, – Лэнс провел обеими руками по лицу, запустил пальцы в длинные белые волосы; пряди немного выбились из ворота куртки и теперь висели неопрятными петлями. – Знаешь, а я тебе завидую, Рэй. Правда. Ты можешь надеяться.

– Ни черта я не могу. Было бы на что надеяться, ты давно бы всем сказал, – а вместо этого молчишь и ходишь с кислой миной; я ж тоже не дурак, я понимаю. Не первый год знакомы.

С того самого дня, когда Хави впал в кому, Лэнс был всем как бельмо на глазу, да и себе, пожалуй, тоже. Его молчание было красноречивее самых заумных врачебных терминов.

Строго говоря, там еще погибла девчонка… но по ней никто особенно не убивался. Джейн некому было помянуть добрым словом, слишком она была молода, слишком явно принимала знаки внимания своего покровителя Вольтури и слишком высоко себя держала, чтобы завоевать чьи-либо симпатии. Умерла – и земля ей пухом, всем там быть. А вот при виде развалины, в которую превратился еще недавно полный сил и энергии Хави, у многих сердце разрывалось.

Тонкие бледные пальцы, посиневшие на холодном ветру, слегка сжали ладонь Рэя, облитую кожаной перчаткой.

– Я вот думаю, может, на балет сходить? Хоть какое, а развлечение.

– А что ж не в наш театр?

– Да ну к черту, там сегодня “Спартак”. А мне хочется какой-нибудь сказки. В нашей поганой жизни слишком мало сказки… Здесь идет “Ватханария Хранителя Драконов”, что-то типа “Красавицы и чудовища”, только с крылатой змеюкой, – ухмыльнулся Рэй. – Эй, ты что так в лице-то переменился? Все настолько плохо?

От природы лишенное красок лицо его собеседника исказилось отвращением:

– Хуже, чем ты думаешь. Мы с Ланой ходили несколько лет назад, так ушли с середины первого акта – смотреть невозможно. Кошмар, все в восторге, многие слезу от умиления пускают, а меня едва прямо в зале наизнанку не вывернуло… Короче, я тебе так скажу – некоторых вещей лучше не видеть.

Он встал и быстро пошел прочь, на ходу заправляя волосы за воротник.

То было прекрасное зрелище, прекрасное до последней детали. Потрясающие декорации, великолепные костюмы и, конечно, бесспорное мастерство исполнителей расцвечивали волшебную историю любви совершенно необыкновенными красками.

Однако одному из почетных гостей, казалось, балет был не слишком интересен – он то и дело отвлекался, бросая короткие взгляды вниз, в партер, – туда, где сейчас сидела его бывшая жена, ныне супруга его брата. Впрочем, нет, не брата, семья отреклась от этого идеалиста-бессребреника. Просто жена нищего.

Променяла миллиардера на обычного врача, будь она проклята. Не захотела дальше жить с чудовищем… Как эта девушка, главная героиня спектакля, – она-то и вовсе собиралась броситься со скалы, чтобы не стать супругой монстра. Глупая.

Повезло, что дракон успел-таки ее подхватить, а после – убедить не делать глупостей. Нет, ну как все-таки цинично – любое желание в обмен на ребенка… И очень жизненно, никакой любви, только бизнес.

Он стал бы для своей Эсми таким же драконом, добрым волшебником, исполняющим любые желания. Да и был таковым, собственно, многие годы… Она же предпочла разбить свое счастье, швырнув его с самой высокой скалы. Молодец.

Ничего, сама прибежит. Самые крепкие чувства в мире – те, что основаны на деньгах.

А правитель из дракона все-таки так себе, раз он позволил мелким людишкам восстать против себя. Что для него люди? Обед. Ну, или добытчики золота, как вариант. А он – не смог подавить восстание, не был к нему готов, за что и поплатился жизнью.

Девица все-таки покончила с собой, видимо, от разочарования. Ну правильно, вполне можно ее понять, такая сделка сорвалась… и винить ведь некого.

– Наверное, в одиночестве сильных мира сего есть что-то очень правильное…

– Вы что-то сказали, Эли? – богач слегка повернул голову к телохранителю.

– Нет, ничего, мистер Мейсен. Ничего.

Правильно, нечего болтать ерунду. Семья для мужчины, особенно облеченного властью, значит очень многое. Взять того же Эли, старого волка-одиночку, – чего он добился? Немногого. Наемная сила, всегда в тени. Хотя деньги, конечно, за свои услуги получает немалые. А взять господ Вольтури, сидящих сегодня в ложе вместе с красавицами-женами – у них деньги, слава, удача во всем. Кто прав? Ответ очевиден…

Мужчина так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу заметил, как быстро свернули представление, как поспешно опустился занавес. Услышал только, что что-то случилось с примой, кажется, получила травму во время финального прыжка. Ну что ж, всякое бывает…

Но читая на следующий день о трагической случайности, оборвавшей жизнь талантливой балерины, Чарльз Мейсен вспомнил слова Эли – и почему-то ему стало неуютно.

Комментарий к Пролог. Лучше не видеть.

Мнение автора может не совпадать с мнением персонажей. Как правило, так оно и бывает.))

========== Глава 1. Прекрасный принц. ==========

Четыре года спустя.

Мы сидим на крытой террасе, пьем чудесный английский чай с лимоном и бергамотом; за стеклом шумит дождь. Мама деликатно задерживается, давая нам возможность обменяться впечатлениями наедине.

– Ну что? – глаза Дориана горят неподдельным интересом. – Его неприступное величество согласился взять тебя в ученицы?

– Согласился, – улыбаюсь и тут же притворно вздыхаю, – с таким лицом, как будто слопал целый лимон вместе со шкуркой и косточками.

Дориан хохочет, запрокинув голову; знаю, что он играет, но невольно смеюсь в ответ.

С ним чудесно. Он лучше всех, мой прекрасный принц, тезка известного красавца – хотя, пожалуй, намного красивее. Мы вместе с самого детства, с самого первого дня в балетной школе, когда нас, тогда еще пятилетних детей, поставили в пару. Вместе оказалось намного интереснее танцевать и мечтать о большой сцене…

У моих родителей дома висит великолепная картина в полный рост – мы вдвоем в костюмах Зигфрида и Одетты. Знакомый художник нарисовал с фотографии – мы не смогли бы позировать, слишком много времени отводили в то время танцам; а так получился еще и отличный рождественский сюрприз.

Помню, в первый миг мы просто онемели, разглядывая себя, таких неправдоподобно красивых. Я даже не сразу нашла в себе силы пошутить:

– Не вздумай ничего пожелать, а то знаю я тебя…

– Ты тоже не вздумай, – в его глазах, темных омутах, на миг блеснула сталь, – будем в равных условиях, оба без волшебства.

И вот зачем я его тогда остановила? Конечно, магии нет, но, если бы она была, может быть, мы бы…

Может быть, тогда бы Зигфрид на картине покрылся шрамами после страшной аварии и неловко опирался на палку, а мы сегодня вдвоем показывали свое мастерство знаменитому хореографу.

А может, если бы Дор был со мной год назад, мастер взял бы нас обоих сразу же, вместо того, чтобы указать мне на дверь.

– Да ладно, – принц снова улыбается, и снова фальшиво – кому, как не мне, знать, как горько он оплакивает свою разрушенную жизнь и карьеру. Случись такое со мной, сама бы улыбалась через отвращение. – Зато ты показала ему, что можешь упорно трудиться. Помнишь любимую поговорку нашего учителя?

– Конечно. “Гений – это один процент таланта и девяносто девять – усердия”.

Наш первый преподаватель повторял эту фразу изо дня в день, наверное, по тысяче раз. Нет, вообще-то, он был ужасно милый, но такой зануда, что каждое его изречение мы за годы занятий успели выучить наизусть.

– Вот теперь мистер Я-Круче-Всех знает, что у тебя есть девяносто девять процентов успеха. А один процент ты ему потом покажешь. Если, конечно, он будет этого достоин.

– Перестань, а? – Эдварда Каллена Дориан возненавидел сразу же, как только узнал о нем. Причиной, думаю, послужила зависть: одно дело – получить травму, разменяв четвертый десяток и успев сделать себе имя в балете, передавать свое мастерство другим и видеть, как твои ученики блистают на лучших сценах Европы, а главное, вне театра вести полноценную жизнь… совсем другое – не дожив до двадцати, навсегда зависнуть на волоске от полной немощности, когда одно лишь падение или сильный удар по спине могут превратить тебя в беспомощного инвалида. Какие уж тут танцы, какая известность… Я его понимаю, но, когда эта желчь прорывается наружу, становится очень неприятно. – Лично он тебе ничего не сделал, вы даже незнакомы. К тому же, как я могла тебя подвести?

Говорят, мы с виду похожи, как брат и сестра. Чушь, конечно. Только в том и сходство, что оба темноглазые и темноволосые. А вот внутри… иногда я думаю, что за эти годы вросла в Дориана, а он – в меня. И теперь я – его ноги, а он – моя непоколебимая уверенность в том, что все будет хорошо. Иначе и быть не может, ведь я живу за двоих. Я должна испытать все то, что ему уже не светит – славу, любовь зрителей, счастье от самого пребывания на сцене. Я не могу его подвести.

И не могу подвести родителей – они никаких сил не пожалели, чтобы осуществить мою мечту: всегда поддерживали меня, оплачивали занятия, даже накопили денег на мое путешествие через океан. Мама даже поехала со мной – и весь этот год была здесь… утешала, когда Каллен мне отказал, помогала искать педагога, который помогал мне отточить мастерство, чтобы понравиться придирчивому мэтру. Очень милый был человек, но малоизвестный; оба мы понимали, что мне нужен знаменитый и влиятельный наставник, чтобы сделать собственное имя.

Отец переехать не смог – он очень держится за место шерифа: работа тяжелая и опасная, но там хорошо платят, достаточно, чтобы хватало и ему, и нам; каждый месяц мы получали денежный перевод и, что еще важнее, письмо, в котором он рассказывал, как нас любит и как гордится мной.

Эти вроде бы мелочи можно не ценить, но перед глазами у меня пример, доказывающий: счастлив тот, кого так любят. У моего парня нет никого, кроме меня; дед, единственный родственник, терпеть его не может, даже в больнице не навестил ни разу… Деньги на лечение выделил, но и только. Дориан смотрит на меня как на воплощение нашей общей мечты, как на смысл жизни. Лестно. Согревает до самого сердца, невольно улыбаюсь в ответ его улыбке – искренней, когда он говорит о любви, фальшивой в остальных случаях.

И я шла сегодня к “мистеру Я-Круче-Всех”, окрыленная благословениями своих учителей, теплыми письмами отца, маминым пожеланием удачи и горящими глазами моего принца. Разве могла я потерпеть поражение?

Комментарий к Глава 1. Прекрасный принц.

У меня есть основания балдеть с пары Дориан/Белла. О, кстати, он один из немногих персонажей “со стороны”, чье имя не потерпело изменений в процессе придумывания фика.))

========== Глава 2. Супергерои. ==========

Мамин рейс в семь тридцать; сейчас пятнадцать минут восьмого. Мы держимся за руки, не в силах оторваться друг от друга.

Я знаю, как ей не хочется улетать и оставлять нас одних в чужой стране, но, с другой стороны, – Чарли, наверное, ужасно одиноко в нашем маленьком дождливом городке: он уже целый год приходит с работы в пустой дом, где его никто не ждет. Так и с ума сойти недолго. А мы уже совершеннолетние, даже почти устроились, и можем хотя бы попробовать пожить самостоятельно… И нас, опять же, двое, на луну от одиночества выть не станем.

– Заканчивается посадка на рейс…

– Да умолкни, дребезжалка несчастная, – с чувством вздыхает мама. Коротко обнимает меня напоследок: – Я так горжусь тобой, милая…

У меня слезы на глаза наворачиваются. Мамочка, спасибо, спасибо тебе за все…

А она, сердечно попрощавшись с Дорианом, уже бежит к коротенькому хвостику очереди на посадку. Последняя. Мы провожаем глазами служебный автобус, отвозящий пассажиров прямо к трапу самолета, и идем к выходу из зала. Идем медленно-медленно: во-первых, как обычно, когда очень-очень не хочется даже думать о расставании, сборы оттягивали до последнего, поэтому сегодня ночью спать не пришлось; в четыре утра, застегнув последний чемодан, мы поняли, что если ляжем – проспим до вечера. Во-вторых, в зале яблоку негде упасть, все сиденья, конечно, заняты, а больше часа стоять, переминаясь с ноги на ногу, – даже для меня, здоровой, испытание не из легких. Но некоторые же гордые… Мы с мамой делали вид, что не замечаем, как Дориан глотает слезы. У нас это хорошо получается, на Чарли натренировались: папа, даже получив пулю в живот и побывав на волоске от смерти, старался нас убедить, что все прекрасно.

Случилось это, когда мне было тринадцать лет, во время одной из операций по обезвреживанию группы наркоторговцев: в Форксе такое не редкость, по окрестным лесам шныряет всяческий преступный сброд. Совсем недалеко проходит граница с Канадой, да еще вокруг на много миль – сплошные леса, где так удобно охотиться, обходя закон, или прятаться и прятать запрещенный товар. Полиция вместе с лесной охраной едва успевают следить за порядком – и в каждом доме есть оружие, на случай непрошеных гостей.

В таком городе быть женой или дочерью полицейского – значит, каждый вечер бояться за жизнь мужа или отца. Почему он задерживается? Почему до сих пор не позвонил, ведь мог бы хоть предупредить, что не придет вовремя? Не пора ли звонить в больницу – или лучше сперва соседке, узнать, не объявлялся ли ее благоверный? Иногда Рене сидела у телефона до поздней ночи, дожидаясь звонка. Потом, когда я подросла, караулить телефон мама иногда поручала мне, а сама в это время мерила шагами прихожую с бейсбольной битой наперевес.

В тот вечер мы, как всегда, ждали Чарли. В первом часу ночи мама попыталась было отправить меня спать, мол, завтра в школу, но не слишком настойчиво – чтобы спорить и убеждать, нужны силы, а их она вкладывала в ожидание.

Ближе к двум часам послышались выстрелы. Рене опрометью бросилась к телефону – обзванивать своих подруг по несчастью: может, ей послышалось?

Где-то после двух к дому подкатил фургончик Майка Ньютона – по городу прокатилась весть, что в перестрелке в лесу есть убитые и раненые. Отец Майка и кто-то еще из мужчин, у кого были большие машины, собирали жен полицейских, чтобы сопроводить их в больницу. Я, разумеется, тоже поехала – не могла оставаться дома.

Помню, как мы сидели на скамейках в коридоре, ждали, ждали… Вместе ждать было немножко легче.

Потом вышел доктор – подходил к каждой семье, что-то тихонько говорил… одни благодарили Бога, другие начинали плакать, третьи сидели, не до конца понимая, что произошло. Те, до кого еще не дошла очередь, не знали, что и думать; у мамы слезы сами текли по лицу, а она даже не замечала.

Нам сказали: жив. Нам сказали: состояние тяжелое, лечиться придется долго, но Чарли не умрет. Помню, я вскочила со скамейки и крепко-крепко обняла этого чудесного доктора в измазанном кровью халате, который спас моего отца.

А через три дня папа позвонил нам из больницы. Уверял, что все хорошо, просто “подлатать нужно Железного Дровосека, давно пора было подлатать” – а у самого голос был тихий, едва слышный.

Невольно вспоминаю этот случай и нашего Железного Дровосека, идя к выходу из аэропорта под руку с едва ковыляющим Дорианом. Наверное, в этом все мужчины похожи: лучше удавятся, чем признают свою слабость.

– Устал?

– Да я-то отдохну, мне на работу только вечером, а ты как пойдешь на хореографию?

Честно говоря, сама думать боюсь, как, но идти надо. Каллен занимается со мной всего третью неделю. Я не могу позволить себе опоздать или, тем паче, пропустить день без веской причины – и сомневаюсь, что моя усталость и бессонная ночь будут для него хоть что-то значить.

Вот уж кто точно сделан из железа. Мы занимаемся пять дней в неделю по шесть часов, и к концу занятия я чувствую себя выжатым лимоном, а ему хоть бы что; уверена, до травмы этот человек мог танцевать сутками.

Он как будто отдает балету всю свою душу, на жизнь не хватает. Во всяком случае, за время нашего недолгого знакомства не помню, чтобы он хоть раз хоть кому-нибудь улыбнулся, даже просто из вежливости. Только хмурится слегка, когда у меня начинают заплетаться ноги – это обычно к пятому-шестому часу.

Сегодня меня шатает уже после второго. Каллен хмурится сильнее обычного:

– Перерыв?

Торопливо киваю; он сводит брови еще заметнее. Недоволен. Но никак не комментирует – уже хорошо.

– Через десять минут продолжим, – обычно на время перерыва он не остается в зале. Я только рада – рядом с молчаливым букой находиться крайне неприятно.

Его вообще очень портит каменное лицо; даже понять нельзя, красив он или нет. Заметный мужчина, с этим не поспоришь: зеленые глаза, темно-рыжие волосы, еще более яркие на фоне бледной кожи, и не захочешь, а обернешься. Но вот встретишься с ним взглядом – глаза жесткие, холодные. Сразу становится неуютно, хочется скорее отвернуться и идти по своим делам. Неудивительно, что он до сих пор не женат.

Не изменяя своим привычкам, мой наставник направился к двери… и вдруг у него зазвонил телефон.

– Love is love let’s come together

Love is free it lasts forever… – запел навороченный аппарат; я аж проснулась. Эдвард Каллен, серьезный и холодный, как каменная глыба, – и вдруг такая легкомысленная песенка на звонке!

Хореограф, слегка покраснев, вылетел за дверь.

– Таня, я же просил не звонить мне во время работы, – раздался его раздраженный голос. – Нет, не отвлекаешь… подрываешь мой авторитет в глазах учеников, это еще хуже.

Пауза. Смешок… Он смеется? Я не ослышалась?

– Ну что я могу поделать, если она тебе так подходит… так что случилось?

Снова пауза. Смешинки дрожат в воздухе.

– Так ему давно пора на заслуженный отдых. Ты где сейчас? У Ирины, сохнешь? Так может, подождешь, пока я закончу? – после недолгого молчания говорит уже серьезно, но до того тепло, что я из-за двери чувствую его улыбку: – Ладно, сейчас спущусь.

Входит, быстро пересекает зал, не глядя на меня, хватает свой зонт и так же быстро скрывается из виду. Значит, Таня… Девушка, которой он улыбается. Выходит, не такой уж мой наставник и каменный, просто демонстрирует всем свою броню как доказательство силы. Похоже, мама права, – все мужчины строят из себя супергероев, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей.

Комментарий к Глава 2. Супергерои.

Эдвард во многом перенял мой музыкально-ассоциативный ряд. А так уж вышло, что самая “сумеречная” группа для меня – Army of Lovers.

========== Глава 3. Главное правило. ==========

Без мамы оказалось труднее, чем мы думали. Не только из-за обязанностей, которые раньше лежали на ней, а теперь пришлось разделить на двоих.

Папа, конечно, все так же присылал деньги, но теперь сумма значительно уменьшилась: теперь за океаном он был не один и не мог две трети зарплаты перевести на мой счет, как делал раньше. Этих денег вместе с зарплатой Дориана хватало на оплату моих занятий и квартиры, и уже этому мы были рады. Однако денег на еду нам часто не хватало, и уже второй раз подряд мы встречали начало месяца с пустым холодильником. Спасались водой и тем, что перепадало принцу от сердобольных коллег; в такие моменты я мысленно проклинала его непомерную гордость, не позволяющую просто попросить. О моем зачислении в труппу речь пока вообще не шла; Каллен, похоже, еще не решил, достойна ли я танцевать под его началом на постоянной основе, а может, хотел как можно дольше получать деньги за свои уроки (о, этот человек дорого ценил свое время – оно и понятно, учитывая, сколько внимания он мне уделял – а ведь у него, кроме меня, еще целая труппа)…

…Пятый день без еды. Занимаюсь, закрыв глаза, сосредоточившись на движениях.

– Спину прямо, – доносится до меня голос наставника, точно в тумане. – И ногу выше, резче взмах. Вы можете.

Могу, знаю, что могу. Выпрямляюсь. Зажмуриваюсь до боли. Взмах, еще один… не выдержав напряжения, падаю на колено.

Эдвард, чертыхнувшись, подхватывает меня на руки, куда-то несет.

– Все хорошо… это от голода… – не уверена, что он услышал. Проваливаюсь в темноту…

…Меня приводит в чувство запах какой-то дряни.

– С ней все в порядке?

– Голодный обморок, – незнакомый голос очень резко бьет по ушам. Открыв глаза, вижу красивую блондинку в синем пиджаке – она сидит рядом, держа у моего лица клочок ваты; улыбается, когда я, морщась, отворачиваюсь. – Видишь, уже пришла в себя. Сейчас поест, будет как новенькая.

Эдвард нависает над нами, на нем лица нет; увидев, что я очнулась, выдыхает с облегчением.

– Где я?

– В гримерной; это Ирина, она приведет тебя в чувство. Моя помощь нужна? – красавица отрицательно качает головой. – Если что, звоните.

– Иди-иди, – и, бросив на меня обеспокоенный взгляд, Каллен послушно скрывается.

Ирина помогает мне сесть, достает из сумки маленький термос и пластмассовую посуду, выкладывает на тарелку теплое тушеное мясо с картошкой. Вкус – непередаваемый.

– Извините, мне неловко вас объедать…

– Ко мне можно на ты, – женщина с лицом и телом греческой богини улыбается мне, как родной. – И про неловкость забудь, я с удовольствием кормлю всех, кто попросит.

Я сыта, мне тепло и немного хочется спать. Кроме нас, в гримерной никого нет, еще слишком рано. С десяток зеркальных столиков, несколько шкафов для одежды, рядом с моим диванчиком большая кадка с растением, усыпанным ярко-малиновыми цветами; везде идеальный порядок, пахнет лавандой и апельсинами.

– Вечером здесь Содом и Гоморра, конечно, – поясняет Ирина, – после представления вообще смотреть страшно, а с утра – прелесть.

– Ты поэтому приходишь так рано?

Она кивает:

– Меня за это называют “бездельницей”. На самом деле, мне есть чем заняться, – бросает быстрый взгляд на открытую сумку; я невольно смотрю туда же и замечаю несколько книг в плотных клеенчатых обложках. – В основном изучаю историю своего ремесла.

– Ты, наверное, давно здесь работаешь?

– Пришла сразу после школы, – я бы дала этой женщине двадцать три – двадцать пять. Значит, при театре лет пять-шесть… достаточно. Наверняка все про всех знает, особенно если правда торчит здесь с утра до поздней ночи. Меня же уже давно, с тех самых пор, как я начала собирать информацию про Эдварда Каллена, интересует один вопрос:

– Слушай, а почему Эдвард у вас работает? Он же может выбрать любой театр, который ему по душе…

Я правда не могу понять. До того, как стать хореографом, он блистал на сцене Ковент-Гардена, и мог бы продолжать там работать… особенно если учесть, что он успел выпустить в свет уже трех балерин, одна из которых даже поразила в прошлом году жюри международного конкурса, заняв второе место. Мог бы набрать себе лучших из лучших и показывать их мастерство на сценах, снискавших мировую славу. А вместо этого ставит балеты в крохотном никому не известном театре и спокойно отпускает “дочерей” в другие труппы…

– Может, – легко соглашается гример, меняет позу, удобнее располагаясь в крутящемся кресле; короткая юбка цвета индиго чуть задирается, еще немного, и это будет выглядеть непристойно. – Но не хочет. Ты, кстати, где живешь?

Не совсем понимаю, почему “кстати”, но называю адрес.

– А, – она раскручивается, отталкиваясь от пола, делает оборот вокруг оси. – Тогда тебе нас не понять.

– Объясни.

– Театр и прилегающие к нему кварталы – своего рода Ватикан, город в городе. Это бесполезно объяснять, надо здесь жить, чтобы почувствовать.

– Хочешь сказать, его привлекает ваша необыкновенная атмосфера? – вот уж никогда бы не подумала, что Каллен так трепетно относится к своему окружению.

Ирина как раз делает очередной оборот, на этот раз медленно, и, когда она начинает говорить, я вижу лишь ее затылок с красиво уложенными локонами и изящную шею:

– Я склонна думать, что его привлекает моя сестра.

Что ж, вот это как раз возможно. Должно быть, эта Таня очень необычная женщина.

– У вас тут, получается, свой клан, как у мафии?

– Скорее, клуб по интересам. А кстати, главное правило Театрального клуба – не расспрашивай о тех, кто в него входит, – улыбается Ирина, но в улыбке уже нет тепла; глаза ее словно затягиваются тонкой коркой льда. – Мы люди порой странные, но в любом случае делай вид, что ни капельки не удивлена и все в порядке вещей. Поверь, так проще.

– Проще что?

– Жить и работать, – бледно-голубые глаза, холодные и колючие, как льдинки, на миг останавливаются на моем лице. – Просто не забивай себе голову лишней информацией и делай свое дело.

Значит, не забивать голову? Хорошо, постараюсь…

Комментарий к Глава 3. Главное правило.

Эдвард здесь чуть старше, чем было указано в заявке, ему 35-36.

Ирине действительно 23.

========== Глава 4. A woman in love. ==========

– Эдвард Каллен, вы бесчувственная свинья, – он поморщился: и почему у “бездельницы” такой неприятный голос… просто крик гарпии. Впрочем, она, когда начинает сыпать оскорблениями, действительно очень похожа на хищную птицу. – И сноб еще к тому же.

– Тебя Таня подговорила, да? – устало осведомился хореограф.

– Если скажу, что это моя инициатива, ты все равно не поверишь, – женщина ухватилась обеими руками за танцевальный станок, прогнулась назад, запрокинув голову, чтобы видеть собеседника. – Я серьезно, Эд. Во-первых, ей обидно такое пренебрежение; она-то на твои постановки ходит.

– Бесплатно, между прочим, и не на все. И не виси так, голова закружится.

– Ей, знаешь ли, тоже работать надо, – она послушно разогнулась, плеснув длинными волосами, и теперь разговаривала с отражением мужчины в зеркальной стене. – Насчет “бесплатно” – можно подумать, кто-то обеднеет, у нас таких “зайцев” на четверть зала порой набивается, сам знаешь. Свои люди, сочтемся. Во-вторых, ты сто лет никуда не выбирался, а иногда даже железному человеку требуется отдохнуть. В-третьих, придут все, Лоран уговорил даже неуловимого муженька Кейт, и твое отсутствие будет полнейшим свинством. Короче, если ты посмеешь не явиться в день ее рождения в бар – пеняй на себя.

– Ну раз ты тяжелую артиллерию подключила, я лучше сразу сдамся, – проворчал Каллен. Лоран, работавший в театре костюмером, был известен своей способностью заговаривать зубы; при желании он, пожалуй, мог бы доказать, что черное – это белое. Или убедить вечно занятого коммивояжера, что праздничное выступление сестры его благоверной важнее очередной поездки, сулящей сомнительную прибыль; к слову, еще неизвестно, что сложнее.

Гримерша удовлетворенно улыбнулась и, бросив беглый взгляд на часы, – без пятнадцати девять, скоро придет Белла, – покинула танцевальный зал; синий шифон платья развевался за ее спиной вымпелом победы.

“Гарпия,” – привычно, уже без раздражения подумал Эдвард. Любимых и родных не выбирают, а эксцентричная на грани безумия Ирина, как-никак, сестра его девушки, приходилось ее терпеть, равно как и Кейт, устрашающую в своем хладнокровии. К тому же, она была в чем-то права – Тане действительно было бы приятно видеть его в зале.

А идти, тем не менее, не хотелось вовсе: он ненавидел этот темный душный бар, пропитанный запахами трав, пахнущий чем-то сладковато-приторным бархат диванчиков для “особых гостей” (что в переводе на местный диалект обычно означало – друзей и родственников персонала), вечно задернутые тяжелые портьеры, побитые молью. Ненавидел людей, приходивших туда – на одного нормального человека в среднем приходилось два-три фрика, и это было в порядке вещей.

Когда они с Таней только начали жить вместе, он предложил ей сменить место работы на более приличное.

– С какой радости мне искать другое место? – возразила она. – Здесь неплохо платят, да и от дома недалеко…

– Давай переедем, – легко согласился Эдвард. – До новой работы будет еще ближе. Пойми, мне не нравится, что ты поешь здесь для каких-то отмороженных придурков…

– А что, в других барах не бывает отмороженных придурков? – идеальной формы брови взлетели на лоб, изображая детское удивление. – Этих я хотя бы знаю – и они знают меня. Здесь никто не посмеет меня не то что пальцем тронуть, а даже сальный комплимент отвесить, а где-нибудь в “более приличном” заведении захмелевший толстый кошелек усадит к себе на колени – и я терпи, хоть он мне под подол при всех полезет.

Была, безусловно, в этом гротеске доля правды: Таня родилась и выросла в этом районе, ее буквально знала каждая собака – и местная шпана почла бы за честь сделать отбивную из несчастного, посмевшего ее обидеть. И Эдвард понимал, почему: по той же причине он сам до сих пор без памяти любил эту женщину.

…Четыре года назад он, раздавленный обрушившимся на него несчастьем, не мог ни за что взяться, ни о чем думать. Просто бесцельно бродил по городу. Кому он нужен, с разбитым коленом и запретом на повышенные физические нагрузки? Партнерше? Ей подберут другого, и с ним она будет танцевать не хуже, а возможно, даже лучше, чем прежде. Семье? Родители умерли, жены нет, детей тоже. Покончить бы со всем этим, да духу не хватает…

Он долго стоял на набережной в тот день, долго бродил по городу, оказавшись в итоге в совершенно незнакомом районе; уже стемнело, и, спасаясь от холода, Каллен нырнул в первое попавшееся заведение. А что, так даже лучше, подумалось ему. Можно напиться, а там пусть судьба решает, переживу ли я эту ночь.

Бутылка виски, люди-тени, ютящиеся по углам полупустого зала, и вдруг – этот голос, земной и чувственный, словно возрождающий к жизни:

– Life is a moment in space,

When the dream is gone it’s a lonelier place…

Певица – как и положено, блондинка с шикарной фигурой – стояла прямо под единственной яркой лампой в зале. Иногда она запрокидывала голову, подставляя лицо свету, и тогда, чтобы не слепнуть, ей приходилось закрывать глаза; открывалась длинная сильная шея, не перечеркнутая никакими украшениями. Немного волшебная и в то же время такая земная, настоящая женщина… Эдвард (да и наверняка не он один) отметил платье сочного брусничного цвета, сшитое из какой-то матовой ткани, – атлас или блестки смотрелись бы пошло.