Текст книги "Путь познания (СИ)"

Автор книги: Freedom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Путь познания
Freedom

Путь познания

-1

     Никогда не думал, что когда-нибудь смогу совершить нечто подобное. Оказалось, зря. До сих пор щеки и шея покрываются румянцем от воспоминаний о моем поступке. При этом, такое ощущение, словно кровь собирается к самой поверхность кожи и вот-вот брызнет изнутри, окрасив все в красный. Дурацкие фантазии.

     Кто же мог подумать, что они могут сбыться?

     Встав утром как обычно в начале одиннадцатого, я неспешно отправился в ванную. Уроки в школе уже давно начались, но в выпускном классе я разрешал себе небольшие послабления, зная, что мне все равно ничего не будет за прогул. В большинстве случаев несколько лишних часов сна гораздо более благоприятно влияют на меня, нежели пара уроков алгебры.

    В это время и отец, и мать уже на работе. Андреас и Лисса в школе. Значит, дома остаемся только мы с Талитой.

    Наверное, я не с того начал. Если попробовать еще раз, выйдет так.

    Мой отец – генерал, заместитель заместителя главного помощника министра обороны. Очень даже неплохо, неправда ли? На самом деле это вовсе не так круто. И очень мало кто знает, что вообще существует такой заместитель, а уж о заместителе заместителя вообще никому не известно. Но если очень повезет, то отец лет через пять сам сможет стать этим помощником, если вообще не министром.

    Мой отец – Джонатан Грей – высокий сухопарый мужчина под сорок, с заметно поседевшими висками,  короткой стрижкой под машинку, будто он до сих пор служит в армии, и холодным взглядом светлых  зеленых, как два бутылочных донышка, глаз.  Дети до шести обычно до дрожи в коленках боятся темноты, овсянки на завтрак и монстра, прячущегося под кроватью и питающегося маленькими мальчиками, которым неосторожно захотелось ночью выйти в туалет. Я же всегда боялся прихода отца. Стоило ему войти перед сном в мою комнату, провести осмотр, покачав головой, и он сразу же выносил приговор: недостаточно чисто в комнате – недельное дежурство на кухне, несделанные уроки – двухнедельный домашний арест. Самое же страшное наказание я понес, даже не подравшись однажды в школе, когда отца вызвали к директору, а когда, не удержавшись, притащил домой маленького мокрого щенка.  После этого я неделю мог спать только на животе, и ел стоя за нарушения домашнего порядка. Когда мне было шесть, я частенько пугал своих друзей отцом. Они только смеялись, но стоило им увидеть его, сразу же замолкали и испуганно жались к своим родителям. Впрочем, у меня создавалось впечатление, что те боятся не меньше.

    Когда мне исполнилось двенадцать, от страха я перешел к борьбе. Теперь я нарочно плохо вел себя в школе и дрался, чтобы его почаще вызывали. Не делал домашние задания, постоянно прогуливал, нарушал комендантский час, разгуливал вечером в нетрезвом состоянии и делал еще немало подобных глупостей. Со всем этим отец еще мог смириться, понимая, что из меня никогда не получится послушный сын-солдат. Он даже смирился с тем, что я с друзьями основал собственную панк-рок группу, кстати, пользующуюся немалым успехом в нашем городе. Но не с тем, что я полностью наплевал на свою дальнейшую жизнь, постоянно прогуливая школу и отказываясь поступать куда бы это ни было. Вот это он не мог мне простить. Хотя, должен признаться, у меня всегда был запасной план, если вдруг с группой все провалиться. Традиционно каждую среду я посвящал подготовку к вступительным экзаменам. Не решил, еще куда, но у меня все же был шанс поступить. Пусть не в самый престижный вуз, а куда-нибудь на Аляску, но ведь был же.

    После вчерашнего у меня было жуткое похмелье, и казалось, вот-вот вырвет. Добравшись, наконец, до ванной, я опустошил мочевой пузырь, умылся и пригладил рукой слегка перекосившийся ирокез. Еще одна моя гордость. Правда, было еще желание перекрасить его то ли в синий, то ли в розовый, красный или еще какой-то, но я все же уступил маме и оставил ему природный иссиня-черный цвет.

    Из зеркала на меня смотрел бледный, с лицом нездорового цвета, взлохмаченный семнадцатилетний подросток с ирокезом, черными мешками под глазами и едва проступившей щетиной. Красавец, ничего не скажешь. Хотя, стоило мне вечером появиться на какой-нибудь вечеринке, как девчонки начинали сходить с ума, провожая мою персону обожающими взглядами.

    Сильный спазм перебил мое разыгравшееся воображение и заставил склониться над унитазом. Все-таки стоило вчера пить поменьше.  Если бы я еще мог вспомнить сколько, или хотя бы что мы пили. Вечеринка у Теда затянулась дольше обычного, а запасы спиртного достаточно быстро иссякли. Тогда кто-то из парней принес несколько бутылок...Больше ничего не помню.

    Немного приведя себя в чувство, я выпил воды прямо из-под крана, запив четыре белые таблетки, призванные облегчить мое состояние. Оставалось только ждать. Хотя я и проспал не меньше девяти часов, отправленный спиртным организм требовал сна. Вернувшись к себе в комнату, я мгновенно отрубился.

    Снилась мне почему-то елка. Большая такая красивая елка, что еще лет шесть назад росла у нас во дворе. Позже она стала чахнуть, медленно умирая, и ее пришлось спилить. Но здесь она еще была здоровой. Под ногами похрустывал снег, снежинки ложились на шапку и перчатки, шерстяной шарф уже промок насквозь и теперь неприятно колол шею. Иные особенно большие комья снега забивались прямо в рот, и мне то и дело приходилось выплевывать его. Давно у нас не было такого снегопада.

    Совсем рядом послышался смех. Я поднял голову и увидел под елкой маму. Тоже давно ушедший образ. Здесь она еще веселая, улыбающаяся, длинные волосы рассыпались по плечам.

    – Дэвид! – кричит мама. – Иди сюда, Дэвид!

    И я бегу. Изо всех сил. Короткие ноги утопают в рыхлом снегу, да и местами мне вообще по пояс, но я все равно продолжаю свой трудный путь. Мама ведь зовет.

   Она подхватывает меня на руки и кружит, двор наполняется звуком ее смеха. Такая счастливая. Такая живая. Теперешняя мама только тень, призрак этой. Будто бы ее кто-то подменил, а нам оставил заводную куклу.

   – Смотри как красиво, Дэвид. Давай лепить снеговика.

   – Давай.

    Это было очень давно. Еще до рождения Лиссы. Мне четыре. Последний счастливый год в моей жизни. Редко, когда дети помнят свое раннее детство. Иногда всплывают какие-то удивительно четкие, но кратковременные воспоминания, как картинки в детской книжке. Но они обычно ничего не значат. Огромное мороженое, потерянная игрушка. Я же очень хорошо помню время, когда мне было четыре. Практически каждый день. Наверное, из-за того, что потом я постоянно мысленно возвращался в собственные воспоминания, как улитка в раковину, надеясь скрыться от опасности. Глупая улитка не понимает, что ее так же легко могут раздавить и с раковиной, и будет только больнее, когда острые края врежутся в тело.

     Постепенно становится холоднее, солнце еще минуту назад такое яркое и теплое движется к закату. Я уже знаю, что будет дальше.

    – Ребекка? Где ты, Ребекка? –  оглушительный голос злого волшебника вмиг разрушает мою сказку, не оставляя от нее ничего, кроме острых воспоминаний-обломков.

     А вот и он. Высокий, удивительно худой, с бледным, раскрасневшимся от мороза, лицом. Глаза как-то странно блестят. Он подбегает к нам и хватает маму за руку.

   – Ты опять пришла сюда? Я же говорил тебе не ходить. Еще и Дэвида сюда привела. Никогда меня не слушаешь. Никогда...

   Он еще что-то говорил, а затем закашлялся. Только сейчас я замечаю, как тяжело вздымается и опускается его грудь, будто бы ему очень больно дышать. Будто приходится глотать комья снега, чтобы сделать вдох.

    Когда приступ заканчивается, он, не говоря ни слова, поворачивается и тяжело бредет к дому, глубоко проваливаясь в снег. Его рука касается дверной ручки, но он вдруг оборачивается:

    – Немедленно в дом, иначе заболеете. Вам нужно согреться.

      Дверь захлопывается, и мы вновь остаемся вдвоем. Я надеюсь, что теперь, когда он ушел, все станет по-прежнему, игра оживет, но мама только грустно смотрит вперед и качает головой.

    – Пойдем домой, Дэвид. Отец прав.

    – А как же снеговик?

    – В следующий раз закончим. Идем, – она протягивает мне руку, и я хватаюсь за нее, как за спасательный круг. На полянке остается в одиночестве грустный одноглазый снеговик, с носом-шишкой. Еще и рот куда-то подевался.

    – А ведь когда-то он был добрый волшебником, – заговорщицки шепчет мама, снимая с меня мокрую куртку.

    Я не верю ей. Пусть мне всего четыре, но я уже не верю в чужие сказки. Только в те, что подсказывает мне собственное воображения. Иногда они кажутся такими настоящими, реальнее, чем обычная жизнь.

    – Правда, правда, – улыбается мама, целуя меня в левую щеку. – А теперь идем, я приготовлю тебе горячее какао.

     Через год родилась Лисса. Это было нечто особенное. Такой маленький, едва различимый в большой груди одеял живой комочек. Почему-то мне казалось, что это не живое существо, а просто кукла. Видя, сколько времени мама проводит с ней, видя оживление на ее лице, я обрадовался. Сейчас все станет, как надо.

     Не стало.

     Постепенно огонек в маминых глазах потух. Лицо снова стало каким-то опустошенным, уставшим. С каждым днем становилось все хуже. Иногда, заходя в большую комнату, мне казалось, что мама не узнает меня. Она смотрела прямо на меня, кивала, даже пыталась улыбаться, но не узнавала. Это было страшнее всего. Через несколько дней она вроде бы пришла в себя. Все ее руки были покрыты сиреневыми и желтыми синяками, на лице было несколько глубоких царапин, но она была живой. Спустилась на первый этаж, одела Лиссу и собрала коляску с вещами. «Идем, Дэвид. Прогуляемся немного в лесу!».

    Но я не стал радоваться. Это не навсегда. И правда, прошло всего несколько недель, и мама снова ушла в себя. Отец был очень зол, кричал, ругался, бил посуду и даже сломал стол в гостиной. А мама только сидела на кровати и пустыми глазами смотрела мимо него.

    Я уже тогда ужасно боялся его. Злой колдун не только мог заставить сказку испариться всего от одного слова, но также ударить, если я недостаточно расторопно отвечал на его вопросы или плохо выполнял свои обязанности.

    Но я все же подошел к нему тогда и схватил за руку. Он с силой вырвал ее, отчего я едва не отлетел к стене.

    – Чего тебе?

    – Когда мама вернется?

   В его лице что-то дрогнуло. Будто бы металлический стержень внутри сломался.

    – Мама не вернется, – наконец сказал он, и я увидел, как предательски задрожала у него нижняя губа. По-детски.  Это был единственный раз, когда он проявлял при мне слабость. Да небось уже и не помнит об этом, или думает, что я забыл.

    Но маме все же стало немного лучше. Помогли таблетки, выписанные врачами, так папа говорит. Тогда на кухне висела огромная доска – график, какие лекарства и когда нужно пить. Разноцветные пузырьки, пластинки: желтые, красные, голубые, квадратные, круглые...

    Чуда не произошло. Мама не ожила, но и не сидела больше целыми днями, уставившись в какую-то точку. Она ходила по дому, готовила пищу, стирала, убирала, гладила, помогала мне делать уроки, смотрела за Лиссой, но с каждым днем мне все больше хотелось найти у нее заводной ключик, вытащить его и увидеть, как она остановится, замрет и больше никогда не пошевелиться. «Это не моя мама, – хотелось закричать мне. – Верните мне маму!».

    Сон про елку – один из моих любимых. Пусть короткий, ничем не примечательный с виду, от него в душе становилось как-то тепло и спокойно.

    Конечно, об этом не говорят. Семнадцатилетний парень, бас-гитарист в молодой, но уже достаточно популярной группе, за которым ходят толпы поклонников, а особенно поклонниц, неоднократный победитель соревнований по дзюдо, не должен любить сны о какой-то там елке. Это, можно сказать, моя маленькая тайна. Как и все, что происходит в этом доме.

     Через два года после рождения Лиссы у нас в доме появилась Талита. Красивая мулатка с чисто европейскими чертами лица. Она хлопотала по дому, в то время, когда мама была на работе. Через несколько лет у нее родился сын, Андреас, такой же смуглый, как и она. Об этом никто никогда не говорит, но я знаю, что Андреас – мой сводный брат.  Я никогда не считал его своим братом, но все равно старался относиться к нему помягче. Изредка даже помогал ему. С Лиссой у нас совсем другие отношения. В детстве она частенько раздражала меня, ходя за мной по пятам и вечно надоедая своими глупостями. Уже позже я научился ценить ее. Не только я ей, она тоже была нужна мне. Мой собственный небольшой островок спокойствия в океане вечной бури. Сейчас ей тринадцать, хотя иногда мне кажется, что она ведет себя как тридцатилетняя. Лисса не только умна не по годам, но и очень талантлива. Она виртуозно играет на скрипке, рисует акварелью и пастелью, неплохо играет на гитаре и рояле.  По-моему, у нее вообще получалось все, за что бы она ни решила взяться. Гордость отца, в отличие от меня – непутевого сына.

       И я хорошо исполнял доверенную мне отцом роль.

       Вновь я очнулся уже в двенадцать. Таблетка подействовала, и мозг перестал искать дорогу наружу. Желудок тоже успокоился. Я чувствовал себя как нельзя лучше. Встал, потянулся, стянул через голову промокшую от пота футболку и вышел из комнаты. Мне хотелось немного побродить по дому, а еще неплохо бы выпить зеленого чая. Еще одна давняя привычка. Я пью только зеленый чай, как мама. Возможно, для парня вроде меня не пристало пить только зеленый чай, но я терпеть не могу кофе. Мои друзья частенько прикалываются надо мной, но мне все равно.

      Но я так и не успел спуститься вниз. Открылась соседняя дверь, и в коридоре показалась Талита.  Ей тридцать пять, но в коротенькой ночнушке выглядела она по-прежнему бесподобно. Честное слово. Красивое стройное тело, гладкая темная кожа, длинные распущенные волосы, правильные тонкие черты лица, прищуренные темные глаза. Я бы мог дать ей двадцать восемь, ну, в крайнем случае, тридцать.

    – Доброе утро, Дэвид.

    – Доброе утро, Талита.

    – Чай? – спросила она с улыбкой.

    – Именно сейчас планирую заняться этим.  Ты будешь?

    – Да. Как обычно.

    – Хорошо, я принесу тебе в комнату.

    – Спасибо.

     Она направилась в ванную, а я на кухню. У нас большая кухня-студия с высоким потолком, бело-голубыми стенами, современной мебелью цвета металик и огромными окнами, выходящими во двор. В центре, на самом почетном месте, стоит кофеварка отца.

     На холодильнике была надпись, сделанная ярко-красным маркером. Узнаю мамин размашистый почерк «Вернусь в понедельник вечером». Я только хмыкнул, занявшись приготовлением чая. Такие записки были вполне в мамином духе: «уезжаю, вернусь через неделю».

     По кухне распространился потрясающий запас жасмина и лайма. Обычно я делаю себе еще несколько бутербродов, но не сейчас, ни к чему лишний раз тревожить желудок. Отпив чая, я взял в руки кружки и поднялся наверх. Талита еще не вернулась в комнату. Я аккуратно поставил чашку на прикроватную тумбочку и хотел уже выйти, но передумал. Вместо этого я присел на край кровати, наслаждаясь чаем.

    – Какой запах, – улыбнулась вошедшая Талита, садясь на кровать рядом со мной.

      Я протянул ей вторую чашку. Допив чай, облокотился о спинку кровати, вытянув ноги вперед. Талита почти полностью повторила мою позу. Какие бы отношения не связывали меня с отцом, с Талитой нам всегда удавалось найти общий язык. Мы частенько полулежали вот так на кровати, разговаривая.  Особенно в последнее время, когда отца почти постоянно не было дома.

      Мысли неуверенным потоком текли у меня в голове, перескакивая с одного на другое. Талита односложно отвечала. А затем я вдруг повернул голову и внимательно посмотрел на нее. Она лежала всего в десятке сантиметров от меня, в той же коротенькой атласной ночнушке, открывающей длинные ноги. Да и вырез открывал чересчур много темной кожи. Меня словно током ударило. Огромнейшее влечение удавкой захлестнуло меня, не давая ни одного шанса на сопротивление. Сейчас ничего больше не имело для меня значение. Ни то, что у нас с ней никогда не было никаких отношений, кроме легкого дружеского подначивания, ни восемнадцатилетняя разница в возрасте. Это было совсем неважно.

    Мозг и тело действовали отдельно. К несчастью, у мозга нет рук или ног. Я перекатился влево, прижав ее к матрасу собственным телом. Было совершенно понятно, что это не очередная игра. Сердце оглушительно билось в моей груди. Я ожидал увидеть в глазах Талиты удивление, испуг, отрицание, но вместо этого увидел то же, что и она читала в моих глазах. Для меня это было совершенно неожиданно, потрясающе, в прямом смысле этого слова, но она тоже хотела меня.

    Мне частенько приходилось замечать такие взгляды на себе. Но совсем одно дело глупые однолетки, фанатки, а тут Талита. Не давая ей опомниться, а себе передумать, я наклонился и поцеловал ее в шею. Она обхватила меня руками за спину, притянув к себе. Время словно перестало существовать, будто бы мы были потерпевшими крушение, нечаянно разбившие свои единственные часы.  Как знать, сколько времени прошло, если у тебя нечем его измерить? Три минуты? Пять? Сорок? День делится только на четыре отрезка: утро, день, вечер и ночь, а остальное – лишь самообман. Время делится на две части: когда тебе хорошо и когда плохо.

     Я уже чувствовал себя более уверено, начиная понимать, что и, главное, зачем делаю. Мои губы легко двигались по ее теплой коже, затем почувствовал ее руки на своем теле...

    В дверь кто-то позвонил. Я едва не подпрыгнул на метр. Мы ошарашено смотрели друг на друга, плохо соображая, что только что произошло. Она не двигалась, лежа подо мной. Мой мозг медленно оттаивал, я поднялся на руках и встал, Талита рывком села в кровати.

   – Дверь, – напомнила она непривычным, немного хрипловатым голосом.

    Я кивнул, не доверяя своему.

   – Ничего не было, – сказала она неуверенно, пытаясь убедить толи меня, толи себя.

    Я почувствовал себя, как ребенок, которому сказали, что из-за плохого поведения его лишат рождественского подарка. Родители частенько запугивают, но никогда не говорят этого всерьез. Она тоже это поняла. На моем лице промелькнула быстрая улыбка.

   – Дверь, – теперь уже я напомнил себе и вышел из комнаты.

    Странно, но больше никто не звонил. Словно его единственной целью было оторвать меня от Талиты. Впрочем, я давно перестал чему-либо удивляться в своей жизни.

    Я выглянул в глазок, но с другой стороны никого не было. Тогда я отворил дверь, пустив в дом холодный воздух и сильный порыв ветра, от которого заколыхались занавески. Я стоял на пороге в одних брюках, и мне сразу же стало холодно. Никого. Я посмотрел сначала вправо, влево и только потом догадался опустить голову вниз. Перед порогом лежал небольшой сверток, завернутый в красную подарочную бумагу. Я взял сверток в руки и закрыл за собой дверь. Посылка была почти невесомой. Помедлив несколько секунд, я взял на кухне нож и вскрыл пакет. Там лежал круглый амулет размером с половину моей ладони. Каменный. В центре его пересекал зигзаг-молния. Я почувствовал, как зашевелились волосы у меня на голове. Знакомый символ. Не символ даже, а предупреждение. Кроме амулета в свертке еще оказалась записка. Несколько слов, набросанных на клочке бумаги.

Как тебе новые возможности? Осваиваешься? Может, пора преступить к взрослым играм?

    Я знал от кого это послание. Они нашли меня. Иначе и быть не могло. Подчинившись какому-то странному желанию, я подошел к окну и выглянул, словно надеясь кого-то увидеть. Но возле дома и его окрестностей не было заметно ни одной живой души. Задвинул шторы, пугливо отступив вглубь дома. Рука сильно сжимала каменный амулет. В памяти всплыли сказанные кем-то случайные слова: «Теперь ты один из нас. Думаешь, тебе удастся смыться?».

    Немыслимо. Невозможно. Совершенно нелогично. Бредово, наконец.

   «И, тем не менее, правда» – ответил внутренний голос.

– 3

     Наше выступление только что закончилось. Я вытер рукой пот со лба, Кет ухмыльнулся мне, опрокидывая початую бутылку виски. Никогда не мог понять, как он может хлестать это пойло, да еще и в таком количестве. Парень, носивший женское имя Кет, и бывший по совместительству моим другом и членом моей группы, яростно зарычал, подошел к краю сцены и прыгнул. Толпа отозвалась радостным криком, подхватив его и тем спасши от падения с трехметровой высоты. Концерт окончен, теперь можно позволить себе все, что угодно, говорил всегда Кет, и я не мог не согласиться с ним. Ударник, Бред, и наш вокалист Гай, только обменялись понимающими взглядами, а я уже подошел к краю сцены, отдав Гейлу гитару.

    Улыбка до ушей, затуманенный от выпитого до начала концерта алкоголя взгляд, стремительный прыжок, и я уже в воздухе. Только мы с Кетом позволяем себе нечто подобное.  Пока толпа не вынесла меня снова на сцену, можно притвориться, что я лечу. Это так классно, зависнуть в воздухе, будто бы паришь где-то высоко в небе, а не здесь.

    Но вот мы снова впятером стоим на сцене.

   – Еще! Еще! Еще! – вопит толпа.

    Как можно отказать?  В моих руках вновь оказывается гитара, Гай подходит к стойке и снимает микрофон, Бред садится за любимую установку, в руках у Кета вторая электрогитара, а Гейл занимает место за клавишными. Я уже заранее знаю, что сейчас будет за песня, еще до того, как пальцы Гейла касаются клавиш синтезатора. Мы всегда заканчиваем именно этой песней. «Ода мечте» – наша визитная карточка.

    Барабанная дробь и несколько аккордов на гитаре прерывают легкие, спокойные звуки синтезатора. Мы здесь все-таки рок играем, а не классику. Всем старичкам и людям с неустойчивой психикой, просьба покинуть помещение. Гай вступает. У него очень мощный голос, хотя иногда вдруг становится хриплым. Я неслышно напеваю про себя. Не хочу хвастаться, но эту песню написал я. И слова, и музыку. «Ода» – мое главное достижение как автора песен, да и как музыканта тоже.

    Вот Гай замолкает, будто бы в самый неподходящий момент. Пора мне вступать. Мое соло. Кульминационный момент в песне. Я делаю шаг вперед, оказываясь в центре ослепляющего прожектора. Ничего не видно, но мне не привыкать. Играть я могу и вслепую, а слушателям сейчас не важно, смотрю я на них, или нет. Важно то, как я играю. В самом конце включаются и остальные. Гай последний раз повторяет припев, и зал поет вместе с нами.

   А затем зал кричит:

  – «Faint»! «Faint»! «Faint»![1]

  Бешеный адреналин переполняет меня, и я начинаю носиться по сцене, как сумасшедший.

   – «Faint»! «Faint»! «Faint»!

   Песня заканчивается, и отовсюду слышаться аплодисменты. Многие продолжают выкрикивать название нашей группы. И это нравится мне. Позволяет почувствовать, что людям действительно нравится то, что мы делаем.

   – Я не слышу вас, люди! – кричит Кет, подзадоривая публику.

   – «Faint»! «Faint»! «Faint»! -мне начинает казаться, что у меня сейчас лопнут барабанные перепонки.

  Гай кладет руку мне на плечо:

   – Угомони его, хватит уже.

 От Гая сильно пахнет алкоголем, сигаретами и, пожалуй, еще травкой.

   – Ты слышишь меня, Дэйв?

   – Хорошо.

     Я подхожу к Кету и, забросив здоровяка себе на спину, с трудом утаскиваю со сцены. Фанаты снова кричат. Когда я проделал это в первый раз, мне казалось, что у меня просто сломается позвоночник, но ничего плохого не произошло. Пусть с виду я скорее жилистый, чем накаченный, но все-таки не слабее восьмидесятикилограммового Кета.

   – Сегодня все прошло отлично, – Кет с тихим хлопком открыл очередную бутылку, уж не знаю, какую по счету.

   Бред окинул его изучающим взглядом:

   – Если ты опять наберешься, как в прошлый раз, я не буду тебя подвозить домой. Чувак, я до сих пор не могу проветрить свою тачку.

   – Что ж, тогда меня подвезет Дэйв.

   – Ага. Если, конечно, сам будет в состоянии вести машину, – усмехнулся Гай, смотря на меня своими странными зеленовато-карими глазами. Иногда они вспыхивали у него и горели в темноте, как у кота, а на свете наоборот вдруг становились бесцветными.

   – Да ладно тебе. Сегодня пятница. Можно и немного поразвлечься, – заявил Кет, отпивая.

   Он пришел в нашу группу последним, через год после Гая. А вначале в состав входили только я, Бред и Гейл. Даже не могу вспомнить, кому из нас пришла в голову замечательная идея создать группу, но мы исправно репетировали несколько раз в неделю часов в шесть. Это время соседи Бреда (а мы репетировали именно в его гараже) называли «часом икс» и старались убраться подальше от дома, или же забаррикадироваться, закрыть все окна, двери, наглухо задернуть шторы и затаится в подвале, как при бомбардировке. Все их попытки были тщетны, так как уже тогда мы обладали огромной любовью к тяжелой музыке и офигенным усилителем. За целый год мы всего несколько раз выступили в местном клубе, но так и не стали популярными. Все изменилось, когда однажды к нам пришел высокий тощий парень с длинными, до плеч, спутанными волосами и представился Гаем. Всего за месяц мы возглавили местную десятку групп среди новичков и впервые узнали, что такое слава. Можно с уверенностью сказать, что Гай – самый странный из нас, но при этом именно он – наш козырь в рукаве, гарант нашего успеха.

    Что касается Кета, то этим парнем мы обзавелись совершенно случайно. Мы выступали в одном из местных баров, когда он пьяный в стельку ввалился внутрь и, сыпля нецензурной бранью, заявил, что мы совершенно не умеем играть. «Вы называете это металлом? Да это просто песенки для детишек и пенсионеров!». Мы с Бредом собрались тут же выкинуть его из клуба, но он каким-то образом сумел подняться на сцену и схватил запасную электрогитару. В следующую секунду ему удалось выжать из нее такой звук, что поневоле нам пришлось остановиться. Никогда не видел вживую никого, кто бы настолько классно играл.

   – Как тебя зовут, приятель? – лениво спросил Гай, отложив микрофон.

   – Кет.

   – Отлично, Кет. Хочешь играть с нами?

    Позже мы узнали, что на самом деле его зовут Кевин. Что же касается прозвища, Кет, то оно было дано ему членом судейского комитета на концерте в средней школе, который заявил: «Бог мой, такое ощущение, будто кто-то режет кошку. Парень, брось гитару и больше ни на метр не подходи к ней». Как видите, даже крутые дяди в темных очках и костюмах за три штуки баксов могут ошибаться.

   – Слышишь, Дэйв, Кейт здесь, – послышался негромкий голос из-за кулис.

     К нам вошла Лив – подружка Кета. Именно подружка, а не девушка, так как, по-моему, даже он сам не знает, какая она по счету за этот месяц. Лив – симпатичная мулатка с короткой стрижкой и большими темными глазами. Но, как по мне, сейчас на ней чересчур длинное платье.

   – Уже пришла? – поинтересовался я.

   – Ну да. А ты что, не ждал? – Лив игриво вскинула бровь, хотя смотрела не на меня, а на Кета.  Тот ответил ей хмурым взглядом, и она несколько сникла. Им предстоял серьезный разговор, после которого Кет, возможно, вновь станет свободным.

   – Почему же, ждал. Где она?

   – В баре, внизу. Если поспешишь, то еще успеешь забрать ее оттуда.

   – Разумеется.

     Мне ничего не оставалось, как отправится на поиски Кейт. Я был уже изрядно пьян, но все еще мог соображать. Кейт же, стоило ей выпить всего несколько коктейлей, начисто теряла эту способность. С трудом проталкиваясь сквозь толпу, я медленно, но верно пробирался к бару. Благо, в клубе сейчас было темно, и изменчивый свет вращающихся прожекторов не мог полностью осветить мое лицо. Оставаясь неузнанным, я мог не опасаться наплыва фанатов, тем более что многие из них больше похожи на меня, чем я сам.

     Я сразу увидел ее хрупкую фигурку. Подошел к ней и схватил за руку. Не знаю, сколько она здесь, но этого времени вполне хватило. Ее слегка пошатывало из стороны в сторону. Меня всегда удивляло, если подружка пила больше парня.  Со мной такое впервые, но дело обстояло именно так.

   – О, привет, Дэвид, – она очаровательно улыбнулась мне, и я, наконец, вспомнил, почему до сих пор встречаюсь с ней.

      Кейт – самая красивая девушка в нашем городке. Темные струящиеся волосы, огромные темно-карие глаза, идеальные черты лица. Но сейчас она нахмурилась, разглядывая меня. Толи рада мне, толи тому приему, который оказали мне ее друзья. Около Кейт всегда собиралась толпа. Она привлекала, невозможно было не обратить внимания на такое милое существо, как она. Идеальная, потрясающая, красивая...Но мало кому были известны другие ее стороны: неуравновешенная, непостоянная, склонная к алкоголизму. При этом ей было всего восемнадцать, на год больше, чем мне.

   – Пойдем, – сказал я как можно мягче, потянув ее за руку.

   – Куда? – удивилась она, оглядывая толпу.

   – Куда-нибудь, где мы могли бы остаться вдвоем.

   – Ох, – вздохнула она и затем кивнула. – Ладно. Только выпью еще один коктейль...

   – Нет, Кейт, идем, – мое терпение уже почти иссякло.

     Я вырвал стакан из ее руки, поставил на стойку и потащил Кейт прочь. Лицо у меня горело, перед глазами плясали красные тени. Лишь выйдя на улицу, мне удалось взять себя в руки. Кейт прислонилась к стене спиной, удивленно глядя на меня.

   – Что с тобой? – спросила она, наконец.

   – Скажи лучше, что с тобой? – прорычал я. – Сколько ты выпила сегодня? Четыре коктейля? Пять?

   – Пять. Ну и что?

   – А сколько времени ты здесь?

   – Минут тридцать, наверное.

   – Ты считаешь, это нормально?

   Она посмотрела на меня, презрительно сощурив глаза:

   – Не твое дело, сколько я пью. Ты мне не папочка. Сам далеко не святой.

   В этом она была права. Я точно не святой. Не раз баловался травкой или даже наркотиками, едва не каждый вечер, выступая в баре, не обходится без алкоголя, не говоря уже о нескольких пачках сигарет в день. Святой? Подобный вариант даже не рассматривался.  Возможно, действительно, не мне учить ее жизни, но я почти всегда мог удержаться и не переступать черту. Кейт же любила танцевать прямо на ней, как акробатка, балансирующая на канате. Не нужно быть пророком, чтобы понять: это кончится для нее очень плохо.

   Это был не первый наш разговор на эту тему, и явно не последний.  Обычно, я всегда успокаивался, думая, что привык уже ко всему. Вот она основа наших отношений: я просто привык к ней. Я внимательно посмотрел на нее. Безупречно красива в своем коротеньком платьице и длинных сапогах. Но сегодня, разглядывая ее, я ощущал не желание, не влечение, а только раздражение.