Текст книги "Самый легкий выбор (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Его голос теперь звучал растерянно, почти жалобно. Уилл, поколебавшись, снова шагнул к нему – и Риверте отступил от него назад, как будто не хотел, чтобы Уилл к нему приближался. Ему стыдно, внезапно понял Уилл, и от этой мысли его сердце сжалось от возмущения, гнева и ненависти к королю Рикардо, заставившему Фернана Риверте чувствовать себя побеждённым. И он ещё называет себя его другом! Зная, что для Риверте нет ничего хуже, чем проиграть, и всё равно обрекая его на такое унизительное и бесславное поражение.

Уилл стоял, чувствуя полное смятение от этих мыслей, и смотрел, как Риверте подходит к креслу за столом и тяжело опускается в него. Осколки разбитого глобуса хрустели у него под ногами.

– Возможно, это просто очередной этап, – прочистив горло, рискнул предположить Уилл. – Вы ведь и раньше не всегда и не сразу получали от него то, что хотели. Вы сами говорили, у вас как бы такая игра...

– Это не игра, – без выражения сказал Риверте, макая в чернильницу перо. – Не игра. Игры кончились, Уильям. Прошу, оставьте меня.

Уилл не мог вспомнить, когда в последний раз Риверте его прогонял. Кажется, в Даккаре, когда получил письмо с донесением о том, что Роберт Норан подослал к нему своего младшего брата, чтобы тот соблазнил его и убил. Тогда Уилл был растерян, испуган, смущён. Сейчас он чувствовал лишь сострадание и гнев. Но Риверте не была нужна его жалость. От этого стало бы только хуже.

Поэтому он молча развернулся и ушёл, тихо прикрыв за собою дверь.

Хотя никто в Шалле, кроме Уилла, не знал, что именно произошло, перемена, произошедшая в замке, была разительной. Уилл прежде не сознавал, до чего важную часть повседневной жизни составляют звуки уверенных размашистых шагов, резкого небрежного смеха, звучного насмешливого голоса, оглашающего комнаты и коридоры. Без всего этого замок как будто умер. Даже работы по перестройке внутренних помещений, которыми продолжила заниматься сира Лусиана, внезапно были приостановлены. Уилл не знал, почему, как и не знал, что известно Лусиане о содержании последнего письма из столицы. Похоже, о ней и её дочери король в своём послании также не упомянул. Уилл терялся в догадках, что могло спровоцировать такую забывчивость – или, правильнее говорить, такую жестокость. Рикардо как будто мстил им, всем им, один бог знает, за что. Уилл решил бы, что всё это и вправду обычная ревность, если бы король сам не был инициатором женитьбы Риверте. Заставить своего строптивого царедворца обзавестись семейством и потом злиться на него за то, что он осмелился даже и в этих обстоятельствах быть счастливым? Слишком гнусно даже для такого расчетливого и эгоистичного человека, как Рикардо Великий.

Несколько дней прошли в ледяной тишине и пустоте. Слуги ходили по замку на цыпочках, говорили шепотом, как будто в замке находился покойник, и старались переносить повседневную суету на задний двор, в особенности после того, как сир Риверте спустил с лестницы слугу, некстати попавшегося у него на пути. Даже Гальяна превратился в невидимку и старался как можно реже беспокоить господина графа, почти не покидавшего кабинет. Он даже ел там – если он вообще в эти дни что-то ел, в чём Уилл уверен не был. Лусиана ходила к нему как-то, просила спуститься – и вышла обратно бледная, с плотно сжатыми губами. Они с Уиллом завтракали и ужинали теперь вдвоём, почти не разговаривая за столом, и только иногда он ловил на себе её пристальный, как будто просящий взгляд. Но что Уилл мог сделать? Он точно так же понятия не имел, как вести себя с Риверте – он никогда не видел его раньше в таком состоянии. Он боялся, что Риверте перестал не только есть, но и спать – его нечеловеческая, прочти пугающая порой физическая выносливость могла ныне обернуться против него. В конце концов, на третий день, Уилл, измучившись беспокойством, взял на кухне немного еды и вина, сложил всё в корзинку и, замирая, вошёл в кабинет. Риверте что-то писал за столом, с бешеной скоростью, погрузив пальцы левой руки во всклокоченные волосы. Он не поднял взгляд, когда скрипнула половица – Уилл вообще сомневался, что Риверте его заметил. Уилл молча поставил корзинку на стол, вынул из неё принесённый хлеб, сыр и мясо, осторожно сложил всё это на краю стола и ушёл, так и не сказав ни единого слова. Вечером, проходя мимо кабинета, он увидел, как горничная подметает с пола крошки и кости, и облегчённо вздохнул. По крайней мере Риверте не решил сознательно уморить себя голодом – и то хорошо.

То, что больше ничего хорошего не было – вот это-то было очень и очень скверно.

Уилл гадал, что Риверте будет делать теперь. Он сомневался, что граф подчинится приказу короля и поедет в Асмай унимать бунт... если он вообще был, этот бунт: формулировка была столь обтекаемой, что вполне могла оказаться лишь ложной тревогой, на которую Рикардо нарочно перенаправлял внимание своего неугомонного военачальника. Уилл не очень понимал, чего именно тот хочет добиться – зная Риверте хотя бы чуть-чуть, легко было понять, что он не отступится от своей затеи, пока её не воплотит. Может быть, у Рикардо уже вызрел план дипломатического захвата Аленсии? И он боялся, что Риверте своей экспансией ему всё испортит? Как бы там ни было, граф сказал правду – это уже перестало быть игрой. Он был оскорблён, он был унижен, и хуже всего – он был обманут тем, от которого ждал любого противодействия, но только не лжи. Лжи сир Риверте категорически не терпел. А это означало только одно: за обманутое доверие он будет мстить.

Уилл вздрогнул, когда ему пришла в голову эта мысль. До сих пор Риверте и император ни разу не сходились в лобовом столкновении. Они спорили, ссорились, Риверте порой проявлял неповиновение, за которое Рикардо его наказывал с переменной строгостью – но могут ли они схлестнуться напрямую? Могут ли пойти друг против друга открыто, как враги? Уилл сильно сомневался в этом. Их связывало нечто большее, нежели вассальная клятва, общие цели, общая постель или многолетняя дружба. Всё это было вторичным, производным; а что было главным и основным, что держало вместе этих двух мужчин, создавая между ними столь странные отношения то ли соперничества, то ли союза – это было выше понимания Уилла. Возможно, в каком-то смысле это было родом любви – очень своеобразной, очень странной любви, в которой преданность и поддержка шла рука об руку с жестокостью и коварством. Но другой причины, по которой они, такие разные и такие похожие, вот уже тридцать лет терпели друг друга, Уилл вообразить не мог. И он сам не знал, что именно испытал при этом внезапном открытии – вряд ли ревность, ибо то, что связывало с Риверте его самого, слишком сильно отличалось от того, что существовало между ним и императором Вальены. Уилл знал лишь одно: эти отношения, эта дружба-любовь-война нужна Риверте, и он не разорвёт её, даже если Рикардо будет поступать с ним так, как сейчас.

Однако не разорвать – ещё не значило покориться. Он нанесёт ответный удар, и удар этот будет сокрушителен, хотя и не причинит явного вреда ни Вальене, ни самому королю. Вот что предстояло впереди, и Уилл не знал, почему эта мысль отзывается в нём таким страхом. Он не знал даже, за кого или за что он боится. Просто чувствовал, что сгущаются тучи, и вот-вот хлынет ливень, смывающий всё на своём пути.

Всё закончилось внезапно, так же, как началось. С момента получения письма из Сиане прошло дней десять, когда к Уиллу, чистившему в конюшне Искру, прибежал слуга со словами, что сир Риверте немедленно требует его к себе. Было раннее осеннее утро, ясное, но холодное. Уилл тут же отложил щётку и, отряхивая солому с мокрых от лошадиного пота ладоней, бегом кинулся в покои графа, где тот его ждал.

Риверте он застал уже на выходе. Тот был в дорожном костюме и как раз заправлял за пояс перчатки для верховой езды. Уилл вздрогнул: обычно Риверте ими не пользовался, и это означало, что скачка ему предстоит быстрая и очень долгая.

– Я уезжаю, – сказал Риверте вместо приветствия, едва Уилл оказался на пороге. Он говорил сквозь зубы, глядя в сторону и резко поддёргивая пояс. – Пока что не могу сказать, надолго ли – по меньше мере на две недели, а там как пойдёт. Если всё сложится так, как я планирую, дней через десять вы приедете ко мне.

– Куда? – с трудом сохраняя самообладание, спросил Уилл. Господи, ну вот и началось. Что началось? Он и сам не знал, и от этого ему было ещё страшнее.

– Пока не могу сказать. Я напишу вам позже, когда буду знать подробности. Соберите ваше барахло и будьте готовы выехать в любой день. И если поедете, не берите Искру, она слишком неповоротлива для длительного перехода. Возьмёте Бурана, он хорошо держит долгий галоп.

– Хорошо, сир, – прошептал Уилл, не отрывая от него глаз. Риверте был бледен, глаза у него запали от многодневного сидения в четырёх стенах – за эти десять дней он ни разу не выходил за ворота, лишь писал и получал какие-то письма неизвестно от кого. Он казался спокойным и собранным, вспышек ярости, подобных той первой, у него больше не повторялось, но Уилл видел, что он полон мрачной, отчаянной решимости, которая не слишком радует его самого. Даже его невероятная красота, казалось, померкла от тени, лежавшей на его неподвижном лице.

Риверте перестал возиться с перчатками и посмотрел на Уилла. Их взгляды встретились – впервые с того дня, и Уилл невольно облизнул губы. Риверте слегка нахмурился, разглядывая его лицо.

– Вы плохо выглядите, Уильям. Вам следует проводить больше времени на свежем воздухе. Не забывайте нормально питаться. И... прошу вас, позаботьтесь о сире Лусиане и её ребёнке.

– Сир! – воскликнул Уилл, распахнув от ужаса глаза. – Разве вы... вы уедете так надолго?!

"Или боитесь, что можете не вернуться?" Этот вопрос застрял у Уилла в горле, и выговорить его он так и не смог.

Риверте криво улыбнулся бледной и холодной тенью своей прежней усмешки.

– Это была метафора, Уильям, метафора. Я имел в виду – заботьтесь о том существе, которое я имел неосторожность поселить в её чреве. Сира Лусиана, она... она тихий омут, Уильям, вы плохо её знаете. Не позволяйте ей делать глупости.

Не так уж плохо Уилл её знал, как и её способность делать глупости, вроде скакать верхом к сельской повитухе после того, как у неё были крови. Но это всё ещё был их с Лусианой общий секрет, и Уилл только молча кивнул, без лишних слов обещая, что выполнит эту просьбу. Риверте положил ладонь ему на плечо, скользнул ею Уиллу на шею, потом провёл большим пальцем по его губам. Уилл судорожно вздохнул, инстинктивно их приоткрывая. Риверте слегка погладил указательным пальцем его щеку.

– Берегите себя. И не бойтесь. Мы увидимся скорее, чем вы думаете, – он улыбнулся снова, и теперь это была почти настоящая, почти его улыбка. Уилл сглотнул, борясь с желанием схватить его руку и изо всех сил вжаться щекой в эту мозолистую ладонь. Не уезжай, подумал он. Не надо, забудь про свою Аленсию, забудь про Рикардо, про всё забудь, ну зачем ты вечно всё портишь...

– Мне пора, – мягко сказал Риверте, с неохотой отнимая ладонь от его лица. Уилл кивнул и смотрел, как он уходит. Он не вышел его проводить, он никогда этого не делал, если им приходилось расставаться. Вместо этого он пошёл в библиотеку и раскрыл книгу, лежащую на столе, и следующие три часа читал её первую страницу, а в голове у него всё продолжал отзываться удаляющийся стук лошадиных копыт по дороге.

Уилл дал себе слово начинать волноваться не раньше, чем через десять дней, оговоренных Риверте перед отъездом. Слова он, конечно же, не сдержал. Смутное, неясное беспокойство не покидало его с той самой минуты, как Риверте выехал за ворота. Временами оно становилось сильнее, а иногда – почти невыносимым, так, что к горлу подкатывала тошнота и кишки скручивало гадостным шевелящимся узлом. Уилл отчаянно пытался отвлечься, но ничто его теперь не радовало – окрестности Шалле потеряли для него всякую привлекательность, его не манили больше ни бескрайние, словно созданные для бездумной скачки луга, ни сады, ни ясень возле реки. Осенью Шалле был так же красив, как летом, только краски из сочно-зелёных стали красно-золотистыми. Но было холодно, Уиллу было так холодно – что снаружи, в чистом поле, что в хорошо протапливаемой замковой библиотеке. Он почти ни с кем не общался, не считая сиры Лусианы. Иногда они беседовали, сидя за столом, порой она просила его почитать ей вслух вечером у камина – но то всё были досужие разговоры, не больше. Уилл видел, что ей тоже тревожно, хотя, наверное, не так, как ему. Однако он знал, что их обмен немногословными фразами преследовал единственную цель – заполнить тишину, обычно наполненную небрежным и звучным голосом человека, который занимал определённое место в жизни их обоих. И незанятое кресло во главе стола между ними давило на них обоих теперь беззвучной, тягостной пустотой.

Однажды Уилл проснулся посреди ночи с застрявшим в горле криком. Он резко сел в кровати и долго сидел так, глядя в темноту перед, и сердце у него колотилось так, что заныла грудь. Он не помнил, что ему снилось, и в конце концов снова лёг, медленно натянув одеяло до подбородка, но до самого рассвета так и не сомкнул глаз. С отъезда Риверте минуло девять дней. И, глядя в пыльную тяжесть балдахина над своей головой, Уилл подумал, что завтра от него должно быть письмо. Непременно, просто обязательно должно быть. Он уговаривал себя этим и утешал до самого рассвета, тёмного, пасмурного, сырого, мало чем отличающегося от сумерек.

Письма в тот день не было. И через день, и на следующий. Прошла ещё целая неделя, и Уилл понимал теперь, почему Риверте не назвал ему место своего назначения. Если бы Уилл знал, куда он отправился, то ещё неделю назад седлал бы коня и поехал за ним следом. Ему было всё равно, куда и зачем понесла нелёгкая его беспутного графа. Он только знал, что ещё несколько дней – и он сойдёт здесь с ума.

Это было так глупо. Риверте и раньше уезжал один, нечасто, но уезжал, и отсутствовал, бывало, месяцами. И ни разу у Уилла не появлялось этого чувства – чувства, что нельзя было отпускать его одного, нельзя было, никогда, а теперь уже слишком поздно.

Утром девятнадцатого дня, прошедшего с тех пор, как Риверте покинул замок Шалле, Уилл с Лусианой завтракали в молчании. Оно, это молчание, не было ни напряжённым, ни враждебным, ни чрезмерно унылым – просто им не о чем было говорить, и каждый предавался трапезе и раздумьям наедине с самим собой. Уилл уже доедал десерт, когда в зал вошёл дворецкий, исполнявший также обязанности управляющего в отсутствие Маттео Гальяны. В руке у него было два письма, и Уилл, увидев это, подскочил на месте.

– Ваша милость велела немедленно сообщать о почте, – оправдывающимся тоном начал дворецкий, но Лусиана оборвала его, молча протянув руку резким, нетерпеливым и требовательным жестом. Сердце у Уилла упало – значит, оба письма были адресованы ей... но, может, хотя бы одно из них от Риверте? Лусиана не встала с места, но схватила письма так порывисто, что Уилл понял – сохранять привычное самообладание ей нелегко. Она бросила взгляд на оба конверта и слегка нахмурилась.

– От него? – не выдержал Уилл.

– Нет, – отозвалась Лусиана. – Одно от короля, другое... от Гальяны, – она снова нахмурилась, на этот раз сильнее, и жестом велела дворецкому уйти.

Плечи Уилла поникли. Он с трудом сглотнул комок в горле, пытаясь привести в порядок пустившиеся вскачь и разом запутавшиеся мысли. Король? Гальяна? Что они хотят от Лусианы Риверте? Что они хотят сообщить Лусиане Риверте?.. Риверте всегда писал свои письма сам, лишь в исключительных случаях он мог поручить своему доверенному советнику написать кому-то от его имени, если был чрезвычайно занят или... или...

Уилл с окаменевшим лицом смотрел, как Лусиана вскрывает оба конверта. Сперва она прочла письмо от короля, и Уилл, неотрывно следивший за её лицом, заметил, как дрогнули её губы, а в глазах скользнуло замешательство, смешанное с невероятным облегчением. Уилл чуть не задохнулся – слава богу, он жив, он не... Графиня Риверте взялась за другое письмо (оно было длиннее первого), и по мере того, как она пробегала его глазами, её просветлевшее было лицо заволакивало дымчатой пеленой, за которой Уилл ровным счётом ничего не мог разглядеть. Она читала долго; дочитав до конца, тут же стала перечитывать, и Уилл сидел напротив неё, стискивая ложечку для десерта так, что она погнулась у него в кулаке.

Когда Лусиана подняла на него глаза, он подумал, что сейчас закричит. Он не знал, что, не знал, кому от этого станет легче. Бледность, залившая лицо графини, резко очертила её плотно сжатые губы. Она протянула ему письмо через стол и сказала:

– Читайте.

Уилл взял, даже не пытаясь унять дрожь в руке, и стал читать.

Всё было ещё хуже, чем он мог предположить в самом худшем из своих кошмаров.

Как Уилл и предполагал, Риверте не послушался короля и не отказался от своих планов по экспансии в Аленсию. Что с того, что король его не одобрял и не поддерживал – сир Риверте на то и сир Риверте, чтобы добиваться желаемого без стороннего одобрения и поддержки. Он решил, что всё сделает сам, и почти воплотил своё намерение. Всё, что ему требовалось – это согласие наместника в одном из аленсийских портов, готового закрыть глаза на мирное вальенское судно, собирающееся причалить к негостеприимным аленсийским берегам уже этой осенью. То, что в трюме мирного вальенского судна будут находиться сто лучших вальенских наёмников и пять бочек с порохом, аленсийскому наместнику предлагалось тактично проигнорировать – в обмен на солидную взятку, разумеется. С этим своеобразным грузом Риверте собирался высадиться в Аленсии и совершить марш-бросок к столице, отлично защищенной с моря, но практически беззащитной со стороны суши. Одной только демонстрации вальенских пушек и вальенского войска под командованием того самого Фернана Риверте должно было хватить для сдачи города – палить по аленскийской столице, а тем паче учинять в ней резню Риверте не собирался. Он делал ставку на внезапность, стремительность и дерзость нападения, и собирался сыграть на потрясении и растерянности княгини Оланы, воображавшей, что ей удается вести тонкую игру с императором Вальены. Вот только с Фернаном Риверте тонкие игры не проходили. Игры, как он сказал Уиллу перед отъездом, кончились.

И самое обидное то, что всё ведь могло получиться.

Действуя, видимо, в спешке, и всё ещё пребывая в запале злости на короля, Риверте не проверил как следует своих новых союзников. Он нашёл человека, готового, как казалось, предать свою родину ради тугого кошелька и высокого положения в будущем. Встретиться условились на более-менее нейтральной территории – в Хиллэсе (Уилл вздрогнул, дочитав до этого места). Там-то всё и произошло. Прибыв в назначенный срок в небольшой трактир городка Вэмберга, Риверте не обнаружил среди явившихся на встречу аленсийского наместника, зато обнаружил своего старого знакомца, друга и противника Рашана Индраса. После разгрома в Руване тот был отстранён от военных дел, но, стараниями Риверте, не казнён и даже не заключён в тюрьму, а всего лишь сослан за пределы империи – и приют он себе нашёл, как теперь оказалось, в Аленсии. Выразив своему давнему другу Риверте радость по случаю неожиданной встречи, Индрас сообщил, что Вэмберг наводнён наёмниками, купленными княгиней Оланой. И если сир Риверте не будет так любезен немедленно отдать Индрасу свой меч, к ночи город будет вырезан – до последнего человека, включая стариков и грудных младенцев обоего пола.

На этом месте Уилл уже с трудом разбирал слова, потому что слёзы злости мутили ему взгляд. Но он даже не читая понял бы, что выбрал Риверте. Он был солдат, он был авантюрист, он был самоуверенный себялюбивый домашний тиран, но он никогда не обрёк бы на смерть целый город, спасая собственную шкуру.

Он сдался.

И самым ужасным во всём этом было не то, что он оказался в плену у людей, имевших множество причин желать ему скорой и мучительной смерти. Уилл знал: где бы Риверте ни был сейчас, сильнее всего его мучит мысль, что он дважды позволил себя обмануть. В первый раз – королю Рикардо; во второй раз – княгине Олане. Он винит во всём себя, думал Уилл. Он отдал Индрасу меч с равнодушным и абсолютно непроницаемым лицом, он не сопротивлялся, не угрожал и, может быть, даже не язвил, потому что думал в тот миг, что заслужил всё это. Обманутый один раз может винить лжеца; обманутому дважды некого винить, кроме себя самого.

– Боже, нет, – хрипло сказал Уилл, чувствуя слёзы в собственных глазах и совершенно их не стыдясь. – Нет. Только не это.

Лусиана, кажется, сказала что-то, но он не услышал, лишь сжал письмо крепче – ему ещё надо было дочитать. Хотя кульминация осталась позади. Риверте вместе со своими сопровождающими (включая Гальяну, которому чудом удалось улучить минуту ослабления надзора, чтобы написать и отправить это письмо) был препровождён в один из хиллэсских замков. Что с ним станут делать дальше, пока что было неизвестно – вернее, неизвестно Гальяне, так как ни на какие вопросы их захватчики не отвечали. Гальяна предполагал, что Риверте выдадут Аленсии на расправу – в живых его в любом случае не оставят, вопрос лишь в том, прикажут ли его втихую удавить прямо в подземелье замка, где он сейчас содержался, или с помпой переправят в Аленсию, чтобы там казнить по всем правилам. Последнее, впрочем, было бы слишком дерзким вызовом Вальене, поэтому Гальяна считал, что кончится всё гораздо скорее и прозаичнее.

– Уильям, выпейте воды, – тихо сказала Лусиана, и Уилл остервенело мотнул головой. Он как раз дочитал до места, где Гальяна назвал замок, в который их везли сейчас, пока он, спрятавшись за телегой, писал на голой земле это письмо...

Это был замок Тэйнхайл.

Уилл уронил письмо на стол, резко втянув воздух сквозь зубы. Лусиана смотрела на него в упор, широко раскрытыми глазами. И в них он читал то же, что, наверное, она читала в его собственных.

– Я знал, что так будет.

Уилл собирался сказать совсем не это – но не удивился, когда эти слова сами собой слетели с языка. Он действительно знал. Он вспомнил теперь, что ему снилось той ночью неделю назад, когда он проснулся с криком.

Вороны, кружащие над Тэйнхайлом, и тысячи мёртвых кошек, болтающихся на крепостной стене.

– Он сознавал, на что идёт, – голос Лусианы был тихим, но Уилл внезапно распознал в нём едва сдерживаемую ярость. – Он сознавал. Я говорила ему. Он, конечно, не слушал.

– Он никого никогда не слушает, – с горечью сказал Уилл, вставая и отталкивая стул. Ему хотелось бежать куда-то... он не знал, куда. Всё равно. Куда глаза глядят.

Вместо этого он сделал несколько порывистых шагов вдоль стола. Потом остановился, круто обернувшись к Лусиане.

– Постойте, а второе письмо? Что говорит король?

– Король? – Лусиана коротко и иронично улыбнулась. – О, король очень любезен. Он говорит, что пришло время ему сдержать своё королевское слово. Я могу забрать мою дочь из монастыря в любой день, и он надеется, что я сделаю это как можно скорее. И просит прощения за затянувшееся ожидание.

Иными словами, подумал Уилл, делает всё, чтобы отвлечь её от мысли, что её муж в плену и на пороге смерти. И как ловко он подгадал время, чтобы сделать ей подарок, о котором она умоляла его семь лет.

– А про него? Что про него?

– Ничего. Только в постскриптуме его величество выражает мне соболезнования в связи с положением, в котором оказался мой супруг.

– Со... соболезнования? – прохрипел Уилл. – Граф Риверте ещё жив!

– Я надеюсь на это.

Уилл вцепился обеими руками в спинку пустого стула перед собой.

– Рикардо не может его бросить. Он его вытащит.

– Нет, Уилл, не вытащит.

– Что?! Почему вы...

– Это зашло слишком далеко, – спокойно сказала Лусиана. – Сир Риверте зашёл слишком далеко. Он действовал против воли императора, вопреки его согласию, нарушив прямой приказ немедленно отправляться в Асмай. Он предпринял попытку вторжения в дружественную страну, с которой у Вальены налажен дипломатический контакт. Следовательно, не являясь представителем императора, он действовал как частное лицо. То, что он сделал, вернее, пытался сделать – это междоусобная распря, Уилл. В Вальене, как и везде, она карается смертью.

– Но ведь... он не может... он же не может просто позволить ему умереть там!

– Я не знаю, – поколебавшись и видя его отчаяние, тихо сказала Лусиана, опуская взгляд. – Конечно, Рикардо мог бы неофициально послать кого-нибудь, чтобы отбить его... но даже в этом случае всё равно будет очевидно, кто стоит за спасательной операцией. Для Рикардо это будет означать прямое вмешательство, всё равно как если бы он сам пришёл в Тэйнхайл и потребовал вернуть ему его главнокомандующего. Тем самым он подтвердил бы, что Риверте злоумышлял против Аленсии с ведома и одобрения короля. Это нарушение нейтралитета, нарушение мирного договора, это война, Уилл. А Рикардо на неё не пойдёт – воевать с Аленсией он не хочет. Я слышала, он планирует женить одного из своих сыновей на дочери Оланы. Риверте не верил, что княгиня согласится на это, он думает, что она считает вальенца недостойным руки её наследницы... Но так или иначе, воевать с Аленсией Рикардо не будет. Даже ради Риверте.

– Но ведь... ведь Фернан – его друг... его...

– Друг, – кивнула Лусиана. – И доверенное лицо. И, говорят, любовник, но это не важно рядом со всем остальным. Прежде всего – он вассал, и он не подчинялся дольше, чаще и возмутительнее, чем все другие вассалы короля, вместе взятые. И кроме того, сир Риверте сам не хотел бы, чтобы из-за него Рикардо оказался втянут в вынужденную войну. Вальена – завоеватель, она не может уронить своего достоинства, отбивая атаки извне. Риверте сам бы этого не хотел и не допустил бы. Я думаю даже, он понимает и оправдывает Рикардо в его бездействии. Он ничего от него не ждёт.

Господи, подумал Уилл, до чего же она спокойна. Он бы сейчас отдал собственную руку хотя бы за часть этого холодного самообладания. Что ж, разумеется – в её пикантном положении ей надлежит оставаться невозмутимой, вот она и остаётся. К тому же – кто ей Риверте? Нежеланный супруг, средство для спасения её любимой единственной дочери. Эту свою роль он выполнил – теперь он только мешает ей... только мешает.

– Вы так рассудительно обо всём этом говорите, графиня, – произнёс Уилл, с удивлением осознав, что голос у него совсем перестал дрожать. – Завидую вашему самообладанию и прошу вас простить меня за то, что сейчас я, кажется, слегка не в себе. Просто я...

– Вы его очень любите, – закончила за него Лусиана. – Я знаю. Уилл, вы пойдёте со мной? Думаю, что пойдёте, но всё же предпочитаю спросить, ведь Тэйнхайл, насколько мне известно – это место, в котором вы выросли и родились, дом ваших предков.

– Что? – Уилл непонимающе посмотрел на неё. – Пойти с вами? Куда?

– В Хиллэс, – сказала Лусиана Риверте. – Штурмовать замок Тэйнхайл и возвращать домой моего мужа.

Риверте был прав – эта дама оказалась тем ещё тихим омутом. Когда Уилл, на мгновение забыв о своём ужасе и горе, вытаращился на неё, разинув рот, она приподняла бровь в лёгком удивлении, а потом проговорила:

– О. Так вы не знали.

И немного рассказала ему о себе.

Она воевала когда-то. В Шимридане, Асмае, при Гуанре и Рейнне. Двадцать лет назад её чаще можно было увидеть в боевом доспехе, чем в платье, и волосы она тогда стригла коротко, по-мужски, и была лучшим стрелком из арбалета в войске своего отца, графа Олнэй. Тогда-то, в асмайской кампании, они с Риверте и встретились в первый раз. Это был его первый большой поход, а для неё – последние дни вольной и опасной жизни. Незадолго до того она влюбилась в графа Далнэ – умудрённого жизнью и боями человека на двадцать лет старше её, и вскоре вышла за него, не подозревая, что сила и властность, очаровавшие её, слишком сильную, чтобы с лёгкостью найти себе равного – что эти самые сила и властность вскоре покорят и согнут её саму. Став графиней Далнэ и понеся от графа Далнэ, она утратила право скакать через поле брани с мечом во вскинутой руке и сидеть в первых рядах за зубцами стены во время осады. Она стала женой, а вскоре и матерью; жена и мать, принадлежащая к знатной и уважаемой семье, не могла позорить мужа своими выходками так, как прежде позорила отца. Всё это граф Далнэ растолковал своей супруге уже после венчания, подкрепляя слова своим увесистым кулаком. Какое-то время после этого она ещё любила его. Потом остался только долг. Она не считала себя сломленной, потому то с годами поняла: счастье бывает разным, и женщина в битве не получает десятой доли того, что может получить в тёплой комнате рядом со своими детьми.

Но она по-прежнему помнила, как скакать галопом в мужском седле, как заряжать арбалет, как переносить вес, врезаясь мечом в шею врага на полном скаку, и как брать штурмом чужие замки.

Хотя, призналась Лусиана Уиллу с лёгкой усмешкой, она не полагала, что однажды ей придётся проделать всё это снова.

– Я не настаиваю, чтобы вы шли со мной, Уилл, – закончила она в полной тишине, потому что Уилл не произнёс за время её речи ни одного слова. – Хиллэс – ваша родина. Тэйнхайл – замок ваших предков. Роберт Норан, его хозяин – ваш родной брат. Вы прибыли в Вальену заложником, судьба рассудила так, что вы остались здесь рядом с человеком, убившим вашего отца. Он не стал бы вынуждать вас делать выбор, и не стану я. Но у меня самой выбора нет. Мой первый муж погиб, и видит бог, я любила его, несмотря ни на что. Я не могу стать вдовой снова. Я не хочу, Уильям. И потому у меня нет выбора. А у вас – есть.

Выбор? О чём она говорит? О чём толкует она, эта скрытная, непонятная, странная женщина, в которой за одним дном всякий раз обнаруживаются всё новые и новые, женщина, которая не любит Фернана Риверте даже половину так сильно, как Уилл?.. Беременная женщина, получившая наконец возможность вернуть своё потерянное дитя, получившая всё, чего она могла хотеть? Женщина, которая оказалась женой Фернана Риверте против своей воли – и всё равно не допускала даже мысли о том, чтобы покинуть его теперь, когда он остался совсем один?

Как эта женщина могла говорить Уиллу, будто у неё нет выбора, а у него – есть?

– Я пойду с вами, миледи, – сказал Уилл Норан. – Давайте его вернём.

Сделать это оказалось намного труднее, чем сказать.

Открыто пойдя против воли своего монарха и попавшись на этом, Риверте поставил себя вне закона. Рикардо не мог послать людей ему на помощь – более того, ни один человек, ни один мужчина и ни одна женщина, ни одна собака и ни одна муха, живущая в Вальене, не имела права помочь графу Риверте, не будучи обвинённой в измене. Он оскорбил дружеское Аленсийское княжество и будет этим княжеством покаран – такова была официальная позиция Сианы, и это давало тем, кто хотел помочь Риверте, свободы примерно столько же, сколько было у него самого, сидящего в подземелье Тэйнхайла.