Текст книги "Самый легкий выбор (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Он смутно подумал, что, возможно, дело было именно в этом – но не успел довести мысль до конца, потому что неподалёку захрустел гравий, который были посыпаны дорожки, и рядом с фонтаном выросла тёмная фигура.

– Сир Норан, прошу за мной. Вас ожидают, – сказала фигура, и Уилл, молча поднявшись, последовал за ней.

Было уже совсем поздно – близился рассвет, и замок притих, из чего Уилл заключил, что бал продлился дольше, нежели предполагалось, однако уже закончился или был близок к концу. К его облегчению, в парадное крыло дворца они не вернулись – молчаливый провожатый Уилла свернул к западному крылу, отведённому для королевской семьи, куда вход простым дворянам был закрыт. Они прошли садом, потом поднялись длинной узкой лестницей, теряющейся под сенью деревьев, совершенно чёрных в безлунной летней ночи; потом была длинная галерея и снова лестница, теперь уже под крышей, и опять галерея. Уилл понял, что его нарочно водят кругами, чтобы он не запомнил дорогу – да он и не пытался её запомнить, он слишком устал за этот вечер, да и вообще за всю неделю, проведённую в Сиане. Он только и мечтал теперь, что о мягкой постели и безмятежном сне, и ему даже почти не было любопытно, с чего это королю вздумалось назначать ему личную аудиенцию.

Наконец затянутый переход кончился. Уилла завели в небольшую тёмную прихожую, в которой горела всего одна свеча. Его провожатый, так и не выступивший из тени, велел Уиллу ждать, и со словами: "Вас позовут" ступил в какую-то дверь, беззвучно закрывшуюся за его спиной.

Окон здесь не было. В неверном свете единственной свечи Уилл видел цветочный узор на шелковых шпалерах и тяжёлую завесу гардины над той дверью, за которой скрылся незнакомец. Здесь было тихо, как в могиле. Уилл невольно задержал дыхание, пытаясь расслышать хоть что-нибудь, кроме тихого треска пламени.

И замер, когда до него донеслись голоса, приглушаемые неплотно прикрытой дверью.

– Она никогда на это не пойдёт.

– Пойдёт.

– Она женщина? Ну, этого достаточно – я говорю вам, сир, что она не пойдёт на это.

– Ты совсем её не знаешь.

– Если знал одну женщину – считай, что знал всех.

– Ты женоненавистник, Риверте. Я всегда это подозревал, – смеясь, сказал король Рикардо, и граф Риверте ответил:

– Ничего подобного, сир. Женоненавистники – это как раз те остолопы, кто женщин совсем не знают. Зная их, не любить их нельзя, и не предвидеть их действия нельзя тоже. Если хотите знать, что, на мой вкус, самое лучшее в женщинах – это их упоительная предсказуемость.

– Твоя самоуверенность однажды доведёт тебя до беды.

– Не раньше, чем вас доведёт до беды ваша.

Уилл стоял, затаив дыхание. Он только теперь заметил, что дверь, сквозь которую вышел его провожатый, осталась чуть приоткрытой. Света сквозь щель не лилось, но похоже, что следующая дверь в том помещении, что находилось за ней, была распахнута настежь, и Уилл мог слышать каждое слово, сказанное находящимися в ней людьми – Фернаном Риверте и королём Вальены Рикардо Четвёртым.

Что делать? Выйти к ним, дать знать, что он здесь? Но он уже и так услышал их перепалку. Она велась ленивым, беззлобным, дружеским тоном – так подначивают друг друга старые друзья, но Уилл инстинктивно почуял опасность, витавшую в воздухе совсем близко. За те годы, что он провёл с Риверте, он не особенно много узнал о его отношениях с королём Рикардо, а по правде – так и вообще ничего. Он знал лишь, что граф относится к своему сюзерену с особенным, нежным чувством, как к непутёвому младшему брату – хотя они были ровесниками – тот же попеременно одаряет своего главнокомандующего то всеми мыслимыми милостями, то гневной опалой. Риверте нечасто бывал в Сиане, король выезжал за её пределы ещё реже, и их общение сводилось в основном к переписке, столь бурной, что она подозрительно походила на любовную. Уилл, частенько сидевший за своими книгами в уголке кабинета Риверте, любил наблюдать исподтишка за выражением, с которым граф читал письма короля: то с весёлой улыбкой, насмешливо приподняв брови, и тогда он говорил: "Уильям, подайте-ка мне чернил!" с таким задорным и лукавым видом, словно предвкушал забавнейшее развлечение; а порой, читая эти письма, он был мрачен, угрюм, зол как сто чертей и скрежетал зубами, швырял едва дочитанное письмо в корзину для ненужных бумаг с такими изощрёнными проклятиями, что, услышь его король в этот миг, одним только заточением в замке Журдан его милость граф Риверте на сей раз не отделался бы. Чем дольше Уилл наблюдал за всем этим, тем больше ему казалось, что эти двое ведут какую-то таинственную, им одним понятную игру, которая в равной степени забавляет их обоих, давая им при этом нечто такое, в чём нуждаются они оба. И он не знал, где проходит граница этой игры – в салонном разговоре, на пергаментных листах, на поле брани или, может быть... может быть, где-то ещё.

Уилл почувствовал, что розовеет – одновременно от последней непрошенной мысли, которую он уже столько лет упрямо гнал от себя, не давая ей оформиться и закрепиться – или от того, что он продолжал стоять там и слушать разговор, явно не предназначенный для его ушей. Ох, Риверте был всё-таки прав – подглядывать и подслушивать было его застарелой и очень дурной привычкой, которая ему самому ни капли не нравилась.

– Фернан, я устал вести с тобой эти разговоры. Ты не убедишь меня, оставь уже попытки и прекрати изматывать ими нас обоих. Я не стану нападать на Аленсию, это моё последнее слово.

– Что ж, – голос Риверте звучал подчёркнуто небрежно, хотя в нём и веяло холодком, – воля ваша, сир. Стало быть, Аленсию вы не получите.

– Получу. Не так быстро, но получу.

– Я бы сказал вам, сир, что княгиня Олана никогда не согласится на ваши условия, но это запустит наш разговор по кругу в пятидесятый раз подряд, не так ли?

Король Рикардо протяжно застонал.

– Ты иногда бываешь надоедливей Аделаиды, когда ей захочется нового асмайского иноходца ценой в полтора миллиона.

– Знаю, но именно за это вы и любите нас обоих. Мы оба всегда получаем от вас то, чего добиваемся, и благодаря этому мир вокруг вас становится ещё краше.

– Давай я куплю тебе асмайского иноходца, и на этом покончим.

– У меня и так уже есть Асмай, а с ним и все его иноходцы, сир. Теперь я хочу Аленсию.

– Ты невыносим. Где мой пояс?

– Понятия не имею. Вероятно, там же, где мои подвязки. Поглядите под диваном... о, да вот же они.

Уилл вздрогнул и невольно отшатнулся, не осознавая, что вскидывает ладонь к губам. Эти последние фразы, сказанные тем же небрежным тоном, что и предшествующим им спор, словно выдернули его из тумана зачарованности, в которой он слушал этот разговор. Было очень сложно счесть эти фразы двусмысленными – Уилл, всегда обладавший живым воображением, мгновенно представил себе те единственно возможные обстоятельства, в которых король Вальены мог оказаться без пояса, а сир Риверте – без подвязок... Если только они не играли в мяч. В королевских покоях, после пышного бала, в четыре часа утра.

– Помоги мне закрепить перевязь.

– Сию минуту, сир, – сказал Риверте таким тоном, словно делал своему монарху чрезвычайно любезное одолжение. Король хмыкнул.

– Когда ты станешь старым и дряхлым и уйдёшь на покой по состоянию здоровья, я произведу тебя в свои камергеры.

– Смею надеяться, сир, до этого счастливого дня я не доживу.

У Уилла пылали щёки. Он был до того растерян, ошарашен и смущён, что не разобрал последних шутливых фраз, которыми обменялись король и Риверте, и лишь смутно подумал, что, кажется, давешний спор ни одного из них не огорчил слишком сильно. Похоже, они уже достаточно давно его вели, чтобы привыкнуть к твёрдой непоколебимости оппонента. Но этот спор Уилла уже не занимал – он только и мог теперь думать, что о поясе короля, о перевязи короля, о подвязках Риверте, о руках Риверте, с лёгким изяществом скользящих по плечам и спине короля Рикардо, по мускулистым лопаткам, проверяя, надёжно ли закреплена перевязь, задевая кончиками пальцев бугорки позвоночника...

Дверь, занавешенная тяжёлой гардиной, распахнулась, и в глаза Уиллу ударил свет – такой яркий, что он ослеп на миг, прежде чем понял, что в руке у стоящего перед ним мужчины всего лишь небольшой канделябр с двумя тонкими свечами в нём.

– Сир Норан, – улыбаясь, сказал император Вальены. – Простите, что заставил вас дожидаться. Идёмте.

Не чуя под собой ног, не слыша ничего, кроме барабанного боя собственного сердца, и видя только широкую королевскую спину, обтянутую пурпурным камзолом, Уилл шагнул следом за королём в маленький тёмный будуар. За будуаром была гостиная, которую при должной сноровке можно было использовать как спальню, благо широкий удобный диван, занимавший почти половину всего пространства, вполне к этому располагал. Кроме дивана, здесь были ещё стол с початой бутылкой вина и два кресла. Уилл остановился за спинкой одного из них, с трудом удерживаясь от желания вцепиться в эту спинку обеими руками.

Король Рикардо то ли заметил его невольный жест, то ли просто вдруг счёл уместным оказать королевскую милость.

– Садитесь, сир Норан. К сожалению, я не могу даровать вам права сидеть в моём присутствии официально – по древней вальенской традиции, этого права наши подданные удостаиваются лишь за особые личные заслуги. Но я пригласил вас сюда нарочно, чтобы мы могли побеседовать в неформальной обстановке, потому садитесь, не робейте.

– Только после вашего величества, – сказал Уилл. Во рту было сухо, но, к его облегчению, голос прозвучал ровно и с достаточной учтивостью – что ни говори, сдержанное хиллэсское воспитание порой оказывало ему добрую услугу.

– А. Да. Конечно, – король улыбнулся и опустился в кресло, стоявшее ближе к дивану, и приглашающе кивнул Уиллу на другое, напротив себя.

Уилл сел так осторожно, словно всерьёз опасался запрятанной в сидении иглы с ядом. Король Рикардо неотрывно следил за ним, откинувшись на спинку и непринуждённо положив на подлокотники свои длинные гибкие руки. Он снял мантию, в которой Уилл видел его в зале, и теперь казался мельче и ниже ростом. Однако спокойное, сдержанное величие из его черт никуда не делось, и немыслимым образом оно казалось тем ощутимее, чем менее явственно король Рикардо выставлял его напоказ. Как мужчина он был не особенно красив, но было в его лице что-то запоминающееся, что-то остро врезающееся в память: резко очерченные скулы, слишком, пожалуй, крупный орлиный нос, вытянутый заострённый подбородок, внимательные серые глаза под едва намеченными светло-рыжими бровями. Раз увидев это лицо, его не забудешь – хотя, вдруг понял Уилл, ничего приятного и располагающего в этом лице вовсе не было. Может быть, именно поэтому оно так запоминалось – оно поражало, это лицо, своей дисгармонией и ловко запрятанным в этой дисгармонии достоинством. Что же это за человек, если у него такое лицо, подумал Уилл – и внезапно понял, что уже без малого минуту пялится на императора Вальены, беззастенчиво его разглядывая. А следующей мыслью пришло осознание того, что император Вальены точно так же беззастенчиво разглядывает его самого, только с заметно меньшим замешательством – словно он увидел именно то, что и ожидал увидеть.

"Он знает, что я слышал их разговор, – подумал Уилл, и по его спине прокатилась волна дрожи. – Он знал, что я стою там... и нарочно велел Фернану уйти через другую дверь, чтобы мы не встретились".

Ему вдруг стало ужасающе, почти болезненно неуютно в этом мягком кресле, при тихом приглушенном свете – куда более неуютно, чем было несколько часов назад в ярко освещённом и полном недоброжелательных взглядов бальном зале.

– Ну, и как вам нравится в столице? – внезапно спросил король. Он не сменил позы, его глаза были слегка прищурены, руки лежали на подлокотниках кресла всё так же непринуждённо, но вопрос прозвучал так церемонно, что Уилл невольно сел в кресле прямо и беззвучно перевёл дыхание, тщательно подбирая слова для ответа.

– Это прекрасный город, ваше величество. Я не слишком много повидал свет, но, уверен, в нём мало найдется мест, столь... значительных и... впечатляющих.

– Ещё бы, – фыркнул король. – Вот уже четыреста лет мой род свозит сюда лучших архитекторов, декораторов, художников и прочих иждивенцев, собаку съевших на умении пускать пыль в глаза. Как думаете, им это хорошо удаётся?

– Я мало смыслю в истории искусств, сир. Могу судить лишь с позиции провинциала, впервые узревшего самый большой и роскошный город из всех им виденных. И если мастера, вами упомянутые, стремились сделать так, чтобы увидевший Сиану чужеземец вовек её не забыл – они не зря проедали свой хлеб.

– Это чудесно, – теперь король Рикардо улыбался по-настоящему, – но вы не ответили на мой вопрос, сир Норан. Я спросил, нравится ли вам в столице?

Уилл на миг закусил губу. Он чувствовал, что ступает на опасную почву – сказать по правде, это ощущение не покидало его с того самого мгновения, как он въехал в ворота Сианы в кортеже свиты графа Риверте. Сам Риверте запаздывал и приехал только в день королевского бала, поэтому не дал Уиллу никаких наставлений относительно поведения в столице. Но Уилл и сам знал, что ему стоит поменьше болтать и пореже бывать на виду.

Теперь он был не просто на виду – он был всё равно что голый, и молчать было никак нельзя, потому что император Вальены ждал от него ответа.

– Это город, попасть в который мечтал бы почти любой человек, рождённый в иных землях. И почти каждый был бы счастлив и польщён любезным приёмом, оказанным ему при дворе вашего величества, – медленно сказал Уильям.

Король Рикардо хлопнул ладонью по изогнутой ручке кресла, откинул голову и отрывисто расхохотался.

– Клянусь богом, он был прав! – воскликнул король – и Уилл опасался, что знает, кто этот "он". – Вы удивительное создание, сир Норан – так ловко уходить от ответа и при том ни единым словом не покривить душой. Почти каждый, вы говорите, ну-ну. Знаете, а из вас получился бы прекрасный царедворец. Могу спорить, науку тонкой и, что важнее, искренней лести вы бы изучили в рекордно короткий срок.

Уилл сидел неподвижно, сцепив зубы и изо всех сил сохраняя на губах вежливую смиренную полуулыбку. Он мог бы вернуть его величеству комплимент – тот и сам сейчас то ли льстил ему, то ли его оскорблял, да так, что нельзя было придраться ни к единому слову. Это вдруг напомнило Уиллу его разговоры с графом Риверте в первые недели их знакомства – разговоры, во время которых он нервничал и потел, как мышь, а потом выползал в коридор с таким чувством, словно продержался десять раундов в кулачном бою против безжалостного тяжеловеса. Тогда тоже было чувство опасности, чувство хождения по тонкому льду – Риверте играл с ним, как кошка с мышью, хотя и не собирался в конечном итоге съесть, о чём Уилл тогда, конечно же, знать не мог.

Не собирается ли съесть его под конец король Вальены, Уилл сказать бы не взялся.

Самым отвратительным было то, что, Уилл видел ясно, для короля все его чувства были сейчас как на ладони. Взгляд монарха смягчился, а его улыбка стала почти отеческой.

– Знаете, вы совсем не похожи на вашего брата. По правде, я этого опасался, хотя, зная сира Риверте, мог бы и догадаться, что его никоим образом не привлекло бы существо, хоть отдалённо похожее на лорда Роберта. Кстати, как он? Я надеюсь, в добром здравии?

– Не могу знать, сир. После его возвращения из плена в Тэйнхайл мы с ним не поддерживаем никакой связи. Я вёл одно время переписку с нашей матерью, но она скончалась три года назад, и с тех пор я о Тэйнхайле ничего не знаю.

– Вот как. Соболезную вам.

– Благодарю вас, сир.

И снова они замолчали, и снова король Рикардо принялся изучать Уилла Норана пытливым и при том совершенно непроницаемым взглядом. Уилл услышал, как где-то глухо пробили часы – один раз. Половина пятого. В этой комнате тоже не было окон, и светает ли уже, Уилл не знал.

– Стало быть, – снова заговорил король, – у вас в Хиллэсе никого не осталось. Кроме брата, который вас ненавидит и считает предателем. Вам не кажется, что всем было бы проще, если бы я казнил его, а вы стали лордом Тэйнхайла?

– Нет, сир.

– Вы так быстро ответили. Должно быть, много думали об этом.

– Напротив, сир. Совсем не думал. Не о чем тут было думать.

Король задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику. Потом закинул ногу на ногу. Взгляд Уилла невольно упёрся ему в колено, а оттуда перешёл на пояс, усыпанный жемчугом и алмазами. Уилл сглотнул, пытаясь не слишком торопливо отвести глаза.

– Но так или иначе, вам некуда возвращаться. Король Хиллэса присягнул нам, но мне известно, какие там бродят настроения. До бунта вряд ли дойдёт, всё же Хиллэс – не Руван, однако вас там не жалуют, считают перебежчиком... И это правда, не так ли, сир Уильям?

– Смотря с какой стороны посмотреть, ваше величество. Вероятно, можно сказать и так.

Король слегка кивнул, будто получив очередное подтверждение своей давней догадке.

– Вы смелый человек, как я и предполагал. Это похвально. Но достаточно ли вы смелы, чтобы признавать своё истинное положение?

Уиллу не понравилось, как это прозвучало. Уиллу это очень не понравилось! Он в тревоге вскинул взгляд.

– Сир? Что вы имеете в виду?..

– Я имею в виду, Уильям, что вы – каприз Фернана Риверте, и вы, я вижу, довольно умны, чтобы вполне это понимать, как ни неприятна вам эта мысль. Дослушайте, – улыбнулся король, видя, что Уилл, забыв все приличия, уже готов возразить. – Тем более что вы и так всё это знаете сами, хотя, быть может, и не хотите признавать. Наш общий друг Фернан, как вы, бесспорно, не могли не заметить – крайне противоречивая натура. Он редко привязывается к кому-то, а когда это происходит, он может казаться довольно постоянным в своей привязанности. Но это не оттого, что его стесняют какие-то... м-м... чувства, – не вполне уверенно закончил король, словно считая это слово не самым уместным. – Вы могли заметить, что у сира Риверте сильно развито чувство ответственности, так же как и едва ли не детское упрямство. Да что я вам рассказываю – вы ведь были сами в замке Даккар, вы видели, как он едва не угробил себя и, кстати говоря, вас, спасая свою челядь и холопов из окрестных деревень. Это не потому, что они дороги ему, вовсе нет. Просто если бы он отдал их на растерзание Рашану Индрасу, это означало бы, что он проиграл. Сир Риверте не любит проигрывать, ему нужно всё и сразу, а особенно – если это нелегко получить.

– Я не понимаю, зачем вы говорит мне всё это, сир.

– О, Уильям, ну к чему это жеманство, мы ведь так чудесно начали наш разговор с полной, хотя и завуалированной откровенности. Всё вы понимаете. Вы и сами задаётесь вопросом, отчего сир Риверте таскает вас за собою повсюду вот уже шесть лет. И сами знаете ответ: он это делает лишь потому, что вам некуда больше идти. В своей стране вы принадлежали к высшей знати, и оказаться теперь на улице, без сильного покровителя, для вас – смерть, причём позорная смерть. И вы не какой-то низкородный пажёнок, которого можно пристроить в свиту к престарелой герцогине и тем обеспечить вашу будущность, облегчив этим свою совесть и удовлетворив своё чувство ответственности. Вы уникальны, Уильям, тем, что, куда ни отправь вас сейчас, после шести лет рядом с ним – для вас это будет позором и унижением. Он знает это. И вы это знаете.

Если в начале речи короля Рикардо лицо Уилла пылало, то сейчас вся кровь отхлынула от него разом. Он знал, чувствовал, что этот разговор не обернётся для него ничем хорошим – но всё равно был потрясён тем, что слышал, особенно после тёплого приёма, оказанного ему императорской семьёй во время бала. Как же так? Почему, публично оказав ему свою милость, надёжно обезопасив от насмешек и презрения своего двора, король теперь так немыслимо унижает его с глазу на глаз?

Он услышал собственный голос – и поразился тому, как спокойно тот прозвучал:

– Если бы я был ему в тягость, он дал бы мне это понять.

– О, разумеется. Вы ему не в тягость, Уильям. Вы ведь не так уж много общаетесь с ним в последнее время, не так ли? Он возит вас с собой, но видитесь вы мало, он всё время чем-то занят, то днём, то ночью, – король небрежно подцепил большим пальцем перевязь на плече, поправляя её, и Уиллу стоило огромного труда оторвать глаза от его руки и перевести их снова на лицо Рикардо, столь же спокойное и доброжелательное, столь же величавое и неприятное, каким оно было с самого начала этого разговора. – Вы не в тягость ему, потому что вы умны, и, осознанно или нет, сами делаете всё, чтобы не докучать ему сверх меры. Но в глубине души вы понимаете, что давно превратились для него в обычное развлечение из сотен тех, что у него были, есть и будут.

– Почему? – прошептал Уилл. – Почему вы так говорите, сир? Почему я...

Он задохнулся, не в состоянии продолжать – кажется, его силы были исчерпаны. Спокойная уверенность короля действовала на него как вышибающий дух удар – он не имел что ей противопоставить.

– Почему? Вы спрашиваете – почему, Уилл? Боже мой, но это ведь совсем просто. Вы милый, красивый, чистый юноша, вы редкая драгоценность, спору нет – но вы ему не ровня. Фернан Риверте, что бы о нём ни болтали глупцы – человек великий, и пару ему может составить только тот, кто в состоянии с ним сравниться. Все остальные всегда будут теряться в его тени, а потому он рано или поздно неизменно будет утрачивать к ним интерес. Быть с ним рядом всегда, сопровождать его во всём может только равный ему.

"Такой, как вы?" – подумал Уилл, но не сказал этого вслух. Он стиснул зубы, внезапно поняв, что уже какое-то время судорожно сжимает подлокотники кресла обеими руками.

– Он просил вас за Хиллэс. Просил из-за меня. Это...

– И вы до сих пор убеждены, что это было по доброте душевной? Или, того больше, от чистого и страстного чувства лично к вам? Помилуйте, сир Норан – вы довольно давно с ним и достаточно хорошо уже должны были его узнать. Он ничего не делает просто так. Любой его шаг окрашен продуманным умыслом, он ничего не делает, если оно так или иначе ему не выгодно. Вся эта водевильная история с заговором вашего братца была для нас несказанно кстати, чтобы посеять внутреннюю смуту в Хиллэсе и лишить вашего короля Эдмунда самых активных сторонников. А осада Даккара заметно снизила боевой дух руванцев и послужила хорошим уроком королю Рунальду, не говоря уж о том, что дала возможность испытать, без особых потерь, наше новое оружие. Если бы граф Риверте не руководствовался при просчёте своих действий подобными мотивами, он бы никогда не поднялся до тех высот, что занимает сейчас. На одной сентиментальности и сердечной доброте не сделаешь большой политики, мой бедный юный друг.

Друг. Это словно вот уже несколько минут колотилось у Уилла в висках. Фернан считает короля Рикардо своим другом. И считает себя его другом. Он дорожит этим человеком, хотя и часто с ним спорит. Он никогда не предаст этого человека; этот человек знает его. Знает много дольше и много лучше, чем Уилл.

– О чём вы думаете? – с любопытством глядя на него, спросил император Вальены.

– О том, что он считает вас другом, – ответил Уилл, и Рикардо Четвёртый Великий снисходительно улыбнулся.

– Я знаю. И именно поэтому говорю вам всё это сейчас, Уильям – не как монарх империи, поработившей вашу страну, и не как сюзерен вашего любовника. Я говорю вам всё это как друг того человека, в жизни которого вы занимаете больше места, чем должны. Вы ведь любите его, Уильям. А раз так, вы не должны ему мешать.

– Разве же я мешаю? – прошептал Уилл, и Рикардо пожал плечами.

– Вот об этом не мне судить. Но я надеюсь, что впредь, если вам покажется, что ваше действие или бездействие вредит тому, на что он положил свою жизнь, вы вспомните о нашем сегодняшнем разговоре. Я ни к чему не принуждаю вас, Уилл, – добавил король очень мягко. – Видит бог, я мог бы отнять вас у него силой. Бросить вас в такую тюрьму, о которой он даже не слышал – он не поверил бы, но и такие ещё остались, – или просто велеть утопить в пруду, как котёнка... или выдать вас вашей стране. Но это сделает его несчастливым, потому что сейчас он считает себя ответственным за вашу судьбу. Посему всё, что вы сочтёте нужным предпринять, вы должны будете сделать сами.

И снова Уилл как будто вернулся на шесть лет назад. И не Рикардо, император Вальенский, сидел напротив него, а его брат Роберт, в равной степени презиравший его и нуждавшийся в нём, не имеющий иного выбора, кроме как положиться на его свободную волю и взывать к его совести и его рассудку.

Слишком много воспоминаний на одну ночь.

– Сир, – сказал Уилл Норан, – я полагаю, что понял вас достаточно хорошо. Теперь ваше величество изволит отпустить меня?

– Хорошо, – легко согласился Рикардо. – Идите. Я вижу, вы и впрямь меня поняли. Только ещё одно, Уильям, – добавил он, когда Уилл встал и, поклонившись, шагнул к двери. – Я вижу, вы решили, что я вам враг. Но это не так. Вы сами знаете, что я друг Фернану, и вы, я знаю, тоже его друг. Друг моего друга не может быть мне врагом – вы это понимаете?

"Да, – подумал Уилл, глядя в это лицо, лицо человека, подмявшего под себя за последние пятнадцать лет полдюжины свободных и гордых народов. – Если бы я был вам враг, я был бы уже мёртв".

– Ну и отлично, – не дождавшись ответа, сказал король. – А теперь идите, в самом деле, и хорошенько выспитесь – я знаю, вы не привыкли полуночничать, и, должно быть, чертовски устали. Хотя погодите, я вызову камергера, чтобы он вас проводил.

В Сиане светало поздно. К тому времени, как молчаливый провожатый – Уилл не был уверен, тот ли, что провёл его к королю, или уже другой – указал Уиллу путь по лабиринту коридоров к отведённым ему покоям, небо едва начинало розоветь, понемногу высветляя очертания деревьев в дворцовом парке. Уилл распрощался с королевским камергером возле дверей в свои комнаты, дождался, пока тот удалится беззвучной поступью, какой тут ходили все – и лишь тогда переступил порог, плотно закрыл за собой дверь и опёрся о неё спиной.

Он не знал, что ему делать.

Как он понял из болтовни недовольных придворных, всё южное крыло дворца было отведено под многочисленную свиту Риверте, сопровождавшую своего господина в Сиану. Уиллу достались апартаменты из трёх комнат, где со всеми удобствами могли бы разместиться человек восемь. Он не привык к такому – ни у себя в Хиллэсе, ни в тех замках, где он жил с Риверте, не было заведено так бездумно транжирить свободное место. У хиллэсцев была в традиции скромность, а Риверте привык жить по-военному, тщательно распределяя ресурсы. Здесь же всё было странным, непривычным, неуютным и враждебным.

Уиллу так хотелось домой.

Он ощупью пробрался через тёмную прихожую, потом через такую же тёмную гостиную, оказавшись наконец в спальне, где тоже было хоть глаз выколи – шторы оказались опущены на ночь, даром что занимавший апартаменты гость ещё не вернулся. Уилл порадовался, что, по крайней мере, шустрые замковые слуги не стали дождаться его возвращения – сейчас он меньше всего на свете хотел бы видеть кого бы то ни было. Он пошарил ладонью по ночному столику у изголовья кровати, пытаясь нащупать свечу, потом махнул рукой и разделся в темноте. Когда слишком тесные штаны, слишком узкий жилет и слишком просторная рубашка – ох, одна беда с этой столичной модой – наконец оказались на спинке кресла, Уилл, всё так же ощупью, влез в постель, зарываясь в одеяла...

И завопил от неожиданности, ткнувшись ладонью в твёрдое плечо, лежащее там, где он надеялся найти подушку.

– Отчего вы так громко орёте, Уильям? Вы мне не рады? – осведомился граф Риверте из полной тьмы, и Уилл, подскочив, заметался по кровати.

– С-сир! В-вы! Я вас не ждал...

– Я так и понял. Перестаньте скакать у меня по ногам, будьте любезны.

Уилл сел на пятки – он надеялся, что на собственные – и, прерывисто дыша, слушал, как Риверте несуетливо двигается в темноте. Он сам не знал, почему так переполошился – его сердце колотилось, как бешеное. Сухо чиркнуло огниво, потом вспыхнула свеча, и Уилл увидел знакомую ленивую улыбку на лице, находящемся так близко от его лица, что достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться этой улыбки пальцами.

Риверте поправил свечу и откинулся на подушку, подперев щеку кулаком и глядя на Уилла снизу вверх. Он был в нижних штанах и сорочке с расшнурованным воротом, и Уилл мог видеть его мускулистую грудь, спокойно поднимавшуюся и опускавшуюся в такт ровного дыхания. Чёрные волосы графа, ещё недавно безупречно уложенные, слегка растрепались и примялись у висков. Кажется, только что он спал, а Уилл его разбудил...

Это, впрочем, совершенно не отвечало на вопрос, что он вообще здесь делает. Они не виделись с тех пор, как Уилл вместе с общим кортежем покинула замок Галдар, где они жили последние несколько месяцев, и не разговаривали с тех самых пор – уже больше недели... и не были так близко друг к другу всё это время.

– Уильям, если вы будете продолжаться пялиться на меня так, я решу, что вы мне и впрямь не рады.

– Что вы здесь делаете? – выдохнул Уилл.

– Сплю, как видите. Или пытаюсь спать – это недурно мне удавалось, пока вы не принялись тут топтаться. Никакого снисхождения, а я ведь пашу с утра до ночи на благо империи, как вол, – проворчал он, и Уилл, повысив голос, сказал:

– А почему вы решили выспаться именно в моей постели?!

Риверте моргнул. Похоже – а верней, он старался, чтоб на это было похоже – вопрос поставил его в тупик. Потом его рука вдруг скользнула у Уилла по ноге – от щиколотки к колену, а оттуда по бедру – неторопливо, дразняще, так, что по телу Уилла прошла дрожь, такая сладкая и такая знакомая.

– И верно, Уильям, мне трудно припомнить, когда я в последний раз высыпался в вашей постели. – Голос Риверте был как мёд, льющийся из глиняного кувшина на свежий душистый хлеб. – Но, видите ли, вернувшись в свои апартаменты – очень удобные, надо сказать – я обнаружил в собственной постели сиру Ирену.

Сира Ирена?.. Та белокурая зеленоглазая красавица, что проявляла повышенный интерес к планам захвата Аленсийского княжества? Уилл сглотнул.

– В-вот как. И ч-что же она там делала?

– Понятия не имею. Она уснула, бедняжка, так и не дождавшись меня, и спала так сладко, что я счёл неучтивым вышвыривать её из постели, хотя в первый миг преисполнился решимости это сделать.

– Так вы её не приглашали? – Уилл не смог побороть прозвучавшее в голосе облегчение, и Риверте фыркнул.

– Приглашал? Вот ещё. Это Сиана, Уильям, здесь не размениваются на такие мелочи, как испрашивание позволения, прежде чем забраться в чужую постель. И я тому лучшее подтверждение. Вы меня прогоните?