Текст книги "Самый легкий выбор (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Это – ваша хозяйка, друзья мои. Приветствуйте сиру Лусиану дома.

– Да здравствует сира Лусиана! – завопил Гальяна, и все остальные завопили с ним вместе, так, что голуби, толкавшиеся на карнизе, у которого стоял Уилл, с тревожным курлыканьем сорвались в небо.

Уилл задёрнул штору и отошёл от окна.

Она была Риверте почти ровесницей – ей исполнилось тридцать четыре года, и, несмотря на удивительную красоту, юной не по летам она отнюдь она не выглядела. Скорее, в ней угадывалась зрелость – это была сочная, глубинная женская красота, уже распустившаяся полностью, но ещё не начавшая увядать. Графиня Прианская была жгучей брюнеткой с белой, но не слишком бледной кожей, с миндалевидными глазами цвета спелой вишни, с пухлым, чувственным, но плотно сжатым ртом, что выдавало в ней замкнутость и, возможно, тяжёлый характер. У неё был довольно странный нос, чуть длинноватый, несколько крупный для женщины, слишком резко очерченный – но он удивительным образом не портил её впечатляющей красоты, напротив, выделял её лицо среди всех прочих женских лиц, возможно, более гармоничных с точки зрения общепринятых канонов, но уж точно куда менее заметных. Уилл подумал даже, что лицом сира Лусиана чем-то напоминает самого Риверте – те же резкие, скульптурно вылепленные черты, на первый взгляд в равной степени привлекательные и отталкивающие. Одновременно с этой мыслью пришло странное ощущение, что, глядя на сиру Далнэ, Уилл чувствует почти то же самое, что испытал, впервые увидев вблизи графа Риверте – смесь недоверия, подозрения, замешательства и затаенного страха. Прибывая в Даккар заложником вражеской страны, Уилл считал графа Вальенского своим врагом, и был врагом ему сам. Похоже, теперь ему предстояло заново пережить те дни и заново испытать те чувства.

Она была вдова, лишившаяся мужа четыре года назад, и, по слухам, лишь недавно сняла траур. Однако то ли скорбь всё ещё жила в её сердце, то ли сира Далнэ вообще не была склонна к чрезмерной вычурности, но одевалась и держалась она очень строго, с подчёркнутой простотой, и в то же время с безусловной элегантностью. Её дорожное платье, в котором она прибыла на встречу с самым завидным в Вальенской Империи женихом, было тёмного винного цвета и почти ничем не украшено, не считая узкой золотой тесьмы на рукавах и подоле. Роскошные чёрные волосы она носила заплетёнными в толстую тугую косу, уложенную на затылке. Уилл удивился, заметив это, потому что так носили волосы женщины в Хиллэсе, и ни у одной из вальенок он никогда не видел такой причёски – она была для здешних мест слишком скромна. Из украшений на сире Лусиане было только одно кольцо – печатка с гербом рода Далнэ, видимо, что-то значившая для неё. Она была очень высока ростом, намного выше Уилла и лишь немного ниже своего будущего супруга – и это тоже выглядело очень странно, особенно когда они шли рядом и он держал её руку, спокойно, но совершенно неподвижно лежавшую в его ладони.

Уилл не знал, что думать. Конечно, скоропалительных выводов делать не следовало – он совершенно ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она не бывала в Сиане ни разу за последние пятнадцать лет. Возможно, это была одна из причин, почему Риверте в конце концов остановил свой выбор именно на ней, знатной, но не особенно богатой вдове, единственная дочь которой находилась в монастыре и готовилась принять постриг. Стало быть, заключил Уилл, сира Лусиана очень набожна – ведь лишь истово верующая мать согласится отдать своё дитя на вечное служение господу нашему. Уилл помнил, что его собственная мать, наравне с отцом, противилась желанию сына отправиться в монастырь. Сира Лусиана была, должно быть, и в самом деле строгой и истово верующей особой – и это опять-таки поднимало вопрос, почему Риверте, с его неодолимым отвращением к тем, кого он называл "святошами", выбрал именно её.

Уилл, возможно, задал бы ему все эти вопросы, если бы у него была такая возможность. В первый день сир Риверте ни на шаг не отходил от своей наречённой, показывая ей дом, следя за тем, чтобы её вещи (очень немногочисленные, Уилл в своё время в Даккар и то больше привёз) были разобраны со всем возможным тщанием, интересуясь, в чём она нуждается, и раздавая снующим за ними по пятам Гальяне тысячу указаний о том, что нужно сире прямо сию секунду, а без чего сира, пожалуй, сможет обойтись четверть часа. Он был очень внимателен, очень предупредителен, очень любезен, и наблюдая за всем этим со стороны, Уилл невольно думал о том, что с ним Риверте никогда так не носился, и никогда так настойчиво не интересовался тем, удовлетворены ли мельчайшие его потребности. Он не то чтобы обижался – в конце концов, действительно, Риверте никогда не собирался на нём жениться. Да и Уилл ведь не был женщиной, по счастью – а значит, не имел права на чисто женскую придирчивость и капризы... Он всё это понимал, и в тот, самый первый день, ему удалось остаться почти совсем спокойным.

Но на следующий день всё повторилось снова. Риверте не отходил ни на шаг от сиры Лусианы; сира же Лусиана принимала его суетливое внимание со сдержанной признательностью. Она говорила мало, больше смотрела и слушала, и со стороны чудилось, что она запоминает и делает выводы, словно лазутчик, пробравшийся в стан врага и стремящийся выяснить как можно больше, прежде чем его раскроют. На её лице не отражалось никаких особенных чувств, помимо любезного, но очень сдержанного интереса. Они с Риверте позавтракали вместе, а потом на целый день уехали в город – заниматься приготовлениями к свадьбе. От слуг Уилл узнал, что она состоится невероятно скоро, через две недели. Обычно между помолвкой столь знатных особ и собственно венчанием проходило не менее полугода – слишком много всего предстояло подготовить, ведь династический брак, связывающий два славных рода, был событием скорее политического, нежели светского значения. Но то ли Риверте придавал этому браку меньше значения, чем окружающие, то ли просто по какой-то причине торопился – затягивать помолвку на традиционные месяцы он не стал. Он решил жениться, он выбрал себе жену, он вёл её под венец – сир Риверте решил, стало быть, сир Риверте действует. В этом был, если задуматься, весь он.

И всё бы ничего, только за эти две недели Риверте как будто совершенно перестал замечать Уилла. Самое большее, чем они обменивались – это приветствием, если случайно сталкивались на лестнице, пока Риверте мчался куда-то, а Уилл крался вдоль стены в свою комнату или в библиотеку. Ему вновь пригодились навыки незаметного передвижения по дому, которые он выработал когда-то, избегая графа в Даккаре. Теперь он так же старательно избегал графиню, и это отлично ему удавалось – она уже много дней жила в особняке, но ни разу они ещё не сталкивались лицом к лицу. Ел Уилл теперь один, в своей комнате – ему приносили еду по часам, и Риверте, даже если знал об этом, ничего не сказал ни за, ни против. Сам он обычно ел с сирой Лусианой, по меньшей мере раз в день – остальную часть дня, а зачастую и ночи, он носился где-то в городе, улаживая одновременно дела со свадьбой и ещё миллион своих обычных дел, которых у него всегда, всюду и при любых обстоятельствах было невпроворот. Сира Лусиана также часто бывала в разъездах, к облегчению Уилла. Сама она никого не принимала, однако получала множество приглашений от семейств, желающих первыми оказать внимание будущей сире Риверте, и раздавала множество визитов, хотя и не похоже, что с большим удовольствием. Почти всё свободное время её уходило на обновление гардероба – Риверте в первые же дни созвал в свой дом армию портных, закройщиков и торговцев тканями, и куда бы Уилл не ступил, всюду непременно что-то шили, резали, мерили и подтачивали, а застеленные белыми простынями полы всюду были завалены рулонами красной, винной и фиолетовой ткани – эти цвета сира Лусиана предпочитала всем прочим.

Уилл чувствовал себя так, словно заблудился, потерялся и пропал в этих ворохах ткани, в коридорах, наполненных вечно спешащими слугами, в перешёптываниях челяди, не устававшей судачить о новой хозяйке. То было днём; а ночью он терялся в своей огромной, бескрайней и совершенно пустой постели, каждый раз надеясь, что вот сегодня уж Риверте точно вспомнит о нём и придёт утешить, и каждый раз обманываясь в этой надежде. Уиллу мучительно хотелось знать, спит ли уже граф со своей невестой – и если да, то насколько ему нравится это делать. Впрочем, это было маловероятно. Риверте отвёл сире Лусиане спальню на противоположном конце дома, и к тому же подселил к ней армию горничных, долженствующих выполнять любые её капризы. К тому же Уилл помнил, что сказал Риверте раньше, в те времена, когда ещё обсуждал с ним свою женитьбу – спать с невестой до свадьбы он считал несказанной вульгарностью, так что Уилл мог быть на сей счёт спокоен... нет, нет, спокоен – совсем не то слово! Ох, боже, как же трудно было Уиллу подыскивать те слова – всё трудней и трудней с каждым днём.

Но отличительным свойством Уилла Норана было умение быстро свыкаться со своим положением, сколь незавидным оно бы ни было. В конце концов, его никто не трогал, жизнь его текла так же, как и всегда в последние годы – не считая, конечно, того, что Риверте как будто совершенно забыл о его существовании. Но так и раньше бывало временами – например, в разгар руванской кампании, когда они в течение восьми месяцев носились от одного захватываемого замка к другому. Уилл тогда еле убедил Риверте взять его с собой – это было в первые годы их связи, тогда им было трудно обходиться друг без друга, и, Уилл подозревал, Риверте в конце концов взял его с собой лишь потому, что держать Уилла у себя перед глазами ему было спокойнее, чем оставить его в каком-то безопасном, хорошо укреплённом, но далёком замке. А сейчас он именно это и сделал – оставил Уилла в полной безопасности и покое, максимально оградив его от возможных волнений и неловкостей, связанных с этой женитьбой... Но только Уилл и теперь бы предпочёл оказаться рядом с Риверте на поле брани, делить с ним все тяготы и невзгоды положения, и знать, что самим своим присутствием он воодушевляет графа и помогает ему расслабиться и отвлечься после дня, полного действия и забот.

Сидеть с ним взаперти в замке Даккар, осаждённом руванскими войсками, было уютнее, приятнее и лучше, чем быть без него в роскошном особняке в самом центре вальенской столицы.

Когда Уилл впервые встретился с Лусианой Далнэ лицом к лицу, это произошло для него совершенно неожиданно. Шла вторая неделя пребывания графини в Сиане, до свадьбы оставались считанные дни, и дел было особенно много – Риверте теперь, даже встретив Уилла на лестнице, проносился мимо него, не удостаивая даже кивка. Да что там, слуги – и те не удостаивали Уилла кивка, совершенно сбившись с ног под неумолчным ором Гальяны, который, ясное дело, чем дальше, тем меньше был всем доволен. Уилл спасался от всего этого сумасшествия в библиотеке – единственном тихом месте, остававшемся его негласной вотчиной, его фортом, где он всегда мог укрыться, заслонившись от остального мира толстым слоем книжной пыли. В библиотеке не было ничего интересного для тех, кто поставил особняк с ног на голову – а значит, именно там должен был Уилл искать убежища.

Была вторая половина дня, утренняя суета немного унялась и переместилась на задний двор, где принимали повозку с тремястами фунтами живых цветов, коим собирались украсить бальный зал завтра и послезавтра, ко дню свадьбы. Гальяна поднял было крик, что цветы уже теперь не первой свежести и к завтрему совершенно завянут; словом, завязался скандал, и Уилл укрылся от бури в библиотеке, благо она выходила окнами на другую сторону холма. Неожиданно для себя он подумал, что ему хочется написать письмо брату Эсмонту. Уилл какое-то время поддерживал с ним переписку в первое время после того, как решил остаться в Вальене. Он пытался объяснить брату Эсмонту свои поступки, пытался оправдать их своим новым взглядом на мир, открывшийся ему в Даккаре. Брат Эсмонт ответил, что Уилл не должен извиняться, что господь наш мудр и всякого направляет тем путём, который единственно верен, и так далее, и тому подобное – три страницы обтекаемых фраз, из которых Уилл заключил, что его решительно отказываются понимать, и что лишь знаменитое смирение брата Эсмонта мешает ему проклясть своего воспитанника и заклеймить предателем, отступником и мужеложцем. Но Уилл знал брата Эсмонта всю свою жизнь и любил его, поэтому ещё какое-то время пытался поддерживать переписку, что было сложно, поскольку Риверте, покинув Даккар, пошёл войной на Руван, и письма брата Эсмонта порой достигали того места, из которого Уилл писал ему, лишь когда Уилл это место уже покидал. Так что со временем переписка заглохла, и Уилл чувствовал по этому поводу даже некоторое облегчение, потому что, хоть он и нисколько не жалел о своём выборе, вина его перед братом Эсмонтом за эти годы не ослабла и никуда не ушла.

Сейчас, сидя в пустой, тихой, светлой комнате среди пахнущих стариной книг и чувствуя себя таким одиноким, как никогда прежде, Уилл подумал, что, быть может, он неправильно поступил, отмахнувшись от этой вины. Страсть, восторг, да что там – чистая похоть застили ему рассудок, как и утверждал (очень мягко и осторожно, впрочем) почтенный монах. Он думал, что его счастье с графом Риверте, счастье с мужчиной, любовником которого он так безрассудно стал, продлится вечно. И, конечно, это было очень глупо, но Уиллу всё равно было плохо, плохо, плохо и всё, и ему отчаянно нужен был друг, которому он мог бы об этом сказать.

С этой неожиданной мыслью Уилл решительно вытянул из стола лист пергамента, обмакнул перо в чернильницу – и только тогда понял, что не знает, что написать.

В тот миг, когда он в замешательстве положил перо обратно на стол, позади него негромко скрипнула дверь.

Уилл был настолько уверен, что это Риверте, что, оборачиваясь, уже открыл рот, правда, ещё не решив, в каком тоне должно быть приветствие. Что будет лучше – ограничиться холодным: "Доброго дня, монсир", или просто молча подойти к нему, ухватить за загривок и...

– Доброго дня, монсир, – сказала Лусиана Далнэ, останавливаясь на пороге. – Простите, я не знала, что здесь кто-то есть. Шторы опущены.

Она не извинялась и не оправдывалась – говорила, как есть, её голос был бесстрастен, а лицо – непроницаемо. Уилл смотрел на неё, впервые видя её так близко, и пытался понять, что ему делать.

– Нас не представили друг другу, – после краткой, но очень густой тишины сказала сира Лусиана. – Но, я полагаю, вы знаете, кто я. А вы, думается, – сир Уильям Норан, хроникёр моего будущего супруга?

Уилл пробыл в столице совсем недолго, но с лёгкостью и живостью мог представить, как эту фразу сказала бы любая сианская дама – сира Ирена, например, или сира Висконе. Довольно было бы подпустить в голос на самую малость небрежности, довольно было бы еле заметно изогнуть губу, произнося его имя, довольно было бы едва уловимо выделить интонацией слово "хроникёр", окрасив его чуть ощутимым сарказмом – и обычная формальная фраза превратилась бы в жестокую насмешку, граничащую с оскорблением. Любая женщина на месте Лусианы Далнэ сказала бы эту фразу именно так.

Но Лусиана Далнэ имела иные манеры, нежели знатные дамы Сианы. Лусиана Далнэ просто сказала то, что сказала, похоже, имея в виду только это и ничего больше. И лицо её, красивое и необычное, было так же спокойно, а голос так же бесстрастен и ровен, как и минуту назад.

Уилл сглотнул. Бесспорно, она знала, кто он такой, и каково его истинное положение при её женихе. Но она задала вопрос, и он ответил, вставая с кресла:

– Вы правы, сударыня, я – Уильям Норан, и для меня большая честь встретиться с вами.

"Ещё бы – для вас это честь", – сказала бы, изогнув губы, сира Ирена или сира Висконе, а Лусиана Далнэ лишь молча протянула ему руку – ребром ладони вверх, словно не для поцелуя, а для пожатия. Уилл осторожно взял её за запястье и коснулся губами холодной белой кожи на тыльной стороне ладони. Потом выпрямился, и женщина тут же опустила руку.

– Странно со стороны сира Риверте перезнакомить меня со всей своей челядью – и позабыть о том, чтобы представить вам. Вы ведь знатного происхождения?

– Да, сударыня. – Волнуясь, Уилл, как всегда, переходил на хиллэсскую манеру обращения к собеседнику. – Род Норанов – один из древнейших в королевстве Хиллэс.

– Ах, да. Припоминаю. Вас ведь именно поэтому отправили заложником в Вальену шесть лет назад? Простите, если я кажусь грубой, – сказала Лусиана и посмотрела на него в упор, словно ждала от него оскорбленной тирады в ответ. Но Уилл лишь коротко улыбнулся, инстинктивно пытаясь защититься этой улыбкой от её внимательного взгляда.

– Ничего подобного, сударыня. Это правда, я был заложником в Даккаре, но потом всё изменилось.

– Да. Эту историю я слыхала. О ней много говорили тогда. Хорошо, что вы здесь, сир Уильям – может быть, вы мне поможете, – безо всякого перехода сказала она, поворачиваясь и кидая взгляд на книжные полки, бесконечным рядами тянущиеся вдоль стен и теряющиеся в пыльных глубинах библиотеки. – Я пришла сюда, чтобы найти одну книгу.

Правду ли она сказала? У Уилла не было никакой возможности узнать. Он уже напрягся, готовясь к неприятному разговору, когда она так внезапно ушла от опасной темы – сама, словно её вопросы и в самом деле не значили ничего сверх того, что она сказала.

– Конечно, монсира, я помогу вам, если сумею. Что за книга?

– Один из трактатов Гильема Лакрозы.

Уилл медленно кивнул.

– Гильем Лакроза... хм... кажется, видел я здесь что-то из его трудов. Это ведь поэт эпохи Раннего Абсолютизма, верно?

– Нет, – сказала Лусиана Далнэ, и на лице её не дрогнул ни единый мускул. – Медик, живший во времена Рикардо Первого.

– О, простите... конечно, – пробормотал Уилл. – Сейчас посмотрим. Должно быть, это где-то здесь, в отделе времён Второй Войны за Святую Веру... Сир Риверте предпочитает расставлять свои книги не по алфавиту, а по хронологии, так проще и...

– Вы что-то путаете, сир Норан. Вторая Святая Война была не при Рикардо Первом, а при Аугусто Краснолице, на сто лет ранее. Может быть, я поищу сама?

– Нет. Не стоит. Я сейчас, – сказал Уилл, позорно сбегая с поля брани в спасительную тень книжных полок. Его лицо и шея пылали так, что он сам сейчас заслуживал прозвище Краснолица не меньше, чем древний вальенский монарх. Обе его неуклюжие попытки загнать графиню Далнэ в западню провалились с треском – она ориентировалась и в литературе, и в истории, оба раза исправляя его намеренные ошибки быстро, уверенно и точно. Уиллу стало стыдно. Чего он хотел добиться, расставляя для неё столь грубые ловушки? И чего добился теперь, когда она в них не попалась? Да, оказалось, что она образованна – но это ничего не значило. Сира Ирена, бесцеремонно забравшаяся в постель к Риверте в ночь его приезда в столицу, была образована тоже. Но женился-то он не на ней.

– Вы уверены, что я вас не обременяю своей просьбой? – холодно спросила сира Лусиана, пока Уилл рассеяно на пялился книжные корешки перед собой, и он, вздрогнув, очнулся.

– Нисколько. Одну минуту.

Лакроза был одним из самых выдающихся лекарей современности и жил без малого полтора века назад, во времена разгула Серой Чумы. Этой мрачной странице в истории Вальены сир Риверте отвёл четыре верхние полки на южной стене библиотеки. Они были под самым потолком, и Уиллу пришлось подтащить к ним кресло, чтобы добраться. Взбираясь на сидение, он чувствовал на себе каменный взгляд сиры Лусианы и молил бога, чтобы только не свалиться с этого кресла, ничего не задеть и не обрушить с полки лавину книг. Волнение всегда делало его страшно неуклюжим, и сиру Риверте безумно нравилась эта его черта – он мог умиляться ею и издеваться из-за неё над Уиллом часами, что и делал с огромным удовольствием. Уилл этого удовольствия не разделял – и уж тем более сейчас. Поэтому он старался всё делать аккуратно и неспешно, судя по всему, произведя этим на сиру Лусиану впечатление бестолочи, копуши и бездельника.

Литтан, Лаккару, Линдрашат... Да где же этот чёртов Лакроза?!

– Так значит, вы, сир Норан, летописец графа Риверте? И много вы уже написали?

Голос нёсся снизу и издали, и, наверное, именно от этого прозвучал для Уилла зловещим гудением колокола – хотя он был почти уверен, что тон сиры Лусианы нисколько не изменился: её голос, похоже, вообще не был богат интонациями. Рука Уилла, судорожно перебиравшая труды деятелей времён Рикардо Первого, дрогнула, и увесистый том гравюр какого-то Лубнеки, о котором Уилл в жизни не слышал, стал опасно крениться вниз. Уилл в панике вцепился в него обеими руками, покачнувшись на кресле и балансируя на самом его краю, задыхаясь от пыли, ударившей в нос, и чувствуя неподвижный, холодный, жёсткий, как крахмал на её юбке, взгляд Лусианы Далнэ.

Гравюры Лубнеки, слава господу всеблагому, передумали покрывать голову Уилла несмываемым позором и перестали валиться с полки. Уилл судорожно запихнул их подальше от края – и увидел, что Лакроза стоит прямо за ними. Ну наконец-то!

– Н-не очень много, – проговорил он, вдруг осознав, что ему задали вопрос. – По правде, я ещё толком не начинал... Я нашёл вашу книгу, сударыня.

Он вытянул с полки том в зелёном кожаном переплёте, смахнул с него пыль и спрыгнул с кресла на пол, переводя дух. Сердце болезненно стучало в горле, и уши, кажется, всё ещё были излишне розоваты.

– Не начали, вот как, – сказала Лусиана, стоя там, где он её оставил, с по-прежнему сложенными на талии руками. – За шесть лет?

– Я собираю материал, – нервно ответил Уилл. – Сир Риверте – неоднозначная личность, к тому же о нём уже и так много написано. Я решил сперва ознакомиться как следует с имеющимися трудами.

– Весьма разумно. В вас сразу видно глубоко личное отношение к столь ответственному делу, – заметила графиня Далнэ, и Уилл понятия не имел, говорит ли она всерьёз, имеет ли в виду только сказанное, намекает ли на что-то, или, может быть, попросту над ним издевается.

И это внезапно настолько напомнило Уиллу манеру разговора самого Риверте, что он застыл на миг, недоверчиво глядя на неё.

Сира Лусиана встретила его взгляд спокойно и непоколебимо. Потом опустила глаза на книгу, которую он положил перед ней на стол, и тронула пальцем кожаный корешок обложки.

– Да, это именно тот трактат, который я искала. Благодарю вас, монсир, – сказала она и взяла книгу со стола, но прежде Уилл, машинально проследивший взглядом за её рукой, успел заметить название труда Гильяма Лакрозы.

Оно было кратким: "О ядах".

Уилл стоял, слегка приоткрыв рот, и смотрел, как Лусиана Далнэ, будущая графиня Риверте, неторопливо выходит из библиотеки, и пыль клубится в солнечном луче, тянущемся за нею вслед.

Тем же вечером сира Лусиана через Гальяну передала Уиллу любезное приглашение отужинать с нею и сиром Риверте в большой столовой, ровно в девять. Да, приглашение поступило именно от сиры Лусианы; нет, Гальяна не думает, что сиру Риверте об этом известно, потому что он уехал рано утром, не оставив никаких распоряжений на этот счёт, и до ужина вряд ли вернётся.

Уилл не знал, что и думать, и уж тем паче не знал, что делать. Идти совершенно не хотелось; не идти было нельзя. Заглавие трактата мэтра Лакрозы не шло у него из головы полдня, а тут ещё приглашение на ужин – не для того ли, чтобы побеседовать о содержимом сего выдающегося медицинского труда? А то и, глядишь, устроить небольшую практическую демонстрацию?..

Чушь. Вздор. Господи, да попросту бред! Не станет она его травить перед самой свадьбой – зачем ей это? Это сломает ей все планы – Уилл не сомневался, что в случае его внезапной кончины Риверте отложит на время свои матримониальные изыскания и не успокоится, пока не разберётся во всём. Да и вообще, зачем Лусиане Далнэ его травить? Риверте даже не здоровается с ним с тех пор, как она здесь – неужели она так не уверена в себе и ревнива, что готова уничтожить любую тень соперничества даже такой ценой?!

Самым отвратительным было то, что Уилл не знал ответа ни на один из этих вопросов. Он не знал Лусиану Далнэ. Он видел, что эта женщина холодна, как лёд, сдержанна, как монахиня, и бесстрастна, как профессиональный палач. Она запроторила в монастырь – Уилл почему-то был совершенно уверен, что против воли – родную дочь. Так пощадит ли она совершенно чужого ей человека, который так или иначе стоит у неё на пути?

С такими вот безрадостными и совершенно не способствующими аппетиту мыслями Уилл прослонялся по своей комнате до вечера, а потом ровно в девять спустился в столовую, где уже был накрыт стол – на троих.

Сира Лусиана сидела в дальнем конце стола. Уилл подошёл, пожелал ей доброго вечера, и она сдержанно пожелала ему того же. Поколебавшись, Уилл сел напротив неё – так, что между ними остался свободный стул во главе стола. Уилл растерянно посмотрел на тарелки с закусками, бутылки с вином и графины с водой (сира Лусиана, похоже, вина не пила, по крайней мере, сегодня, и Уилл от этой мысли невольно вздрогнул), на блюда и приборы. Всего этого было много, и всё это громоздилось преградой между ним и графиней, но, увы, не создавало сколько-нибудь надёжного чувства защищённости.

Женщина сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и молча смотрела в сторону, мимо Уилла. Уилл вторил ей и позой, и взглядом, и вот так они сидели в чудовищно неловкой и давящей тишине, пока в коридоре не раздались отрывистые шаги, которые Уилл узнал бы среди тысячи отбивающих марш пехотинцев.

Дверь распахнулась, сир Риверте вошёл в столовую, сделал четыре шага – и встал на месте, как вкопанный.

– Доброго вам вечера, монсир, – любезно сказала Лусиана, не меняя позы, лишь повернув к нему свою изящную черноволосую головку.

Уилл робко посмотрел на Риверте снизу вверх. Тот был слегка взъерошен – видимо, день он провёл, носясь по городу, и, идя на ужин со своей невестой, не удосужился глянуть в зеркало – что, к слову сказать, было на него совершенно непохоже. Обычно сир Риверте придавал большое значение своему внешнему виду, и любая кажущаяся небрежность в его одежде или причёске всегда была тщательно продумана – но не сейчас, сейчас он самом деле казался слегка растерянным, и Уилл смотрел на него во все глаза, отказываясь им верить. Впрочем, колебание было мимолётным – недоумение, смешанное с досадой и лёгкой тревогой, промелькнуло в лице Риверте и исчезло так быстро, что Уилл усомнился, не было ли это плодом его воображения. Граф взглянул на графиню, спокойно сидящую по правую руку от его места, и сказал:

– И вам добрый вечер, моя дорогая. – После чего вперил взгляд в Уилла. – И вам добрый вечер, сир Уильям.

– Д-добрый в-вечер, – пробормотал, запинаясь, Уилл, которого этим взглядом немедленно проткнуло насквозь и пригвоздило к спинке стула, на котором ему предстояло трепыхаться теперь, словно стрекозе на булавке.

Игнорируя его замешательство, так же как и холодную любезность сиры Лусианы, Риверте размашисто подошёл к столу, со стуком отставил стул и, опустившись на него, хрустнул костяшками пальцев.

– Что у нас сегодня? Признаться, я с утра ничего не ел, только проглотил на скаку майского жука, пока мотался по предместью.

– Фансийские куропатки в грибном соусе и пирог с голубями, – любезно сообщила сира Лусиана. – Но если вам угодно, монсир, я уведомлю мэтра Крулнэя о майских жуках.

– Не стоит. Они хороши время от времени в качестве экстравагантного деликатеса, иначе быстро надоедают. – Риверте щёлкнул пальцами. Рядом тут же возник слуга, быстро и ловко принявшийся откупоривать бутылки, и ещё один, приподнявший тяжелую крышку с блюда.

После чего Фернан Риверте, Лусиана Далнэ и Уилл Норан приступили к трапезе – так невозмутимо и безмятежно, будто делали это все вместе каждый день.

Уилл разрывался между желанием заглянуть Риверте в лицо – он целых две недели не находился к нему так близко, – и стремлением не отрывать глаз от скатерти. Первого хотелось просто до зуда, но второе было безопаснее. Уилл услышал, как слуга тихо спрашивает его о чём-то, и кивнул, даром что не понял вопроса. На его тарелке тут же оказались аппетитные окорочка, покрытые хрустящей золотистой корочкой. Уилл сглотнул. Он сомневался, что сможет есть. Он смотрел перед собой, и в поле его зрения оказались руки сиры Лусианы, неторопливо и изящно взявшиеся за приборы. Уилл сам не знал, почему, но это зрелище его буквально заворожило.

– Сир Уильям, я вижу, вы не голодны.

Уилл чуть не подскочил – голос Риверте звучал как в давно забытые дни, самые первые дни его пребывание в замке Даккар. Ровный, звучный, невозмутимый голос – и ощущение от него такое, будто тебя только что огрели плетью. Уилл нерешительно взял вилку, как будто это могло спасти его от страшного обвинения, прозвучавшего в заявлении Риверте.

– Возможно, это оттого, что сир Уильям здесь лишь потому, что оказывает мне любезность, – сказала вдруг своим неизменно спокойным голосом сира Лусиана. – Я взяла на себя смелость пригласить его сегодня к нашему с вами столу.

– А сир Уильям, как я понимаю, взял на себя смелость принять приглашение. Что ж, отлично. Не беда, что он не хочет есть – зато теперь мне будет с кем выпить. Уильям, бросьте уже держаться за эту вилку, как за чётки, и берите бокал. Это белое асмайское позднего сбора, вы его любите.

Уилл выпустил вилку и нерешительно взялся за бокал. Он всё ещё боялся смотреть Риверте в глаза.

Тот жестом отослал слуг, и, когда они покинули столовую, вскинул руку с бокалом вина так резко, что Уилл едва не отшатнулся.

– За прекраснейшую из женщин, украсившую сегодняшний вечер и, я смею верить, ту, что украсит вскоре и всю нашу жизнь, – провозгласил он и осушил бокал залпом.

Уилл тронул край своего бокала губами и тут же отставил его. Сира Лусиана отпила воды, холодной улыбкой поблагодарив своего жениха за тост.

После чего они продолжили есть в полном молчании.

Уилл думал, ничего не может быть хуже, чем стоять в ярко освещённом зале под сотней недоброжелательных глаз. Но ещё король Рикардо дал ему понять и почувствовать, что порой одна-единственная пара глаз может создать куда больше замешательства, чем сотня пар.

– Попробуйте паштет, Уильям, – предложил ему Риверте. – Мне страшно подумать, из чего он сделан, но выглядит аппетитно.

– Благодарю вас, – промямлил Уилл, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось. Его колено было всего в паре дюймов от колена Риверте, но сейчас от осознания этого Уиллу не было ни радостно, ни жарко, ни уютно.