Текст книги "Осенние (СИ)"

Автор книги: Джиллиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

2

Выспаться толком не удалось. Тело, уставшее за день, требовало полного покоя. А истомившаяся душа ныла от недоказанной вины. Всю ночь снились толпы с Нового Арбата, лица знакомых художников, но чаще – жалобно-удивлённое лицо лохматого парня, его друзей, а затем всё заслоняло то, другое, рисованное лицо. Даже в беспокойном сне, в котором всё слышишь и чувствуешь, что ворочаешься, не зная, как лечь удобней, и в котором не можешь, тем не менее, открыть глаза, я видела, что эти два лица очень похожи. Разница только в том, что одно – мягких очертаний и молодое, а другое – жёстче и старше.

Под утро ко мне пришёл серьёзный кот Мурзила, пободал моё лицо своей мордой с сопливым носом, дождался вялых со сна поглаживаний и плюхнулся рядом. С ним, обмурлыкавшим меня, я заснула крепче: призраки вчерашнего происшествия стали менее отчётливы, отдалившись.

А к утру я уверилась, что лохматый парень спустя годы попадёт, например, в аварию, в которой пострадает его лицо. Этим и только этим объясняется он, повзрослевший, появившийся под моей рукой на бумаге.

Сонная и усталая, не выспавшаяся из-за беспокойного сна, я поплелась на кухню варить кофе. Встала за полчаса до обычного времени. Но ничего не поделаешь. Сна ни в одном глазу. Мурзила поспешил за мной, пришлось поухаживать и за ним, накладывая ему в мисочку завтрак. Пока он ел, я убрала с плиты джезву и выждала, пока кофе слегка остынет. И… Одного горячего глоточка хватило, чтобы в мозги закралась крамольная мысль. А если попробовать изменить его судьбу? Ну этого, неизвестного, на моём листе который. Всего лишь… Всего лишь по памяти нарисовать снова его лицо, но уже жёсткой рукой залечить… то есть проигнорировать его этот страшный порез? Нарисовать просто лицо – без повреждения?

Я даже проснулась от этой мысли – сразу. До сих пор ничего подобного не делала. Я боялась тех рисунков до ужаса. До полуобморочного состояния на несколько дней вперёд и на бессонные ночи, потому что боялась, что рисованные лица будут сниться и сниться… И никогда в голову не приходило, что можно что-то поправить. Наверное… Наверное, я повзрослела, стала лучше соображать, несмотря на вчерашнюю панику?

Во всяком случае, сейчас… Я машинально взяла чашку и пошла в свою комнату, где начала усиленно думать, как бы эту задумку воплотить, пока лохматый парень не повзрослел. Усевшись на подоконник и отпивая горячий чёрный кофе, я смотрела на улицу… А ведь точно. Время-то ещё есть. Надо попробовать. Ведь никто мне не запрещает экспериментировать? И, может, парню дали шанс, приведя его ко мне? Пути судьбы неисповедимы.

Итак, надо определиться со временем. Руки, как говорится, чешутся начать прямо сейчас, но это нереально. До времени выхода на службу – всего ничего. А для кропотливой работы над таким рисунком надо хорошенько сосредоточиться. Ага. Сегодня понедельник. Папа скоро уйдёт на работу, но после того как уйду я. Неизвестно ещё, когда вернусь: день в нашей конторе ненормированный. Но, если есть идея, значит – можно использовать ночное время, когда ко мне никто из родителей не войдёт, а я не смогу отвлекаться на что-либо другое в боязни разбудить их. Полная сосредоточенность. Всё. Решила! Ночью и приступим!

Ох, как пришлось долго стоять перед шкафом с одеждой! В привычном – в том, в чём была на Арбате, на улицу уже не выйдёшь. Женька прав. Пришлось основательно порыться в старых вещах и с большой неохотой влезть в старое платье, которое уже совсем было собралась выбросить. Оттого и нашла с трудом, что вешалка с ним была задвинута в самую глубь шкафа. Там же и кофточку нашла. Посмотрела на себя в шкафно-дверное зеркало. Хм… А неплохо, между прочим, в платье выгляжу.

Уже перед выходом из дома пришлось отвлечься на звонок мобильника. Женька. Опять. Странно.

– Привет.

– Привет. Во сколько выходишь?

– Сейчас.

– Подожди немного – я подъеду к дому, буду ждать у остановки.

– … Зачем? – обалдев от неожиданности, спросила я.

– До работы подвезу. На всякий случай.

– Да я сама могу… Ой, а тебе сегодня в университет не надо?

– Алён, сегодня первое. В универе что сегодня? Правильно – общий сбор. Мне это надо? Расписание я и завтра могу посмотреть. Да и подъезжаю я уже. Выходи. Ждать не люблю.

И отключился. А я в совершенном ошалении посмотрела на замолкшую трубку. А-а… Ну… Ещё и командует. Да он никогда не обращал внимания!.. Нет, я понимаю, что Женя – человек занятой и творческий. Но с ним никогда не было такой дружбы, чтобы он захотел мне помочь! Он мне сочувствовал, как и остальные, посвящённые в мою тайну, но и только! Всегда держался отстранённо… И вдруг… Что это с ним? Или первого числа не знает, как день провести?

Не хочу думать о его подспудных мотивах – Господи, я уже как следователь заговорила!

– Мама, я пошла!

– Алёна, во сколько сегодня будешь? Тётя Лида нас приглашает на день рождения.

– Мама, ты же знаешь, что у меня день зависит от заказов!

– Ну, тогда позвонишь, если что.

– Ага. Пока.

– Счастливо, дочь, – привычно церемонно сказала мама, закрывая за мной дверь.

Одно к одному. Сегодня вечером я буду одна в квартире. Можно будет заняться воплощением утренней идеи… Сбегая по лестнице, я начала планировать день до вечера, а потом плюнула на это безнадёжное при моей работе занятие и стала думать про Женьку и про то, с чего бы это ему приезжать за мной. Про это интересней.

Женя ждал меня не в машине, а около. Но не потому, что такой галантный. Насколько я успела изучить его по Новому Арбату, плевать он хотел на условности. Вёл себя обычно так, как ему удобней. Но мне нетрудно догадаться, почему он вышел. В нашем переулке, выводящем к остановке, очень интересно смотреть на соседний дом именно сейчас, что Женя и делал: дело в том, что с севера набежали очень тёмные тучи, а с запада сильно и даже мощно светило солнце – и контраст этих двух состояний был так тревожен и красив, что наверняка сердце художника не выдержало. Вот Женя и любовался на освещённый солнцем дом, за которым громоздились почти чёрные тучи.

Но на мои шаги обернулся – хоть и неторопливо, как всё обычно делал.

– Хм. Впервые тебя в платье вижу, – бесцеремонно сказал он и кивнул: – Садись.

«И даже дверцу не открыл!» – веселея от его наплевательского отношения к правилам поведения, подумала я, ныряя в салон чёрной высокой машины.

– Жень, а что за машина? Такая пружинная! – Я даже слегка покачалась на сиденье, как ребёнок, который подпрыгивает на кровати.

– «Мазда», бэушная, – неохотно сказал Женя. – Из Франции пригнали.

– Такая интересная!

Он покосился на меня недоверчиво: чему, мол, интересоваться тут? Но мне в самом деле было интересно. Я на таких машинах в жизни не каталась. Такси – вот все машинные мои поездки… А как эта «мазда» с места рванула – у меня аж дух захватило! Правда, что на всех перекрёстках и переходах Жене пришлось останавливаться – не больно-то в городе погоняешь. С перекрёстками у меня время появилось на любопытство. Поскольку сидела рядом, то сразу и спросила:

– И всё-таки – почему? Ты меня от этого парня прячешь? Думаешь, он будет преследовать меня?

– Да не знаю, что он будет делать! – с заметным раздражением отозвался Женя. – У меня сегодня день такой, что не знаю, куда деваться. Вот и решил начать с полезного дела. Заодно узнаю, где ты работаешь. Ну? Куда дальше?

Вот как. Угадала. Только странно, что такой человек, как Женя, не знает, как провести время, не занятое учебными часами.

– Дальше по проспекту, а потом заворачиваешь в переулок МЧС-ников. А там я тебе просто покажу.

– Во сколько заканчиваешь сегодня?

– Могу сказать, только как узнаю о сегодняшних заказах у начальства.

– Я перезвоню.

Я покосилась на него. Ладно. Сам предложил подвезти – пусть сам и раскаивается. Знает же, что спрошу.

– А зачем тебе знать, во сколько заканчиваю?

– Пойдёшь со мной на вечеринку к одному перцу. Празднуем первое. Наших там много будет. Ну, и с других курсов тоже.

– Но при чём тут я?!

– Наши, как и я, заканчивают последний курс, – с подчёркнутым терпением объяснил Женя. – Ты вроде как тоже наша. Кто-то из ребят предложил позвать тебя. Хватит этого объяснения?

– Пока – да.

Теперь покосился он, но больше ничего не сказал. А минут через пять расслабился. Кажется, он ожидал, что я начну задавать один за другим вопросы. Но мне было не до того. Вот говорят же, что планировать собственное свободное время слишком конкретно нельзя! Только я придумала, что буду сегодня вечером делать, – и на тебе. Придётся переигрывать. С другой стороны – хоть чуть-чуть забыть о вчерашнем тоже неплохо бы. Ещё неизвестно, смогу ли рисовать сегодня… Подняла слегка руку, посмотрела на отчётливо дрожащую ладонь. Ужас…

Мне очень хочется на эту вечеринку. Для меня после окончания университета была единственной отдушиной Таня, которая водила меня по всяким кафешкам. Я, конечно, привыкла, что с моим дурацким расписанием очень трудно куда-то целенаправленно попадать. На всякие торжества или празднества. Но иногда очень хотелось побыть среди весёлой толпы, потанцевать и подурачиться.

Когда я обнаружила свои странные таланты – сначала неплохо для дилетанта рисовать, потом угадывать несчастье с человеком, я забилась в такую раковину, что в скором времени поняла: я вообще разучилась общаться с людьми вне работы. Одичала – в общем… Усмехнулась себе. Если на вечере, куда так своеобразно пригласил меня Женя, будут знакомые с Арбата, уже легче.

– Вон тот дом – там наша контора. Ага, слева.

Машина мягко качнулась. Я осталась сидеть на месте.

– Ну? Что?

С трудом сдерживая смех, я паинькой посмотрела на него.

– Жень, дверцу-то я захлопнула, а как открыть – не знаю.

Перегнулся через меня, опять-таки бесцеремонно опершись на мои колени, и открыл. После чего недовольно напомнил:

– Перезвоню через час – узнать, во сколько за тобой заезжать.

Посмотрев его шикарной машине вслед, я упрямо подумала: «А я всё равно не понимаю, почему ты вдруг заинтересовался моей скромной персоной! Неужели только из-за того, что я стала героиней некоего триллера?»

И спокойно пошла к лестничке, ведущей в наши рабочие «апартаменты».

Понедельник – день тяжёлый. Только я появилась на пороге приёмной, как начальство – приземистый плотный крепыш, лет сорока, с намеченной лысиной, именуемый Порфирием Ивановичем (всегда восхищалась его имечком!), немедленно возопило, грохнув кулаками по столешнице, отчего подпрыгнули два допотопных телефона:

– Иди быстро к себе! Там наши неграмотные дуры не могут разобраться с профессорскими записями!

При чём тут неграмотные? Если почерк у того профессора, как у пьяной вдрабадан курицы? А то этот профессор впервые к нам попадает! Да мы его знаем… Ой, дай Бог памяти – без малого лет семь, коллеги сказали. До меня ещё в контору захаживал.

– Здравствуйте, – вздохнула я и пошла через приёмную к себе, в комнату машинисток. Приёмная у нас такая, что является одновременно и проходной комнатой, объединяя шесть рабочих комнатушек.

В этой комнатушке у нас один компьютер – мой. И несколько допотопных пишмашинок, из которых только три на ходу. Нас, машинисток, на данный момент четыре человека. Из них только я печатаю на компьютере… Как же наши дамы обрадовались моему появлению! Для меня заказов пока не появлялось, так что я с чистой совестью уселась на краешек собственного стола с компьютером и принялась диктовать Машеньке (ей за шестьдесят, но её все зовут именно Машенькой) записи с кипы замусоленных листов, в которых, как чуть позже выяснилось, ещё и нумерации страниц не хватало.

Рабочий день полетел. Едва успели закончить с записью под диктовку, появились заказы и для меня. А поскольку в записи надо было не только внимательно вглядываться, но и вчитываться, то на долгое рабочее время я просто выпала из реальности.

От звонка мобильника, лежащего на столе, откровенно подпрыгнула.

– Ну что? – спросил Женя. – Во сколько будешь свободна?

Стирая пот со скул и с облегчением глядя на экран компьютера с открытым файлом, я посмотрела на заказы, прикинула время выполнения.

– А во сколько вечеринка начинается?

– Алён, ты соображаешь, что говоришь? Кто идёт на начало?

– Тогда после восьми.

– Переодеться успеешь?

Я мысленно зарычала. А может, ну её на фиг, эту вечеринку?

– Джинсы и блузка – допустимо?

– Нормально. Заеду в девять.

Задумавшись, поняла, что свободный вечер дома пропал напрочь. Но и такого больше не будет за весь год, чтобы кто-то пригласил куда-то. А мне… хочется.

… Оказалось, что правильно хотелось. Квартира «перца» оказалась шикарной. Через пять минут я в ней без Жени заблудилась бы. А народ всё прибывал. В полутёмных комнатах было просторно. Меня окликали знакомые голоса, и, всмотревшись в неровно скачущую от светомузыки тьму, – я радостно здоровалась со знакомыми ребятами. Добрались до широкой залы, где играл настоящий эстрадный ансамбль и где танцевали. Женя снизошёл протанцевать со мной вальс – ну, тот, в котором, обнявшись, топчутся на месте. Потом подошли парни из арбатских знакомцев, тоже потанцевала. Потом девочки зазвали в круг, познакомили с теми, кого я ещё не знала, снабдили мороженым и ценными указаниями, в какой комнате находится «шведский» стол.

Наверное, за целый день я начала забывать вчерашний ужас. Его просто перебили новые впечатления. Поэтому по сердцу буквально шарахнуло, когда, проходя мимо одной из комнат, я внезапно увидела лохматого парня.

Он сидел в одном из кресел, в окружении двух из трёх друзей, которые были с ним на Арбате. Я спряталась за раскрытой дверью, встревоженно вглядываясь в него. Он был спокоен. Наверное, день был тоже довольно суетливым, и парень смог забыть то потрясение, которое испытал вчера… Вздохнув, я стала решать, оставаться ли на вечеринке дальше, или сбежать от греха подальше: а вдруг нечаянно столкнёмся?

Лёгкую беседу прервал звонок мобильного. Я только было ступила шаг от двери, всё ещё держа компанию в поле зрения… Лохматый парень привстал, не прерывая разговора, и, достав из заднего кармана джинсов телефон, снова сел.

Парни замолчали, давая ему возможность поговорить.

– Что? – громко спросил лохматый. – Не слышу! Говори громче!.. – Неожиданно он вскочил с кресла. – Что?! Не может быть! Когда?!

Его растерянно блуждающий взгляд резко остановился на мне, не успевшей встать в сторону. Медленно опустилась рука с мобильником, всё ещё тревожно звучащим.

– Ты… – с трудом выговорил он, глядя на меня чуть не с испугом. – Это всё ты! Ты накаркала! Ты виновата! Ведьма! Сволочь! Пришла убедиться, что дело сделано, да?!

Я пыталась что-то сказать. Что я не при чём. Что я даже не знаю, что случилось и в чём меня обвиняют. Но горло вдруг перехватила судорога – наверное, у заик такая бывает. И я только и могла, что отступать. А потом внезапно даже для себя резко развернулась и, чуть не врезавшись в кого-то, кого не разглядела, побежала куда-то – лишь бы подальше от этой комнаты, подальше от этого страшно перепуганного и обозлённого лохматого.

Меня колотило от ужаса. Что случилось? Значит, несчастье не с ним? Но ведь он сейчас наверняка помчится туда, откуда ему сообщили какую-то страшную весть! А вдруг с ним будет что-то по дороге?!

– Ты что разбегалась тут? – Женя поймал меня за руки, останавливая.

Я затрепыхалась в жёстком захвате, мельком вспоминая, что про него говорили – кажется, боксом занимается. И залепетала, быстро и глотая слова:

– Женька, тот парень – он здесь! Он здесь и меня ищет! Он видел меня, и ему позвонили – какое-то несчастье случилось, но не с ним! Вон он…

Последнее я прошептала, обернувшись и ахнув. Лохматый парень, решительно расталкивая всех, быстро шёл напрямую к нам. Друзья от него не отставали.

– Он нас не видит! Дёру!

Те же сильные руки быстро схватили меня под локти и повернули куда-то в сторону. Пара шагов – и мы очутились в тёмной комнате. Дверь быстро закрылась, скрывая нас от яркого света в предыдущей комнате. Обмерев от нового ужаса, я услышала в самой комнате странные, стонущие звуки. Не сразу дошло, что комнату облюбовала какая-нибудь парочка. Но дошло, и стало очень стыдно.

Стыдно не было Жене, к которому я вынужденно прижималась. Он еле слышно хмыкнул на стоны в комнате и склонился к щели между дверью, не до конца прикрытой, и косяком. Чёрт бы его… Склонившись, он ещё сильней прижался ко мне, но его, кажется, это не волновало. Додумавшись в недвусмысленной ситуации до этого момента, я успокоилась. Раз его не волнует, чего психую я?

– Ушли, – прямо в ухо прошелестел Женя. – Выходим…

Выскользнули из комнаты под уже громкие стоны – так что нас не услышали.

Ещё минута – и Женя, проведя какими-то проходными комнатами и коридорами, втащил меня в ту самую комнату, где недавно сидели парни лохматого, и усадил в кресло.

– Рассказывай.

Путано и с пятого на десятое я объяснила ему, что произошло.

– Значит, это не он, – заключил Женька. – Может, что-то случилось с его родичем?

– Я не знаю, что происходит, – тщательно выговаривая слова и следя за состоянием глаз, сказала я. – Но я хочу немедленно уехать домой. Прости, Женя.

– Отвезу.

Промолчав на его реплику, я погрузилась в размышления. Так несчастье и в самом деле случилось с кем-то из родных лохматого? Или что-то случится с ним самим? Нет, он сам сказал, глядя на меня, что я виновата в том, что уже случилось… Покорно шагая следом за Женей, я услышала, как он кому-то велел проверить, уехали ли те четверо, которые только что ушли. Потом мы спустились на лифте, и нас встретили внизу, уверив, что те, слишком быстро бежавшие, уехали.

Уже за рулём Женя, не глядя, сказал:

– С тобой как в триллере, блин. Живёшь интересно.

– Кому интересно, а кому и… – И я захлюпала носом.

– Ладно, не расстраивайся, – недовольно сказал Женя. – Хочешь – разузнаю, что там у них? Мне теперь и самому интересно стало.

– Хочу-у…

Утешать он не стал, быстро довёз до дому, сказал: «Пока!» и пропал в темноте. Я доплелась до подъездной двери, испуганно подскочила на звук проезжавшей по дороге мимо дома машины и быстро приложила ключ к кнопке домофона. В самом подъезде почувствовала себя более-менее в безопасности – свои стены! И потопала к себе.

Родителей ещё не было – десятый час. Но если и приедут, то в комнату заглядывать не будут. От тёти Лиды могут вернуться очень поздно. Поэтому свободное время всё-таки появилось. Я решилась. Если у лохматого парня там что-то и в самом деле случилось – что-то, что он связывает с вчерашним рисунком, я всё равно попробую сейчас же выполнить задуманное мной утром.

Покормила заброшенного Мурзилу, который, впрочем, дрых до моего прихода на холодильнике, заварила чай и с чашкой водворилась в своей комнате.

Села за письменный стол, нашла чистые альбомные листы. Задумалась… С чего начать? Лицо лохматого запомнила. Начну делать то же, что делаю на Арбате. Держа мысленный образ лохматого парня перед внутренним взглядом, я нерешительно прикоснулась карандашом к листу. Линия скулы и подбородка. Тут же отняла карандаш от листа. Отдышалась. Вроде пока ничего особенного. Снова затаила дыхание и провела линии бровей, теперь отмечая, что они не такие длинные, как у лохматого. Затем появились границы глаз. Заштриховала тени под нижними веками. Снова пауза. Вгляделась – глаза нормальные? Кажется – да. Правда, я пока не начинала вырисовки зрачков, оставив на потом. Нос. Губы…

А потом меня снова понесло!.. И я не могла оторвать карандаша от появляющихся линий – и чётких, и мелких… Карандаш будто сам дёргал мою кисть – лишь бы пальцы его держали, а на бумаге появлялся тот же портрет – взрослого мужчины. Но – слепого! Потому что зрачков я ему не рисовала, а тот, кто водил на этот раз моей рукой, словно ослеп сам – не увидел, что глаза… Опомнилась только тогда, когда руку свело от судороги. И откинулась на спинку стула. Что у меня получилось?

Да, этот мужчина – копия лохматого, только копия повзрослевшая. Брат? Дядя?

Облизав пересохшие от напряжения губы, я осторожно поднесла карандаш к рисованным границам пока слепых глаз. Но левой рукой я теперь придерживала кисть правой. Осторожно, то и дело всем телом откидываясь назад, чтобы физически отодрать карандаш от его «поля деятельности», я принялась рисовать глаза. Первый получился здоровым – тот самый, который был здоровым и вчера. Со вторым пришлось тяжелей. Карандаш то и дело рвался начертать что-то своё, не отпуская сомкнутых на нём пальцев. А я не давала себе впасть в то состояние транса, при котором карандаш становился вообще неуправляемым, и примитивно копировала первый глаз.

Сначала шло всё хорошо, а потом те силы, которые меня использовали в качестве каркающей заклятия вороны («Ведьма! Сволочь!»), решили, что я слишком крепко держусь, и справились со мной другим образом. Когда я в очередной раз оторвала взгляд, комната перед глазами покачнулась. Мне показалось, что я отключилась буквально на мгновения, но, когда снова увидела лист с портретом, прокусила губу до крови. Второй глаз оказался светлым – вытекшим, перерезанный всё той страшной чёрной царапиной. Всхлипнув – даже не столько от страха, сколько от злости, я прошептала:

– Ничего… У меня, кроме карандаша, ещё и ластик есть!

Я сражалась с этим чёртовым портретом, наверное, всю ночь. Я стирала царапину, старалась закрасить зрачок глаза… Иногда мне казалось, я сошла с ума… А потом застонала от боли в спине и оглянулась. За окном светлело… Согнувшись, я встала, походила по комнате, с трудом воспринимая факт: будильник показывает шестой час.

Снова подошла к столу. На портрете мужчина смотрел на меня обоими глазами, хотя один из них и был перерезан царапиной – правда, уже не такой отчётливо чёрной.

– Ничего, – мрачно сказала я. – Завтра я тебе попробую ещё и эту дрянь убрать.