Текст книги "Осенние (СИ)"

Автор книги: Джиллиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

У моего подъезда, едва он подал мне руку выйти из машины, он сразу спросил:

– Алёна, я не совсем понимаю твоего настроения. Но ты разрешишь мне хоть иногда звонить тебе?

Отвернувшись, чтобы он не увидел, как внезапно наполнились слезами мои глаза – поразив меня саму, я буркнула:

– Конечно. Звони, если захочешь.

Не оглядываясь, я подбежала к домофону и быстро подставила ключ. Не оборачиваясь, хотя слышала, что он ещё не уезжает, влетела в подъезд.

Дома быстро сбросила обувь, проскочила мимо мамы на балкон и успела-таки помахать рукой на сигнал промчавшейся по дороге тёмно-красной машины. Потом поплелась в свою комнату. Пора работать.

Работать не дали.

Вошла мама, снова села на кровать и велела:

– Говори. Что случилось? Тебя обидели?

– Я не знаю! Мама, я говорю честно – не знаю! Я ничего не понимаю и понимать уже не хочется! Он обращается со мной так, как будто он уже со мной обо всём поговорил – и я всё, что нужно мне знать, знаю. А у меня все мысли набекрень. – Я свалилась на стул у стола и беспомощно пожала плечами. – Я дура. Признаю. Но так хочется понять!

– Ты ела? – деловито спросила мама.

– Ела, – уже угрюмо сказала я.

– Прекрасно. Начинай с самого начала. Когда проговариваешь события, иной раз можно уловить рациональное в любом странном событии. Итак?

Всё, что прятала до сих пор, маме я рассказала. Всё, что недоговаривала в разговорах с Костей, – тоже. Все сомнения. Все наблюдения и выводы.

– Хорошо, – вздохнула мама. – Начнём, если уж доверилась.

Я даже хмыкнула: ничего себе – доверилась, когда она сама мне велела…

Додумала – и стало стыдно. Сваливать с больной головы на здоровую?

– Мама, как ты думаешь, он влюблён в меня?

– Алёна, на этот вопрос отвечать побоюсь, – покачала она головой. – Слишком личный. По всем статьям, как говорится, он влюблён. Но что ты чувствуешь? Что говорит твоё сердце?

– Сначала я думала, что влюблён, а потом…

– А из-за чего сомневаться-то начала?

– Я при нём как довесок к работе.

– Вот оно что… – Мама задумалась, а потом сказала: – Своего опыта у меня маловато. Знаю лишь то, что было на практике моей личной, да то, что говорила твоя бабушка. Бабуля твоя была из психологов – доморощенных, но в жизни соображала здорово. Когда я с Александром, папой твоим, познакомилась, я всё понять не могла, почему он со мной на свидания почти не ходил. Дело зимой было. Встретимся на пару минут, а потом он – бежать. Отговаривался всё – на работу, а я понять не могла: какая работа? Уже вечер? Или только-только к обеду… Что за работа такая… А он всё разрывался между мной и работой, но молчал до последнего. Я бабуле твоей всё жаловалась, что молчун такой, а он постоянно говорила – не спеши. Если он, несмотря на свою работу странную, тебя не хочет упускать из виду, терпеть надо. И главное – ту работу странную полюбить и принять. А уж потом он мне признался.

Мама замолчала, но я сразу представила. Зима. В городе всего несколько огромных снегоуборочных грейдеров, с которым справится не каждый водитель-тракторист. И среди этих немногих водителей – мой будущий папа. Город заваливает снегом почти каждый день – и снегоуборочных машин на улицах не хватает. Папе приходилось сутками выкапывать город из-под сугробов. Поэтому и были свидания краткосрочными. Папа боялся признаваться, что работает на такой машине. Ведь зимой он дома почти не бывал. Зато летом был с небольшими деньгами – в его умении грейдериста не нуждались, и он отбывал рабочее время в ремонтных мастерских.

– Мам, это другое, – разочарованно сказала я. – С Костей всё иначе.

– Почему? – возразила мама. – Он работает – и очень усиленно над очень выгодным проектом, но при том не хочет, чтобы ты забывала о нём: звонит, старается хоть минутку, но быть с тобой. Чего тебе ещё не хватает?

И я наконец решилась:

– Тебе не кажется, что я не подхожу тому миру, в котором он живёт? Ну давай, хотя бы гипотетически, посмотрим, что будет, если я приму, как говорит бабуля, положение, что надо полюбить его работу. А я? Что я буду делать при нём? Опять довеском?

– Ты его не любишь, – вдруг сказала мама.

Честно говоря, я немного обалдела.

– С чего ты взяла… – начала я. И заткнулась. Подумала. – Хочешь сказать, что нужно жертвовать увлечениями и личной работой ради его работы?

– Хочу сказать, что ты не видишь ничего дальше собственного носа, – сказала мама. – То, что ты называешь зависимостью, в семье это нормально. Поэтому семья и называется семьёй, что в ней все друг от друга зависят. А ты… Раз и навсегда ты решила, что будешь чем-то жертвовать. А есть чем? У тебя работа такая, что ты можешь, если что, выполнять её аж из самой Канады. Увлечения? Рисовать тебе Костя вряд ли запретит. Тем более как сама уже сейчас видишь – большую часть времени он будет на работе, а тебе, кажется, именно это и нужно?… Поэтому, дочь, подумай лучше о том, какой ты видишь жизнь рядом с ним, чем сразу искать аргументы против него. Если, конечно, ты вообще думаешь о том, чтобы остаться рядом с ним.

– Но, мам… – Я даже усмехнулась: как она здорово разбивает все мои доводы. – Ты забываешь, что Константин – из другого круга. Чтобы в этом кругу быть своей…

– Начиталась всяких книжек, – с досадой сказала мама. – Ты сама только что сказала, что Аркадий, который, по словам Константина, из старинной родовитой семьи, относится к тебе доброжелательно и легко общается с тобой. Почему – как сама думаешь?

– Ну, у него галерея, – неуверенно сказала я. – А я художник-примитивист. У нас есть точки соприкосновения.

– Дочь, неужели мне надо доказывать, что в светском обществе интересных и талантливых людей всегда будут принимать хорошо? Хотя бы потому, что твои картины необычны. Примитивист… – И она снова вздохнула. – А в общем и целом, Алёна, всё в твоих руках. И в твоём понимании. Я увидела рассказанное тобой со стороны. Возможно, ты чем-то не поделилась со мной, чтобы я уж смогла тебя в чём-то убедить. Здесь в любом случае только ты решаешь. У меня почему-то возникло впечатление, что ты изо всех сил сопротивляешься собственному желанию быть рядом с Костей.

– Я?! Это он! – поразилась я.

Мама встала с кровати и пошла к двери, где и остановилась в задумчивости.

– Не обижайся, дочь. Понимаю, что наш разговор ничего особенного не выявил для тебя. Только показал тебе другую сторону твоей истории, которой ты не замечала. Не торопись только с решениями. Хорошо? Всё же мне кажется, что Костя – хороший человек, пусть и скрытный немного. Но ведь его скрытность тоже можно понять. А если он боится, что ты только из-за его богатства будешь с ним? Есть ведь и такие…

Мама ушла, оставив меня совершенно озадаченной. И что теперь мне-то делать?

Я пересела в кресло, скрестив ноги, и заставила себя думать.

Костя. Я хочу быть с ним, но мне не нравится, что он скрытный. Как-то… не доверительно это. И страшно – рядом с ним. Всё тот же высший свет, к которому он относится. Ну, пусть не высший. Но у богатеев своё круг общения… И Вера, наверное, всё-таки больше ему подходит.

Мурзила прыгнул на подоконник и поскрёб лапой раму. Хочет созерцать наш двор или что-то увидел? Пришлось встать и подойти. А потом и открыть створку окна, чтобы взять с карниза маленький кленовый листок – в середине тёмно-багряный, по краям – зелёный. Кот понюхал листок и уставился на улицу. А я поднесла листочек к носу – холодный и гладкий… Я тоже Косте подхожу. С кем он ещё будет валяться на листьях и смотреть на вечернее небо?

Но я ему сказала, что уезжаю.

Строптиво вздёрнув нос, я окончательно решила: да, я «уезжаю». Меня не будет в городе две недели – и только тогда я смогу определиться, что мне надо и что я хочу. Спрячусь дома. Заранее обзвоню Михаила и Женю, предупрежу, что уехала. После этого ни один не заглянет к нам – меня-то нет. Что им здесь, в квартире, без меня делать?

Вообще-то, Жене можно сказать. Если что – он меня и в галерею привезти сможет. Ну, если моё присутствие будет необходимо.

А ещё мелькнула трусливая мыслишка: может, за это время я приду к выводу, что Константин – и в самом деле не моё? Что я в него не влюблена?

Всё. Решено. Сижу, прячусь и постепенно прихожу к пониманию, что не влюблена.

Это моя цель и задача.

Слишком многое против нашей… хм… дружбы.

Поэтому – как только в воображении вспоминается Константин, я тут же гоню воспоминание о нём решительно прочь.

Я поднялась со стула и сняла со стены портрет Кости.

… Кот сидел на подоконнике, заворожённый происходящим на улице, и его поза, и выражение его морды были такими забавными, что я поспешно вынула карандаши и папку с чистыми листами. Взяла карандаш и, пока кот не обернулся, быстро сделала несколько штрихов… Не сделала. Остановилась, не в силах поверить глазам и рукам. На листе были странные, может, по-детски забавные каракули, но не было рисунка!

Что происходит? Ведь Мурзилу я рисовала не впервые, как только у меня вдруг пошли не только портретные рисунки! Кошачьих портретов у меня – отдельная папка!

Изумлённая, я ещё раз попыталась нарисовать кота.

– Настроение не то, – удивлённо сказала я вслух – правда, тихонько. – Может, потому что ещё не работала. Мурзя, придётся тебе подождать с позированием.

Кот подождать согласился и ушёл на кухню, где выразительно мявкнул, что младшая хозяйка занята и не снизойдёт ли старшая покормить бедное, так и не нарисованное, но такое красивое животное?

Я же села за компьютер и, зайдя на почту, нашла несколько писем от Порфирия с отсканированными рукописями. И, после того как постояла рядом с принтером, распечатывая присланные сканы, погрузилась в перепечатку. Работала до самого вечера, приходила мама – помогала с диктовкой, больше ни слова не сказав по моим переживаниям. Время от времени мы делали перерыв, во время которого мама готовила чай, а я постоянно гнала от себя образ Константина, чтобы быть свободной в своих мыслях. Мама права: надо моей истории отстояться, и тогда я сама буду знать, что делать со своими проблемами. Смогу взглянуть на них со стороны.

Перед сном я получила самый настоящий удар под дых: я попробовала нарисовать следующий портрет Валеры, чтобы постепенно убрать ему обгорелую кожу хотя бы на лице. И не смогла прорисовать даже овал его лица. Получалось что-то настолько неловкое, что даже свалить всё на примитивизм художника-дилетанта нельзя.

Ошеломлённая, я сидела за столом и смотрела на лист бумаги, испорченный несколькими неуверенными карандашными линиями.

15

К чуду, удивительному и радующему, привыкнуть легко.

На уроках в школе, на занятиях в университете я рисовала постоянно – что называется, от балды: и всяких пышноволосых и большеглазых романтических дамочек в профиль и фас, и мужественные физиономии романтичных юношей; часто – композиции с теми и другими, обожала рисовать птиц и цветочки. Ну, и не обошлось без прелестных кошечек. Но всё очень обобщённо и по-детски. И от нечего делать.

Когда я впервые во время болтовни с Таней машинально взяла карандаш и решила насмешливо зафиксировать её позу: она валялась на моей кровати боком, подперев щёку ладошкой, – я как-то не ожидала, что получится хоть что-то, кроме дружеской карикатуры. Но скупые линии неожиданно для меня обрели узнаваемость тела и лица. Заинтересовавшись увиденным, Таня предложила:

– А давай ты с меня портрет нарисуешь?

– А давай! – засмеялась я.

И несколько минут спустя таращилась на глазастое личико, обрамлённое светлыми кудряшками, вдруг появившееся на странице тетради. Ещё чуть позже таращилась на лист и сама натурщица. Потом посмотрела на меня исподлобья и спросила:

– Ты, что ли, в художку начала ходить? А мне не сказала?

Я покачала головой, не замечая собственного, открытого от неожиданности рта.

Так всё началось.

Рисовала я быстро – и постоянно поражалась, что получалось нечто, кажется, стоящее. После того как Таня убедилась, что у меня портреты (и не только её) выходят «здоровски», она уговорила меня попробовать сходить на Арбат – и тоже получилось, хотя сначала руки тряслись от страха. И тогда я поверила, что у меня всегда всё будет получаться. И рисовала – счастливая от самого процесса!.. Ну-у… За исключением тех нескольких случаев, когда у меня шло автописьмо, которого я боялась панически. Но это-то понятно почему.

А теперь я начала рисовать и цветными карандашами! И… Я привыкла к тому, что постоянно рисую – и мне удаётся всё!

… Посидев ещё немного над листом с беспомощными каракулями, я подумала: «Неужели у меня нет умения рисовать по-настоящему? Неужели всё моё умение – это автописьмо, в большей или в меньшей степени? А может, это просто депрессия?»

Отложила лист в сторону и пошла готовить постель ко сну. Засыпая, решила: «А если и в самом деле уехать к тёте Марине? На недельку? Отдохнуть от всего, что связано с Константином… Только надо с Женей поговорить – предупредить, что уезжаю, а то вдруг моё присутствие нужно будет здесь – из-за выставки…» А уже уплывая в сон, недовольно и мельком подумалось о том, что обычно снится последнее, о чём думала. Не хочу, чтобы приснился Константин!..

Ничего не снилось… Отчётливо слышала только кота – что во сне, что во время бессонных секунд… Или минут. Мурзила бурчал, бормотал и, кажется, ругался на своём, кошачьем языке. Он привык в холодные сентябрьские ночи спать у меня в ногах, а то и на них. А я разворочалась… Пару раз будто падала в беспамятную пропасть, но потом очень быстро выныривала в совершенно ясное состояние – хоть вставай и сразу что-то делай.

Помяни чёрта к ночи…

Приснился-таки!

Это я поняла в одно из пробуждений… Вытянула ноги из-под одеяла с котом и села с закрытыми глазами на кровати, прислонившись к настенному ковру. Ну и? Чего ты приснился?… Попробовала вспомнить сны – два их было. Кажется. А в полусонном состоянии да с закрытыми глазами приснившееся вспоминать легче.

Ага! Первый раз он приснился, как будто присел на край моей кровати и тихо сказал: «Начни сначала». Всё? Прогнав этот сон перед глазами, поняла – всё. А во втором сне он что-то делал. Хаотические картинки из сна мелькали перед закрытыми глазами, и на всякий случай я представила Костю снова сидящим. Картинка поехала. Только на этот раз он сидел не на кровати, а за моим столом и чем-то очень сосредоточенно занимался. Кажется, я подошла сбоку и заглянула через его плечо посмотреть. И увидела, что он рисует… Валеру!

Я резко открыла глаза и, быстро двигая ногами, съехала с кровати. Мельком почувствовала, как замёрзли плечи – за короткие минуты, пока сидела без одеяла. Накинула на спину джемпер, завязала его рукава на груди. В темноте, в унылом свете фонаря, который был направлен куда угодно, но только мимо моего окна, дошла до письменного стола и включила настольную лампу. Слева на столе у меня твёрдая коробка из-под обуви. В неё я ставлю самое нужное для работы за столом – то, до чего надо дотянуться сразу и почти не глядя: папки с рисунками, распечатка с принтера, книги, которые читаю сейчас. Тут же, внутри коробки, прячутся вазочки-карандашницы. Справа от обувной коробки – будильник.

Три ночи.

Бездумно положила на стол чистый лист. Потянулась за карандашом. И отдёрнула руку. Что я делаю? Бездоказательно решила, что сон в руку? И что сейчас я смогу нарисовать Валеру? Думай! Говорят же, что есть сны-подсказки! Если мне приснился Костя – это понятно. У нас с ним нелады. Но… «Начни сначала» к нашим неладам не относится. Если бы эти слова Костя сказал в моём сне именно о нас, они бы прозвучали иначе – что-то наподобие: «Начнём сначала!» А он обратился ко мне лично: «Начни!» А потом я увидела его рисующим. Считать ли это подсказкой?

Взглянув на карандашницы, я медленно, всё ещё сомневаясь, вытянула простой мягкий карандаш. Если я поняла сновидческого Костю правильно, он посоветовал мне начинать именно с простого карандаша. Ведь в последнее время, увлёкшись цветными рисунками, я с восторгом работала только в цвете. А началом и в самом деле был простой карандаш. Итак, попробую…

Остро заточенный кончик карандаша нерешительно коснулся чистого листа. Затаив дыхание, я представила себе лицо не Валеры, а Жени («Начни сначала!»).

Моя кисть задвигалась, и я с нарастающей радостью и изумлением увидела, что передо мной легко появляются знакомые черты Валеры!.. Дальше всё пошло-побежало по накатанной: я не только рисовала, но и работала ластиком, очищая от пятен обгорелое лицо Валеры. Под конец рисованное лицо было почти полностью очищено от пятен, которые появлялись при впадении в ощущение автописьма. Приближение автописьма и его влияние на мой рисунок я теперь чувствовала ясно.

Ликующая и счастливая, я взяла мобильник. Костя, пусть и всего лишь во сне, помог мне. И мне захотелось в благодарность тоже сделать ему подарок. Набрала: «До твоего отъезда остаюсь в городе!» и отправила ему.

Только встала со стула и наклонилась выключить настольную лампу, как мой мобильный характерно пискнул. Не поняла. Эсэмэска? Может, реклама? Снова подняла телефон. «Спасибо, солнышко!»

Смотрела на эти слова, ничего не понимая. Потом перевела взгляд на часы. Половина четвёртого… И вот тут – мне будто в лицо ледяной водой швырнули. Не плеснули, а именно – швырнули.

Пришлось выключить-таки свет. Казалось, он добавлял жару, который я почувствовала, когда поняла…

Вот же я дура… Ой, какая же я дура…

Села на стул, положила руки на подоконник – на них подбородок. На улице темнота. Только тот же одинокий фонарь напротив соседнего дома, в котором устало желтеет единственное окно.

Как он сказал – время-бонус?

Я словно до сих пор видела всё обрывками-отрывками, и вдруг все разрозненные детали сложились в единую картину.

Женя. Он учится, готовится сдавать экзамены. Одновременно он готовится к выставке – и сам её готовит. Мгновенно вспомнилось, как он, присмотревшись к моим цветным картинкам, сказал, что надо менять концепцию выставки и что у него уже есть несколько акварелей на ту же тему. Когда он успел нарисовать их?… А как он сказал Аркадию, что готов уступить свои акварели подешевле, лишь бы посетить его личную галерею! Я тогда в душе похихикала: ишь – художник! А отцовские корни, торгашеские, всё-таки есть – экономиста-то! Ну да… Это-то я увидела. А вот мимо прошло, что Женя настолько увлечён своей будущей профессией художника, что сразу высказал пожелание побывать в галерее Аркадия. Для него это не экскурсия, а вклад в обогащение (я беспомощно пожала плечами – другого слова подобрать не могу) собственного видения личного художественного мира. Женя так настроен на учёбу и оттачивание личного мастерства, что хватается за любую возможность получить новое впечатление, найти что-то новое, что может расширить его возможности как художника! И он постоянно работает!

Что делаю я?

Мне дан дар. Я смогла его слегка расширить, увлекшись цветными карандашами. Мне дана возможность запечатлеть человека, которого я могу спасти. Я попыталась – и сделала это.

И что?

У меня полно свободного времени, а что делаю я? Постоянно ною! Нашла красивое местечко в городе – порисовала его. И счастлива. А Женя постоянно мотается по пленэрам – в поисках нужного пейзажа. Спасла Костю и Валеру – но боюсь появляться на Новом Арбате. Ха… Как не спасти ещё кого!

Мне столько дано!.. А я занимаюсь дарованным, как…

Плыву по течению. Надо – так надо. Нет, так фиг с ним…

Костя и Женя не просто предприимчивые люди. Они увлечённые. Они работящие. Они помечтали, выбрали себе цель – и стремятся к ней. Я… Какова моя цель в жизни? Нет ну правда? Пусть вот так – высоко! К чему я стремлюсь?

Где-то то ли читала, то ли слышала: мечты сбываются, если ты делаешь им шаг навстречу. Я узнала, что Костя собирается в Канаду. Подумала ли я хоть разочек, что неплохо бы выучить разговорный английский или французский? Уж разговорники-то везде найти нетрудно! Нет. Отмела мысль о Канаде сразу.

Не знаю этикета в том обществе, которое смутно представляю.

А попробовала хотя бы раз почитать умные книжки по этикету или хотя бы набрать в поиске Интернета слова «этикет, правила поведения в обществе»?… Нет. Неправильно выразилась: попробовала хотя бы взять за труд задуматься об этикетной учёбе?

Я сидела красная – видеть себя не видела, но чувствовала, как горю со стыда.

А если он не хочет меня разочаровывать, поэтому и не говорит о конкурсе? Может, он хочет мне сделать подарок, преподнести сюрприз?

Он – работает ночами: вон как быстро откликнулся! Бонус-время, блин…

А мне – трудно даже рассказывать ему, что творится в это время в мире, в городе, показывать ему свои новые рисунки, чтобы хотя бы так отвлечь от работы, хоть слегка переключить на что-то – кроме работы?!

Приходится делать странные выводы: я самовлюблённая эгоистка. Плачусь, что мой… Стоп. А я не думала… Плачусь, что мой любимый (да! Мой любимый!) с головой ушёл в работу, стараясь создать наше будущее! Не-ет, не зря он тогда сказала, что я отгораживаюсь от него даже в словах.

Взбудораженная открытием, я долго не могла уснуть. Выводы, которые я постепенно вытаскивала наружу из собственных мыслей, я не всегда могла выразить в словах, но сейчас понимала главное: да, я последую тому не то прочитанному, не то услышанному совету. Я буду делать шаги навстречу. Не знаю, хочет ли Костя точно быть со мной. Но я-то теперь определилась! Да, я хочу выйти за него замуж – и я сделаю это! Я начну делать шаги ему навстречу, потому что фиг с тем, что не определился он. Зато определилась я!

Заснула, показалось, на пару минут. Вскочила так активно, что Мурзила глянул на меня с одеяла – и так откровенно вздохнул, что пару минут я давилась от смеха, глядя на него, обиженного.

Обычно я звоню Тане минут за десять до выхода. Обычно не люблю говорить по мобильному на ходу. А сейчас…

В длинном плаще, в ботинках и в привычной джинсе, я мчалась по улице и поспешно говорила в трубку:

– Таня, давай встретимся в книжном магазине – ну, он через дорогу и чуть дальше вашей библиотеки… Ага, он ещё раньше всех в городе открывается – в половине девятого. Мне там кое-что нужно… Ну да – и карандаши тоже.

Привычно прохладного, даже холодного утра я как-то не замечала. Шагала быстро и радовалась, что Танина библиотека недалеко от старого огромного сквера, куда можно пойти сразу после посещения книжного магазина. Специально вышла из троллейбуса пораньше, чтобы прогуляться пару остановок, и улыбалась так, как будто «Ура! Склад нашли!» И утро как по заказу – солнечное, хотя вечером намёк был на облачность. Но здесь, где у дороги ряд лип, с сухими, невзрачными, но так сладко пахнущими листьями под ними, а от дворов сметает ветром яркие кленовые листья, улица, даже с хмурыми поутру, озабоченно идущими по ней прохожими, казалась праздничной.

Таня нашла меня в отделе канцтоваров, где я уже приценивалась к настоящим краскам, но очень сильно сомневалась. Зато к двум пачкам цветных карандашей я купила акварельные мелки, которые так любит Женя! Вот уж что близко к цветным карандашам, а значит, постепенно начну пробовать себя в разных рисовальных техниках.

– Привет, это что у тебя?

Озадаченная Таня вытащила у меня из-под мышки огромную книгу-альбом.

– «Самоучитель по рисованию карандашом», – прочитала она и снова уставилась на меня. – А зачем тебе? Ты же умеешь!

– Я очень хочу понимать, как я рисую, – объяснила я. – И я хочу научиться рисовать профессионально (насчёт вчерашнего срыва решила не говорить). Пока деньги есть, буду покупать пособия и учиться.

– А сможешь? – засомневалась Таня. – Сейчас желание есть, а потом? Вдруг потом не захочется?

Совершенно обалдевшая, я неприлично уставилась на неё. Те свои черты характера, которые я восприняла как открытие ночью, для подруги были давно известными?! Для Тани не секрет, что я лениво плыву по течению жизни?!

Уже мрачно и решительно сказала:

– А я Женьке скажу про самоучитель! Пусть он меня ругает время от времени – тогда хоть с его помощью чему-нибудь научусь!

– Женьке? – задумчиво переспросила Таня. – Это да… Он обругает.

Не совсем поняла, что подруга имеет в виду, но, когда вышли из магазина и обнаружили, что время ещё есть, я показала ей остальные покупки. Уже в любимой кафешке. Сначала Таня скептически скривила ротик на все разговорники, а потом надула губки, размышляя.

– Хочешь выставляться за рубежом?

– Фи! А чего нам, красивым девушкам, не выставиться? – засмеялась я, вдруг впервые поняв, что передо мной – целый мир, а я этого и впрямь не замечаю. А потом подумала: а вдруг не получится в Канаду съездить? И добавила: – А не выставлюсь – плохо ли языки знать? В любом случае – пнём замшелым на месте стоять не буду! Вот!

Странно. Чувствуешь себя взрослой, а некоторые истины только-только начинают открываться, как… как будто пелена с глаз спадает медленно и не всегда вовремя.

Мы наперебой болтали, шутливо обсуждая возможность выставиться в наших художественных музеях и в выставочных залах, хотя иной раз и со смехом – я всё-таки пока смущалась думать о таком грандиозном, пока терпение не лопнуло у Тани:

– Да ведь помечтать-то не вредно! Тебе что – за всё то время, которое у тебя сейчас есть, трудно нарисовать ещё несколько картин? Люди и с несколькими картинами попадают во всякие галереи Уффици, а ты!..

– Откуда ты знаешь про Уффици? – поразилась я.

– Ну, когда у тебя начало получаться с портретами, я кое-что почитала, – смущённо сказала Таня. – Не про галереи, а вообще… Интересно же, что моя подружка такая талантливая, оказывается. Ну и посмотрела, где чего.

– Тань, – таинственно сказала я, – а у меня скоро не только выставка.

– А что ещё? – жадно спросила подружка.

– Мне уже вот что сказали… У меня одну картинку, из выставочных, купят! В частную галерею! Вот!

Таня всплеснула руками и закрыла ладонями рот, хотя часть торжествующего визга прорвалась. Мы пригнулись от ужаса, хотя счастливый смех обеих и продолжал рваться наружу! Но в кафешке с утра был только один посетитель – кажется, студент, только и посмотревший на нас с недоумением и снова уткнувшийся в разложенные перед ним тетради. А продавщица взглянула в нашу сторону, улыбнулась нашей радости и больше не отвлекалась от работы – наклеивала этикетки на пирожные в витрине.

– Слушай, а что у вас с Костей? – снова смущённо спросила Таня. – Мне сплетничать, конечно, не хочется, но…

– Пока ничего неизвестно, – бодро сказала я. – Но, думаю, пока всё хорошо.

– Ладно, не будем об этом, – решила Таня. – Слушай, дай ещё поглядеть этот твой самоучитель – мне теперь тоже хочется попробовать порисовать, хоть и никаких талантов нет.

– Не зарекайся, – уже задумчиво сказала я.

И мы вместе поразглядывали толстую, большущую книгу, переворачивая плотные листы и шёпотом комментируя рисунки в ней. А потом спохватились – Таня опаздывает! Быстро похватали то, что съесть не успели, и помчались из кафе. Я проводила её до библиотеки, и здесь Таня спросила:

– А ты сейчас куда?

– В сквер. Пока буду рисовать так, как есть, а потом – поеду домой изучать самоучитель, – сказала я, мельком решив, что домой – это в том случае, если Костя не позвонит приехать к нему.

Дверь за подружкой хлопнула с одновременным звонком моего мобильного. Прихватив в охапку все свои вещи, я вынула телефон. Дрожащими от радости пальцами ткнула в кнопку панели и тут же сунула его к уху.

Улыбка счастливого предвкушения начала медленно таять с первых же слов, сказанных бесстрастных женским голосом. Сама не понимая, отчего, но не отключая мобильного телефона, я побрела к остановке. Здесь поставила на скамейку сумку и пакет с покупками. Наконец, собравшись с мыслями, перебила сплошной поток матерщины:

– Вера, зачем ты звонишь?

– Последнее предупреждение, – монотонно сказала она. – Ещё раз увижу или узнаю, что ты с ним… – Далее опять последовала матерная тирада, в общем и целом в которой прозвучало, что мне не жить.

И – гудки.

Машинально сунув мобильный в карман плаща, я оглядела скамейку. Сухая. Чистая. Кроме нескольких липовых листочков, на ней ничего нет. Села чуть боком к поставленным сумкам…

Голова пустая. Даже не то что думать – я как будто ослепла. Слишком внезапным был переход от состояния счастливого полёта к низменному… Вздрогнула, когда что-то промелькнуло перед глазами, и махнула рукой, ловя нечто… Снова кленовый лист. Он спас меня от состояния ошарашивающей бездумности. Первым делом я начала – точней заставила себя начать – рассуждать. Этот лист – опять привычных мне тёмно-красных оттенков, только по краям – радостно оранжевого, не подсказка ли? Кленовый лист. Канада. Костя… Следует ли принимать угрозы Веры всерьёз? Ну, позвонит она ещё раз. Ну, может, не только раз… Говорить ли о ней Косте? Смысла нет. Отвлекать его. Ещё решит, что настраиваю против неё. И вообще скандалистка…

И снова задумалась. Это я додумываю ситуацию. А нужно ли? Нужно ли воспринимать Костю именно таким? Неприязненно думающим обо мне, если я расскажу о звонках Веры?… Ладно. Сделаю серединка на половинку: подумаю ещё, рассказывать ли…

Что-то как-то не очень мне удобно сидеть. Ощущение, что в спину ткнули чем-то нехорошим. Или смотрят. Обернулась. Прикусила губу.

Вера стояла у следующего после остановки дома, на стоянке перед продовольственным магазином. Лица мне не разглядеть. Но фигурку в белом узнать нетрудно. Да и машина, рядом с которой она стояла, тоже белая. Значит, разговаривая со мной, она всё это время была рядом?

Снова звякнул мобильный.

– Солнышко, ты где? – задал Костя стандартный вопрос всех имеющих мобильный телефон. Правда, в его устах, даже несмотря на ситуацию, этот вопрос прозвучал райской музыкой. Хотя сейчас даже одно звучание его голоса, низкого, спокойного, привело меня в приподнятое настроение.

– Я на остановке – напротив того сквера, из которого ты однажды меня увёл в парк, – послушно ответила я, чуть улыбаясь, чтобы он слышал.

– Хм… Вот как. И как ты сейчас? Опять настроена против паркового кафе?

– Ну как сказать?… – начала было я слегка кокетливо, но вовремя вспомнила, что ему наверняка некогда распинаться передо мной. Он голоден, а времени, как всегда, маловато. И ради него я потерплю. – С тобой – нет, не настроена!

– Сейчас подъеду! – уже деловито сказал он и отключился.

Быстро взглянув в сторону не шелохнувшейся фигурки в белом, я хотела было набрать его номер и попросить не приезжать – сама приеду! – и вдруг мысленно плюнула на всё. Пусть приезжает! Пусть Вера видит! Не виновата я, чтобы он выбрал меня!

А то, что выбрал, – я уже нисколько не сомневалась. И главным аргументом в моей убеждённости был именно звонок Веры! Не беспокоилась бы она – я бы и не поняла, что Костя настроен серьёзно! Что его тянет ко мне!