Текст книги "Осенние (СИ)"

Автор книги: Джиллиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

19

Честно говоря, последним своим заявлением Женя меня напугал. Закрыв за ним дверь, я вернулась в свою комнату, села перед компьютером и, забыв, что хотела посмотреть почту, задумалась. Он человек творческий, да ещё из семьи, в которой привыкли серьёзно заниматься делом, а значит – мыслит глубже, если дана какая-то проблема. Ну, если эта проблема его заинтересовала. А если парень решится на эксперименты в автописьме, что приведёт его к чему-то опасному? Слышала я, что многие сомневаются в утверждении: автописьмо, маятники, различные наговоры и тому подобное – вещь якобы стоящая. И предполагают, что если заниматься этими вещами вплотную, то с личной жизнью могут произойти всякие неприятности, причём последнее – это ещё мягко говоря. Стоит ли ему вообще всякой эзотерикой забивать голову – особенно будучи на последнем курсе?

Но слова Жени недолго помнила.

Вернулась к мыслям об Иришке. Порфирию я уже звонила по поводу места в конторе, а потом самой Ирине, чтобы подошла завтра утром к новому начальству. Сейчас первым делом решила посмотреть, изменилась ли её судьба. Быстрыми и скупыми движениями, простым карандашом обозначила линии тонкого девичьего лица. Красный карандаш лежал рядом, и моя рука ни разу не дёрнулась бросить простой и схватить цветной. Кажется, очень сильно повезло, что Женя придумал перехватить Иришку по дороге к мосту… А потом задумалась: а что же произошло такого с этой девушкой на её старом месте работы, если она решилась абсолютно точно (красный карандаш соврать на даёт!) на самоубийство?… Этого мне никогда не узнать – и не понять. Говорят, что человек, решившийся наложить на себя руки, в душе трус и эгоист. Если честно, я согласна с этим утверждением. Что мешало Иришке просто-напросто сменить место работы, поискать другую? А смерть?… Каково было бы всем её родным, которых она наверняка любит, но о которых она не думала, решительно шагая к мосту? Она же оставляла их всех в чём-то виноватыми перед собой? Сколько б им пришлось мучиться, свершись непоправимое, – думая, что могли бы повернуть ситуацию, но не сделали этого?… Но имею ли я право осуждать человека, чьей судьбы и обстоятельств, приведших к страшному решению, я не знаю? А если она была в таком состоянии, что растерялась, решив: ситуация тупиковая? Нет. Лучше не думать об этом. Теперь она жива и даже, кажется, счастлива, что её остановили…

Почти восемь вечера. Надо бы посмотреть почту. Я ж собиралась…

Звонок Тани перебил мысли обо всём. Забыв о компьютере, я упёрлась локтями в подоконник, положила на него телефон и засмотрелась на наш тёмный двор. Убеждая взволнованную подругу, что мне уже легче и не стоит приезжать, чтобы утешать меня, и не надо привозить апельсины и какие-нибудь лекарства – всё у меня уже есть, я смотрела на странное, призрачно-тёмное пространство, в котором деревья стояли корявыми чёрными линиями, тонкими и изогнутыми, испятнанными оставшимися листьями. Различимей стал противоположный дом с его жёлто теплящимися квадратами окон, а внизу поблёскивали крыши и ветровые стёкла машин.

Таня успокоилась и, поугрожав приехать наутро, чтобы собственными глазами убедиться, что я жива, отключилась. А я принялась философствовать: почему, если чего-то нельзя, именно этого хочется? Болит нога, а мне хочется надеть туфли на высоченном каблуке – и бежать быстро-быстро по асфальтовым дорожкам, пёстрым от палых листьев, и чтобы меня подхватили на руки и закружили, а вместе со мной закружились бы эти листья – жёлтые-жёлтые, багряные-багряные!.. Он же Осень! Он же может сделать так, чтобы они закружились!

… Шмыгнув, я подумала, что слишком странные мысли в последнее время приходят в голову. Раньше как-то не задумывалась о такой мелочи, как обувь. А теперь – хочется. Хочется быть высокой и красивой. И лёгкой – чтобы разнеженно мурлыкать на сильных руках, любовно глядя в насмешливые тёмно-серые глаза… Мурзила как будто подслушал мои мысли: вспрыгнул на подоконник и сел рядом, тоже «сурьёзно» рассматривая двор и с придыханием мурча.

Только вздохнула, собираясь повернуться к компьютеру, как в квартиру позвонили. Прислушавшись, поняла, что в прихожую поспешила мама. Странно – обычно сначала звонят в домофон. Впрочем, наверное, подъездная дверь была открыта – или кто-то из соседей заходил… И странно, что разговор очень короткий… Может, рекламировали что-нибудь – надоевшие окна и двери предлагали ставить? Или опять какой-нибудь опрос проводили?… Дверь захлопнулась.

Посмотрев на экран компьютера, я набрала логин почты.

– Алёна, тут тебе принесли…

Удивление в её голосе снова заставило отвернуться от стола. От неожиданности открыв рот, я ошеломлённо рассматривала маму, улыбаясь – стоящую на пороге комнаты. В руках она держала громадную охапку знакомых мне лохматых бархатцев, чьи бутоны в электрическом свете казались не просто коричневыми с желтизной по краям лепестков, но чёрными, с притаённой силой тёмного багрянца в сахарно поблёскивающем бархате. Я встала и шагнула навстречу маме.

– Откуда?!

Она вручила мне эту охапку цветов! Нет, вывалила на подставленные руки! Не букет. Это можно назвать только щедрым словом – «охапка»! Даже к носу приближать не надо – такой торжествующе-беспокойный аромат окутал меня, заставляя чуть не смеяться от странных изысканных запахов и цветов, и листвы на жёстких стеблях.

– Принесли, – всё ещё улыбаясь, сама удивлённо сказала мама. – Там ещё яблок громадный пакет. Какой-то парень сказал, что Костя просил передать. Вроде как он перед отъездом позвонил куда-то и сказал, чтобы тебе передавали цветы и яблоки. Сейчас яблок намою и принесу тебе.

Я встала и поспешно заковыляла вслед за нею.

– Ты что? Сама всё сделаю! – забеспокоилась мама.

– Ваза нужна.

– Ох ты… Я про воду-то и забыла.

Честно говоря, ваза – только предлог. Мне неожиданно захотелось увидеть тот пакет с яблоками и убедиться… что он в самом деле есть.

Неизвестно, как это сделал Костя, но он оставил ощущение своего живого присутствия в нашей квартире – и праздника. Нет, яблоки мы покупали время от времени, но такой пакетище!.. На холодный, сочный яблочный запах, постепенно и победно овладевший всеми комнатами, в кухню заглянул даже папа, которого обычно тяжело оторвать от вечерних новостей по телевизору. Пакет стоял на столе – громадный, больше похожий на небольшой мешок, и мы, быстро вымыв крупные, веснушчато полосатые яблоки, с удовольствием захрумкали ими, ахая от неожиданности и едва успевая подхватывать языком и губами сладкий сок, быстро собирающийся по надкушенному в струйки… А мне всё счастливо думалось, что Костя сидит сейчас где-то там, далеко, и с улыбкой поглядывает на часы, представляя, что его заказ принесли к нам домой и что мы собрались вокруг него, счастливые…

Когда я вернулась в свою комнату, мне уже ничего не хотелось делать. Единственное желание – залезть в кресло, обнимая колени – тычась подбородком в них же, и вспоминать. Кресло, стоящее между кроватью и столом с компьютером, оказалось очень удобным и с наплывом гостей пригодилось так, что, кажется, родители забыли потребовать его снова к себе. Впрочем, в их комнате оставалось ещё одно, в котором сидел обычно папа. А ещё родители, наверное, решили, что раз гости зачастили – то лучше не думать о возвращении кресла, пока ситуация не успокоится.

Скосившись на стол, я некоторое время оценивающе глядела на папку с плотными листами – их подсказал мне Женя, узнав, что хочу попробовать рисовать, как и он, – цветными акварельными мелками. И пачка тех же мелков рядом.

Руки вздрогнули – так захотелось нарисовать Костю! Ну да… Снова. Но ведь хочется видеть его лицо! Видеть, какой он сейчас, когда так далеко от меня. Мои губы тронула чуть грустная улыбка: он опять не сказал, что уезжает именно в Канаду. Просто уезжает – это он сказал. И не сказал – надолго ли. Неопределённо – на несколько дней.

Глаза от листов и пачки акварельных мелков отвела. Нельзя. Я не знаю, что происходит, когда его так, без позирования, рисую. Хотя портрет со стены так и не сняла… Посидела, посидела. Снова взглянула… А может…

Звякнул мобильный – эсэмэска.

Телефон на том же столе, перед клавиатурой компьютера. Дотянулась. Взглянула. Губы сами расплылись в улыбке! «Солнышко, ты можешь сейчас говорить?»

Почему он прислал такой вопрос? Почему не позвонил сразу? Или… Он на каком-то совещании, где пока ему не интересно, зато есть время переброситься сообщениями?

«Могу!»

«Перезвоню».

Всё. Не выдержала. Взяла папку, вынула лист, распечатала коробку с мелками.

Мобильный запел, я изо всех сил прижала трубку к уху – аж загорелось!

– Привет, солнышко!

– Костя-а!..

– Как у тебя с ногой? Ходить можешь?

– Конечно! Костя, спасибо за цветы и за яблоки!!

– На здоровье. Чем занимаешься?

Я лихорадочно поразмыслила и выпалила:

– Сижу, думаю, рисовать ли тебя – не рисовать!

– А в чём проблема? Модели рядом нет? – усмехнулся он.

– А ты разрешаешь рисовать себя?

– Угу. Алёна, а ты меня как рисуешь? Просто лицо?

– Ну да! Мне хочется, чтобы ты рядом со мной был. – Я прижала плечом мобильный к уху и с торжеством вынула акварельный мелок. Всё. Мне разрешили, а значит – ничего страшного произойти не может. Говорят же, что самое главное: человек должен знать, что его рисуют! – Просто лицо. Чтобы ты на меня смотрел. Одобряешь?

– Стой! Условие: ты мне потом перешлёшь рисунок.

– Куда?

– У тебя же личная почта есть. Назови логин, и я пришлю тебе письмо. А уже по имеющемуся адресу ты пришлёшь мне скан рисунка.

Машинально взглянув на принтер, который у меня «три в одном», я кивнула, чуть не выронив трубку, а потом вспомнила, что ему моего кивка не видно, и подтвердила:

– Ладно, будешь моим художественным критиком.

– Ты уже рисуешь?

– Да.

– Хорошо. Значит, наш разговор тебе не мешает. Алёна, у меня просьба: Новый Арбат. С другой стороны площади, перед театром, есть ещё одна тихая улица. Ты ведь со своей подругой часто гуляешь? Когда состояние ноги позволит, сходи туда с Таней, пока все листья не осыпались.

– А что там? – поинтересовалась я, удивлённая его странной просьбой.

– Ничего. – Он усмехнулся, что было очень отчётливо слышно. – Мне хочется, чтобы ты… нет, вы вдвоём там погуляли. Будет такая возможность?

– Будет.

Ответила я не сразу. Несмотря на удивление, вызванное его просьбой, портрет рисовался очень быстро. Я как-то даже не ожидала, что мелок может так мягко скользить по бумаге, лишь изредка застревая на некоторых шероховатостях. Начала с тёмных глаз, чуть прищуренных на меня. Длинноватый нос, потому что Костя сидит, чуть ссутулившись. Небольшой рот с морщинками по краям – мужчина, внимательно глядящий на меня, чуть улыбается. Подбородок с чуть намеченной ямочкой. Волосы назад. Сидит – плечи, обтянутые футболкой, чуть вперёд. Ага, он не на совещании. Поймала себя на том, что улыбаюсь ответно… И лишь позже поняла, что Костя молчит.

– Костя?

– Я здесь, – отозвался он. – Так понял, ты увлеклась рисованием.

– Да… Извини. – Я вдруг даже испугалась, вспомнив, что он звонит из Канады, а значит, это моё молчание влетает ему в копеечку.

– Ничего. Что сегодня было интересного?

Я снова немного помялась, а потом всё-таки рассказала о девушке, которую привели ко мне Женя и Михаил. Костя перебил лишь раз, уточняя что-то, чего не понял. А потом задумчиво сказал:

– Михаил ушёл с Иришкой? Брат у меня влюбчивый, надо бы проследить за ним, чтобы потом ни у кого разочарования не было.

Озадаченная, забыв, что хотела спровоцировать его на какой-нибудь длинный рассказ, чтобы слушать и слушать его голос, я спросила:

– А ты часто вмешиваешься в личные дела брата?

– Звучит укоризненно, – насмешливо ответил он. – Нет. Не часто. Михаил знает за собой такое. Но забывает, когда теряет голову в очередной раз, а потом с ним бывает плохо. Он надолго замыкается в себе, если его бросают. Или страдает сам, когда остывает к очередному объекту страсти. А поскольку он почему-то решил, что я лучше всех в семье его понимаю, то для меня его состояние разочарованности и обиды обычно чревато: он начинает ходить за мной с нытьём и рассказывает – рассказывает в подробностях, как его обидели, или как он не хотел, но так получилось. Портрет закончен?

Он так быстро перескочил на портрет, что я некоторое время не могла понять, о чём он. Затем взглянула на рисунок и улыбнулась.

– Одноцветный получился. Выслать?

– Давай. – А через секунды он спросил: – Тебе точно удобно управляться со сканами, а потом пересылать мне?

– Точно, – подтвердила я: пока сканировала рисунок, успела открыть почту и увидеть там присланную Костей открытку – лежащая куча роз (да что его на кучи-то тянет?!) и подпись: «Солнышку!» – У меня всё готово – пересылаю.

Переслала, затаила дыхание – и внезапно меня бросило в горячечный пот: я же нарисовала его так, как «видит» моё автописьмо! Он же не знает, что я могу написать его таким, какой он сейчас! Надо было футболку переделать во что-нибудь другое!.. И снова озадачилась: или знает? Помнит ли он тот вечер, когда я прибежала к нему под дождём?

– Я… разочарован, – наконец сказал он – и моё сердце упало. – Солнышко, не обижайся… Это моя глупость. Я почему-то решил, что ты пришлёшь рисунок, на котором мы будем вместе. Хотя и помнил, что ты собираешься рисовать только меня. Наверное, потому решил, что ты сказала: я буду глядеть на тебя.

– А тебе правда хотелось бы такого рисунка? – осторожно спросила я, с облегчением выдохнув: всё хорошо с самим рисунком! И облизала пересохшие от напряжения губы: ждала ответа, боясь дохнуть, дыша открытым ртом.

– Конечно. Но сейчас моё свободное время вышло. Обед закончился. Алёна, ты рисуешь быстро. Сделаешь?

– Сделаю! Обязательно! Как сделаю – перешлю!

Он закончил разговор. Я немного разочарованно посмотрела на затихший мобильный: эх, ещё бы немного купаться в звуках его сильного, насмешливого голоса! А потом подумала: а если и Костя хотел того же? Слушать мой голос? У меня даже на душе потеплело от такого предположения.

А ещё… А ещё теперь у него всегда будет возможность разглядывать мои рисунки, где мы вдвоём! И это тоже приводило меня в восторг! Я всё представляла, как он время от времени будет включать свою почту в мобильном – и!.. И глупо улыбалась снова и снова.

Ладно… Значит, мы и по почте можем переписываться. А ведь если у него времени и сейчас мало, он может заглянуть на почту во время поездки по городу и спокойно, не волнуясь, что нужно немедленно отвечать, прочтёт моё письмо! Мне нравится эта мысль!

Смешно, но эта же мысль будто сдёрнула с моих рук сдерживающие их путы. Я глубоко вздохнула, поставила настольную лампу так, чтобы она светила прямо мне на колени, пока сижу в кресле, и начала!

Память подсказывала эпизоды из наших поспешных встреч, и воображение заработало мощно! На середине работы с первым же рисунком, я почувствовала, что отключаюсь от реальности. Как-то не воспринимаю её. Интуитивно поняла: надо мной начало властвовать автописьмо.

Но теперь я не боялась автописьма. Работала без перерыва и только еле успевала замечать, что в процессе рисования смешиваю все мои рабочие инструменты: простой и цветные карандаши, акварельные мелки!

А главное – я видела всё, что рисую!

Первый рисунок: я и он стоим рядом с приподъездной скамейкой, с которой свешивается копна тёмно-красных роз. Второй: мы сидим на скамейке – Костя с предвкушением удовольствия рассматривает грейпфрут. Третий: валяемся на куче парковых палых листьев, заложив руки за голову, смотрим друг на друга и смеёмся. Четвёртый: он стоит за моей спиной, прислонив меня к себе и сцепив ладони на моём животе, а я, полуобернувшись, смеясь, протягиваю ему один из бархатцев из букета, который вот-вот упадёт… Пятый: он за столом – смотрит мои рисунки, я за ним, вишу на нём, обнимая. Шестой лист, седьмой… Меня словно прорвало. Я рисовала сначала в кресле, потом – лёжа на полу. Затем – за столом, вроде неудобно приткнув папку для рисования к краю стола, но на деле шалея от возможности рисовать и ничего и никого не замечая. А может, это не автописьмо? Может, это состояние называется вдохновением?

Пришла в себя от тихого стука в дверь. На пороге стояла мама.

– Дочь, ты знаешь, сколько времени? – испуганно спросила она. – Мы уже спим, а я только-только вспомнила, что ты таблеток не принимала! Пошла смотреть, может – приняла всё-таки, а ты, оказывается, и не спишь! Спать давно пора.

Проморгавшись, я растерянно огляделась.

Сидела уже на кровати, упираясь спиной в поставленную ребром к стене подушку. Одеяло на плечах – наверное, начала мёрзнуть, в последний раз лёжа на полу. В ногах – пригревшийся Мурзила, сонно зевает то на маму, то на меня. По всей комнате – листы с рисунками. А сама ничего не помню.

Мама постояла немного, разглядывая беспорядок, и вошла в комнату.

– Время – второй час, – проворчала она и принялась собирать рисунки – то нагибаясь за ними к полу, то собирая их с подоконника. Вглядываясь (видимо, сочла, что, если я промолчала насчёт разрешения смотреть – значит, можно) в листы, она вздыхала, но всё же улыбнулась.

– Мам, а почему вздыхаешь? – с любопытством спросила я.

– Это красиво – и страшно. – Она сказала, а потом с сомнением посмотрела на меня, наверное, прикидывала, говорить ли всё. – Ты так его любишь… Боюсь спрашивать, но… Уверена ли ты в его любви? Не моё дело, конечно, – торопливо заговорила она, словно страшась, что я обижусь. – Но ведь ты сама сказала, что почти ничего не знаешь ни о нём, ни о его семье.

– Ну, сегодня мы познакомились с главным представителем его семьи, – заметила я. Мою эйфорию сейчас трудно было перебить такой мелочью, как незнание о нём. Тем более кое-что я всё-таки о нём узнала.

– И это меня тоже пугает, – вздохнула мама. – Когда я говорила, что в обществе принимают таких людей, как ты, как художников, я как-то не думала всерьёз, что ты и в самом деле окажешься среди таких людей. Сегодняшнее появление этого Константина Павловича словно показало мгновение, которое позволило заглянуть в тот мир… – Она задумчиво присела рядом со мной, на край кровати. – Возможно, я в этом ничего не понимаю, но что-то мне страшно становится.

– Мама, пока ничего не решено. И потом… Не привезёт же меня Костя в королевский дворец или замок, где надо будет бояться каких-то церемоний! Он будет работать – я тоже. Выходы в свет будут редкими – насколько поняла я его характер.

– Ты говоришь так, как будто всё уже решено. Судишь по его заботе о тебе? – то ли со вздохом, то ли мечтательно усмехнулась мама. И поднялась. – Сейчас принесу таблетки и воды. И – спать!

Только она вышла, как я быстро выскользнула из-под укрывавшего меня одеяла и бросилась к принтеру. Компьютер-то ещё работал. Минут пять на всё про всё у меня есть – пока мама подогреет воду, зная, что я не люблю запивать таблетки холодной… Быстро просканировала листы с лучшими, как предполагала рисунками, – три штуки. Где нас двое. На сегодня Косте хватит, а завтра с утра пошлю ещё!

Представив, как он удивится, получив письмо с рисунками прямо сейчас, я еле удержала улыбку. Он-то, наверное, думает, что я уже сплю. Ведь в Канаде сейчас время ближе к вечеру… Посмотрела на часы – тихо засмеялась. Ничего себе – расписалась! И правда – почти два!

Мама вошла, строго проследила, чтобы компьютер был выключен, чтобы обезболивающие таблетки были выпиты. Спрятала собранные листы с рисунками в папку, положила на полку книжного шкафа, выключила свет в комнате – и ушла.

Стало темно и тихо… Постепенно глаза привыкли к темноте. Стали различать тени от предметов. Но всё это проходило как-то мимо. Я всё ещё была там, в цветных рисунках, где мы с Костей бродили по осенним аллеям.

А я улыбнулась снова: нужны ли эти таблетки? Даже скорчившись в кресле, я почти не чувствовала боли. Хотя на ногу лучше не смотреть – выглядит она сейчас просто угрожающе!.. И не нужны мне эти таблетки, потому что я будто выплеснула из себя что-то, что до сих пор переполняло меня, будоража…

Сон медленно надвинулся на меня. Я снова услышала тихий Костин голос: «Спи, моё солнышко!» И мягко уплыла в тёплый тёмный мир сновидений.

20

Утро началось с беспокойного солнечного света, который то и дело пропадал в тучах, и в комнате мгновенно становилось темно и тревожно. Но ветер гнал серое марево, как сумасшедший, снова и снова открывая не только ярчайшее солнце, но и прячущееся за бегучими облаками холодно голубое небо.

И мой день начался именно так – с разных лоскутов событий.

Только успела присесть к компьютеру за работу, как зазвонил домофон. Предупреждённая заранее, я было решилась ждать появления Тани на пороге комнаты. Подружка ещё с вечера объявила, что отпросилась с работы до обеда. Но, слушая шум ветра за окнами, я внезапно вскочила со стула и бросилась к шкафу. Впихивая многострадальную ногу с синячищем в штанину джинсов, я быстро соображала, как объяснить Тане своё странное решение, потом бросилась к столу – схватила мобильный:

– Ты где?!

– В лифте!

– Скажи Паше, чтобы подождал нас, – мы с тобой идём гулять!

– Ты что?! – ужаснулась Танюшка. – С твоей ногой?! Ты сама говорила, что…

– А мы эту ногу не возьмём! – машинально сказала я.

– Не пугай меня! – завопила подруга.

– Я хотела сказать, что мы не будем думать о моей ноге, – снова рассеянно сказала я, пыхтя в джемпере, рукав которого, оказывается, слегка вывернулся, запутав меня, и снова напомнила: – Звони Пашке, а то уедет!

Ещё услышала её бессвязный крик и выключила телефон. Некогда. Меня подзуживало страшно сильное желание немедленно попасть на ту улицу – кажется, какого-то Александрова? – посмотреть, что там! Я горела в этом желании, потому что это Костя мне сказал – прогуляйся! А мне теперь стало не под силу выжидать, пока нога перестанет болеть. Я хочу посмотреть, что там, прямо сейчас!

Ну, что… Костёр моего любопытства горел так, что я подожгла им и Танюшку, объяснив, куда именно мы поедем. Теперь загорелись и её глаза! Она только и успела зашвырнуть к нам в прихожую сумку с продуктами для меня болезной, и мы, с трудом протараторив изумлённой нашей скоростью маме наши извинения, помчались вниз. Естественно, я – приволакивая ногу, но уже внизу болезненных ощущений уже не чувствовалось. То ли набегалась – притупилось, то ли любопытство перебило всё.

– Вы куда?! – теперь изумился Паша. – Мне сказали – ты, Алён, вообще безногая!

Подпрыгивая у дверцы, я нетерпеливо ответила:

– Безногая, безногая! Но погулять хочется!

Он удивлённо пожал плечами и пустил нас в машину, на заднее сиденье, где мы могли вволю похихикать, восторженно представляя, что же там, на той улице, а главное – почему мы туда должны сходить вместе. Первое предположение: потому что я ходить одна, без посторонней помощи, не могу, отмели сразу. Мы рассуждали так: если вдвоём – значит, нас ожидает что-то этакое. Но что?!

Паша добродушно косился на нас в верхнее зеркальце и только раз спросил:

– Может, вас на ту улицу проводить? Да и по самой улице прогуляться с вами?

– Ты что?! – замахала на него руками Таня. – А вдруг там такое, такое… Ну, такое, что тебя испугается?

Паша, кажется, чуть руль из рук не выпустил от хохота. А когда он замолк, Таня погладила его по затылку и задумчиво сказала:

– Не мешай нам мечтать, понял? Рули давай дальше!

Он чуть повернул голову – шутливо приласкаться щекой о её ладонь, и снова затих. А Таня снова затараторила про улицу, что может нас там ожидать… Я сидела, затаившись, как мышь, и всё прокручивала перед глазами, как легко подруга погладила мужа по затылку, а он, повернувшись… Костя, долго ли ты будешь далеко от меня?…

Паша оставил нас в начале улицы, которая спускалась затем вниз, к площади. Ещё раз удостоверившись, что нам не нужен провожатый, что Таня вполне может, если что, дотащить меня до скамейки, он попрощался и уехал по делам. А мы медленно двинулись по улице. Точней – по пешеходной дорожке, параллельно дороге. Здесь в основном административные здания да солидные пяти-семиэтажные дома. Людей мало – возможно, потому что утро. Таня, наверное взволнованная даже больше моего, то и дело озиралась вокруг и встревоженно говорила:

– Надо же – придумал! Но что?!

– Тань, успокойся, – не выдержала я и засмеялась. – Если что и увидим, то скоро – улица небольшая, скоро закончится.

– А если ничего не будет? Алён, миленькая, ну убеди меня, что он придумал для тебя что-то потрясающее! Ведь недаром он сказал, чтобы мы пошли вместе!

– Танюш, ну что я тебе могу сказать, если ничего не знаю? Ну подумай сама… Может, мы сейчас всего лишь дойдём до места на дорожке, где будет надпись: «Алёна, привет!» И больше ничего.

– Алёна, ну как ты можешь так говорить? – возмутилась подруга. – Это слишком мелко! Я представляю, что он где-то спрятал настоящий клад!.. Ну конечно, не тот, который обычно прячут. Но что-то такое – потрясающее!

Если честно, то больше хотелось, чтобы Танюшка заткнулась. Здесь, на этой улице, было тихо. Редкая машина проезжала по дороге мимо нас – и я машинально всматривалась в водителя со слабой надеждой, что Костя никуда не уехал, а готовит что-то загадочное… Слева тянулась низкая решётка, за которой застыли английские клёны, их листва под ногами пахло невыносимо сладко, и вскоре даже Таня заметила это.

– Алён, чувствуешь, как здорово тут пахнет?

– Чувствую…

Мы медленно (из-за меня) шагали вниз, и подруга вдруг неожиданно заметила:

– Слушай, а улица какая интересная, оказывается! Я и не думала, что здесь столбики у заборов такие оригинальные! Как старинные!

– Почему – старинные?

– Ну, у них наверху горшки с цветами…

Она что-то ещё говорила, а я вдруг увидела эту улицу иначе и подумала: «Жаль, Женьке некогда. Его б сюда. Здесь такие краски – сплошная мягкая и прозрачная акварель… Наверное, здесь красиво – в дождь». А потом по глазам снова полыхнуло привычным мне в эту осень цветом – багрянцем, и я, удивлённая, заметила, что впереди клёны сменились густой рябиной, стоящей настоящей стеной. Вот уж где листья почти не опали, полыхая тёмным огнём!

– Алёна?

Мы остановились. Через дорогу стоял какой-то парень и улыбался, глядя на нас.

– Мы знакомы? – решилась ответить я. Таня только с ожиданием хлопала глазами.

– Девочки, а вы не могли бы перейти сюда?

Мы, оглядевшись и не обнаружив нигде машин, протопали через дорогу.

Парень, одетый странно легко – почти в летнее: джинсы и рубаху (я скосилась вниз, стараясь сделать это незаметно: и в сандалиях!), – оказался высоким и улыбчивым. Он слегка поклонился нам обеим, а потом спросил у моей подруги:

– Вы – Таня?

– Ага, – чуть осипло откликнулась подруга, снова взволнованно дыша.

– Пойдёмте за мной.

Этот парень оказался очень самоуверенным: нисколько не сомневаясь в нашем послушании, он развернулся к нам спиной и зашагал к какому-то маленькому, полуподвальному пристройчику. Мы азартно переглянулись (неужели сейчас будет то, из-за чего Костя нас сюда позвал?) и поспешили за ним.

И очутились в маленьком кафе! То есть – маленький зал вмещал в себя всего несколько столиков и небольшую стойку с высокими табуретами для желающих что-нибудь выпить на ходу. Здесь, в кафе – явно ресторанного типа, нас приняли, как самых дорогих гостей. Дали каждой меню в бархатной обложке и предложили выбрать, что душа пожелает. Мы снова переглянулись.

– Я сейчас заору! – поблёскивая счастливыми глазами, прошептала Таня. – Ты знаешь, что это за кафе? Да я столько мечтала сюда попасть! Мне про него рассказывали, но я даже не думала, что когда-нибудь… Знаешь, какие тут цены? Улёт! Ура твоему Костику! Не знаю, понравится ли тебе здесь, но я балдею, что уже сижу тут.

– Но мы сможем?… – Я оборвала реплику на полуслове. Нет. Заплатить за заказанное мы не сможем. Зато заплатил Костя – это понятно, но… Я не такая, как Таня. Меня не прельщают заведения, где можно не столько поесть, сколько бешено поистратиться, а потом важно говорить, в каком «чётком» месте побывала… Нет. Но Костя сообразил, что будет счастлива Таня (откуда только он узнал?…), а значит – с нею и я.

Хватит думать! Почему бы не насладиться атмосферой маленького ресторанчика-кафе, как это делает Таня? А судя по перечню в меню, здесь и блюда стоят внимания.

Только вот…

Подошедшая официантка записала наши пожелания и отошла, а мы в предвкушении принялись осматривать шикарный зальчик, и я сразу увидела того парня, который меня окликнул. Он стоял возле стойки, и я наконец поняла, кто он. Как в той художественной галерее, так и в некоторых кафе (слышала я), есть администраторы зала.

– Тань, подожди немного, – предупредила я подругу и, прихрамывая, хоть и стараясь не подать виду, быстро подошла к нему. Теперь парень выглядел более официально, а на отвороте нагрудного кармашка красовался бейдж – «Виталий».

– Виталий, а как вы поняли, что это мы идём?

– У нас уличная видеокамера компьютеризированная, – сказал он легко. – Нам сбросили ваш снимок и попросили отследить ваше появление здесь в течение нескольких дней. Как только вы появились в поле зрения видеокамеры, компьютер сообщил о вас. Вот и всё. За счёт не беспокойтесь. Мы перешлём его кому надо.

– Спасибо, – растерянно сказала я. Ничего себе – просто тут у них.

И, только дойдя до столика, за которым Таня в упоении рассматривала помещение до последней детали, я вдруг подумала, смеясь над собой: «А ведь Костя уже сегодня получит этот счёт! Узнает, что я не выдержала и понеслась по этой улице, несмотря на свою травмированную ногу… – А чуть позже улыбка сошла с губ. – Лучше б он сказал, когда вернётся…» Но разочарованной себя не почувствовала. Один взгляд на Таню, которая от души наслаждалась и обстановкой, и необычными блюдами – и я снова невольно улыбалась.

Таня выдержала – и провосхищалась всем подряд до самого конца нашего пребывания в этом элитном кафе. Судя по всему, дома она будет взахлёб рассказывать о том, как мы попали сюда и что здесь любопытного она увидела.

– Если бы не на работу, – вздохнула она, когда мы вышли на улицу…

Но странные впечатления остались от этой прогулки.

Танино удовольствие. Сладкий запах белых листьев клёна, усеявших зелёную траву газона рядом с дорожкой. Тот же тёмный огонь рябинового багрянца. Но ожидание чуда померкло. Я даже не запомнила интерьера этого кафе. Наверное, потому, что попала в него без Кости.

А потом было ещё впечатление, что Костя интуитивно (а может, по голосу) понял, что мне не особенно понравилась эту его задумка. Когда я поблагодарила его вечером по телефону за сюрприз, он быстро перевёл разговор на другое.

Неделя до выставки – первая октябрьская неделя – прошла как-то сумбурно, перемежаясь вялыми событиями.