Текст книги "Осенние (СИ)"

Автор книги: Джиллиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Так что до его приезда я устроила покупки в пакете удобней, чтобы пакет не был громоздким, встала и пошла навстречу (усмехнулась ещё – навстречу!), когда он завернул в переулок между домами, рядом с остановкой, где сидела я.

Он вышел, забрал мои сумки, поцеловав легонько – приветствие при встрече! Всего лишь коснулся холодной щеки тёплыми губами, а мой рот разъехался в неудержимой улыбке. Я счастлива. И пусть только попробует кто меня этого счастья лишить!

И я села в машину, где мне на колени немедленно водрузили охапку хризантем, которые пахли сырым сентябрьским утром и в которые я с удовольствием погрузила нос.

16

И, только когда он завернул на дорогу к парку, я вспомнила, куда именно мы едем:

– Костя, а у тебя есть время на это кафе?

– Теперь есть. Я закончил главную часть работы и теперь буду более свободен.

Он улыбнулся мне в зеркальце. Я ответила обрадованной улыбкой, а потом снова заглянула в боковое окно. Поскольку я постоянно глазела по сторонам, сидя в машине, Костя не спрашивал меня ни о чём. И можно было спокойно присмотреться к внешнему зеркальцу, продолжает ли ехать за нами белая машина… Продолжает. Но мы завернули – она проехала мимо. Я даже вздохнула с облегчением.

Официант отвёл нас в одну из закрытых комнат – как оказалось, Костя заказал место заранее. Я ещё хмыкнула: ишь, какой уверенный. А если б я отказалась?… Здесь же официант взял мои хризантемы и поставил их в огромную вазу, в центре накрытого стола.

А вообще, мне здесь неожиданно понравилось. Такая светлая маленькая комната, закрытая с трёх сторон стенами, а с четвёртой – застеклённая. Причём верхние два стекла легко разъезжалось в стороны, и внизу оказывались почти перила. Я вспомнила свою панику, когда Константин решил меня сюда впервые привести, и пожала плечами: и стоило психовать? Но, опираясь на перила стеклянной стены и оглядывая часть парка, представшую глазам, подумала ещё немного, вспомнила ситуацию и сообразила: Костя тогда был мало того напористым, так ещё и мало мне знакомым человеком. Тогда я трусила не столько из-за кафе, сколько из-за самого Кости. Кажется, сейчас я могу пойти с ним куда угодно – и ничего не бояться.

Волосы шевельнулись под тёплым ветром, и откуда-то сверху на меня посыпались кленовые листья. Один из них я поймала. Лист был не то что багряный, как сначала я решила, а жёлтый и словно обрызганный кровью по зубчатым краям… На какие-то мгновения мне стало тревожно, но потом я улыбнулась. Это всего лишь тень падает на лист, отчего он и кажется багровым, а на деле…

– Алёна!

Я обернулась. Костя, прицелившись на меня мобильником, щёлкнул.

– Эй, предупреждать надо! – Смеясь, я спряталась от него за кленовым листом, а потом выглянула из-за него и лукаво улыбнулась.

– А я специально не предупреждал… Алён, ну-ка, ещё раз – чуть боком, чтобы я не против света. Ага, вот так… Улыбаемся!

Не выдержав, я засмеялась. Костя сам расплылся в улыбке и сделал ещё несколько кадров. Совершенно довольный, он показал мне, что получилось. Я фыркнула.

– Но-но! Я, конечно, не художник, но… – Он поднял брови, хмыкнул. – Не художник, но охотник. Теперь я тебя поймал, и ты всегда будешь со мной! Не сбежишь! – закончил он с торжеством и кивнул на стол. – Пошли обедать.

Шагнув к столу, я замерла на месте. Стульев нет. Вместо них – небольшой низкий диванчик, и край круглого стола лишь слегка нависает над ним, тоже сниженный. Когда успели убрать стулья? Они же только что были здесь!

– Пошли-пошли, – поторопил меня Костя. – Я голоден, как волк.

– Но…

– У нас с тобой впервые столько времени, что вместе посидеть не откажешься – надеюсь? – На последнем слове он заглянул мне в глаза.

Куда деваться?… Осторожно села на диванчик, он – рядом. Оказалось очень тесно, как будто сели в кресло. И Костя, бессовестный, сказал, что ему просто неудобно по-другому сидеть. Не успела я и слова сказать, а он сунул руку мне за спину – я невольно привалилась к его боку, потому как он ещё и прижал меня к себе.

– Ты знаешь, что ты бессовестный? – задумчиво спросила я.

– Знаю, – самодовольно сказал он и легонько поцеловал меня в висок. – Зато так удобней со всех сторон, куда ни посмотри.

И!.. И принялся кормить меня! Даже ложки с вилкой не дал – всё со своих! Мы хохотали так, что вскоре, естественно, перемазались в соусе, и пришлось тратить салфетки – мне, конечно. Костя только шутливо сердился, что я не оставляла ничего, что можно было бы вкусно съесть – с меня-то!

Потом всё так же, в обнимку, приступили к десерту. Уплетая что-то поразительно нежное и сладкое, я спросила:

– Костя, а когда ты уезжаешь?

– Завтра вечером. Что у тебя на завтра? Какие планы?

– Завтра – воскресенье. Иду на Новый Арбат. Хочешь со мной?

– До обеда занят. Но после – могу подождать тебя на площади внизу. – Он облизал ложечку и с вожделением посмотрел на мою креманку. На всякий случай, хихикая, я отодвинула десерт подальше от него, чтобы не достал. – Алёна… Кого ты выглядывала в зеркальце?

– Что?

– Ну, ты довольно часто посматривала в боковое зеркальце машины.

– Хм… А может, я просто смотрела?

– Нет. Когда ты смотрела на него, взгляд у тебя был сосредоточенным, и ты не улыбалась. – Он сидел и говорил прямо в ухо, будто заговорщик, я чувствовала тепло его дыхания. И, хоть он спрашивал о том, о чём говорить не хотелось, но от его тёплого дыхания было так уютно, что я доверилась.

– Перед тем как тебе приехать на остановку, мне позвонила Вера. А потом я увидела её у соседнего дома.

– Вера? Что она делала… Нет, откуда у неё твой телефон?… И это нет. – Он озадаченно помолчал, машинально покачивая по кругу опустевшую креманку с позвякивающей в ней ложечкой, словно крутя в ней воду, чтобы потом её выплеснуть. И спросил, явно уже сформулировав главный, заинтересовавший его вопрос: – Зачем она тебе звонила?

– Она не хочет, чтобы я встречалась с тобой! – Я выпалила и сжалась под его рукой: поверит ли? Особенно следующей фразе: – И она сказала, что это последнее предупреждение.

– Та-ак… – Он протянул слово задумчиво, будто пытаясь сложить какие-то факты и вывести из них какое-то заключение. И сказал то, от чего у меня на сердце стало легче: – Солнышко, а ведь она не впервые звонит, да? Почему ты раньше не сказала?

– Я думала – она перестанет… – смущённо сказала я.

– Перестанет – что делать?

Хватка у него оказалась жёсткой. Пришлось договаривать.

– Ну, помнишь, однажды она сказала моим родителям, что ты женат. А первый раз был, когда она приехала ко мне с Михаилом. – У меня с языка чуть не сорвалось, что, кажется, она считает его личной собственностью, но вовремя язык прикусила. Ещё решит, что я настраиваю его против бывшей подруги.

– Странно, – немного удивлённо сказал он. – Я знаю её очень флегматичной, ну – не слишком способной к действию. Наши семьи дружат. Она и в детстве не очень стремилась что-то активно делать. – Он остановился – я слушала его почти неслышное дыхание и думала, как хорошо видно, что он не верит в ту Веру, которая в моих словах выглядит иной, незнакомой для него. Я насупилась: странно. Михаил и то верил – не зря же предупреждал. – Ладно, я поговорю с ней… Но это неинтересная тема. Алёна, давно хотел спросить: сейчас у многих есть загранпаспорта. Как у тебя с таким документом?

– Никогда не думала выезжать за границу, – улыбнулась я, старательно пряча внезапно рвущуюся радость. – Нет такого у меня документа…

– Ничего страшного… Оформить-то не трудно, если что… Рано ещё, – как-то задумчиво сказал он снова. – Рано думать об этом…

И вздохнул.

Но я сидела тихо, как мышка, наслаждалась теплом его руки, которой он меня обнимал, и – мечтала… Пусть рано! Но он сказал про загранпаспорт! Ура!.. Несмотря на все тревоги и сомнения, мне было хорошо!

Потом мы погуляли по парку, и я его немного порисовала – сначала простым (побаивалась: а вдруг опять моё умение упрётся! Но всё обошлось) карандашом, а потом сказала, чтобы он не удивлялся, и нарисовала его Осенью – человек, окутанный разноцветной, в основном в жёлто-оранжевых листьях, метелью, уходил в конец дальней аллеи, ещё зелёной из-за обрамляющих её кустов шиповника… Костя пришёл в восторг, когда я, будто в шутку, подписала картинку: «Человек-Осень!»

Не говорить же ему напрямую, что я давно его зову так – про себя.

Потом он довёз меня до дому. Хотели ещё погулять, но ему позвонили из-за какой-то документации, а я вовремя вспомнила, что вчера вечером мне Порфирий скинул ещё работу… Костя сказал, что мы деловые люди – и что это ужасающе, но деваться некуда.

И всю ночь мне снилась почему-то именно эта картинка – уходящий в яркой метели Костя. Утром, когда встала и вспомнила сон, даже встревоженно подумалось: а может, я зря нарисовала его уходящим – без меня? А потом мысленно махнула рукой: пора прекратить верить придуманным наспех суевериям!

И начала собираться на Новый Арбат.

Позвонила Таня.

– Я внизу, не буду подниматься – спускайся давай. И побыстрей. После дежурства Пашка дрыхнет до обеда – я дольше часа на Арбате не смогу быть.

– Хорошо! Сейчас буду!

Лишнего не брала – две папки с альбомными листами, пачку наточенных цветных карандашей и скрученные резинкой простые карандаши – эти не в сумку, а сразу в карман куртки. Ну и чуть не забыла точилку. Одевалась суматошно. Вчера, продумывая наряд для нового свидания с Костей, решила одеться в платье – в кои-то веки, но вспомнила, что придётся сидеть – пусть и в тёплую сентябрьскую погоду, но ведь сидеть! А без движения замёрзнуть легко. Особенно утром, до обеда, – в главное рабочее время. Так что снова влезла в свою проверенную джинсу и в кроссовки. Куртку нараспашку – и вперёд.

Мы с Таней прилетели на Арбат чуть запоздав – троллейбусов было меньше обычного: сказали, что на линии где-то авария. Ребята во главе с Женей уже собрались дружной компанией, и кое-кто из них уже работал. Женя при виде нас скомандовал:

– А ну быстро к нам!

– Чего это ты развоевался? – возмутилась Таня. – Почему это к вам? Может, мы сами по себе хотим быть!

Он снисходительно улыбнулся ей, из-за чего она заворчала было…

– Алёна, новая стратегия!

Сначала я решила, что он про выставку. Ан нет. Оказалось – о другом.

– Так, девчонки, – деловито сказал Женя. – Если у Алёны снова пойдёт автописьмо, я перехватываю её модель, а Алёна в это время смывается – или по обстоятельствам. Как вам такая идея?

– Мне нравится, – решительно сказала я.

– Как ни странно – мне тоже, – заявила Таня. – Ты, Жень, иногда просто поражаешь своей взрослостью и рассудительностью.

– Это что было? – усмехаясь, спросил Женя. – Это меня похвалили или опустили?

– Это был искренний комплимент, – сказала Таня и, дождавшись его новой усмешки, добавила: – Твоей такой редкой взрослости.

– Я из тебя сейчас овцу нарисую! – спокойно предупредил Женя. И зеленоватые глаза блеснули очень нехорошо.

– А я что? – пожала плечами Таня. – Я ничего…

Пока они ссорились, начал подходить народ, и я, взяв подругу за руку, дёрнула её.

– Таня, прекрати. Не вредничай. Садись и позируй мне.

– А чего он!..

– Кто мне сказал, что всего час на всё про всё? – напомнила я.

Таня закрыла рот и спокойно уселась на камень.

Убежала она через минут двадцать, прижимая к себе очередной портрет, – и счастливая! А мы с Женей переглянулись и засмеялись, после чего продолжили работу. Желающих позировать было много. Солнечный день постепенно разгорался, и рука двигалась легко. Обстановка вокруг была деловито творческой. Сегодня, сидя в кругу художников, а не на отлёте, как привычно было ранее, я чувствовала огромный подъём и не могла понять, почему так происходит. То ли оттого, что купаюсь в энергетике настоящих художников, сегодня работающих вблизи меня, то ли оттого, что знаю, что скоро, совсем через небольшое время, я увижу Костю, который обещал терпеливо ждать меня!.. Глянув в очередной раз на мобильный, я вспомнила, что обещала ему быть к двенадцати. Ещё чуть-чуть…

– … У этого дорого, – услышала я тихий девичий голос. – А вон у той можно. Мне нравится, как она рисует.

– Да ладно, – сказал другой голос – тоже девушки. – У меня денег хватит на нас обеих. Давай, выбирай – к кому?

– К ней, – решительно, хоть и снова тихо сказал первый голос, и передо мной на опустевший камень села хрупкая девушка, с коротко стриженными волосами, с очаровательными огромными глазами. Я аж дыхание затаила – красивая какая!

Покосился Женька – слышал разговор про него и про меня. Снова усмехнулся, посмотрел на мою модель – и исподтишка показал мне большой палец: «Красотка!»

Вторая девушка, крепенькая и какая-то кругловатая, села как раз к нему – кажется, подружка моей «натурщицы». Мы углубились в работу…

… Когда мои пальцы внезапно соскользнули с папки, лежащей на коленях, нащупывая раскрытую сумку, а потом полезли в неё, на автомате доставая пачку цветных карандашей, я как-то сразу не среагировала. Но когда на рисунке с простым карандашом я вдруг начала буквально чертить красным карандашом, первым это заметил именно Женя.

– Алёна…

Я слышала имя со стороны, как во сне, но ответить не могла – рука двигалась словно сама по себе, и на этот раз я даже не почувствовала приближения автописьма.

– Алёна! Остановись!

Лист с рисунком Женя жёстко выдрал у меня из-под руки.

– Девушка, – жёстко обратился он к моей модели, на которую я смотрела в настоящей прострации, но всё же видела, как та удивлена. – Рисовать вас буду я. У нашей однокурсницы плохо с пальцами – перерисовала. Если хотите, будет рисовать вас и кто-то другой, кроме меня, – только скажите кто.

Я утихомирила заполошное дыхание.

– А почему у неё плохо с пальцами? – беспомощно спросила большеглазая девушка, испуганно поглядывая на меня.

– Судороги. Перерисовала на сегодня, – объяснил Женя, не обращая на меня внимания, но жёстко всматриваясь в неё. – Если не хотите ждать, пока я дорисую вашу подругу, вас будет рисовать… Кого выбираете? – Пока девушка встала и пошла по художникам, которые отдыхали без моделей, пошла – разглядывая их рисунки, Женя бросил быстрый взгляд на её портрет и спросил: – Сама будешь? Ты как? Пришла в себя?

– Пришла, – сказала я и облизала пересохшие губы. – Сама.

Он протянул было мне свёрнутый в трубочку лист. Но его рука замерла на полпути к моей. Он сам открыл мою папку и сунул уже развёрнутый лист в неё. Потом положил мне на плечо руку и тихонько потряс меня.

– Алёна… Ты точно в порядке?

Меня трясло и без его руки: перед глазами стоял портрет – лицо девушки в кровавых подтёках. Но я собралась и, сглотнув подступающую тошноту, сказала:

– Со мной всё… в порядке. Я сейчас пройдусь и…

– Может, подождёшь немного – и я повезу всех и тебя? – предложил уже обеспокоенный Женя. – Довезу до дома, а там…

– Жень, меня на площади ждёт Костя. Он и довезёт.

– Это точно?

– Точно. Мы договорились встретиться в двенадцать.

– Тогда иди. Но смотри – осторожней. Может, тебе сопровождающего дать – до площади? До Кости твоего?

– Жень, ты меня уж совсем больной считаешь, что ли? – уже почти рассердилась я.

– Вот теперь – нет, – ухмыльнулся он и кивнул: пока, мол.

Поначалу я еле передвигала какие-то растолстевшие – по ощущениям, ноги. Или раздутые – до боли. Потом – разошлась, зашагала легче. Но будто половины ощущений не чувствовала. Будто отупела на всё вокруг, медлительней начала воспринимать. Да и пространство вокруг было нерешительным каким-то: не то покачивалось, не то нервно вздрагивало – а вместе с ним вздрагивала и я…

Переулок выходит на площадь перед драматическим театром. Здесь обычно всегда очень много машин. На что я надеялась в поисках машины Кости, так только на то, что у неё довольно необычный цвет… С трудом спустившись по ступеням театра, которые то и дело воровато уходили из-под ног, я остановилась у начала переулка и медленно оглядела стоящие тут и там машины. И тут же забыла, что именно ищу. Перед глазами снова плеснуло лицом с портрета, а потом вздрогнули руки – и папка, которую я судорожно сжимала, забыв, что её можно положить её в сумку, чуть не полетела на землю.

Зачем я здесь?

Пришла зачем-то – и не помню.

Впервые автописьмо заявило о себе так сильно. Оно всегда приходило с простым карандашом. Может, поэтому на серовато-чёрном рисунке чуть не процарапывающие линии красным карандашом испугали меня? Очень уж они выглядели… смачно.

Зачем я здесь?

Вспомнила – договорились встретиться с Костей.

А время? Вынула мобильный – взглянула. Первый час. Он где-то здесь, ждёт. Специально не звонит: а вдруг ещё работаю? Позвонить самой? Чтобы не ждал, а сразу подъехал сюда?… Вдохнув воздуха, прохладного, но словно пропитанного солнечными тёплыми волнами, я почувствовала, что этот вдох прочистил мне голову. И неуверенно пошла искать машину Кости.

На середине дороги, справа от площади, я замедлила шаги, пропуская набирающую скорость машину. Почему-то подумалось, что Косте может не понравиться это: ведь я потребую, чтобы он сразу отвёз меня домой. А он наверняка думал о том, чтобы где-нибудь погулять… Придётся разочаровать. И сердце сжалось. Он сегодня вечером уезжает и даже часа со мной не сможет побыть. И всё из-за меня же. Из-за моего дурацкого… нет страшного автописьма. Снова плеснуло тёмно-красным… На этот раз этот всплеск напомнил что-то из вчерашнего. Так напомнил настойчиво, что я встала на месте, пытаясь вспомнить, что же вчера я красного видела… Тот кленовый лист. Неужели мне надо и в самом деле следить за мелочами в моей жизни, потому что они подсказывают? Вот и вчера… Столько радости, пока я была рядом с Костей! Но в эту радость вмешалось нечто… И что это за нечто? Лист, который порхнул ко мне с порывом ветра. Лист, разрисованный багровой окаёмкой…

Мой автописьмо, предупреждающее, указующее на жертву… Почему оно досталось мне – слабой, раздираемой страстями и сомнением? У меня своих проблем хватает – а тут провидение дарит мне убийственную способность видеть смерть и увечья… Или оно мне дано оттого, что я умею, при всех своих страстях, собираться, брать себя в руки и отбирать человека у смерти?

Человека не спрашивают, хочет ли он принять тот или иной дар. Значит ли это, что мне придётся всю жизнь падать, как в пропасть, в рисунок, с которого на меня будет смотреть смерть? С лиц тех людей, которые на моём рисунке сначала улыбаются, не подозревая, что их ждёт вскоре? И снова перед глазами… Мёртвая девушка, чьё лицо исчеркано кровавыми всплесками…

Я пошла между рядами машин, машинально выискивая багряный цвет и машинально думая о том, что в моей жизни слишком много красного. Может, я зря впустила в сердце мужчину-Осень? С него началось всё. Странное автописьмо, которое отразило не «натурщика», а чужого человека, которого я до этого в жизни не видела. С него же началось увлечение цветными карандашами…

На этой стороне Костиной машины нет.

Я пошла через площадь на другую сторону, к другому ряду машин, мельком подумав, что надо бы всё-таки позвонить ему, чтобы он сам меня встретил. Но мысли о звонке перебила трусливая мысль, как он будет сейчас расстроен и недоволен, узнав, что меня придётся везти сразу домой.

Позади раздался странный нарастающий звук.

Обернулась я не сразу и даже неохотно. Понимала только, что иду всё ещё посередине площади, которая обычно пустынна, по которой редко ездят редкие машины.

На меня мчалась белая машина.

Я попятилась, ещё ничего не понимая. По обе стороны от меня места – для трёх машин. Могут даже гонки устраивать, не задевая меня…

Она была совсем близко, всё нарастая на меня каким-то бездушным чудовищем, когда за спиной вдруг раздался отчаянный сигнал другой машины. Приходя в себя, я оглянулась – и пришла в себя. Зажатая двумя мчащимися на меня машинами – куда мне кидаться?! Белая ближе – багряная мчится, сигналя изо всех, как показалось, сил…

Я не помню в подробностях, что было дальше… Кажется, меня ударило по бедру, когда я хотела прыгнуть в сторону. Мгновением позже по ушам оглушительно ударил резкий скрежет. Промелькнуло перед глазами грязно белым, потом ударило по земле моим странно неподвижным телом, перевернулось пространство – небо с асфальтовой землёй медленно и торжественно закрутилось перед глазами… Наверное, мне было больно – но боль уходила куда-то в тёмные пространства. Я помнила только одно: мне надо изо всех сил держать что-то маленькое и прямоугольное. Бумажное… Там что-то такое – очень важное. Мне ни в коем случае нельзя ронять это из рук. Иначе я выроню и разобью вдребезги чью-то жизнь…