Текст книги "Владимир Петрович покоритель (СИ)"

Автор книги: Дед Скрипун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Возвращение

Гоня нависал надо мной клокочущим вулканом, выплевывая разрывающие мне душу обидные и несправедливые слова.

Охотники, а я теперь, как говорится, официально состою в этой зеленой банде, после пяти дней перехода по пескам, дошли наконец до поселка дроцев. Лучше бы мы засохли пустыне.

Шли в приподнятом настроении. Веселились, как дети, право-слово. Шуточками перекидывались, толкали друг друга беззлобно, только что в чехарду с салочками не играли. И только меня бил легкий мандраж. Но это и понятно. Волновался. Бояться нечего вроде, нормально там должны встретить, а вот всеравно колотит. Как примут, как посмотрят на нового соплеменника, да еще другой расы. Может это только мне свойственно – потряхивание от неопределенности ожидания неизбежного, но скорее всего это общечеловеческое чувство, за исключением деревянных на всю голову, индивидуумов, конечно.

И вот уже впереди конец долгого пути. Перевалив через очередной бархан, мы остановились, и я застыл в восхищении, с открытым ртом. Отфотошопленные картинки природы, которые у нас «три – дэ» называются, их еще на стены принято вешать и восхищаться, видел? Так вот, они – жалкое подобие той красоты, которую довелось увидеть мне. Рисунок трехлетнего ребенка, рядом с шедевром Ван Гога.

Желтая безжизненная пустыня, плавно переходящая, мелким точками, потом небольшими пятнами, и по мере удаления расплывающимися в размерах, и наконец полностью заполнявшими пространство сочно – зелёным искрящемся радостью лугом, где во всем великолепии застыло зеркалом огромное, сверкающее солнцем, озеро, на фоне плавающих в дымке облаков гор, и лес между ними, слегка подернутый дымкой, настоящий лес! Все заполнено радующейся в лучах солнца жизнью. Как же нам всего этого нахватало. Этого воздуха – наполненного ароматами цветов. Этого ветра – свежего, немного влажного, ласкающего прикосновениями кожу. Солнца, не обжигающего, а нежного, пускающего в глаза веселые зайчики зеркалом озера. Слов описать не хватает, а душой не расскажешь.

Поселок дроцев располагался на небольшом холме на берегу. Огороженное ровным частоколом, с домами юртами селение. Натоптанная тропа прямо к распахнутым воротам. И тишина. Страшные предчувствия накатили на нас ледяной волной. Никто не вышел на встречу, никто не бежит по тропинке с криками приветствия. Так не бывает. Нас не могли не заметить. Что-то случилось

Мы ворвались в ворота и застыли ошеломленные опустошением царящем здесь. Нет, ничего не было разрушено. Все юрты стояли целыми. Не видно было и следов пожара. Только трупы. Разлагающиеся на солнце, облепленные роящимися мухами, смердящие останки когда-то живых существ. Мужчины и женщины, обобранные до состояния неглиже, с рубленными ранами разбросанные в беспорядке там, где застала их смерть. Все имущество аккуратно своровано, вплоть до битого глиняного горшка. Именно аккуратно, так, как бережливый хозяин собирается к переезду. Страшное зрелище. Мой желудок сделал: «Фи», и я выскочил вон, назад за ворота.

Там долго приходил в себя, после полоскавшей мое горло рвоты. Затем, спустившись к озеру, макал в воду голову, полоскал рот и пил, потом рвал, и снова пил, и пил. Ноги не держали, руки тряслись. Столько смертей одновременно я не видел в своей жизни никогда, да и вообще не видел, даже деда моего схоронили в мое отсутствие. А тут.

Назад вернулся не сразу. Долго еще скулил сидя на травке, собираясь с духом. Но надо. Пересилив себя, на ватных ногах, вернулся к друзьям, и в этот момент он набросился.

– Это ты! – Он брызгал слюной попадая мне на лицо. – Из-за тебя мы задержались. Из-за тебя погибли те, кого мы любим. Сдохни! – Он занес топор над мной, а я стоял, не смея сопротивляться. Никогда не видел его в таком состоянии. Всегда спокойный Гоня сошел с ума, а я только хлопал глазами, застыв с дебильной улыбой на губах, и смотрел как опускается оружие. Медленно, в полной тишине, на удивление неторопливо касается волос, и в это мгновение замороженное время взрывается криками. Выбитая чьей-то рукой жуткая смерть отлетает в сторону, а напавший в истерике бьется в руках охотников, пытающихся его скрутить, и тут же передо мной вырастает фигура Дына, непробиваемой стеной прикрывая от взбесившегося соплеменника.

– Успокойся! – Орут в лицо сумасшедшего. – Не виноват Кардир. Мы всеравно не успели бы.

– Только посмей прикоснуться к моему фасту, проломлю голову, и не посмотрю на то что вождь! – Вопит, размахивая руками мой друг.

Все суетятся, орут, толкаются, только меня не отпускает. Стою вросшей в землю деревянной буратиной, улыбаюсь. Одно слово – дебил.

– Отпустите. – прохрипел скрученный Гоня, – не трону. – и раскидав держащих его в стороны, словно тряпичных кукол, шатаясь подошел к одному из разлагающихся тел, и рухнув, уткнувшись лицом в смердящую плоть, завыл…. Жутко.

– Это его спутница (Такого понятия как жена в этом мире нет), – отрешено пошептал Дын опустив голову в землю, – и добавил еще тише, – а моих нет, он ссутулил плечи и побрел по поселку, безвольно шаркая ногами.

Оцепенение, навалившееся на меня, медленно отступило, и я сел прямо на землю, там, где стоял. Ноги не держали. Столько горя свалилось. Дроци, у которых не обнаружилось среди трупов родни, бесцельно бродили по разграбленному поселку, пиная ногами оставленный кое где мусор, а те, кто нашел знакомых, стоял на коленях, крутил руками ветреня, и шевелил губами молитву – плакал. Как это страшно, смотреть как совсем еще недавно здоровые и веселые мужики превращаются в стариков, а из смелых воинов в размазывающих слезы непонятно кого. Как в одно мгновение меняется живое существо. Горе потерь сильней всего убивает нас, высасывая душу.

– Ты прости меня. – Когда наконец вернулись силы я подошел и коснулся плеча, затихшего на безжизненном теле, Гони. – Если можешь.

Он поднял постаревшее в одно мгновение лицо и посмотрел мне в глаза.

– Я любил ее, – он встал на колени и отвернулся, как будто обратившись с жалобой к ветру. – За что…? У нас были такие прекрасные дочери. У меня был дом, был смысл жить…. А теперь? – Он вновь уткнулся в труп и вновь завыл.

– Твои дочери живы. Они нуждаются в тебе. – Я не был уверен в том, что говорил, но чувствовал, что делаю все правильно. – Им нужна помощь. Соберись. А ее надо похоронить. – Я коснулся разлагающейся плоти, отвращения не было. Такой брезгливый по жизни. Что-то видимо поменялось во мне. Что не знаю. Но теперь я стал другой.

– Да. – Прошипел он и поднялся. – Да мы похороним и пойдем убивать. – Он не стал пояснять кого именно собрался лишить жизни, но это было понятно и без слов.

– И еще. – Вождь развернулся и схватив меня за плечи крепко, до хруста сжал. – Извини. Я повел себя неправильно. Ты не виноват в случившемся, просто разум погас в тот момент в голове. Злоба затмила глаза. Прости.

Я смотрел в его глаза со земными зрачками, но видел в них глаза человеческие, простые человеческие глаза, с застывшей болью, и вспыхивающими огоньками жажды мести. И тут они вспыхнули такой яростью, что я невольно отшатнулся. Губы растянулись в хищном оскале и по поселку разнесся его твердый голос:

– Убитых собрать, завтра хороним. Потом день на сборы и идем убивать. – Последнее слово он выдохнул шипением так, что по телу пробежали мурашки.

Похороны проходили при закате солнца, в полной тишине. Сложенные аккуратно в ряд трупы передавали по цепочке, уходящей в озеро, стоящему последним, по грудь в воде родственнику, а тот отталкивал покойника погружая того в воду, затем его менял следующий, и все повторялось вновь. Тех, у которых не было среди нас родни, хоронил Гоня. Молились, молча, беззвучно шевеля губами, передавая из рук в руки скорбную ношу. Когда последний погибший был отдан озеру, охотники выстроились в одну линию и встали на колени лицом на закат. Стоять остался только вождь.

– Ветер! – Голос его зазвучал торжественно и печально. – Прими детей своих, в дом свой. Помоги им обрести покой. Приюти у костров предков. Помоги не забыть нас, друзей и родственников. Пусть дождутся. Мы встретимся. Мы скоро обязательно встретимся. – Он упал на колени вместе с последним лучом уходящего дня.

И небо наполнилось лунным светом, а звезды приняли души ушедших к ним.

Ты не такой

На следующий день я проснулся поздно. Не знаю, что на это повлияло. То ли скопившаяся усталость от дороги, толи нервное напряжение, от пережитого до этого, морально тяжелого дня, толи крыша над головой, пусть и не привычный, из прошлой жизни, потолок квартиры, а натянутая коричневая шкура какого-то животного, но всеравно, ощущение защищенности и покоя создает.

Огляделся по сторонам. Вчера, в темноте, не рассмотрел жилище, в котором пришлось ночевать. Ничего так себе. Уютненько. Непривычно конечно видеть вогнутые стены, но никакого дискомфорта нет, тем более, что перегородки, обыкновенные, прямые, на вид из рогожки сделаны, желтого цвета.

Юрта разделена на три отдельных помещения и коридор. Такой необычный дизайн, но удобно, ничего не скажешь. Из вещей остались только пол и сены, постарались грабители. Так что о быте говорить нечего. Дверей, как таковых тоже нет, просто проемы, закрытые чем-то вроде рол ставней, только открываться не вниз, а в бок. Электричества конечно тут тоже никакого нет, не изобрели еще, так что освещается все с помощью жира скильдима, но светильники довольно аккуратные, в них не плавает кусочек тряпки, как это было в пустыне на стоянках, а горит регулируемый фитиль, но самое интересное, это плафон, прозрачный и стеклянный, как у моей бабушки на даче. Первый раз тут увидел стекло. Где они его взяли? И еще почему этот светильник с остальными вещами не сперли? Загадка. В общем чисто и уютно. В моей городской квартире похуже было, не смотря на комфорт.

Заночевать здесь вчера пришлось с боем. Дом этот принадлежит Дыну, и этот фастир недоделанный, решил, что теперь он будет принадлежать мне, совсем офонарел. Зачем мне его дом? Нашел блин рабовладельца. Я, говорит на коврике лягу, типа покой охранять, а мое сиятельство в доме пусть отдыхать соизволят. И смотрит на меня как щенок побитый.

Ну я ему и высказался:

– Ты, твою маму, тудыт его растудыт, лягушка переросток, совсем охренел. Договорились же что я тебе друг, а не господин. Будешь так себя вести, верну к такой-то матери клятву твою вонючую взад.

Он побледнел сразу, заикаться даже начал:

– Нельзя клятву назад возвращать, и мама моя тут не причем совсем, и такая-то, чья-то мама мама тоже ни в чем не провинилась. Все осознаю и больше так не буду.

И кланяться давай. Охренел зараза. В общем окончательно осознал он все только после повторного моего матерного выступления, и угроз, извинился и спать в соседнюю комнату ушел, но глазами на прощание зыркнул, зараза.

Ну а как я еще мог поступить. Не могу я через себя переступать. Стыдно мне становится, неуютно, когда мне кланяться начинают. Не привык я к такому. Такое к себе отношение с молоком матери всасывается, а какого мне простому рабочему человеку? Обматерить, так это запросто, всегда пожалуйста, а от этого извините я пасс. Даже привыкать не хочу. И сейчас вон не разбудил, жалеет уставшую мою тушку.

На улице уже день, солнце в зените. Поселок убран. Все выметено, где было поломано отремонтировано, охотники сидят вокруг костра, руки греют. Угрюмые все. Молчат. Понять их можно. Такое на них навалилось. Я бы наверно выл, а они сидят и только желваками двигают. Кремни, а не мужики. Я, кивнул, поздоровавшись, и тоже молча присел рядом. Дын сунул мне в руки миску с похлебкой. Ложек тут нет. Сначала жидкое через край выпиваешь, а затем уже остальное руками. Поначалу неудобно, но привыкаешь быстро, даже нравится начинает. Такая своеобразная неряшливость.

Долго молча сидели. Потом Гоня как-то неуверенно, отведя все три глаза в сторону заговорил:

– Мы долго совещались, Кардир. Не твоя это война. – Он поднял руку останавливая мое возмущение. – Подожди, я не все сказал. Из того, кого увели, ты никого не знаешь, а значит не можешь переживать и болеть за них душой, тащить тебя на смерть ради незнакомцев – это неправильно, поэтому мы не возьмем тебя с собой. – И снова махну на меня рукой, останавливая возмущение. – И еще. Ты вчера сказал, Дыну, что можешь вернуть ему клятву, и это, как он понял не оскорбит тебя. Друзьями вы конечно после этого не останетесь, но это уже и не важно, всеравно он скоро умрет. – Он замолчал, внимательно всматриваясь мне в глаза. И такая безнадега в них застыла, что жутко стало. – Это так? Ты сможешь вернуть клятву?

– Без меня мня женили. – Сказать, что я был в шоке от сказанного, это всеравно, что ничего не сказать. – Объясните мне, друзья мои зеленые, что тут происходит. – Клятву я верну без проблем, и от этого не перестану считать Дына другом. Даже больше скажу, верну с радостью, потому, что фастирство это мне не нужно совсем. Но почему вы думаете, что он умереть должен? Не видел я его еще жалующимся на здоровье. И с какого перепугу вы решили, что я с вами не пойду? Может стоило сначала моим мнением поинтересоваться?

– Ты даже не похож на нас. Ты другой.

– И что это меняет? Или вас напрягает, что я по симпатичнее выгляжу?

Дроци покатились от смеха.

– Ты, бледный уродец, симпатичнее? – Гоня даже захрюкал носом. – У тебя даже на один глаз меньше, а рот так вообще перевернут.

– Ага, еще я бородавками не покрыт и язык за болтливость не разрезали. – Я даже обиделся. – Хватит ржать. Объясняйте в чем дело. С какого рожна меня от себя гоните?

– Ой завел нас в нарушение правил обряда поминания мертвых, – Гоня обветрил себя священным знаком. – Ох накажут нас предки. – И еще раз обветрил. – Не гоним мы тебя. Мстить мы пойдем и умирать. Не одолеть нам баруцев.

– Это что еще за хрень нарисовалась? Кто такие?

– Ты не знаешь? – Он гневно посмотрел на Дына. Тот даже попятился.

– Хватит! – Рявкнул я. – Рассказывай, что за перцы. Кто виноват в моих знаниях, или незнаниях, потом разберетесь.

– Баруци наши враги, сколько себя помню, у нас вражда. То мы нападем на них, то они на нас. Из века в век так длится, из-за чего началось не помнит уже никто. Всегда ничья у нас. Силы одинаковы. Смерти конечно есть, но больше ранами отделываемся. Но в этот год по-другому все. Болезнь у нас приключилась, очень много дроцев озеру отдали, да еще и мы в неподходящий момент на охоту ушли, вот и побили нас. Баб с детишками они обычно не трогают, если только они сами в драку не кидаются. – он тяжело вздохнул. – к себе забирают, одних в подруги берут, других усыновляют.

– То есть вы деретесь, просто потому, что деретесь, делить вам нечего. – Я усмехнулся, вспомнив высказывание Партоса, из «Трех мушкетеров».

– Да, делить нечего.

– И много вы их поубивали? Я имею в прошлые разы.

– По-разному было.

– А договорится не пробовали.

– О чем с ними можно договорится, они враги, они даже разговаривать не станут.

Вот же придурки, детский сад, а не мужики. Это же надо убивать друг друга ради: «Просто подраться». Ну ладно на кулаках сошлись удаль молодецкую показать, но топорами то зачем. А главное, что воспринимают все это как игру. Похоронили родных пошли мстить. Там поубивали, ждут ответку. Опять хоронят и снова убивать идут. Круг замкнутый. Они даже поговорить с друг другом не додумались. Как-то это надо исправить. Ведь пойдут сейчас биться, а там уродов зеленых больше раза в три, а то и похлеще. Перебьют их там, а я что делать буду? Да и жалко их. Привык уже к их мордам безобразным. Прикипел душой.

– Ну а со мной?

– Что с тобой?

– Со мной говорить будут?

– С тобой? – Он задумался, – С тобой, пожалуй, да.

– Тогда я с ними поговорю.

Ой дурак, ну и вот куда меня понесло. Вот сначала ляпну, а потом думаю. Пожалел он, видишь ли. Вот характер дебильный и язык без костей. О чем я с ними разговаривать буду? Кто я такой, чтобы меня слушали? И ведь не откажешься теперь. Дурак он и есть дурак.

Слабо

До вражеского поселка меня провожал мой верный фастир, куда же я без него? Шли мы вместе не до самого поселка, а до тропинки к нему ведущий. К конечной точке ему нельзя, баруци не поймут, пристрелят на радостях старого своего друга.

Меня трясло, скорее всего, в предчувствии неприятностей, мозги совсем отключились, как в тумане шел, не хотелось бы думать, что это со страху. Дын уже остановился и объяснять начал, что дальше делать, когда до меня наконец дошло, что нахожусь я не в пустыне, и не в поле, а в лесу. В ЛЕСУ. Вот ведь напряжение нервное что делает. Как я вот так мог в себя провалится, что не заметил такого.

Лес от нашего отличается, да что там говорить совсем не такой, чужой совсем. Даже под ложечкой засосало: «Как вы там без меня, березки милые?», защемило так в груди неприятно, аж прослезился.

Ну, а, что, деревья? Папоротник видел? Который в лесу сыром растет. Ну тот еще который в ночь на Ивана Купалу никак зацвести не может? Ну так вот, ничего общего.

Представь себе нашу березку, ствол один в один, даже наросты такие же, только втроем не обхватишь, хотя невысокий, на взгляд метров пять, Ветки как у елки, вниз опущены, а листья сосновые иголки, только мягкие на ощупь, как у лиственницы, и к концам загибаются, а еще вместо шишек цветочки розовенькие, такая пастораль, аж противно. Кустарник местный, вылитый саксаул, один в один, только весь в шишках еловых и синего цвета. В общем разочаровал меня лес. Хотя, как вот отвлекся я на созерцание местной флоры, так и отпустило, мандраж прошёл. Руки, глянь, не трясутся.

Ладно увлекся, Дын мне уже все ухо отслюнявил, клювом своим. Итак, что там он говорит: Чтоб осторожен был. Понятно. Чтоб топор на готове держал. Вот чудак. Чем мне этот топор поможет, их там дюжины три или даже больше, и все с ружьями. Я даже потрогать железку свою не смогу, не успею, пристрелят раньше. Еще что. Не сворачивать с тропинки, тут недалеко. Это хорошо.

Кивнул я головой и пошел, а он в сторонке сел. Неужели ждать будет. Вот же верный какой. При первой же опасности в бой кинется, наплюет на последствия, настоящий друг. А я его, как только не обзываю. Не буду больше. Клянусь. Ну если только немножко, иногда.

Интересно, а сам то я могу быть таким – верным? Пожалуй, нет у меня ответа. Еще совсем недавно, там дома, вряд ли. Свалил бы при первой же опасности. А теперь? Вот иду, практически на смерть, а ради чего. Что меня гонит. Хочется верить, что дружба. Очень хочется. Но почему-то не уверен.

К поселку вышел как-то сразу. Лес кончился и ворота вот они. Даже вздрогнул от неожиданности. Постоял немного. Духу набрался, за коленки подержался, что бы не тряслись, и пошел.

Заметили меня сразу.

– Ты кто такой? – Образина, копия с дроцев снятая, на меня ружье направило и дулом спрашивает. – Что надо?

Струхнул слегка. Когда тебя так ласково встречают, мурашки особенно радуются. Но собрался с духом. Не для того же я сюда пришел, чтобы тут в обморок грохнуться. И заговорил грозно, мне так кажется.

– Вождя позови.

Что-то не проняло его от моего грозного голоса. Ухмыляется ехидно гад. Наверно брови еще нахмурить надо было.

– Занят он. Обедает.

Вот тут меня проняло. Трясучка с мандражом сбежали мурашек с собой прихватив, вот уж никогда за собой такого не замечал, затрясло аж от ярости, за такой наглый ответ, хотя нет, было что-то похожее с пантаром. У меня тогда тоже крышу сорвало. Обедать они соизволят, а я значит, червь поганый, ждать должен. Так, надо в руки себя взять, как бы делов не натворить. Собрался с духом, брови, на всякий случай нахмурил, и объяснил этой жабе зеленой все спокойно и подробно, правда немножко эмоционально получилось.

И что я думаю, и куда ему идти и на что идти, и много еще чего интересного. Все свое выступление тут описывать не буду, так как длинное получится, листов на семь, а так как, законом нецензурная речь запрещена, и запикивается, то получится семь листов точек с междометиями.

Проняло его. Осознал, что был не прав, речь выслушал рот открыв, молча, не перебивал.

– Силен. Ща позову. – Заговорил он не сразу, только после того как челюсть на место вставил. Кивнул головой и в воротах скрылся.

Ждал я не долго. Появляется из ворот образина, вся в шрамах, мышцами перекатывается, рукой трехпалой рот свой вертикальный от жира вытирает. И ко мне. Улыбается гад.

– Это ты меня звал? – Вот дурной вопрос, кто еще то звать мог, один ведь я тут. – Говорят ты материться горазд. Повтори что стражнику сказал, а то он не запомнил.

– Повторю, только потом, если заслужишь. А сейчас поговорить надо. Отойдем?

Мы в сторонку отошли, и сели на опушке леса, рядышком, прямо как голубки поворковать.

– Говори. – Усмехнулся он.

– Зачем вы дроцев побили. Нечестно так поступать, не по правилам.

– И ты ради этого меня позвал? Зря время потратил. Теперь я правила устанавливаю. Я сильнее. Да и не записаны нигде эти правила. Так что я в своем праве.

– Можно подумать ты читать умеешь. – Усмехнулся я.

– Конечно. – Он даже обиделся.

Вот это новость. Эта образина грамотная. Может и друзья мои тоже. Никогда об этом разговоров не было. Выживу поинтересуюсь.

– Правила те неписанные, предками вашими придуманные, много поколений их соблюдают. – Попробовал я надавить на преемственность поколений, но не вышло.

– Жизнь меняется, с ней меняются и правила. Я сильнее.

– Это только твое мнение, и оно неверное.

– А ты докажи. – И опять нагло усмехнулся.

– Хорошо, зайдем, с другой стороны. Вот вы побили дроцев, теперь с кем биться будите? Рядом нет никого больше. Или сами себя мутузить до кровавых соплей начнете.

Он зачесал репу.

– Не подумал Что-то.

– Вот. – Поднял я палец вверх. – Верните им баб с детьми. Пройдет немного времени они опять достойными соперниками станут. Бейтесь на здоровье.

– Не правильно это. Отбить они их должны. Таковы правила.

Вот ведь баран тупой. Что мне с ним делать?

– Какие блин правила? Ты их только что сам отменил. Но хорошо. Давай тогда так. Один на один.

– Это как?

– Вы что, один на один не дрались никогда?

– Не.

– Объясняю. Выходишь, к примеру, с одной стороны ты, а с другой стороны Гоня, и бьетесь.

– До смерти? – Он аж подскочил на радостях, и ладошки потирает. Вот гад какой кровожадный.

– Почему обязательно до смерти, можно до первой крови.

– Не. – Он вновь сел. – Так не интересно.

– Ну хорошо, до смерти, так до смерти. – Я согласился, хотя внутри был абсолютно против.

– Это другое дело.

– Но перед этим надо условия придумать.

– Что еще за условия.

– Побеждает наш боец, вы нам баб с детьми возвращаете. Побеждает ваш, дроци уходят.

– Если они уйдут, кто с нами биться потом будет?

– Они не насовсем уйдут, через месяц вернутся, и снова один на один.

– Тут подумать надо.

– А что тут думать, так и скажи, что слабо.

Он аж подпрыгнул.

– Кому?

– Так тебе. Слабо. Струсил так и скажи. Чего тут выезживаешься.

– Согласен я бьемся завтра, противника выберу сам. – Он аж заревел от злости. О как его тукнуло по самолюбию.

Ха, и тут это дурное «слабо» сработало, купился. Сколько в нашем мире дураков от него пострадало, и ведь я один из них, а теперь сам применяю.

– По правилам они сами выбрать должны. – Я конечно возмутился для проформы, но уже понял, что спорить бесполезно.

– Нет больше таких правил. Я свои устанавливаю, я сильнее.

Ну и что делать. Придется соглашаться. Тут уж пан или пропал. Нашим деваться некуда. Не будет боя один на один, все придут. Перестреляют их тут, а так шанс какой не какой есть.

– Ладно согласен.

– Ты речь свою повторить обещал.

– Что? – Я не понял сразу.

– Что у ворот стражнику рассказал, повтори.

Раз обещал, то выполнил. Только серенько как-то получилось, без огонька. Всё-таки настрой большое значение имеет. Но ему понравилось.

– До завтра. – Мы попрощались, и он к своим пошел, а я к своим. Договорился на свою голову.