Текст книги "Владимир Петрович покоритель (СИ)"

Автор книги: Дед Скрипун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Владимир Петрович покоритель

Познакомимся

Если читаешь это послание, то я не зря старался описывать свои мучения – приключения. Как ты умудрился получить сей опус, не знаю. Наверно по ошибке ткнул пальцем не ту кнопку, когда пытался подобрать себе книжку для приятного времяпровождения в электронной библиотеке. Или же перепутал полку в книжном магазине, когда выискивал сборник стихов Есенина, но тебя, по чистой случайности, привлекла забавная обложка этого романа. Все это неважно, главное, что ты это читаешь, и даже не представляешь, как я этому рад. Рад, что о моих злоключениях узнает хоть кто-то из моего родного мира, может попереживает за меня, может посмеется над моей глупостью, а может ненароком и слезу пустит. Чем черт не шутит.

Но давай начнем все по порядку. Расскажу немного о себе. Не для того, чтобы похвастаться. Нет, не в коем случае, хвастаться мне в общем-то особо и нечем, расскажу лишь для того, чтобы поближе познакомится. А то как-то неправильно будет. Кто я такой да откуда, ты же не знаешь. Так вот:

Был я, до всех этих событий, заурядным парнем двадцати девяти лет отроду. Неброской, совсем серенькой наружности, ростом правда вымахал как каланча, тут ничего не скажешь, метр восемьдесят пять, но тут не моя заслуга, дед по отцовской линии постарался, он, кстати, и над моим животиком пивным потрудился неплохо. Шевелюра у меня тоже знатная – была, черная как смоль, то бабки заслуга, она казачка потомственная, нет не шевелюра казачка, бабка моя казачка, но главное тут всё-таки слово «была», теперь вот залысины на висках, обидно конечно, но тут тоже не моя вина, тут батя отличился. Глаза у меня голубые, правда за темными очками невидно, нет зрение нормальное, сам не знаю зачем носил, почему-то считал, что так выгляжу солиднее.

Холост был, в смысле не женат. Ты не подумай чего-то там насчет ориентации, тут все нормально. Никем кроме женщин не интересовался. Не везло просто. Три раза женится хотел, и все три раза мимо кассы.

Первый раз бешеная страсть переросла в бешеную ненависть, на фоне неприязни к будущей теще. Не смогла моя несостоявшаяся супруга угомонить свою мамашу, и в контру мне, встала на ее сторону. Не пережила наша любовь романтично – скандальных отношений. В итоге я остался с поцарапанной щекой, и синяком под глазом, а она с мамой.

Второй раз, моя избранница не пришла в ЗАГС. Думаешь, что такое случается только в дешёвых романах? Если так, то перед тобой главный герой одного из них. Чего там могла испугаться несостоявшаяся супруга, не знаю, и не спрашивай, сам не понял. Пыталась потом конечно что-то объяснить, лепетала про фобию, про какой-то торт и белый лимузин, но меня как отрезало. Сразу все чувства прошли. А скорее всего их и не было, чувств этих вовсе.

В третий раз меня посетила настоящая любовь. Поверь, знаю, что говорю. Как пулей в лоб. Сразу и на повал. Бегал за ней как собачонка. В рот смотрел, ожидая команды, и бросался выполнять любой приказ едва он слетал с прекрасных губ. Готов был жизнь отдать. Увы, потребовалось отдать лишь ей – ее свободу. Полюбила она другого, принца блин на черном мерседесе.

Думал все, конец. Два месяца бухал. Запах пота и мочи стал моим спутником, пропил все накопленное за недолгую жизнь. Веревку к люстре привязал и молился на нее как на икону. Но постепенно отпустило. Время лечит, правду народ, говорит, не врет, на себе проверил.

Но хватит о женщинах. Что еще о себе сказать. Отслужил в армии. Неплохим радистом, стал за это время, даже запись в военном билете о моей доблести есть. Затем Курьером поработал недолго, в одной строительной фирме, письма потаскал по адресатам, кофейком начальство попоил, да мусор поубирал на полставочки, ну а уже затем на завод устроился, трудится слесарем, инструментальщиком. Нет, естественно не сразу я мастером стал, сначала курсы, потом с наставником, и только потом на самостоятельные хлеба поставили, сверла затачивать, очень работа ответственная.

Вот и все. Что о себе еще расскажешь. Все как у всех. Если только добавить, что зовут меня Владимир Иванов, по батюшке Петрович. В плечах не богатырь, и нос с горбинкой. Жил в городе Дальнезабугорске, на улице Попадальцево, в доме номер шесть, квартире двенадцать.

Ну вот и все обо мне в прошлом, вот и познакомились. Можно и к делам настоящим перейти. К тому, ради чего собственно, я и написал это послание.

Дорога в туман

Вечером, две тысячи растудыть какого года, как сейчас, помню, шестого апреля, я возвращался с работы. Дождь лил жуткий, а я в теплой куртке, в меховой шапке. А что тут удивительного. С утра мороз щипался, не слабенький, градусов двенадцать, потому и оделся тепло, а к вечеру видишь, как расквасило. Пока до машины добежал, промок, на кота облезлого похож стал. Сел за руль, куртку снял, под заднее сиденье кинул, чтоб велюр не замочила, шапку отжал и туда же, с ботинок воду слил. Завел и поехал.

Дорога, словами не передать. Снег раскис, с грязью перемешался, сцепления с асфальтом никакого, ощущение, что на катере по реке плывешь, и норовишь на обочину выплыть и со столбом встретится. Тут еще напасть, туман. И так ветровое стекло заливает, дворники не справляются, а тут еще это. Пришлось потихонечку ехать, почти шёпотом, куда денешься, обстоятельства, очень домой хочется, хоккей сегодня, полуфинал. У меня три литра пива в холодильнике и вяленные спинки путассу, это рыба такая, недорогая и вкусная, как раз по моему кошельку. В общем не доехал я до холодильника и спинок. Вот так, на цыпочках, не видя ничего впереди я и въехал вот в это.

Сначала удивился. Машина буксовать начала. Впереди молоко, окно боковое открыл, ничего не поменялось, сплошная стена, даже дороги под колесами невидно, и жарко стало, но это я на напряжение свое внутреннее списал. Пот течет, глаза заливает, дворники молотят, пытаются марево снаружи разогнать, я злой как черт. Автомобиль остановил, на улицу вылез, подумал еще, что асфальт какой-то не такой, дверкой хлопнул. И все. Вот так вот, в одно мгновение. Пух, и нет тумана. Думаешь обрадовался? Ага.

Солнце печет – слепит. Я посреди пустыни. Вот только, что с работы ехал, и уже Каракумы, или еще какая далекая хрень. Мумией застыл, хотя, судя по обстановке больше подходит слово засох, только челюсть на грудь упала, громко так хлопнулась. Стою, глазами лупою, в себя прийти не могу. Ветер по барханам песочек гоняет. Сюрреализм блин.

Очки снял, глаза кулаками потер – не, все по-старому. Еще потер. Потом еще. Много раз повторил, пока веки не защипало. Ничего не поменялось. Машина движком шелестит, ветерок песочком играет, солнышко припекает. Идиллия. По песку ногой потопал, подумал, еще раз потопал, потом попрыгал. Хрустнуло что-то. Глаза опустил, на очках стою. Когда я их только выронить успел? Руку щипнул, потом посильнее. Не, не проходит морок.

– Приплыл. – Это я сам с собой разговаривать начал. – Ну, что, Володя? – почесал я нос, всегда так делаю, когда думаю, привычка с детства. – Что делать будешь? Судя по реальности происходящее на сон не похоже. Под наркотой вроде не состою, не уважаю дурь эту. Скорей всего шиза посетила, но тоже сомнительно, не был на голову слаб никогда. Приму произошедшее за истину, коли все что вижу, существует реально. Тогда. Вот блин. Что тогда? Паника навалилась, такая, слов не передать. Три раза за руль прыгал, все куда-то ехать пытался, три раза назад выскакивал, колеса пинал вокруг машины бегал. Пот льет, меня колотит. Дурдом в общем. Но ничего, отпустило. Задумался, что делать?

Для начала разделся. Куртку с шапкой я еще в машине снял, свитер и брюки полетели на заднее сидение, и я, оставшись в футболке трусах и ботинках, пробовал без обуви пойти, ощущение получил раскалённой сковородки на пятках, потому оставил обувку на ногах, и в таком вот спортивном виде, поднялся на ближайший бархан.

С высоты, осмотрелся, прикрываясь ладонью. Ну, что сказать. Все свое знание русского мата, я вложил в одну фразу. Повторять не буду, ее знают все, и выражает она всю палитру чувств, от полного восхищения, до полной задницы. Кругом песок. До горизонта барханы, и никакой растительности, что говорит о полном отсутствии воды, а также какой-либо разумной жизни в ближайшей перспективе.

Сел, ноги подкосились, мгновенно с воплем вскочил обратно, сопровождая это действие опять же, отборным матом. Трусы не защитили, но зато обожженная задница вернула возможность думать.

– И так, что я имею? Воды нет, еды нет, оружия никакого нет, есть автомобиль с полубаком топлива, километров на двести – триста хватит, больше вряд ли, расход топлива по песку большой. Потихонечку, в натяжечьку, на второй передаче ехать можно, вопрос. Куда? – Паника вновь заскреблась в груди. – Стоп, стоп, – успокоил себя почесав нос. – Кто суетится, тот нежилец. Где тут север я понятия не имею, да и знание это мне ничего не даст. Поеду просто вперед. Буду по дороге останавливаться и с барханов посматривать по сторонам. Больше ничего на ум не приходит. Так и поступил.

Как ты думаешь, сколько времени человек продержится в пустыне, без воды? Обложись трудами профессоров от медицины, проштудируй все энциклопедии, но ответ я тебе дам и без всего этого: «Мало». Я смог два дня, ночь провел в машине, поджав под себя ноги и скрючившись, укрытый зимней курткой и с шапкой на голове. Очень холодно тут в темное время суток. Бензин-то закончился, на отметке двести шестьдесят километров заглох двигатель. Теперь холод пробирает до костей. Звезд не рассматривал, настроение не то, а луны вообще не было, то ли не взошла еще, то ли не предусматривалась реалиями местными.

Дальше только пешком. На второй день, отупев от жажды, я уже двигался по инерции. Губы потрескались, во рту ощущение съеденной наждачной бумаги, глаза, высушенные солнцем и засыпанные песком, жгло раскалёнными углями. Кожа послазила. Но я уже не чувствовал ничего. Пытка, продолжалась весь день. Вечером, на вершине очередного бархана я наконец вырубился.

Знаешь, что такое блаженство? Нет? Выпить пол-литра пива, с похмелья это не то, это суррогат ощущения. Блаженство – это когда на твою раскалённую голову течет нескончаемым потоком ледяная вода. Поверь, я знаю, что говорю. Сам испытал. Меня так в чувство приводили. Я хлебал, фыркая и кашляя, это чудо, улыбался, несмотря на треснувшие до крови губы. И был счастлив. Но только до того момента пока не открыл глаза.

Надо мной склонилась рожа, нет морда, нет, не знаю, как классифицировать этот предмет. Можешь сам определить. Три пары зеленых глаз, с вытянутыми горизонтальными зрачками, одно из которых на остро свисающем к земле подбородке, другие два, с заплетёнными в косичку бровями, откинутыми на затылок и сплетенные там с редкой растительностью из макушки, соединенные в одно целое бордовой заколкой в виде стрелы. Глаза эти смотрели на меня, змеиными зрачками, с интересом, и вертикальный безгубый рот, улыбался, точно говорю, улыбался и верещал какой-то бред, а острый нос, похожий на ястребиный клюв, подхрюкивал поддакивая. Не описался я только потому, что до этого высох, до хруста, на солнышке.

Более детально опишу это чучело, чтобы можно было понять моё состояние:

Темно зеленого цвета кожа, покрытая черными бородавками, лоснилась на солнце короткой шерстью, как у куницы. Я не удержался, потрогал. Само высокое, выше меня на голову, худое и мускулистое, шашечки на прессе и развитая грудь, выдают не дюжую силу. Ноги короткие, трехпалые ступни опираются на песок и не обжигаются, подошва там толще чем у моих ботинок. Руки длинные, ниже колен, с черными ногтями на кончиках пальцев трехпалой ладони. В одной из них длинное ружье, на манер наших, древних фитильных, прикладом опирается в песок около моей головы.

Ну как впечатляет? Штаны сухие? Вот и не смейся. Лучше бы я не очухался.

Трехпалые руки оторвали меня от земли, грубо взяв под мышки, и как котенка швырнули к костру, сунули в руки костяную плошку с вонючей желтой жижей.

Ах, да, я не описал где нахожусь. Извини, виноваты в этом моя растерянность и сковавший страх. Исправляюсь.

Стойбище, по-другому не назовёшь место моего пребывания, находилось в ложбинке, между двух барханов, в небольшом оазисе, на берегу мелкого ручья. Шесть шатров, вокруг хилого костерка, шесть несуразных сооружений, из каких-то костей и веток, обтянутое желтыми шкурами, здесь абсолютно все желтое, в тон песка. Аборигены, в количестве, которое невозможно сосчитать, из-за постоянного их перемещения, агрессии не проявляли. Потолкались вокруг меня, прокурлыкали что-то на своем языке, потолкались локтями и разошлись, потеряв интерес, оставив в одиночестве.

Отхлебнув из плошки жуткое пойло, я едва не выплюнул его назад, но сдержался. Мало ли, что. Как они отреагируют на такое отношение. Пристрелят еще, вон у каждого в руках ружье, и по сноровке, с которой они его таскают, не для украшения предназначено. Я натужно улыбнулся, и проклиная повара еще отхлебнул.

Хохот взорвал стойбище. Ну а как еще назвать их громкое хрюканье, сопровождающие приседание на корточки и хватание за живот. Хохот он и есть. Один из них, закинув оружие за спину, подошел ко мне, периодически вздрагивая от распирающего смеха, сунул свои ладони мне в плошку, размазал жижу на манер мыла, и поманив меня за собой, обмыл их в ручье. После этого постучал черным ногтем по моей голове, покачал своей тыквой, заржал, гад и ушел. Конфуз, однако, покраснел даже, и вроде сначала даже обиделся, но потом и сам заржал, упав в траву. Отпустило. Накопленные боль, страх растерянность ушли. Ну с пусть, что они уроды, ну и пусть с ружьями не расстаются, и что не понимаю я в их лепете ничего, тоже пусть. Я жив. Остальное не так важно. Разберемся. Где наша не пропадала.

Пантар

Десять дней я уже тут. Солнечные ожоги, плоды моей тупости от оставленной в машине одежды, были вылечены самым что ни на есть варварским способом. Новые, зеленые друзья – садисты намазали мое многострадальное тело какой-то едкой гадостью, которую только по недоразумению можно назвать мазью. Кожу зажгло блин так, что думал сдохну. Целый день, вот так вот, сволочи мучатся заставили, а чтоб эта мерзкая мазюка не засыхала, еще и водичкой поливали, как кактус у бабушки на подоконнике, и только вечером помыться разрешили. Но знаешь, помогло. Шкура как новая стала, даже рубцов не осталось, и не обгорает на солнце больше. Загрубела и задубела, приобрела светло-коричневый цвет.

Притерся я, за это время к новым, суровым реалиям. Теперь, вот, помогаю зеленым уродцам как могу, в основном по быту, другого пока не доверяют. Почему уродцам? А как еще их назвать? Не красавцами же. Уж больно рожи мерзопакостные. Хотя при их виде уже в дрожь не бросает, привык. Учу местный язык. Вроде получается. Понимаю уже через раз, что говорят. Но пока все больше жестами общаемся, руками крутим, губами шлепаем, пытаемся друг – другу смысл сказанного донести.

Самым главным у них в банде Гонья, что в переводе на местный, что-то вроде: «Хороший слух». Толковый такой парень – правильный. По характеру спокойный и неразговорчивый, но вот на счет послушания – суровый. Выполнения приказов требует беспрекословного.

Первый раз все объясняет обстоятельно, вдумчиво, с улыбкой и доброжелательно, по полочкам раскладывает, вопросы задавать уточняющие просит, выслушивает, отвечает на вопросы, а на второй раз, если не понял, то просто в лоб бьет, без всякого выражения эмоций. Шлеп и все. Лежи думай. Меня, кстати, не трогал пока. Скорее всего не потому, что я такой сообразительный и исполнительный перец, а потому, что относятся ко мне тут как к ребенку. Так и говорят: «Пусь», в переводе на русский: «Малыш, или сосунок», а еще тут так личинок называют.

Почему думаю, что он парень этот Гоня, а не особь женского пола? Так тут не сложно догадаться. Во-первых, у него выделяется топорщащиеся внушительное мужское хозяйство. Пусть и прикрытое густым, по сравнению с остальными частями тела, мехом, но такой первичный половой призрак, какой-то там шкуркой не скроешь. Во-вторых, накачанная мышцами грудь, не подходящая для кормления младенцев, ну и в-третьих, эта банда тут на промысле охотничьем. Бьют зверюшек местных, и занятие это, я тебе скажу, не для слабого пола. Опасное занятие.

Саму охоту я не видел, не берут с собой. Уходят утром. Меня оставляют с нянькой, с тем, в кого черный ноготь командира ткнет, а возвращаются к закату, с кусками парного мяса, увесистыми такими, и шкурами, впечатляющих размеров. Потом полночи солят, да и коптят. А так как частенько они раненными приходят, с охоты, с ссадинами и синяками, потому и делаю вывод, что опасное у них занятие – охота эта.

Соль, кстати, тоже не под ногами валяется, за ней ходить приходится. Ее-то добычей мы с нянькой обычно и занимаемся. Увесистой киркой, на деревянную, длинную палку, насаженной, отбиваем белые куски в глубокой яме, и в лагерь относим, там меж двух камней перетираем и в мешки упаковываем. Еще в наши обязанности входит приготовление пищи и обучения Пуся, то есть меня, языку местному.

Пища готовится на костре простая, в основном мясо на углях, без всякого там маринада. На огне подогрели, и полусырое слопали, с голодухи самое то, поверь на слово, за уши хрен оттащишь. Еще компот кисленький, из ягод, что по берегу ручья растут, без сахара. Ничего так, приятный. Я вообще-то не очень такой вкус люблю, но тут привык, даже нравится стал.

Да вот еще что забыл сказать. Себя они называют: «Дроцы», что-то вроде ветра по-нашему, хотя в их понимании это слово имеет более расширенное значение, так как ветер еще и местное божество ко всему прочему.

Всего их в лагере одиннадцать. И они все по характеру разные, точно так же, как и люди. Каждый со своими закидонами. Тот, что сейчас со мной остался, веселый парень, суетливый немного, но толковый. Сидит вон напротив и втирает мне в уши правильное произношение слова мясо. Его болтовню, я конечно буду излагать своими словами – по-русски, на дроцком ты не поймешь вообще ничего. Жуткая тарабарщина.

– Мясо надо говорить правильно, – учитель явно нервничал от моей тупости, – Не муясио, а мясо, не уя, а я, не ио, а о. Мя-со, – выговорил он по слогам и постучал пальцем по моей голове. – Повтори.

– Муясио. – Пробормотал я, и оттолкнул его попытавшуюся снова стукнуть мою голову руку. – Ты себе по тыкве постучи, образина зеленая.

– Вот ведь тупой Пусь, сколько можно втолковывать в твою водянистую голову. Ты наверно специально издеваешься над таким славным парнем как я? Что тут сложного. Мя-со. Повторяй.

– Послушай Дын, – так моего учителя звали. Я высунул язык, показал и спрятал, пока тот не ухватил, были понимаешь инциденты, и постучал зубами. – Я по-другому устроен, тяжело мне, по-вашему, говорить.

– О Свободный Ветер, – закрутил мой учитель руками, это у них что-то вроде нашего: «О мой Бог», – За что ты послал мне этого урода в ученики. – Это он меня уродом назвал. Конечно, зеркала то нет, сравнить не получится, а потом ко мне так заговорщически склонился, прямо носом в ухо, и зашипел. – Давай его на две половинки разрежем, чтобы хоть чуть-чуть нормально выглядеть начал. – Вот гад, это он пошутил так.

– Себе зашей, – огрызнулся я, но злобы не было. Он действительно хороший парень, добрый и веселый. Сидит улыбается, свой язык свой фиолетовый раздвоенный высунул, двумя пальцами сжал, глазом подбородочным оценил манипуляцию и заржал. Шутка ему блин понравилась.

– Смешной ты Пусь.

– Не Пусь я, а Владимир Петрович.

– Влудюсь Пусьтросичь, – Повторил он по-своему, по-тарабарски, и окончательно покатился по траве. – Так все правильно мы тебя называем. Сократи Пусьтросичь, как раз Пусь и получится.

– Слушай, ты, дыня. – Я уже даже злится начал.

– Я не дыня, я Дын.

– Дыня ты, а не Дын. У нас на грядках такое чудо как ты выращивают, самое тупое растение на свете. Вроде ягода, а присмотришься овощ – овощем.

– Ой не могу, дроцев выращивают, вот рассмешил.

Вот тупой. Он наверно долго еще так катался бы по траве, но видимо что-то почувствовал нехорошее. Потому, как резко вскочил, морду серьезную состроил, скидывая ружье из-за спины и втягивая носом.

– Ты чего?

– Неприятности у нас, туши костер, может пронесёт. – Он завертел головой, резко вдыхая и выпуская воздух между зубов, как будто на вкус пробуя. Не к добру это.

– Что случилось то? – Я залил огонь, быстро сбегав к ручью, и встал рядом.

– Пантар. – Произнес он шепотом.

Что это за зверь такой, я понятия не имел, но впечатленный озабоченностью своего учителя, слегка трухнул.

– Возьми Кирку в шалаше и вставай рядом. – Буркнул тот не оборачиваясь.

Вернуться вовремя я не успел. Грохот выстрела и крик Дына застал меня выскакивающего на четвереньках из покрытого шкурами, помещения. Драка была в самом разгаре. Здоровенный, желтый зверюга, вцепился клешнями в подставленное попрёк ружье, и пытался отгрызть голову моего учителя. Сожрать гад хотел. Пантар этот выглядел страшновато, мурашки у меня по спине крупные пробежали, прямо от макушки вниз и спрятались в самом подходящем для них месте, засвербев неприятностями.

Огромная голова, покрытая костяными наростами, с открытой красной пастью, и двумя рядами острых иголок зубов, тянулась к голове своей жертвы, которая отчаянно отворачиваясь от щелкающих челюстей. Непропорционально маленькое, крабовое тело, опиралось на словно отрезанные у большого кузнечика ноги с зелеными когтями. Они, ноги эти, тоже не простаивали без дела, и не только держали это чучело в вертикальном положении, но еще и норовили лягнуть моего зеленого друга. Лапы – руки клешнями, с противным звуком скребли по металлу ружья, словно перекусить пытались. В общем картина складывалась неприятная. Скоро придет к моему учителю северный зверек, а следом и ко мне.

Во мне ярость проснулась, нет, страх не прошел, просто как-то спрятался, наверно с мурашками вместе куда-то залез, а ярость вылезла, не было никогда, а тут на тебе. Откуда что берется? Заорал я и разбежавшись запрыгнул, на спину вражине, хорошо так с испугу запрыгнул, удобно получилось, его короткая шея в аккурат между ног оказалась. Не знаю, что там этой зверюге на ум пришло, но дыню она бросила и в пески ломанулось со мной в виде всадника. Картина скажу, без скромности, достойна кисти великого художника: Несется по пескам, прыгает с бархана на бархан образина, пеной изо рта брызгает, а на ее шее, я, герой эпический, коленками держусь, ору матом, и киркой по башке луплю, что есть сил. Брызги летят в разные стороны, я какой-то гадостью зеленой сопливой покрываюсь, а эта сволочь прыгает не останавливается. Далеко удрали, пока я наконец дырку до мозга проколупал. С последним ударом кирка хрустнула и застряла, зверюга рухнула, а я, не успев отпустить рукоятку импровизированного оружия сделал двойной кульбит, и головой об землю выключился.