Текст книги "Капли битого стекла (СИ)"

Автор книги: Cleon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Мужчина пил вино, наслаждаясь терпким послевкусием: сегодня он мог позволить себе расслабиться – совсем немного, чтобы завтра ударить с новыми силами. Бутылка «Rotkäppchen» стояла уже полупустая на столе; он пил исключительно вина «Гранд-крю», только с сортом винограда Пино Гри – роскошь должна быть во всём, даже в такой мелочи, как алкогольный напиток. Вульфу не хватало лишь кусочков тёмного шоколада, чтобы сполоснуть вкусовые рецепторы от пьянящих ноток игристого напитка. Но сладости хватало: тонкость груш, яблок и специй в аромате уносили его в мир собственных фантазий, где был только он – сильный, помолодевший Юрген Вульф, свергнувший Гитлера с пьедестала лидера, ставший новой надеждой Германского рейха, что потом рассыплет крупицы своей идеологии на весь остальной мир.

Геггинггруппенфюрер сделал глоток – пузырьки белого вина приятно щекотали горло, – и отставил фужер к пузатой нефритовой бутылке с обёрнутым тёмно-красной фольгой горлышком. Всё это прекрасно, но Юргену хотелось намного большего; мужчина вздохнул и посмотрел в сторону – на подоконнике в пепельнице лежал мундштук с недокуренной сигаретой. Забивать лёгкие после вина – нет, не этого он жаждал в данную минуту. Он пригладил торчащие седые волоски – с возрастом он практически облысел, но думал, что с артефактами древнего демона и первого короля Германии из Саксонской династии сможет вернуть, что похитило у него время.

Но не всё годы отобрали у него.

Мужчина улыбнулся, подставляя руки под голову, спускаясь ниже на кровати; он обнажён – он ждал гостей. И они всегда приходили к нему вовремя: как послушные рабы, как выдрессированные шавки, желавшие ради сахарной косточки угодить во всём хозяину. Его лучшие помощницы, левая и права руки: но одну после триумфа ждёт казнь, а вторую он утопит в кипящей солёной воде, прежде вырвав клыки голыми руками. Они для него не больше, чем дешёвые шлюхи, обслуживающие в кабаках проходимцев, но… такая преданность самому будущему рейхсканцлеру его порой удивляла. Юрген Вульф знал, что за дверьми они ждали его слов: две маленькие потаскушки, и их он держал за невидимые поводки.

Ему нравилось видеть, как они сражались на арене за право быть его истинной любимицей.

Геггинггруппенфюрер лениво повернул голову в сторону двери; постучались – и взгляд перевёл на висящие часы, тикающее будущее, – настало время.

– Войдите! – гаркнул немец, и дверь открылась, а на пороге топтались его послушные соучастницы.

Марианна Блаватская и Минс: одна – оберфюрер, жрица Третьего Рейха, а другая – обершарфюрер, дампир-наёмница. Прекрасное и опасное сочетание; мужчина широко улыбнулся, спуская одеяло, продемонстрировал им своё тело: вялое и старческое, с седым пухом волос на груди, с небольшим животом – он отчасти завидовал молодым фрицам, но у него всё впереди, а эти солдаты – уже отголосок прошлого; и приглашающим жестом подозвал любовниц к себе.

Они подготовились к встрече: Марианна Блаватская была лишь в тёмном белье, не скрывающем её прекрасного тела – бледная арийская красавица с россыпью рунических татуировок по всей коже – каждый из узоров хотелось вновь опробовать на вкус. Она залезла на кровать, как хищница подползла к своему фюреру, села рядом у его ног, дожидаясь свою подругу-конкурентку, которая не спешила к началу игр. Дампир была в плаще; но в следующую секунду скинула его, оказываясь полностью нагой – Вульф оценил такой сюрприз, похлопав ладонью рядом по не скрытому одеялом матросу, и Минс повиновалась – снова, как всегда. Подошла ближе, села рядом, на край, и Марианна осторожно положила ладони на её плечи, притягивая к себе; Юрген Вульф в тот же миг захотел закурить, но предпочёл вино. Взяв аккуратно пальцами хрустальную ножку, он пригубил бокал терпкого напитка, пока его любимицы демонстрировали ему повторяющееся из раза в раз шоу: Блаватская подвинулась ближе к Минс, огладила ладонью её лицо, вычерчивая пальцами скулы и подбородок, чтобы в следующую секунду наклониться и впиться в её губы жадным требовательным поцелуем. Дампир не отталкивала её, не отстранялась сама; причмокивала от удовольствия, закрыла глаза, полностью расслабляясь и доверяя в этой игре той, которую презирала и ненавидела – геггинггруппенфюрер Вульф знал о её маленьком секрете.

И то, что обе красавицы боролись за его внимание, заставляло его молодеть духом на несколько десятков лет.

Но он не мог не отметить, как же были прекрасны его рабыни: казалось, что они не просто соблазняли его, но на самом деле проводили особый ритуал, сражались за его персону. От того, как смотрелись нагие красавицы СС, у Юргена Вульфа учащалось дыхание, а напиток более в горло не лез; ему становилось жарко, так сильно, что чудилось, что картина перед ним – лишь галлюцинация, плод собственного воображения. Но реальность выворачивало наизнанку, когда он наблюдал за тем, как две относительно самые красивые женщины СС в замке Вольфенштейн жадно целовались, касались друг другу, словно хотели выпить досуха, никак насытиться не могли. Аккуратные тонкие пальцы Минс прохаживались щекоткой по татуировкам Блаватской, Марианна взвешивала на ладонях упругие груди дампира, стараясь не разрывать зрительный контакт. Вульф улыбался, трясущейся рукой поставил недопитый бокал на прежнее место и удобнее расположился на подушках: зрелище завораживало, посылало рой мурашек, жалящих ядом страсти. Марианна не отрывалась от Минс – она вела в их маленькой игре, и ролями они никогда не менялись – таков приказ самого геггинггруппенфюрера: жрица повалила любовницу на кровать, раздвинула ей ноги, демонстрируя Вульфу всю открытость полукровки, а затем проникла в неё двумя пальцами, задвигалась сразу слишком быстро, выбивая из горла конкурентки стон за стоном. Минс не сопротивлялась: она слишком послушная, даже раздражающе, и это Вульфу в ней нравилось. Он ухмыльнулся, потянулся рукой вниз, чувствуя, как жар бушующим огнём вспыхивал внизу живота; одеяло сбилось у ног двух грешниц, которые продолжали забавлять своего хозяина.

Рука легла на вставший член, оглаживая его вверх-вниз; он не молод, но всё ещё умел гореть желанием.

Дампир выгнулась луком, кричала так, словно хотела поднять мертвецов, похороненных под замком Вольфенштейн, и Марианна Блаватская, шлепнув её по внутренней стороне бедра, навалилась сверху, затыкая полукровку поцелуем: Минс хотела дотронуться до любовницы, подарить ей то, что она сама испытывала, но жрица Третьего Рейха била её – к ней недостойны прикасаться такие, как она. Вульф выдохнул сквозь зубы, продолжая двигать рукой; он думал о том, как засадит этой плутовке Минс по самые яйца, как будет наказывать Марианну Блаватскую, как его армия возьмёт вверх, как тело примет мощные артефакты… Ах, как хорошо! Мужчина закатил глаза от удовольствия, прохрипел, но не от того, как льнули друг к другу его любовницы – его возбуждали больше мысли о том, что ждало его в будущем; алкоголь кипел в крови.

Он станет властителем мира, новым могущественным существом, самим Богом!.. И нет ничего слаще этого.

Юрген Вульф на секунду остановился, сел на кровати, подзывая к себе Блаватскую; женщина не могла ему отказать и, словно забыв о Минс, подползла к нему, устраиваясь рядом, чтобы в следующую секунду промыть рот лидера Гегенгайст Группе поцелуем. Всё остальное на себя взяла Минс: она скинула одеяло, осматривая тело немца, а затем, облизнувшись, припала к его члену, вбирая его в рот до основания. Мужчина за это очень ценил полукровку: ей не нужно было лишний раз указывать – она знала, как действовать, как доводить всё до самого конца. Сосала она хорошо – его милая шлюшка, – даже клыки, чуть царапающие плоть, приносили новую волну удовольствия. Но, целуясь с Блаватской, Юрген всё равно думал о том, как приведёт новую – свою Германию – к победе. И сжал выступающие сквозь ткань лифа соски Марианны. Женщина отстранилась, шумно выдохнув, позволяя геггинггруппенфюреру массировать её груди: они были больше, чем у Минс, и оттого приятнее. Он раздевал жрицу сам, подушечками пальцев повторял контуры её странных незамысловатых татуировок; сердце бешено колотилось, и Вульфу казалось, что оно в один момент остановится, не выдержав такого напряжения. Минс целовала, лизала, кусала кожу, игралась с яичками, выбивая стоны из своего хозяина, но когда ей надоело, она сама насадилась, начиная двигаться, вколачиваться в него – она сжимала его внутри себя так, что у Вульфа темнело в глазах. Мужчина отодвинул ткань трусов, нащупал, проник в Блаватскую, двигая рукой слишком быстро, натирая бугорок клитора.

Они никогда не менялись местами.

Немец наслаждался стонами двух любовниц, чувствуя пик своего приближения; они действовали слаженно – как механизмы, как точный план, попадающий в самую цель. Юрген Вульф думал, что однажды Минс понесёт от него щенков – кто их знал, этих проклятых кровососов? Но если так действительно бы случилось, то он бы разорвал полукровку на части, выпотрошил бы её, вырывая собственноручно каждый из кровавых органов – такие ублюдки не должны жить; он всё равно это сделает, но позже… пока они служили ему верой и правдой, геггинггруппенфюрер закрывал на многое глаза.

Марианну Блаватскую ждала бы такая же участь.

Юрген Вульф искусно распалял их всё больше, сам становился пленником в руках любовниц, заставлял их стонать, заставлял тереться о него и друг друга: поцелуи, стоны, шлепки, снова поцелуи… Всё это могло длиться до бесконечности; но немца хватало ненадолго – он сам подмахивал Минс, пока в какой-то момент не выгнулся так сильно, до хруста в спине, не излился в полукровку; изнеможение, удовольствие, шум – в голове всё смешалось в один безумный коктейль. Следующей последовала Марианна, которая словно хотела оттянуть момент, но не смогла противостоять собственному телу; упала рядом, выдыхая в ухо мужчине, который продолжал гладить её там, внутри. Дампир подползла к нему, легла под бок, целуя его грудь. Геггинггруппенфюреру не хотелось прогонять их – пока что, – но не мог не признать, что больше любовниц его возбуждали только мысли о том, как скоро всё случится.

Как имя Юргена Вульфа будут бояться во всём мире. И это будет новая истина в чистом виде.

========== -16– ==========

Оно никак не могло по-другому закончиться: оба знали, что рано или поздно сценарий судьбы подведёт их к такому исходу. В головах обоих прокручивались будущие события, что станут неминуемы, но словно не хотели повторять то, что давно уже предрешено. В конце концов, каждый был со своей правдой, но выбирать между ними не приходилось. И словно оттягивали последний момент, чтобы просто поговорить, возможно, что даже проститься, но эта драма никому из них не нужна: фальшивые эмоции они всегда прятали в себе, но один стал их пленником, а второй – выкарабкался из этого состояния несколько лет назад. А привычки всё равно остались: у одного – к ненужному пафосу, а у второго – забивать лёгкие дешёвым куревом. Стренджер стоял на пороге, облокотившись плечом и дверной косяк, спичками чиркнув о коробок, чтобы поднести крохотный огонёк к тонкому цилиндру табака, зажатого в губах. Здесь запрещено курить – другой не выносил, – но в этот раз – последний – позволил сделать исключение.

И убрал ещё одну шахматную фигуру с доски.

– Как же интересно, – Гамильтон пригладил пальцами свои густые усы, – остались только два ферзя и одинокий король. Интересно, как ты походишь в этот раз?

Киллиан даже не смотрел на него – его взгляд был сосредоточен только на деревянной доске, на чёрно-белых квадратиках, на которой оставались резные фигурки; всё то время, пока Джошуа проходил ряды испытаний безумца, тот играл сам с собой, словно пройденная ловушка – выигрышная партия со стороны оппонента. Стренджер затянулся сигаретой, держа её двумя пальцами, а затем выдохнул клубок дыма и стряхнул пепел на ковёр, который давно носил в себе доказательство чужого проклятия. Мужчина ничего не хотел говорить – нужные слова не подбирались, и посмотрел на стену – туда, где висела фотография: молодые Гамильтон Киллиан и женщина… чьё лицо он небрежно вырезал на фотокарточке. Глупо бежать от прошлого, являющегося частью настоящего; Джошуа хмыкнул и снова вдохнул в лёгкие ядовитый дым – наверно, в этом-то и заключалась ирония: они оба проиграли в этой войне.

– Знаешь, а Эмили бы мне подсказала, – бывший оперативник зашелестел смехом себе под нос, передёрнул плечами, словно хотел отвязаться мыслями от той, кого считал предателем. – Сказала бы, как я смог бы победить тебя.

Джошуа наблюдал за ним и думал о том, что сигарета могла выкуриться быстрее, чем Киллиан, наконец, расколется. Стренджер и так знал, что с ним произошло, знал его историю, но ему хотелось, чтобы настоящие факты вылились из самого Киллиана, а не с его дневников и подсказок, которые он намеренно разбросал по всему особняку. Его большая ошибка заключалась в том, что он, поклявшись убивать чудовищ, пленил их, а не лишил жизни. И за это поплатился.

– Она была прекрасной женщиной, – впал в воспоминания Гамильтон, отставив от себя шахматы, откинувшись на спинку скрипучего старого кресла, – я безумно любил её. Она… она была невероятной. Я никогда прежде такую не встречал. Впрочем, наверно, в свои-то годы ты, Стренджер, так и остался волком-одиночкой.

Джошуа на его заявление только выкинул недокуренную сигарету под ноги, потушил её носком ботинка, а затем скрестил руки на груди, делая вид, что ему совершенно неинтересна его пустая болтовня. Но всё иначе: оперативник Спокхаус слушал слишком внимательно, в голове образовывая параллели с собственной жизнью. Возможно, что у него не было таких сильных чувств и эмоциональной привязанности, как у Киллиана к его покойной жене, но он давно пересмотрел свои взгляды; возможно, домино сложилось бы также, если бы Стренджер в какой-то момент позволил графу Войку завладеть сознанием Светланы, позволил тому превратить её в рабыню, марионетку без памяти в руках кровавого кукловода. И, несмотря на свою нелюбовь к сверхъестественным существам, почему-то именно в тот момент, впервые в жизни, сделал исключение. А сейчас не мог представить, как бы работал, зная, как поступил с Люпеску.

Дампир впилась в него клыками настолько сильно, что Джошуа больше не мог её от себя отпустить.

И всё равно ждал, когда Киллиан ему выскажется.

– …Она сейчас там, в лучшем мире, – вымученно улыбался Гамильтон: противоречие съедало его изнутри. – Я раздумывал о том, чтобы вернуть её к жизни, но… не смог бы, понимаешь? Не смог бы жить с мыслью, что превратил её… в одну из этих чудовищ.

И посмотрел на Стренджера так, словно ждал от него слов одобрения. Но этого не могло быть: Джошуа раньше тоже презирал тех, кто не был похож на человека, но сейчас… всё изменилось. А Киллиан только помог ему открыть глаза шире, которые он любил прятать за очками ночного видения.

– Я убил его невесту, – выдохнул мужчина, вытирая вспотевшее лицо тыльной стороной ладони, – убил невесту лорда вампиров, знаешь? Я был так рад, так рад… Думал, что после этой миссии мы уедем сюда, чтобы жить счастливо, как в тех ужасных наивных фильмах… А потом её не стало. Для меня её не стало!..

Он повышал голос, вёлся на провокацию у собственных эмоций; Киллиан выпрямился, снова взглянул на шахматы, беря в руку фигурку короля – олицетворение его самого; перекатывал в ладони, проходился пальцами по резьбе, словно не верил, что в таком положении шахматной скульптуре могли поставить мат. Гамильтон недооценил свои силы: что тогда, что сейчас. И Стренджер просто дал ему возможность высказаться, отпустить грехи прошлого, чтобы после всего этого воссоединиться со своей возлюбленной.

Он не расплатиться до конца жизни за её смерть.

– Он похитил её, – мужчина сжал кулаки, – похитил, удерживал и насиловал, чёртово отрепье! Я искал её по всему городу, нанимал за бешеные деньги людей, чтобы найти её, но Эмили… словно след простыл. А потом я нахожу её через три блядских дня! Обнажённую и испуганную, не помнящей, что с ней произошло! А я узнал! – он резко подорвался с места. – А я, блядь, узнал! За то, что я убил невесту графа, он решил отомстить мне! И знаешь как? Ублюдок трахал мою жену, и она от него залетела! Ненавижу!

В порыве гнева смахнул со стола уже «побитые» шахматные фигуры; Джошуа не пугал старый оперативник: он его понимал и, возможно, поступил бы на его месте точно также, но… всё равно изменил бы кое-где правила игры, подстроив их под себя. Стренджер был уверен, что не бывает безвыходных ситуаций, и даже в случае с Киллианом можно было найти иной способ решить случившееся с его женой. Вампир изнасиловал её, и она понесла от него ребёнка, и из-за этого бывший оперативник Спокхаус сошёл с ума: единственная любовь несла в чреве ненавистное ему существо. И именно тогда Эмили стала заложницей его самого большого страха: мужчина не просто издевался над ней – он вымещал на ней всю злость, словно она виновата в том, что опасное чудовище надругалось над ней; она могла бы пойти на аборт, родить вампира, а затем они бы вместе избавились от младенца, но Гамильтон не мог переступить через свои принципы и решил морально и физически добить супругу, провоцируя её на выкидыш. Но всё перевернулось иначе: уже на последних месяцах беременности Киллиан не выдержал и убил ту, которую якобы любил: привязал её к кровати и распорол живот, надеясь вытащить из неё мёртвое отвратительное существо. Женщина кричала, просила его остановиться, но он продолжал резать, словно лезвием проходился по бумаге, а не по живому человеку: пятна крови так и остались отголоском воспоминаний в его спальне даже по сегодняшний день. Гамильтон описал все подробности в своих дневниках: Эмили с каждым месяцем преображалась всё в большее чудовище, но мужчина всё равно терпел и думал, что сможет жестокими методами вернуть её обратно в мир людей. Не вышло: только тогда, когда она попросила убить её, после того, как он вытащил плод из неё, Киллиан исполнил её предсмертное желание: и свернул шею до оглушающего хруста, навсегда избавив от мучений.

Наконец-то отмучилась, бедняжка.

Но ребёнок дьявола всё ещё был жив.

Его постигла такая же участь.

С того момента Гамильтон Киллиан решил избавиться от своей человечности: любые эмоции – слабость, а он должен быть сильным, чтобы искоренить по всему миру сверхъестественную заразу, нести бремя правды во имя смертных, но… Именно сейчас он показывал, насколько сильно был зависимым от переизбытка чувств, которые полнились в нём всё это время.

Он думал, что Спокхаус разделит его точку зрения, но последней каплей в чаше терпения стало то, что под своё крыло правительственная организация приняла в качестве агента древнего демона – Молох был относительно неплохим по человеческим меркам существом, но Киллиан закусил на бывших сослуживцев и поклялся им всем отомстить за то, что они его предали.

Вопрос: кто ещё на самом деле являлся предателем?.. Стренджеру не нужен был ответ.

Гамильтон начал убивать: всех, кого считал недостойным жизни. Вампиры, оборотни, демоны, другие разнообразные формы чудовищ – он очищал землю даже от тех, кто предпочитал спокойную уединённую жизнь среди людей. Киллиан намеревался идти крестовым походом всю оставшуюся жизнь, прикрываясь ложью, что он это делал только ради своей покойной жены, отмахиваясь от правды, что являлся её же убийцей. Но он совершил большой просчёт, решив, что сможет тягаться с теми, кто знал его, как выученную открытую книгу.

Киллиан похитил Молоха, отправившемуся по заданию Спокхауса, подверг его череде пыток, вызвал Джошуа, думал, что тот, кто ненавидит монстров всей душой, поможет ему в его коварном плане, но шахматная партия переигралась в иную форму. Стренджер спас демона, что не понравилось Гамильтону, но противостоять лучшему и молодому оппоненту он больше не мог. Мужчина выдохнул сквозь зубы:

– Тебя проклянут Боги, Стренджер.

Джошуа улыбнулся:

– Я не верю в Бога.

И снова полез в карман плаща в поисках сигареты. Обнаружив, что у него осталось ещё несколько скрученных палочек, одну из них он зажёг спичкой и подкурил, затягиваясь; может, они действительно с Киллианом похожи, но… всё равно слишком разные.

– И я знаю, как победить короля.

За спиной Гамильтона возникла тень, вырастающая ежесекундно. Стренджер стряхнул пепел, перекатывая сигарету в зубах, слушая, как чужое демоническое рычание перемешивалось с истошными воплями и криками о помощи; он не смотрел на то, что происходило – на стене свет играл ему театр, в котором демон, наконец, победил безумца, потрошил его, оставляя на стенах и полу кляксы проклятой крови. Джошуа подошёл ближе к столу и, взяв в пальцы белого ферзя, походил по клеточкам, на этот раз убивая чёрного короля окончательно.

– Мат, – выдохнул Стренджер. Партия осталась за ним.

И снова не докурил сигарету. Джошуа выкинул её куда-то за спину и, сунув руки в карманы пальто, зашагал прочь. Миссия выполнена. Но какой ценой? По-другому быть не могло. Но Стренджер пожелал перед смертью Гамильтону самого лучшего.

Надеясь, что на том свете он наконец-то воссоединится с Эмили, познав настоящее счастье, о котором всегда мечтал.

========== -17– ==========

– Значит, это он?

Рейн коротко кивнула, продолжая наблюдение: они притаились за скалой, высматривая добычу, но главная цель в списке не спешила покидать захваченный замок. Выследить Гарека было не так просто: Бримстоун умалчивала о кое-каких данных, и пришлось уступить дорогу другой организации по борьбе с нечистью – Спокхаус быстро развязала им всем языки, пусть и монахи разговаривали порой загадками и древним языком, перевести который было равносильно, что выкопать мертвеца из могилы – бессмысленная трата времени. И именно из-за этого дампир приступила к выполнению задания раньше срока, а в качестве напарников взяла с собой бывших сиамских близнецов, но это уже был её личный маленький секрет для больших боссов. Увы, но с открывшимися обстоятельствами сражаться на территории сводного брата вместе со Светланой и Стренджером грозило большим правилом, пусть сестра и грезила о встрече с ещё одним отвратительным родственником; Джошуа же не умел работать тихо, а с его слепой ненавистью к вампирам – как же! – он бы сразу всех перебил к чёртовой матери. Поэтому выбора у Рейн особо не было, да и к тому же ей отчасти повезло, что Кригеры обладали вторичной мутацией: если силы Маркуса – то есть Гарека – действительно таковы, какими их описывали в секретных документах, то телепатическая связь могла спасти их всех в случае, если что-то в будущем пойдёт не так.

Найти брата было тяжело, хотя, судя по тому, какое место он построил своими способностями – не особо-то и старался. Замок в Англии – бывшее имение какого-то лорда, который сколотил своё состояние виноделием, а сейчас, гния под землёй, душа покойника не могла спать спокойно: от аристократического строительного искусства до публичного дома со шлюхами-кровопийцами – так же легко всё поменять, как щёлкнуть пальцами. Рейн скрипнула зубами: с Зерински у них было много общего, в особенности – отсутствия вкуса. Хорошо, что первого уже давно загрызли черви. Но даже такой сценарий играл на руку: Гарек сотворил себе центр поклонения его самого, провозгласил секту собственным именем и приглашал любого, кто хотел бы познать, что такое сила – струящая, мощная, чтобы она текла в жилах и кружила голову. Даже сидя в засаде, напарники уже пропустили несколько карет автомобилей со свежими жертвами, и все как одни – богатеи, аристократы, хозяева судьбы, которым было всего мало… Гарек забирал всё до последней капли: что крови, что денег.

Слуги этого кровавого чудовища – самые обычные человеческие обращённые, которым стёрли воспоминания и дали новую установку: следовать только учениям Маркуса. Поклоняться только ему.

Сегодня должен был состояться обряд инициации; пригласительный билет имелся в наличии – выкрасть его Симону ничего не помешало, как и строить глазки какой-то там Фрау, прибывший на бал аккурат под самую ночь. Молодой ариец обольстил женщину, и она согласилась даже на то, чтобы тот её проводил и даже поносил её сумку… Пусть и одна рука, но цепкая, как клешня краба, смогла вытащить тот самый приз в кровавой лотерее. Но через главный ход пойдёт только Зигмунд – ему, конечно, совершенно не хотелось покидать свою фройлян, но ставки были высоки, и это понимали все. Рейн повернула голову, наблюдая за близнецами, обсуждающими тактику проникновения; им было странно такое проворачивать – для них в новинку действовать вот так: спонтанно и один на один с ордой больных кровопийц, которые могли учуять чужака за милю – это не то, чтобы разыгрывать перед высшими офицерами фальшивую драку с древними вампирами. Впрочем, у них троих было преимущество в виде маскировки – длинные рясы, которые выдавали агентам Бримстоуна как раз походили на аналогичные, которые носили прислужники Маркуса – вполне могли сойти за своих. Никто и не заметит, что в рядах послушных рабов случилось пополнение.

– Да, новый дом Гарека, – наконец, ответила Рейн, прищуриваясь; огромный двухэтажный замок-особняк с новым правителем быстро пришёл в упадок; казалось, что время было неподвластно ему и пролетело с ветром, в мгновение разрушая то, что строилось годами. Одна из башен вовсе наполовину обвалилась, и теперь кривым маяком стояла на груде-море собственных камней. Всё освещение будто отрезало: ни один из фонарей за всё время, что они тут находились, не вспыхнул – словно Гарек предчувствовал свою будущую кончину; и, наверно, поэтому ускорил все приготовления, сразу позвав на торжество столько новых жертв.

– Фройлян, повтори весь наш план, пожалуйста, – Симон следил за проезжающей мимо машиной – ещё один новенький будущий мёртвый, – а то мне кажется, что я с этими часами ожидания что-то забуду…

Старший брат шикнул в его сторону, и Кригера-младшего передёрнуло; Рейн улыбнулась – видимо, кому-то телепатически была отправлена оплеуха. Но нельзя отвлекаться: дампир дожидалась удачного момента, который скоро вот-вот наступит – караульные должны были смениться с минуты на минуту. Это был последний гость будущей смертоносной вечеринки, которого, облепив со всех сторон, словно чёрной дымкой, поволокли к главному ходу: меньше свидетелей – меньше проблем. Дампир натянула капюшон на голову, на всякий случай проверяя поясную кобуру – пистолеты все ещё дожидались момента, когда палец хозяйки нажмёт на спусковой крючок; сегодня ей впервые пришлось оставить своих ангелочков в штаб-квартире – увы, но они слишком приметные для сегодняшней миссии. Братьям Кригерам приходилось довольствоваться клинками-бумерангами в виде свастики – в нацисткой Германии другой символики словно не существовало. Но оно тоже никак не выделялось под тканью монашеской рясы. Но Рейн надеялась, что оружием они сегодня не воспользуются.

– Зиг, ты через главный вход пойдёшь, – приказывала полувампир, и мужчина послушно кивал на каждое её слово. – Постарайся слиться с толпой и отвлекать их по возможности. Симон?

– Ja!

– Попробуй протиснуться через чёрный вход, отвлеки караульных, а там доберись до верхних этажей. Возможно, что Гарек находится в спальных комнатах вместе со своими любовницами.

– А ты, фройлян? – обеспокоился Кригер-старший, сжимая кулак; благородному рыцарю тяжело отпускать свою даму в пасть опасности – Рейн оценила его внимание. – Ты пойдёшь одна?

– Кому-то придётся жертвовать, – неудачно пошутила она, заметив, как вспыхнул у арийца затянутый бельмом глаз. – Расслабься, со мной ничего не случится. Правда, есть одно «но»…

– Какое же? – прищурился Симон.

– Гарек – телепат. Знаете: не всё, что вы увидите – правда. Делайте что угодно, чтобы не рассекретить себя, если к вам подойдут слишком близко. Даже если это буду я.

Дампир заметила, как сильно изменился в лице Зигмунд: он не готов был играть по таким правилам, рисковать ей, но по-другому им не победить Гарека. Именно поэтому она решила взять их с собой: в случае, если один из братьев попадёт в телепатическую ловушку, он сможет передать эстафету о помощи другому; почуяв неладное, на чужаков сбежались бы остальные, и тогда Рейн могла в открытую идти на Маркуса. Да, она пользовалась Кригерами, но иначе не могла дойти до цели из личного списка вендетты – впрочем, Симон и Зигмунд не были в обиде, и сами вызвались ей помочь, стоило им услышать о том, что объявился кто-то, кто когда-то обидел их любимую фройлян.

Полукровка добавила на выдохе:

– Даже если вам придётся меня убить.

– Я… постараюсь, фройлян, – сглотнув, пообещал ей Кригер-старший, надевая капюшон на голову. Младший близнец последовал его примеру.

– Вы прелесть, мальчики, – улыбнулась им Рейн, словно только что не метнула колкую стрелу, разбивающую на осколки, в сердце молодого арийца.

Она надеялась, что всё пройдёт лучше, чем она могла ожидать.

Дампир, поправив подол плаща, перемахнула прыжком через холм, опираясь одной рукой о твёрдую землю, чтобы в следующую секунду скатиться и спрятаться в тени деревьев – так, чтобы её никто не видел. Кригеры, кивнув друг другу, последовали за полукровкой, но тут же разбежались в стороны – у каждого из них была своя задача в этой операции, и никто не хотел, чтобы она провалилась.

Сегодняшняя ночь для одного из родственников Рейн станет последней.

***

У Симона получилось это слишком легко, словно никто из поданных Гарека не был заинтересован в новом лице, чей рукав рясы трепетался при ходьбе, как ткань флага под дуновением ветра; видимо, одноруких слуг у герра Маркуса было предостаточно. Немцу не нравилось, что его будто не замечали: он пошёл напрямую через чёрный вход, и караул сразу перед ним расступился, даже не пришлось марать в крови бумеранг. Они лишь поприветствовали его на каком-то древнем языке, созвучным с латинским, но Кригер решил не придавать этому значения. Он постоянно осматривался, осторожно вошёл внутрь тёмного коридора, освещённого лишь парой факелов, и даже не удивился, когда внутри обнаружил сборище полуголых девиц, не стесняющихся целоваться среди стражи; Гарек явно видел в этом борделе преимущество. Да и девушек он неплохих выбирал: для Симона, конечно, всё ещё самой лучшей была фройлян Рейн, но ту под своё крыло забрал у него брат, а младший не хотел расстраивать Зигмунда. Мужчина улыбнулся и, сильнее натянув капюшон до самой переносицы, лавировал между гостями вампира-телепата: здесь было слишком много кровопийц, что даже становилось душно. И отыскать среди них брата фройлян, который запрятался среди толпы аналогично иголке в стоге сена – большая проблема. Но Симон не унывал; маскировка так удобно работала, что многие сами расступались перед ним, словно он не отыгрывал одного из приближённых короля будущего бала, а самого Гарека, хотя навряд ли они были внешне похожи.