Текст книги "Дочь Моргота (СИ)"
Автор книги: calling my name
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Черные тени закрыли светлеющее небо, скользя тенями грозовых туч по застывшим в бессмысленном величии статуям. И не желали подчиниться ему также быстро и легко, как еще недавно – несущие на себе назгулов твари лишь слегка поднялись вверх, раздраженно шипя и хлопая крыльями. Из-за нехватки до предела растраченных на превращение спокойных вод Андуина в смертоносный штормовой вал сил – оно того не стоило, и заставило необратимо опоздать – или магия бывшего Ангмарского короля и Майрона надежно удерживала крылатых тварей во власти Мордора?
Подбегать близко к краю стены было отвратительно по-человечески глупо – он сам не понял, как это случилось – неизбежно кончающийся гибелью хрупкого человеческого тела полет вниз, вслед за злополучной служанкой стал бы самым обидным и бессмысленным финалом. Удержав равновесие взмахом руки, Мелькор скривился от наконец дошедших до сознания криков собственных воинов, отвратительных не меньше воя назгулов. Зрачки изумленно расширились, как у аданов, прежде чем заполниться питающей силы Тьмой – воинство Майрона покрывало равнину насколько хватало взгляда, колышущимся морем сплошной беспросветной черноты. Аданам придется сдерживать их, сколько смогут, пока он не отправит кольценосцев туда, откуда не возвращаются… или они его.
Все на стену, быстро! К катапультам!
Этого так… явно и огорчительно мало. Проклятье! Для Майрона ничего не значат… почти любые потери. Повинующаяся призрачному всаднику летающая тварь сумела захватить смертоносно острыми когтями сбросивших каменный обломок на наступающее войско смельчаков, прежде чем ему удалось сбить ее с курса, заставив соудариться со стеной и почти упасть вниз… накатившая слабость мгновенно отдалась застившей взгляд темнотой и противной дрожью в коленях.
– Господин… меня просили передать вам это… простите! – встрепанный запыхавшийся мальчишка боялся его намного меньше некоторых гондорских витязей, раз осмелился обратиться.
Ну чего еще? Ладонь неосознанно потянулась к рукояти отвратительного человеческого меча… другого нет и не будет, увы, если только… То, что маленький адан не так труслив, как взрослые и помог решить проблему… может быть, достаточный повод оставить его в живых.
– Кто? – Обнаглевшие и набравшиеся сил назгулы перестали быть лишь закрывающими солнце и пугающими глупых аданов тенями, поднятый взмахом чуть было не задевших его крыльев порыв ветра сбил маленького пажа с ног, похожая на змеиную хищная морда замерла с открытой пастью… – Осторожно!
Шея летающей твари приятно хрустнула под ударом гондорского меча, все же годного на что-то, обезглавленная туша тяжело завалилась на бок, придавив сжимающего моргульский клинок всадника. Затянутая в черную перчатку давно истлевшая рука провалилась под сапогом, как гнилая плоть, с противным хлюпающим звуком, уколов разошедшимися по всему телу ледяными иглами и разжалась, отпустив мерцающий зеленым меч. Лишившийся оружия и «коня» всадник сжался в сгусток ускользающей от взгляда тьмы, отползая в тень.
Рукоять обожгла не мертвяще-невыносимым холодом, а лишь достаточно терпимой колющей болью, отравленный смертельным для аданов и мучительно болезненным для него черным чародейством клинок послушно лег в руку, не обращаясь в прах. Может, хватит уже орать? Бестолково задержавшиеся на площади воины испугались назгульского меча в его руке больше самих назгулов.
– Боро… О!
– Ты даже забыл, что я не Боромир, настолько плох? Иди отсюда!
Только еле держащегося на ногах братца не хватало, лишний корм для крылатых тварей, единственное – хотя бы не боится, как остальные болваны.
– Я могу… – Фарамир обижено поджал губы, прочитав неосознанно переданную мысль. – Что это?
Братишка явно имел в виду мерцающий гнилостно-зеленым назгульский меч или подлетевшую к краю стены тварь с особенно мерзко воющим всадником в шипастом стальном шлеме поверх капюшона, но взгляд невольно упал на шкатулку, почти не чувствовавшуюся в руке в горячке боя. Крышка отскочила сама собой, повинуясь взгляду… проклятый король чародей заставил его увидеть это, подглядев затаенный в душе страх?
Но он не представлял себе… и никогда бы не представил, что они сделают такое с ней, что угодно, только не это. Покрытый черной коркой запекшейся крови отрезанный палец, еще недавно мучительно нежно скользивший по его щеке, и касавшийся рыжих шкурок нелепых мелких творений Эру… когда был в два раза короче. Он бы узнал его и без проклятого кольца, которое сам надел ей той ночью на вершине Ортханка. Они сделали ей больно, чтобы вернуть его ему, очень больно… зачем?
Охотничий нож эльфийской работы с украшенной орнаментом из переплетенных листьев и блеснувшим на солнце самоцветом рукоятью опустился на доверчиво раскрытую руку с хрустом, заставившим замереть сердце, заливая кровью полированную поверхность столика. Безымянный палец обожгло сводящейся с ума мучительно острой болью, самой невыносимой из всех, что ему довелось испытать.
Чем они лучше него, и Майрона, если делают такое? Его дочь не совершила ничего, достойного наказания, и всегда тянулась… к их проклятому и обманчиво лицемерному свету и благодати. И непременно попросила бы его не делать им ничего плохого, как уже было с Саруманом.
Тело машинально отреагировало на тошнотворно опасное ощущение пустоты под ногами, удержав равновесие, до боли стиснувшие шкатулку пальцы бессильно разжались.
Что вы хотите от меня, чтобы больше ее не трогать?
– Боро… ты что? Осторожно!
Черный туман перед глазами развеялся в последний момент, почти коснувшийся груди братца моргульский клинок остановился на волосок от цели.
– Прости, что помешал тебе полетать со стены, – Фарамир почти не изменился в лице, лишь слегка побледнел и отступил на шаг, – может, лучше убьешь его?
Названный братец прав, хотя ему и наплевать на проклятых аданов и их крепость, тем более сейчас. Получивший от Майрона отвратительную вечную жизнь по ту сторону тлена бывший ангмарский король и пять оставшихся кольценосцев не дадут покинуть осажденный город просто так.
***
– Что ты делаешь, Галадриэль! Ты же пообещала не вредить ей, если я…
Маг в белом плаще возник в проеме открывшейся двери храма словно из ниоткуда, с неожиданной для почтенного старца быстротой сбежал по крутым ступеням из черного мрамора и столь же по-юношески легко присел, наклоняясь над упавшей в обморок девушкой.
– А ты уже подготовился к новой жизни, Саруман, – скривила губы Галадриэль, с нескрываемой иронией рассматривая не тронутые сединой черные волосы и более не изборожденное глубокими морщинами лицо бывшего истари. – Не рановато ли? – эльфийка словно невзначай коснулась Силмэриэль носком сапога, – ничего с ней не случилось. Ты получишь даже больше, чем хотел… может быть.
– Что? – Волшебник поднял недоумевающий взгляд на Галадриэль, скользя рукой вдоль тела приемной дочери и раздосадованно нахмурился.
– Не рад подарку? – Почти такая же искренняя и теплая, как в мирные времена в Лотлориэне, улыбка осветила лицо Владычицы. – Какая жалость.
– А это что… зачем? – Длинные тонкие пальцы мага, украшенные единственным собственноручно выкованным кольцом, дрогнули, коснувшись искалеченного пальца, а лицо исказилось болезненной гримасой. – Она не…
Не виновата в грехах своего отца. Попробуй сделать больно ему самому, Артанис, а не отыгрывайся на слабых.
Но он почти ничего не может с этим поделать. Пока. Помешать Артанис разрушить этот мир, чтобы Эру создал новый… постараться (никто не знает, какой, и будет ли там место для любого из них, и не лжет ли древнее пророчество) можно только так, держась к ней как можно ближе. Отказавшись, он бы до сих пор сидел в затопленном Изенгарде (проклятые энты, они еще об этом пожалеют, когда будут гореть в его заново отстроенных печах), не имея возможности сделать вообще ничего. А сейчас прекрасная Владычица Лотлориэна в очередной раз поспешила списать его со счетов, эта ошибка стоила победы многим гораздо более могущественным, чем зазнавшаяся ученица Мелиан.
Галадриэль заигралась в вершительницу судеб Арды… или борьба против Тьмы ее же оружием превратила ее в нечто еще более страшное. Помочь ей отправить назад в Пустоту настоящего отца Силмэриэль он очень даже не против, там ему самое место на веки вечные, но желать разрушения мира в здравом уме нельзя, он лучше смирится с владычеством Моргота. Но только в самом крайнем случае, как с чуть меньшим из двух зол.
– Ты принес, что обещал, Саруман… Курумо? – Не дожидаясь ненужного ей ответа, вновь ставшая серьезной Галадриэль протянула руку, требовательно и нетерпеливо подергивая пальцами. Лишь еле заметная тень насмешки осталась на дне чистых, как море Запада, голубых глаз.
– Да, подожди… – маг махнул рукой, неприязненно хмурясь и осторожно поднял Силмэриэль, постаравшись удобнее устроить ее голову на своем плече. Девушка слабо застонала, чуть наморщив нос, когда поднявшееся над конической позолоченной вершиной храма солнца осветило ее лицо, подчеркнув откровенно нездоровую синеватую бледность. – Ей нужно выпить воды, или вина… и мне тоже.
Саруман уверенно, как ещё недавно поднимался по лестнице Ортханка, только с несвойственной ему прежде легкостью преодолел ступени крыльца храма и вошел в дверь, предупредительно распахнутую низко поклонившимся мальчиком в черном одеянии служителя. Скептически поджавшая губы Владычица и погрузившийся в глубокие и, судя по ставшим резче складкам между бровей, тяжелые раздумья Гэндальф последовали за ним.
– Тебе отлично удалось войти в доверие адептов темного культа, и на удивление быстро. Ты просто создан для этой роли, Курумо. – Эльфийка поставила опустевший кубок на стол, брезгливо поморщившись.
– Не больше чем ты, Галадриэль, – не повел бровью Саруман, продолжая с видимым удовольствием смаковать разбавленное кислое вино из простого костяного кубка. – Слухи о моем красноречии не пустой звук, как видишь.
Словно вдруг смирившись, что тянуть время и пытаться подлечить мелкой местью больное самолюбие бессмысленно и не приносит желанного облегчения, Саруман нащупал в кармане и хмуро протянул по-хозяйски подставившей открытую ладонь Галадриэль пузырёк с эликсиром.
– Иначе ты действительно убила бы ее? – с ноткой недоверия в голосе спросил маг, наливая еще вина. – Это необратимо исказит твою душу Галадриэль, обратив во зло. Благословенный Валинор не примет пролившую невинную кровь, и заново сотворенный чистый мир тоже. Что если у тебя ничего не выйдет – он не станет делать то, чего ты ожидаешь… и все же страшишься в глубине души, как и мы?
– Значит, такова воля Эру. – Галадриэль на миг стала совершенно серьезной, с оттенком печальной мудрости, как в давно забытые благословенные времена. – И то, что произойдет тогда, тоже прекрасно.
Саруман приподнял голову по-прежнему неподвижно лежащей на каменной скамье воспитанницы, поднося к губам наполненный разбавленным вином кубок. Ресницы девушки чуть дрогнули в ответ на произнесенное шепотом заклинание и напиток потек в горло, возвращая на пугающе бледные щеки слабую тень румянца. Губы невозмутимо наблюдавшей за ними эльфийки еле заметно поджались и изогнулись в тут же погасшую вымучено ироничную усмешку.
– Не трать зря время, Саруман. Делай, что задумал, и поторопись, – будничным тоном, словно заговорив для приличия о погоде или ином подходящем для светской беседы никому не интересном пустяке произнесла Галадриэль.
– Ты не можешь знать, что я задумал, Галадриэль. – Глаза не сумевшего скрыть откровенного замешательства Сарумана раздраженно вспыхнули, а опустевший кубок неприятно хрустнул в сжавшихся пальцах.
– Это неважно, хотя и нетрудно догадаться… – невозмутимо ответила Владычица, казалось, не обращая ни малейшего внимания на с трудом сдерживаемое бешенство мага. – Главное – что случится в итоге.
– Ты не слишком много глядишься в свое проклятое Зеркало, Галадриэль? Вдруг оно тоже… способно свести с ума, если не знать меры, как Палантир?
Хотя Владычица не обратила почти никакого внимания на колкость, лишь слегка передернула плечом и, повинуясь невысказанному пожеланию, вышла вслед за Гэндальфом, Саруману стало заметно легче – яркий, как свежий след ожога, гневный румянец сменился почти естественным и судорожно сжимающие ни в чем не повинный кубок пальцы ослабили хватку. Нельзя поддаваться эмоциям, когда так многое зависит от воли обращенного в свою пользу случая… но как же невыносимо, о Эру!
Делай, что задумал, и поторопись…
В этом лотлориэнская ведьма (ничего, ее золотым мэллорнам недолго осталось расти в Средиземье) всецело права. Она спокойно и без тени сомнения оставила его наедине с Силмэриэль… и тоже не ошиблась. Чувствуя вновь готовое неудержимо вскипеть опасное и ненужное раздражение, маг глубоко вздохнул, на пару мгновений прикрыв глаза – успокоившие бурю картинки очень не понравились бы Галадриэль, но насильственно копаться в его сознании она все же пока не могла.
– Папа!
Услышать привычное и долгое время лишь раздражавшее обращение оказалось неизмеримо приятнее, чем речи Галадриэль, а на Гэндальфа после поражения в Ортханке даже смотреть не хотелось. Приятно, что специально мстить святоше в сером плаще – и за осаду Изенгарда проклятыми ходячими деревяшками тоже – не придется, все получится само. Если не попадет под горячую руку Морготу – уберется навсегда в Валинор.
Затуманенный остаточным действием эликсиров – поборники света накачали ее ими не задумываясь о последствиях – вполне осмысленный взгляд отчаянно желал зацепиться за что-то знакомое и безопасное, осветившись откровенной радостью при виде него. Все оказалось не так плохо – приводить Силмэриэль в чувство новой порцией зелья не пришлось, она даже попыталась встать, опираясь на стену.
– О! Ты… – Она широко открыла глаза, скользнув ладонью по гладкой, как у смазливых роханских конников, щеке и не тронутым сединой черным прядям. Горести на мгновение отступили перед промелькнувшим слабой улыбкой по потрескавшимся губам детским удивлением.
– Ты уже знаешь, кто твой папа, – не удержался Саруман, преувеличено сладко улыбаясь. – Прости! – поспешил сочувственно добавить он, ласково обнимая снова опасно побледневшую приемную дочь, – не хотел тебя огорчать. Можешь называть меня, как тебе нравится… в этом даже что-то есть.
– Папа! – всхлипнула Силмэриэль, прижимаясь к груди успокаивающе нежно поглаживающего ее по волосам волшебника. – Забери меня отсюда… в Изенгард.
– Да, – серьезно пообещал Саруман, помогая ей удержаться на еще плохо слушающихся ногах. – Но не сейчас. Присядь, осторожнее… – Он помрачнел, до боли стиснув в ладони пробку от флакона. – Выпей, это поможет.
Силмэриэль охотно отпила из кубка, не спрашивая, что названный папочка добавил в вино.
– Тебе придется пока остаться здесь, с ними. Ненадолго, пока я не вернусь. – Саруман поцеловал ее в лоб, аккуратно убрав назад спутавшиеся волосы. – Они совсем не такие светлые, как им кажется… ты сама уже поняла, – маг коснулся забинтованного пальца, – хотя до твоего настоящего отца им далеко. – Он остановился, заглядывая в наполнившиеся слезами глаза… благодаря эликсиру или усталости исчерпавшей многодневный лимит страданий души реакция воспитанницы оказалась не такой бурной, как он опасался.
Словно она признала в глубине души справедливость его слов… или скоро признает.
– Ты только не спорь с Артанис… Галадриэль, у тебя нет сил противостоять ей, и она может… – Саруман мягко разжал неосознанно ухватившиеся за рукав пальцы, на миг задержав руку девушки в своей. – Ведьма скоро отправится туда, где ей самое место – в Чертоги Мандоса, или хотя бы в Валинор, вот увидишь. А твой отец – назад, в Пустоту.
– Нет! Он не…
Саруман крепче сжал ладонь Силмэриэль и притянул ее ближе к себе, чтобы не дать возмущенно отстраниться, но она лишь спрятала лицо у него на груди, ища поддержки и утешения.
– Он да, Силмэриэль. И не может стать другим, как бы тебе ни хотелось. Он хуже и страшнее Саурона, – маг сочувственно вздохнул, прижимая воспитанницу к себе, – потому что хочет не властвовать над миром, и даже не осквернить его, а уничтожить, разрушить до основания. Не станет ни Мглистых гор, ни облаков, ни дубов с белками, ни Изенгарда. Ибо он не чувствует к творениям Эру ничего, кроме ненависти. Я же рассказывал тебе о Морготе, и ты прекрасно помнишь, посмотри еще…
– Не надо па… Курумо, – Силмэриэль оттолкнула легшую на лоб руку, безуспешно стараясь вдохнуть побольше воздуха – нос распух и покраснел от слез, как в далеком детстве. – Я помню, но он же мог… измениться, хотя бы немного. Он не… не ненавидит меня и…
– Я заметил. – Саруман неприязненно скривил губы. – Жаль разрушать твои иллюзии огорчительной правдой. Ты не творение Эру, а скорее уж его. Новизна и острота ощущений в человеческом теле может… временно закружить голову, но пресыщение и жажда большего неизбежно наступят… уже вот-вот. Ты повторишь судьбу всех его врагов, если пойдешь против него – с тобой не будет иначе. И узнаешь цену того, что кажется тебе любовью.
Саруман замолчал, прислушиваясь к чему-то доступному лишь ему… продолжать затянувшийся разговор уже не было возможности, и необходимости тоже.
– Но этого не произойдет, не плачь… выпей еще немного. Судьба все расставит по своим местам, время поможет понять истину и исцелит боль. – Маг помог воспитаннице сесть на скамейку, вновь положив руку на лоб. – Изенгард теперь больше понравится тебе – там нет больше дыма, скоро вырастут твои розы и дубы с белочками – энты разрушили мои мастерские. – Саруман поджал губы, беззлобно усмехнувшись, не стихающая досада от крайне огорчительного происшествия смешалась с невольным умилением от ее по-детски радостной улыбки. – Знал, что не найду у тебя сочувствия. Я построю другие… в горах, с моими новыми фильтрами, дым не будет портить вид с площадки, не бойся.
– Ты уходишь? – Силмэриэль вновь попыталась схватить за руку направившегося к двери волшебника. – Куда? Ты… ты будешь осторожен?
– Да! – Саруман мимолетно погладил воспитанницу по щеке, глядя поверх ее головы. – Все скоро закончится, вот увидишь.
========== Часть 27 ==========
Силмэриэль малодушно зажмурилась, ощутив пустоту в еще миг назад судорожно вцепившейся в плечо приемного отца руке. Он мягко, но без тени сомнения отстранил ее, и ушел… она не хочет знать и понимать, куда и зачем. Пусть отец… Саруман просто вернется к ней, и все будет как раньше, почти, но не сумеет сделать то, чего задумал.
Свет набирающего силу жаркого дня пробился сквозь сомкнутые веки расплывающимися по краям красными пятнами. Сколько раз она уже боялась открыть глаза и оказаться в Ортханке, когда еще ничего не произошло и не могло произойти – с вечно недовольным Саруманом, изрытым мерзкими дымными шахтами двором, ненавистными орками и обманчиво близкими к овеваемой свежими ветрами вершине башни заснеженными пиками Мглистых гор… сотворенными ее настоящим отцом. Как прежде уже не сможет стать никогда, о Эру… это навсегда останется с ней, и не только горы.
– Па…
Глупо звать его папой теперь, но назвать так – она не будет произносить, кого, хотя уже и все равно – не получится еще долго… или никогда. Как и понять и облечь в слова свои чувства – погребенную под завалами страха и потрясения болезненную темную радость… то, что стало бы ею, если бы можно было верить в сбывшуюся человеческую сказку, как совсем еще недавно.
Недостижимая детская мечта не могла стать согревающей сердце явью, не ускользнуть, как солнечный зайчик из ладони, оказавшись очередным прерванным в самый желанный и долгожданный миг сном. Это было бы слишком хорошо и незаслуженно для нее. Никогда не кончающееся идеальное счастье и любовь просто так, ни за что и навсегда, можно только придумать и украдкой коснуться рукой в сумасшедших фантазиях. Или в способных лишь развлекать скучающих детей сказках.
Дойдя на ставших странно и непривычно легкими ногах до двери, Силмэриэль остановилась, глядя вслед скрывшемуся за каменной оградой в подернутой дрожащим на солнце знойным маревом блекло-синей дали горизонта Саруману. Казалось, никто не помешает ей выйти из предназначенного для служителей неприметного закутка в покрытый лишь принесенным ветром песком задний дворик и… Нет, она не хочет бежать – что бы ни ждало ее здесь, пусть оно уже случится.
Ей некуда и незачем идти, и ничего не пугает сильнее, чем неизбежная правда. Лишь оставшись, она дождется Сарумана и, может быть, даже… того, кого мечтала найти всю жизнь, сама не понимая, чего хочет больше – любящего отца, или человеческого возлюбленного… все было одинаково безнадежно недостижимо. Две любви, о которых она тосковала долгие годы, то проливая слезы, то злясь и ненавидя весь мир, волею Эру слились в одну, на миг опьянив вкусом неправильного счастья. Наверное, для нее не могло быть по-другому. Только так.
Чтобы сказать ему, что… она все равно любит его, еще больше, не деля так долго не находившую выхода любовь на двоих. Любила бы, если бы он был и мог остаться… хоть немного человеком. Тот, кто воздвиг залитые кровью бессчетного множества жертв храмы поклоняющихся абсолютной жестокой тьме, не может чувствовать и желать ничего, кроме разрушений, страданий, смерти и зла. Он был таким… и вновь станет, когда обманчивый морок временной человечности развеется. Она не хочет и не может увидеть это… лучше умереть.
Он не сказал тебе, что ты его дочь, и всего остального тоже. И не собирался говорить. Так проще… получать то приятное, что ты давала – плотские удовольствия и усладу самолюбия от любви и восхищения… глупой дочери когда-то изнасилованной им рабыни. Случайно оставшейся в живых и родившей… ни на что больше не годную полукровку.
– Почему изнасилованной? Откуда ты это…
Спорить вслух с вернувшимся в тяжелый и неудачный момент голосом она еще не пробовала, и тем более не получала поразительно похожих на произнесенное вслух ответов. Но он удивил ее никогда не говорившимся ранее. Вкрадчиво и издевательски сладко нашептывающий обидные и огорчительные гадости… или горькую правду голос стал неуловимо другим, до боли в ушах четким и явно женским – затуманившие разум и притупившие чувства эликсиры стерли границы кошмара и яви.
О, Эру! Знала, что ты дура, Силмэриэль, но не думала, что настолько. Во-первых нетрудно догадаться, а во-вторых, что именно это показалось тебе важным…
Действительно глупо, и ей странно и ненормально все равно, только страшно, что мучающий ее уже и наяву голос сказал правду, и всегда говорил. Она не вправе судить своего отца… за недоступное ее пониманию и давно прошедшее, и не хочет… Совсем не хочет. Тем более похожие желания терзали и ее, когда Тьма заливала полную черной зависти к нехитрому чужому счастью душу – это в ней от него, а тоска по любви – от несчастной смертной рабыни. За то, что произошло с совсем не знакомой ей матерью – память не сохранила о ней ничего, кроме усиливающегося ощущения удушья и последующего неуютного и страшного холода – можно только сказать «спасибо», чем бы оно ни было… потому что иначе не было бы и ее. И ей неприятно думать, что он что-то чувствовал к давшей ей жизнь человеческой женщине. Пусть лучше будет так.
Достойные любви и света сознания рождаются от нее же, а тьма и зло может породить лишь уродливые исчадия мрака… и тебя.
Недостойную ничего… она всегда это знала, еще до Сарумана. Но он любил ее, она чувствовала это в ласке наполняющей глаза тьмы, согревающее и возвращающее жизнь, хотя и не пускал в свою душу, страшась и не желая полного слияния. Чтобы таящееся там не ужаснуло ее… пониманием хрупкости и иллюзорности невозможной для создателя Тьмы любви. Не содержащее в себе ничего, кроме холодной кровожадной ненависти к неискаженному живому миру, свету и любви, зло вернется в породившую его душу и затопит без остатка, вытеснив все остальное. Нет, это не может, и не должно быть правдой. Она не хочет такой правды.
– Нет… – У нее нет уверенности, что это не так, и желания спорить с самой собой… наверное, ее отец и сам скажет ей это, когда они встретятся вновь… если встретятся. Потому что ее привезли в затерянный в сердце гибельной пустыни черный Храм не только затем, чтобы его показать. И пусть.
Что случится, если и ее кровь потечет тошнотворно липкими красными подтеками по ставшему местом предсмертной муки множества жертв алтарю, темнея и засыхая на холодном мраморе, когда выталкивающее из перерезанных сосудов алые струи сердце перестанет биться? Ее отец будет рад очередной жертве бездушной Тьме, не заметит ее, как и все предыдущие, или пожалеет, что больше не увидит ее живой в этом мире, хотя бы немного… если все-таки любит ее?
Попробуй, и узнаешь.
Но как же она узнает, если… мысль ускользнула от потрясенно застывшего перед губительно-мрачным величием сознания. Гладкий черный мрамор стен не блестел в чуть разгоняющем полутьму свете факелов, хотя и был безупречно отполирован, а лишь поглощал танцующие огненные блики. Устремленные ввысь, к сходящемуся над головой в коническую вершину куполу колонны отражали шаги тяжелым глухим эхом, навек заключившим в себе отголоски ритуальных песнопений… или стоны умирающих жертв.
Что может быть упоительнее власти, такой власти? И страха, когда мир трепещет и склоняется перед тобой, как жалкие харадримские рабы?
– Люб…
Силмэриэль прижала ладонь к губам, не давая неуместному и ненужному здесь слову прозвучать… так жалко и глупо. Чтобы издевательски противный смех вновь не раздался в ушах, сводя с ума – она сама все поняла, не нужно больше ее мучить. Сияюще белый, как невозможные здесь свет и добро – или особенно злое надругательство над ними – алтарь впитал без остатка пролитую кровь. Или ее отмывают каждый раз, чтобы вновь и вновь осквернять?
– Они делают это им? Но… – Украшенный странно неуместным узором из переплетенных цветов и листьев на светлой рукояти и прозрачно-чистым самоцветом нож напоминал что-то знакомое и мучительно неприятное. Сердце замерло, лихорадочно задрожав в груди от дарящего боль и забвение смертельно острого холода.
Силмэриэль неловко опустилась на пол, почти не чувствуя боли в ударившихся о камень коленях. Действие поддерживающего ее эликсира Сарумана закончилось, или призванный отнимать и губить темный храм высосал последние силы и желание бороться с судьбой? Тепло любви из рассказанных прокуренным голосом на грязном крыльце караульной сказок нужно лишь людям, и ей, как и созданный Эру мир. Они собираются убить ее здесь… зачем, если всем все равно?
Она не хочет… не хочет вновь видеть наяву боль, ужас и тьму из пугавших ее в детстве рассказов Сарумана. Это страшно и противно. Орков и отвратительных чудовищ из болезненно жутких кошмаров, бродящих по сожженным лесам и затянутым дымом пожаров берегам оскверненных рек. Она не хочет и не может на это смотреть.
Ведьма скоро отправится туда, где ей самое место – в Чертоги Мандоса, или хотя бы в Валинор, вот увидишь. А твой отец – назад, в Пустоту.
И на это тоже.
И мир не погибнет, оставшись живым и милым сердцу. Ладонь робко, словно опасаясь наказания за дерзость, легла на поверхность алтаря, обжегшую холодом сковавшего в особенно суровую зиму Изен льда. Она бегала и скользила по нему, поднимая лицо к ласково-голубому небу и радуясь незнакомым головокружительным ощущениям, вместе с человеческими детьми, в один из немногих дней, о которых стоит пожалеть.
Дрожащие пальцы с неосознанной лаской погладили ожидающий крови мрамор и медленно потянулись к расплывшейся от заполнивших глаза бесполезных и надоевших слез резной рукояти.
Попробуй, и узнаешь.
***
Сколько их еще осталось… четверо? После каждого удара ладонь до дрожи неприятно кололо множеством острых ледяных игл, побороть заставляющий безвольно разжаться пальцы пронзительный приступ слабости удавалось лишь поменяв руку. Что-то привычно темное, не забытое за долгие тысячелетия небытия, вопреки изнеможению все увереннее поднималось внутри, готовое выплеснуться из берегов, покрывая чернотой тусклую зелень клинка.
Отпустите ее, или…
Пожалуйста? Он готов произнести это? Да, и все, что угодно, только нет никакого смысла говорить с пустотой – они не могут или не желают его услышать. Или хотят наказать именно так. А вдруг это только начало? Что они в следующий раз пришлют ему в шкатулке, если перешли грань добра и зла, шагнув еще дальше?
– У вас получилось, хватит!
– Пока нет, но хотелось бы верить.
Перекрывший вой недобитых кольценосцев и крики храбрых воинов звук собственного голоса помог вернуться к реальности раньше, чем слишком внимательный братец. Злая из-за так и не полученного завтрака летающая тварь, недовольно шипя, легла на живот, ожидая команды. Биться против прежних хозяев ей хотелось намного меньше, чем, повинуясь своей природе, съесть парочку аданов.
– Обойдешься орками!
А потом они полетят искать его дочь. Олорин и эльфийка заплатят за все – гораздо дороже, чем они могут себе представить. Их ничто не спасет, даже она. Пока они не сделали с ней того, о чем нельзя думать, чтобы плотный красный туман не застил зрение и слух, лишая необходимых именно сейчас сил. Бывший некогда жалким аданом – это навсегда останется с ним, особенно после смерти – король-чародей передумал сражаться с ним, обрушившись на слабо отстреливающихся от наступающих орков воинов. Значит, ничтожный смертный колдун сделает это без желания, придётся его заставить, пока проклятые твари не сбросили со стены всех ни на что неспособных аданов. Только орать, как дети, причем не его. И почему он должен их защищать?
Даже крепость нормальную построить не смогли… проклятые нуменорцы. Ну что это такое? Обломки белого камня прискорбно легко разлетались, крошась не только под ударами снарядов из подступивших уже совсем близко катапульт, но и под когтями назгульских летающих тварей. Аданы беспомощно и испуганно приседали, зажимая уши руками от нестерпимого воя и вжимались в стену, пытаясь спастись от безжалостных когтей. А сотрясший даже скалу особенно мощный удар мог означать лишь одно – орки уже добрались до ворот. Явно не обошедшийся без магии железный таран с заполненной горящим внутри огнем волчьей мордой, «Гронд», смог бы разбить их с нескольких таких ударов. Но не разобьет – прислужники Майрона заплатят за несмешную шутку, сейчас.
Под радостно-испуганные (до этого они только боялись) крики гондорцев летающая тварь круто спикировала вниз, сминая и захватывая когтями дошедших до крепостных ворот воинов Мордора. Назгульский меч легко вошел в голову тянущей таран рогатой твари, почти не вызвав отдачи. Возможно, потому что стал уже наполовину черным, напитавшись магией нового хозяина. Лишенное опоры стенобитное орудие Майрона с грохотом покатилось по мосту назад, давя разбегающихся орков.
