Текст книги "Дочь Моргота (СИ)"
Автор книги: calling my name
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Я правда хотел сделать то, о чем сказал Саруман… очень давно. Этот мир не казался мне таким прекрасным, как тебе.
– А сейчас?
– В нем стало больше хорошего. – Без особого интереса, но и без отвращения скользнув взглядом по начавшей темнеть степи, неБоромир зажмурился от прикосновений вновь осмелевших пальцев. Как ей надоело называть его этим дурацким именем, когда он все-таки сказал ей настоящее. – В этом человеческом теле и после… я потом тебе расскажу, чего. – Улыбка сползла с лица майа и заполняющая глаза тьма на миг стала холодно-непроницаемой, как мрак под капюшонами назгулов. – Хотя не стоит, тебе не будет интересно – все по-другому.
– А ты мечтала сжечь деревни коневодов… совсем ещё недавно.
– Да. – Силмэриэль задрожала от вдруг почувствовавшегося промозглого осеннего холода. – Они так…
Невыносимо наслаждались радостями смертной жизни… и любовью. Невозможно объяснить… тому, кому этого не нужно.
– Ты не понимаешь! – Так хотелось верить, что тоска одиночества и отчуждения от поглощенного более важными делами отца и равнодушно-раболепного слуги навсегда остались в прошлом, но…
– Понимаю… – Майа рывком развернул ее лицом к себе и прижался губами к запястью, заглядывая в глаза. – Эти аданы раздражали тебя, и еще раздражают. Я хотел уничтожить не мною созданный мир, как ты роханские деревни.
– Ты тоже чувствовал это? Они уже не раздражают меня… почти.
Не дожидаясь ответа – она ощутила его без слов от успокаивающе-теплого соприкосновения осанвэ – Силмэриэль прислонилась к каменному крылу, прикрыв глаза. Саруман использовал венчающую Ортханк смотровую площадку для наблюдения за звездами и обдумывания великих планов, а она для мечтаний о любви, и чем-то большем, невыразимом словами… таком, как сейчас. Сделать это здесь будет правильно, и хорошо… если только отец не придет.
– Знаешь, что это значит? Что мы должны жить долго и счастливо, как… – Силмэриэль закрыла глаза, растворяясь в томительно-сладких ощущениях. Может быть, он больше не поцелует ее в этой жизни… а другой не будет. Если кто-нибудь из них умрет, или его чувства к ней пройдут. Чрезмерное идеальное счастье не могло достаться ей навсегда и просто так, она его не заслужила.
– Как в твоей человеческой сказке? – Он правда воспринял ее слова всерьез, ответив без тени насмешки и презрения к аданам, или очень хорошо притворился? Не важно… холод осеннего вечера без всякой магии сменился влажным теплом летней ночи, каменное крыло оказалось совершенно не жестким.
– Да, и завести много детей, в конце всегда так было. Отец очень ругался, что капитан стражников рассказывает мне глупости.
– Прямо сейчас? – По летнему тёплый ветерок коснулся полуобнажённой груди, горячие ладони скользнули вверх по бёдрам и легко приподняли ее, заставив задрожать от до боли острых ощущений.
– Когда ты вернешься. Ты же… может быть, лучше останешься здесь?
Не дождавшись или не расслышав ответа, Силмэриэль широко открыла глаза от все еще непривычного и неожиданного ощущения. Папа расстроится от такого использования его смотровой площадки, и его приемной дочери, а она всегда знала, что это особенное место – счастливое и созданное специально для нее.
***
– Энтам нет дела до вашей войны, маг! Как и тебе самому… на самом деле.
Гэндальф поморщился, как от отравляющей жизнь смертным зубной боли, плотнее кутаясь в поношенный серый плащ. Грубая колючая ткань почти не спасала от мертвяще-промозглой сырости древнего леса. Обманывать и убеждать, искусно играя словами, затрагивать тайные слабые струны в сердцах у Сарумана получалось намного лучше. Только вряд ли бывший глава Белого Совета станет убеждать энтов разрушить свою собственную крепость.
Серый маг искоса взглянул на смутно виднеющуюся вдали черную стрелу Ортханка. В почти не пропускающем свет и воздух переплетении ветвей леса Фангорн видеть дальше, чем на пару шагов вперед, не получалось, и, поднявшись на пологую возвышенность, позволившую увидеть чистое небо и глубоко вздохнуть, Гэндальф испытал несказанное облегчение.
Будет ли энтам место в заново сотворенном после исполнения Второй Песни мире? Если даже насчет себя уверенности не было. И не будут ли его мучить… воспоминания и сожаления? Древень прав, он всегда слишком много сомневался и предоставлял судьбе принимать решения. Или другим. Саруману, когда Белый маг убедил его не разыскивать кольцо, и Галадриэль.
В том, что восхищавшая его силой духа и решимостью Владычица права, сомнений не было, но искушение в очередной раз чуть-чуть помочь судьбе и положиться на ее волю оказалось сильнее. Именно поэтому (он сам не понял, почему, и рассчитывал ли именно на такой эффект, или не хотел понимать) он, повинуясь безотчетному порыву, сделал злосчастный эликсир. Многое ли он на самом деле изменил?
Ничего. Не успел Серый маг вздохнуть от смутного разочарования и откровенной радости – одно из двух противоречивых чувств оказалось намного сильнее другого – как Галадриэль напугала и удивила его. Где та грань, за которой решимость становится бесчеловечностью, а доброта слабостью и мягкотелостью, он так до сих пор и не смог понять. Или на этот вопрос нет и не может быть однозначного ответа?
Вправе ли он рассуждать о морали и справедливости, если подтолкнул Силмэриэль в объятия собственного отца? И говорил о великой благотворной силе так нужной ей любви. Потому что действительно верил, что такая любовь лучше, чем никакой, причем для всех. Он правда хотел, как лучше, а не…
Саруман будет продолжать сжигать деревья в печах Изенгарда, оставляя пустоши вместо еще недавно живых лесов. И выводить отвратительные порождения мрака, скрещивая орков с людьми. Вместе с дочерью принесшего Тьму и искажения в мир.
***
– Твой отец обещал заботиться о тебе… лучше, чем раньше. Подожди… – Как и в прошлый раз, неудачно завершившийся появлением орков и Сарумана, майа еле заметным прикосновенном привёл в порядок ее одежду. – Это тебе, только…
– Никому нельзя показывать, также как и называть твоё имя. – Силмэриэль попыталась пошутить, приглаживая волосы, но томительно тревожное чувство, непрошено поселившееся в сердце, никак не желало уходить.
– Можно, они не увидят ничего особенного, – странно по-доброму, она и помыслить не могла, что он на такое способен, улыбнулся ещё не принявший образ Боромира маг.
Ты хочешь жениться на мне?
Чуть было не спросила Силмэриэль и на всякий случай замолчала, чуть испуганно глядя на кольцо, почти полностью чёрное – золото лишь еле заметно пробивалось через непонятно как нанесённое покрытие. Сказать, что снятое любимым с собственного пальца странное украшение вряд ли придётся ей впору, так же не пришлось – колечко волшебным образом (а как же ещё) сжалось вокруг ее безымянного пальца, мгновенно став почти неощутимым, как продолжение кожи.
– Я уже не хочу… знать, кто мой настоящий отец. Раз я нашла тебя, – прошептала Силмэриэль, зачарованно глядя в переполненные темнотой тёплой летней ночи глаза. Ее едва родившаяся после признания Сарумана сокровенная мечта прожила совсем недолго, став ненужной.
– Курумо не твой отец?
– Нет, он нашёл меня в Белерианде. Когда случайно попал туда из-за своих экспериментов. Мне бы могло быть шесть тысяч лет… почти как тебе, – спокойно продолжила Силмэриэль, не отрывая глаз от согревающего палец чуть ощутимым теплом кольца.
Это все настолько далеко и давно не важно – тем более сейчас, когда они вот-вот расстанутся. Лучше пусть он поцелует ее ещё раз и проведёт последнюю ночь в ее постели. Саруману останется лишь молча неодобрительно поджать губы и закатить глаза, и ещё чуть-чуть побыть не хозяином в собственной башне.
========== Часть 22 ==========
Я не твой папа, Силмэриэль… с ним ты простишься не в этот раз!
Ты не была сколь-нибудь нужна и интересна ему, полукровка, и не будешь.
Раз он оставил новорожденную дочь умереть… и быть съеденной обезумевшими от голода рабами.
Твои кости давно истлели бы на дне моря, а неприкаянный дух развеялся во мраке, если бы я не забрал тебя… неблагодарная девчонка.
Она так хотела похоронить сказанное той ужасной ночью в глубине памяти и больше никогда не воскрешать! Невыносимо неприятные воспоминания пригасили разлившуюся в душе тихую блаженную радость и накрыли грязно-серой пеленой сияющую красоту заката. Она не могла погаснуть навсегда от такой ерунды и непременно разгорится вновь в спасительном кольце объятий, но…
Зачем в последний вечер погружаться в пережитый на этом самом месте кошмар и отравлять сердце горечью? Любимая вершина Ортханка не смогла тогда защитить ее от боли и обид. Но теперь уже не больно… было. Недавно и так давно минувшие тяжелые моменты ничего не значат, если они могут любить друг друга здесь и сейчас… пока еще.
– Мы с папой чуть не убили друг друга… но все уже в прошлом. Без Палантира он больше не будет послушным рабом Саурона… – Мысли путались, картины обретали ясность, как наяву вставая перед глазами, медленно и неохотно. – Ты обещал не вредить ему, – с трудом сумела вспомнить и произнести она, вновь чувствуя на щеках жгуче-холодные слезы от ужасных слов Сарумана. Он же успокоит ее и согреет, потом, когда прочитает воспоминания?
***
– Господин, там были еще… – молодой воин испугано замолчал, натолкнувшись на невидимую стену ледяного презрения.
Наследник и любимый сын Дэнетора изменился после возвращения из не увенчавшегося успехом похода, непостижимо и пугающе. Для всех, кроме самого ослепленного отцовской любовью, или честолюбием Наместника – ему чуждая всему человеческому темная сила в глазах старшего сына внушала лишь восхищение и еще большую гордость, в первую очередь за себя.
– Знаю, – странно равнодушно, прежде он никогда не отреагировал бы так на безусловную, пусть и ничего по большому счету не меняющую, победу, ответил Боромир, скользнув невидящим взглядом по лицу юноши. – Взять их, и привести ко мне.
Ничего не меняющую победу.
Жалкий адан прав, как никогда, и мудрейший из мудрых не сказал бы лучше. Южанам с замотанными по самые глаза в черные тряпки лицами не помог их темный бог… потому что он по причудливой прихоти судьбы командует отрядом защитников Гондора. Отвратительно.
Не потому, что их жаль, нет, разумеется. От жутковато-величественных храмов «имени его» (довольно остроумно по человеческим меркам сказано) ощутимой пользы не было – ни им, ни виновнику торжества. Ни побед, ни возвращения из Пустоты кровавые жертвоприношения поклоняющихся Тьме принести не смогли, лишь слегка уменьшали число лишних ртов в бедных харадримских семьях. Только не в меру хитроумный Майрон достиг многого, заставив уверовать в божественность Тьмы недалекого нуменорского короля… но потом потерял больше, чем получил. В тот раз польза все-таки была, да.
Жаль только, что недобитый бывший помощник возродился вновь, и совершенно точно не захочет ни уступать свое всевластие, ни делиться им – и не остается ничего другого, как притворяться сыном гондорского наместника и командовать партизанским отрядом в Итилиэне. По-настоящему отвратительно именно это, а не живущие краткую, как мгновение, бессмысленную жизнь смертные воины – вернувшихся сил недостаточно, чтобы легко и просто покончить с готовым стать властелином мира рыжим майа без их помощи.
Правда ли он столь хорош, каким кажется Силмэриэль? Этот почти уже покорившийся Майрону мир – человеческие глаза видят его по-новому, позволяя заметить ранее не имевшее значения. Главное, что он нравится… его лучшему творению. Ей пока ни к чему это способное огорчить знание, или вообще ни к чему – Силмэриэль еще слишком молода и слишком человек, а он испытал неожиданное и странное облегчение, узнав истинную природу родства их душ. Все встало на свои места и круг замкнулся.
Пустота в, казалось, давно и безнадежно разрушенной стене заполнилась идеально подошедшими каменными блоками – лучше, чем утерянными… или их просто не было никогда ранее. Но Силмэриэль может не понять и очень расстроится, тем более сейчас. Саруман предпочел доверить воспитание приемной дочери смертной прислуге и чадолюбивым стражникам, по близким ей понятиям аданов такая любовь ненормальна. Хотя для него она стала лишь больше, чем была, обретя логику, причину и что-то еще, вызывающее непонятные щемящие ощущения.
Осень чувствовалась в граничащем с Мордором южном краю гораздо слабее, чем в окруженном занесенными снегом вершинами Изенгарде. Она с такой забавной и трогательной настойчивостью предлагала полюбоваться им же самим когда-то сотворенными горами (что он там не видел), чтобы ощутить красоту этого мира… как иронично.
В таком аспекте он о них не думал никогда, лишь о практической пользе, чтобы создать барьер для Оромэ. Но то, что Мглистые горы столь глубоко и искренне восхищают ее, оказалось неожиданно приятно, и даже помогло увидеть их по-новому.
Поросшие густыми кустарниками и по-осеннему чахлыми низкими деревцами холмы Итилиэна не шли ни в какое сравнение с хребтами Мглистого, но значительно больше радовали взгляд, чем воины Гондора. Последние не радовали вовсе, а исключительно раздражали глупостью и слабостью смертных, что делало поход особенно суровым испытанием.
Но все уже почти кончено, Саруман не обманул с подсмотренным в чужом зеркале видением. По-другому и не могло быть, ложь он бы почувствовал… последнюю в жизни хитроумного волшебника. Благо, неосмотрительно пообещать Силмэриэль не трогать самозваного папочку он тогда ещё не успел.
До слез надоевшие игры в прятки с приспешниками Майрона среди холмов Итилиэна подошли к концу, город людей, Минас Тирит, манил обещанием долгожданного невозможного счастья. Из каких соображений Саруман передумал в последний момент, заставив Силмэриэль последовать за ним – неважно, Белый маг заслужил безмерную благодарность. Он бы не смог все это терпеть, если бы в гондорской крепости не ждали ласково обнимающие за шею теплые руки, мягкие послушные губы и родная чернота глаз, в которую можно погрузиться и утонуть, ни о чем не думая.
– Вот они, господин! – воины подтолкнули вперед еще более жалких, чем смертные (хотя, казалось бы, уже некуда) коротышек, и поспешно отступили назад. Охотнее всего они бы разбежались, куда глаза глядят, собственный командир внушал гондорцам гораздо больше страха, чем приспешники Майрона. И очень хорошо.
– Оставьте нас… идите вперед, к Минас Тириту, – наследник Дэнетора выплюнул команду сквозь зубы, презрительно сузив глаза, – и не торопитесь… пока.
– Мы простые странники… – заикаясь, попытался тронуть его жалкой ложью хоббит, и замолчал на полуслове, округлив глаза: – Ты жив? Не может быть, я же сам видел…
– И зрение не обмануло тебя, хоббит. Дай его мне, тянуть время бессмысленно, и лишь добавит вам ненужных страданий. Так будет лучше, я обещаю… – с искренним сожалением в голосе произнес Боромир… или нет, протягивая открытую ладонь.
В Мордоре жалких коротышек ждут лишь пытки и нескончаемые мучения, забрать у них безделушку Майрона – акт милосердия и единственный способ не дать ей оказаться в руках хозяина.
– Господин, пожалуйста… – хоббит, как загипнотизированный змеей кролик, смотрел в черные провалы глаз некогда бывшего старшим сыном Дэнетора. Дрожащие грязные пальцы с черной каймой под обломанными ногтями неохотно сняли с цепочки гладкое золотое колечко.
– Да, я сделаю то, чего не сможете вы. Вас ждала бы впереди мучительная смерть и неизбежная неудача. Но благодаря мне она будет легкой, и Майрон не получит свою прелесть.
Ни капли вожделения и восторга прежнего Боромира не промелькнуло в глубине нечеловечески черных глаз, когда засиявшее собственным светом проклятое кольцо Всевластия, желанное и губительное для всех ныне живущих, наконец легло в не дрогнувшую и не поспешившую жадно и торопливо сжаться руку.
Это и есть твоя суть, Майрон? Такое маленькое простое колечко… Можно было ожидать большего.
Почти без всякого выражения еле слышно прошептал гондорский витязь, опуская кольцо в карман, и с на мгновение промелькнувшим сомнением взглянул на неподвижно застывших хоббитов. Их смерть среди наводненных орками и харадримцами земель будет скорой и жестокой, и, прежде чем умереть, они разболтают лишнее. Пусть скажут спасибо безупречно белому, как его одеяние, магу, возложившему на ничтожно малых созданий непосильную ношу.
– У вас не было шанса, с самого начала, – все также удерживая взгляды коротышек в дурманяще-вязкой темной глубине своих глаз, неБоромир медленно обнажил блеснувший на солнце меч, верой и правдой служивший многим наместникам.
***
– Передайте Дэнетору мои извинения… я не очень хорошо себя чувствую.
И это даже не было ложью, хотя разделять трапезу с наместником ей не хотелось в любом случае. Невыносимо… как и все здесь. Силмэриэль страдальчески поморщилась, нервно крутя готовое вот-вот рассыпаться жемчужное ожерелье.
Вид с балкона совершенно не успокаивал и не помогал настроиться на лучшее – озаряемые огненными сполохами Ородруина Изгарные горы вызывали лишь неприятное томительно-тревожное ощущение надвигающейся опасности. А идти на отчасти похожую на смотровую площадку Ортханка Фонтанную площадь не хотелось даже под страхом смерти, слишком большой, многолюдной и чуждой ее внутренней сути она была.
Засохшее Белое дерево у заполненной неподвижной водой круглой мраморной чаши фонтана, воины Дэнетора в черно-серебряных доспехах у застывших в столь же бессмысленном величии белых каменных изваяний древних королей раздражали ее с самого начала. Все тут было слишком светлым и очевидно бессильным перед затаившейся за пугающе близкой горной грядой тьмой Мордора.
В Ортханке с непонятно чего замышляющим отцом тяжело не сойти с ума от тревоги и сомнений – Саруман внушал их искусно и невзначай, подталкивая в нужном направлении ее собственные мысли, меняя местами правду и ложь. Но и в Минас Тирите она осталась одна уже слишком надолго, и после ночного разговора накануне отъезда странно себя вел не только Саруман. Глупо, и по-детски, но ей страшно – из-за неизвестности, все более близких раскатов грома и вспышек подземного огня… и совсем даже не из-за них.
– Госпожа… – так ни разу и не поднявшая на нее глаз служанка с полностью убранными под черно-серую накидку волосами нерешительно замерла на пороге.
– Я не хочу есть, – раздраженно перебила Силмэриэль. Прислужница не по своей воле докучала ей излишней заботой, но сдержаться и не решить проблему раз и навсегда, грубо покопавшись в сознании девчонки, становилось все труднее. – Ничего. Принеси вина… с водой.
Тем более в обществе Дэнетора.
То, что она смотреть не может на любимое им жареное мясо и приготовленную целиком истекающую жиром птицу – почти не имеющие значения мелочи по сравнению с главным. Он слишком похож на Сарумана в худших его проявлениях – непомерными амбициями и отношением к собственным детям. Болезненно-слепая любовь Дэнетора к старшему сыну лишь усилилась от замены его на наделённого пугающей даже Сарумана силой тёмного мага.
Все остальные, даже слуги, оказались гораздо прозорливее и почувствовали неладное – скрыть нечеловеческую сущность и самопроизвольно заполняющую глаза тьму невозможно, как ни старайся. Силмэриэль со страхом ждала, что любящий отец поймет все первым, и тогда… Но наместник словно ослеп, или видел лишь то, что очень хотел увидеть – что любимого (любимого ли на самом деле?) сына больше нет, он и не подумал заметить.
Благо новый своим откровенным превосходством над смертными давал больше поводов для отцовской гордости, проливая бальзам на больное самолюбие – так и не занятый трон законного короля Гондора постоянно незримо присутствовал в мыслях всех наместников крохотной непроходящей червоточиной. На младшего сына, Фарамира, у двадцать шестого наместника не осталось ни капли теплоты, совсем ничего. Как у Сарумана на нее… до недавних пор, а свидятся ли они ещё – неизвестно.
Она может не выдержать и сказать что-нибудь неподобающее, а выдавать себя пока нельзя. Любимый просил быть осторожной, и не покидать Минас Тирит, что бы ни случилось. Так же, как и не называть имя, но Силмэриэль уже и сама боялась и не хотела его произносить после поразительно бурной реакции отца. Может быть, лучше попытаться забыть и не тянуться к способному разрушить их пугающе идеальный мир знанию?
– Может, лучше сока и поедите немного? Господин велел мне…
– Неси вино, тебе говорят! – топнула ногой Силмэриэль, мысленно пригвоздив служанку взглядом к дверному косяку. – Быстро!
Смотреть, как начавший непонятно к ней относиться возлюбленный, она не могла, но и подобия оказалось достаточно. Что такого он узнал из рассказа о ее рождении у освобожденной из Ангбанда неизвестной рабыни? От, казалось, неинтересных для него подробностей лицо майа перекосилось совершенно немыслимым образом и помешать ему нарушить собственное обещание удалось с трудом. Жизнь Сарумана в этом физическом воплощении висела на волоске несколько раз за проклятый вечер.
Может, дело не в этом, бывший соратник Саурона просто разлюбил ее? Так по-родительски заботливо и терпеливо не относятся к женам, или невестам… она даже не знает, кто ему, вопрос так и застыл каплей замерзшей росы на губах.
Сводящую с ума нежность и принятие она мечтала увидеть в детстве… от Сарумана или чудом воскресшей матери. Подобное можно чувствовать лишь к любимым детям, а просто к девушке нет, только искусно притворяться. Ему не за что на самом деле любить ее, тем более так… в ней же нет ничего хорошего и особенного.
– Иди, – Силмэриэль нетерпеливо махнула рукой служанке и, осторожно долив воды в слишком резко пахнущее вино, отпила глоток – так оно становилось менее терпким и приторно-сладким. Раздражение постепенно уходило, и покрытая высохшей на солнце травой Пеленорская равнина начинала немного напоминать родную с детства степь Рохана.
Мысли помимо воли вновь вернулись к разговору на смотровой площадке – с тех пор тревожное ощущение, что от неё что-то скрывают, мешало наслаждаться незамутненным счастьем близости. Как-будто нежеланного возвращения в канувший в прошлое тяжелый момент было недостаточно.
***
– Саруман сказал, что мой настоящий отец никогда не интересовался и не будет интересоваться мной, потому что я… слишком жалкая полукровка. – Она уже не чувствовала боли, разворошенная старая обида притупилась и почти совсем потухла, как прогоревший костер под осенним дождем, от успокаивающе-нежно закрывших глаза ладоней. Сознанию больше не было холодно и одиноко, в прикосновениях считывающей картины прошлого упоительно похожей на ее души хотелось раствориться и очиститься от всего горького и ядовитого. – Даже если он прав, уже неважно. Ты… ты же любишь меня, да?
– Да, – почти без всякого выражения глухо ответил майа. Ожидавшая большего Силмэриэль поджала губы, недоуменно глядя на него… и испуганно вскрикнула, чуть было не потеряв равновесие от столь же равнодушно сказанного: – Я убью его.
– Нет, ты обещал не трогать папу! – огорченная испорченным по непонятной причине вечером и не желающим держать слово возлюбленным, Силмэриэль приперла его к стене, и даже постаралась посильнее приложить о камень. Сил у нее было гораздо меньше, разумеется, просто он не стал сопротивляться, позволив ей столь грубое обращение… или, скорее, не заметив его.
– Он тебе не папа, – майя необычно ласково, такого жеста в ответ на вспышку раздражения она не ожидала, погладил ее по волосам, – иди спать, а мне нужно поговорить с ним. Я выполняю свои обещания, не бойся.
Силмэриэль молча проводила его взглядом, не найдя, что сказать. Вспыхнувшая было обида сменилась недоумением и огорчением, а минутное глупое желание отказать в ласках, притворившись спящей, страхом, что он не придет.
А утром, сгорая от любопытства и немного успокоившись – променявший ее на Сарумана и непонятные важные мысли возлюбленный все же пришел и ласкал ее нежнее, чем раньше, что-то шепча на незнакомом древнем языке – украдкой выскользнула за дверь и пошла к отцу. Называть его как-то по-другому она уже не сможет начать, кто бы что ни говорил.
Проведший всю ночь в лаборатории Саруман удивил ее несвойственным отстраненно-самоуверенному давно не светлому магу лихорадочным возбуждением, горячим желанием выпроводить ее из дома в Минас Тирит, словно не он еще недавно убеждал в обратном, и странной шуткой.
– Твой… Боромир не может просить у меня твоей руки, даже если захочет, – с нотками привычного злорадства произнес Саруман, чуть понизив голос и оглянувшись на дверь. – Только если наоборот.
Пояснить, что он имел в виду, отец не пожелал, занявшись изготовлением очередного эликсира.
– Уезжай с ним, Силмэриэль, и… – Саруман чуть помолчал, словно набираясь решимости, и, глубоко вздохнув, необычно серьезно добавил: – И не покидай Минас Тирит, кто бы тебя ни позвал. Даже я… особенно я.
От странной обреченности и чего-то похожего – хотя это и невозможно – на страх за нее, в голосе равнодушного ко всему, кроме своих интересов мага, по спине пробежал холодок и в душе поселилось с тех пор не покидающее ее смутное беспокойство.
***
– Госпожа, простите…
Неприятно звонкий голос ударил по ушам, заставив поперхнуться, и слишком великий для нее темный маг так и не успел сказать, что будет любить ее всегда, пока… Просто всегда – печальная поговорка смертных не относится к таким, как они. Она же предупредила, что ничего более не желает сегодня, и девка может идти… куда хочет, в Бездну, или пожалеет о своей навязчивости.
Ну все, ты напросилась!
Решившись убить, или хотя бы оглушить глупую служанку, помешавшую как раз в тот момент, когда мелькающие перед устремленными вдаль глазами картинки наконец стали приятными, Силмэриэль резко обернулась.
– К вам пришел… маг, госпожа Силмэриэль, – поторопилась пролепетать несчастная прислужница. Вся гамма чувств – страх перед немилостью хозяйки, с которой явно что-то не так, заезжим магом, Дэнетором и, самое главное, его проклятым старшим сыном, приказавшим присматривать за своей невестой и никого к ней не пускать – пробежала по бледному лицу девушки, заставляя испуганно прятать глаза и поджимать дрожащие губы.
Саруман?
Отец не мог явиться сюда, да его никто и не пустил бы, наверное. Это же не…
– Гэндальф… – потрясенно прошептала Силмэриэль, с трудом заставив себя проглотить невыносимо приторное вино – в Изенгарде оно было намного мягче и приятнее. Она сама не понимала, рада или нет видеть светлого волшебника. Она так уже устала от одиночества – внимание надоедливой служанки и Дэнетора лишь портило настроение – и неизвестности, но смутное нехорошее предчувствие и страх, что Гэндальф осудит ее и не поймет и узнает… то, что она не желает с ним обсуждать, на миг неприятно сжало сердце.
– Путешествие пошло тебе на пользу, девочка, я давно говорил! Ты похорошела без Сарумана, и… – сердечно улыбнулся незаметно возникший на пороге маг, раскрывая объятия. Сомнительный комплимент он все же себе не позволил, лишь с вполне целомудренным одобрением скользнув взглядом по ставшей заметно больше груди в глубоком вырезе черно-синего атласного платья. – Позволишь мне войти?
– Конечно, Гэндальф! – пробормотала Силмэриэль, прижимаясь к нему, и зажмурилась от удовольствия, когда волшебник отечески-нежно погладил ее по убранным в тяжелую, переплетенную тонкими золотыми нитями косу волосам.
Недоступная в Изенгарде красота радовала ее лишь в самые первые дни, и гораздо меньше долгожданных дружеских объятий. Глупо было сомневаться – светлый маг добр к ней и как и прежде принесет умиротворение и покой в смятенную душу.
– Благодарю, – маг с видимым удовольствием отпил из кубка, на мгновение прикрыв глаза. Она не успела предложить ему вина, как Гэндальф охотно принял мысленное приглашение, дружески бесцеремонно войдя в сознание. – Прости… я давно привык не тратить время на лишнее и ненужное. Когда его все меньше, совсем на исходе.
– Что… что случилось, Гэндальф?
Силмэриэль опасливо взглянула на по-прежнему обманчиво мирную долину, ожидая увидеть идущие на штурм вражеские легионы. Если призванный поддержать и успокоить ее мудростью прожитых веков и выигранных битв маг столь очевидно встревожен и ждет помощи от нее… у Средиземья уже не осталось надежды.
– Этот мир почти обречен на всевластие Тьмы, Силмэриэль… но ты можешь помочь, пока еще не поздно. Если оставишь Минас Тирит и последуешь за мной.
– Последую за тобой… – без всякого выражения повторила Силмэриэль, поедая светлого волшебника взглядом до предела широко распахнувшихся глаз. Противоречивые мысли и чувства смешались, не давая произнести ничего связного.
Нежданное предложение вызвало странную, неправильную радость – побег из Минас-Тирита, ставшего для неё темницей, часто виделся в смутных предутренних снах. Сбежать хотелось не одной, разумеется, но… Мудрый светлый маг, не единожды спасший ее и позволивший заглянуть в полный любви и добра мир, не может желать зла, и ошибаться.
– Но мой… – Силмэриэль запнулась и чуть покраснела, подбирая слова.
– Твой жених просил тебя не покидать Минас Тирит? – мягко закончил за неё маг, опуская на поднос опустевший кубок. – Он слишком беспокоится за тебя, считает всего лишь слабой девочкой, нуждающейся в защите. Я знаю, что это не так, в тебе есть сила и смелость… и Свет. Но так ли это, и чего ты на самом деле желаешь – решать тебе.
– И я же вернусь сюда, к нему… да, Гэндальф? – желая придать себе решимости, маг не мог провидеть все, прошептала Силмэриэль.
– Конечно, девочка, – Гэндальф глубоко вздохнул, излишне крепко сжав ее плечо, – и ты наконец узнаешь правду… о своём отце.
========== Часть 23 ==========
– О моем отце? – Силмэриэль судорожно схватилась за рукав Гэндальфа, ощутив почти незнакомую (терять сознание – удел смертных дев) слабость в коленях.
Маг решил вывалить на нее все сюрпризы сразу, погребя под завалами без шанса на спасение? Или все только начинается? Томительное нехорошее предчувствие шевельнулось в груди, охладив загоревшееся предвкушением перемен и победы (разве может быть иначе?) сердце.
– Ты знаешь кто он… скажи мне сейчас!
Этот вопрос стал не столь важен для неё, как ещё недавно, но маг растравил любопытство, и вызвал невольный холодок в груди многозначительным тоном. Окружающие со всех сторон загадки… (или загадка на самом деле одна?) омрачали украденное у судьбы счастье, как набегающие облака переменчиво-солнечный осенний день.
– Чуть позже, Силмэриэль, в свое время. Оно уже пришло… почти.
Гэндальф замолчал, тревожно прислушиваясь к чему-то, ощутимому лишь для него:
– Ты последуешь за мной?
– Д… – Силмэриэль замолчала, не договорив. Знакомое, томительно желанное прикосновение к сознанию, еле ощутимое и мимолетное, превратило настороженно чуждую гондорскую крепость в сказочный сад из детских грез. Она уже согласна была умереть… за возможность почувствовать его еще раз. – Гэндальф… я…
