Текст книги "Сдвинув Призму. Книга Первая (СИ)"

Автор книги: BloodyHatt

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== Пролог. “Привет от Костлявой” ==========

Сон был странным.

Мне снились потоки зеленого цвета, что рвали воздух с диким визгом, словно неоновые пчелы пытались протаранить своими тельцами злобного нарушителя. Но это не показалось забавным или просто обыденным, мне было до чертиков страшно. Не сходи я в туалет перед сном, так сказать, облегчить мочевой пузырь, как обычно, то я бы, наверное, вернулся в далекое детство – ну вы поняли. Залитые пеленки, простыни… В моем случае – «херовое» начало утра и отличный повод для шуток от сокамерников.

Нет, я не сижу, не чалюсь и не мотаю срок в тюрьме и других местах лишения свободы. Я студент, и дом – моя общага. Сокамерниками я их называю по одной простой причине: они то еще быдло… Я бы описал их, но у меня, скорее всего, нет времени расплываться по полям бумаги в описании их идиотизма и безнравственности – хотя под последнее обозначение подпадаю и я, – но это уже детали…

Дело в том, что я отчетливо осознал: я уже не студент. После чего вдруг навалились волны воспоминаний о моей будущей жизни – я же назвал бы её существованием. Мой разум в тот момент осознания отметил некую странность сна: я никогда не мог говорить в царстве Морфея – сейчас же я отчетливо ощущал, как мое горло саднит от долгого плача, слезы залили глаза, размывая картинку в сюрреалистический вид. Липкий страх сковал мое сознание в тот момент, как я не смог вспомнить свое имя, панически хватаясь за любые ассоциации, чтобы хоть немножечко задеть любой пласт воспоминаний и, пробежавшись по нему, вернуть свое «Я».

Но все было тщетно.

Я мыслил непонятными категориями и словами, я мог описать свои чувства, не понимая их, я помнил все – и не помнил ничего. Ни имени, ни родителей, ни дома – ничегошеньки, лишь размытые и обобщенные понятия о жизни и – смерти. О смерти – здесь я должен был испугаться, но я уже был напуган, липкий страх, пытаясь завладеть моим сознанием, заполонив собой все пространство и утопив его в агонии отчаянья, накрыл меня багровой волной ужаса. Но он не преуспел, я бы даже сказал, что он перестарался: сложно описать, но будь я чашей, то огромный поток страха, плеснувший из огромного кувшина черным потоком отчаянья, просто соответствуя законам физики, разбился о дно и выплеснулся в стороны.

И вот сон оказался явью, все стало так обычно и невероятно четко от осознания своего существования. Мои руки с маленькими пальчиками, что впились в полированное дерево решетки, с невероятной силой сжимали забор детского манежа, словно это был спасительный круг, брошенный мне спасателем в разгар шторма. Аналогия была очень хороша – ведь ножки, которые я бы назвал культяпками, устали держать меня, как бы смешно это ни прозвучало, на ногах. Меня шатало из стороны в сторону, немного тянуло назад, словно мне гирю к затылку подвесили, но я держался изо всех сил, жадно пожирая глазами картину, что разыгралась предо мной. Женщина падала на пол – как все просто звучит, и как горько осознание того факта, что она больше не встанет, не улыбнется и не поцелует своего ребенка, не будет заливисто смеяться после глупой шутки мужа, и её уста больше никогда не будут петь колыбельные, которые убаюкают даже разъяренного тигра, что в неистовой жажде свободы бросается на прутья клетки вольера. Маленьким солнцем, ярко-рыжие волосы диким огнем развевались ореолом вокруг её головы, словно в замедленной съемке она падала лицом ко мне, раскинув руки в жесте отчаянного желания объять самое ценное, что было в её жизни, – меня. Эта мысль ударила громом боли и ненависти, в то время как с глухим стуком женщина поломанной куклой упала на пол, так и не добравшись до меня. Безжалостным кукловодом была тьма, размытое пятно смерти в балахоне цвета беспробудной ночи разразилось смехом наслаждения. Это было не настолько отвратительно, насколько страшно – я понял это в тот момент, как ощутил горячее тепло влаги, что струилось по моим ногам. Мне было страшно и в то же время, словно загнанная в угол крыса, я был готов прыгнуть на сапог, что вот-вот раздавит мое тело, неумолимо опустит подошву судьбы, что выдавит одним слитным ударом жизнь из моего маленького тела. Я ощущал невероятную ярость, граничащую с безумием, разрывающим мою грудь в диком порыве ненависти, что вылился в голосистый рев ребенка. Тень нависла надо мной, и – будь у неё лицо – я бы смог разглядеть раздражение, смешанное с ощущением хорошо проделанной работы. Его эмоции были открытой книгой для меня, они потоком гнили обрушились на мою голову, вызывая стойкое отвращение к нему и, в первую очередь, к себе – бессилие убивает. Коса смерти уткнулась прямо мне в голову, её тонкий конец белесого древка вздрагивал при каждом вдохе убийцы. Сквозь непрекращающийся набат ударов сердца и застывший, словно на заезженной пластинке граммофона, крик, я уловил его дыхание, обличенное в слова, но я не слышал, не хотел слышать и больше никогда не услышу. Осознание конца было кристально чистым словно водная гладь бескрайнего моря моих переживаний, бурлящий котел ненависти остыл, опали буруны ярости, разбившись о скальные берега печали. Я чувствовал, что конец близок, сейчас, рассержено гудя, клинок косы разрежет воздух в холодном порыве бесстрастной смертной тени.

Бывают моменты, когда все становится неважным, время останавливает свой ход, а ты замираешь с самым глупым, я бы даже сказал, невероятно тупым выражением лица. Осознание скорого конца смывает рамки просто по щелчку костлявых пальцев, принятие того факта, что это – твой последний вдох, последнее лицо, что ты видишь своими наполненными жизнью глазами, пыльным мешком прибивает твой разум, забивает его в состояние созерцающего свою смерть овоща, и лишь пыль разлетится серым веером – пыль, которой станешь ты. Понимание этого факта до малейшей доли секунды совпало с яркой вспышкой зеленого света, она была живой – она визжала в бесконечной агонии смерти. Он был так холоден и ярок, так прекрасен своим манящим, словно маяк для заблудившегося моряка, светом. Я знал, что не будет больно, я чувствовал приближающийся холод загробного мира, я был готов растворяться в бескрайней пустоте ничто. Веки начали опускаться – то ли от яркого света, то ли от желания запомнить эту картину как можно лучше, – ведь она последняя из увиденных тобой в такой короткой, но все же яркой жизни. Голову мотнуло от потока воздуха, что сжатым горизонтом отбросил меня назад. Руки, державшие прутья манежа, расслабились, пальцы отпустили спасительный круг в виде деревянных решеток, а ноги подогнулись под весом моего тела. Вспышка невероятной, адской боли врезалась в мою голову с правой стороны лица. В лоб ворвался раскаленный прут, желающий пробить своим горящим острием мой череп и добраться до так вожделенного им мозга. Сквозь вату и непрекращающийся набат крика матери я услышал визг. Глаза были закрыты, но я знал, что ему больнее, чем мне: он выл так, словно сам Сатана поднялся из глубин преисподней и лично вырвал его душу из тела. Если бы он и вправду существовал – он бы вымыл руки в котле с серой после извлечения этой гнилой мерзости.

Открыв глаза, я с неумолимой волей заставил себя встать, чтобы посмотреть на хладный труб мерзавца, окинуть его взглядом ненависти и горечи победы, которая далась такой ценой. Прохладный ветер с мелкими росчерками капель дождя прорывал завесу тумана через пролом в стене и крыше рядом с моей головой. Обведя помещение расплывающимся взглядом, в котором плясали разноцветные круги багрового оттенка, я видел огонь и пепел, что сизыми хлопьями укрыл покрывалом мрака все помещение. Прибитый редким дождем он расплывался черными лужами, стекая в дыру пролома стены, пол слегка накренился, и то, что осталось от убийцы, скоро смешается с землей. Словно помои, выплеснутые из окна среди нерасторопных прохожих, он заляпает своим прахом сапоги и смешается со сточными водами – туда ему и дорога.

Мне было плохо, чертовски плохо, спазм сотряс мое нутро и поток рвоты брызнул из моего маленького рта, он стекал по подбородку, падая на мою грудь, – мне было все равно. Через секунду в комнату ворвался низенький старик, хотя нет – судя по поднявшемуся в мою сторону лицу – это мужчина, просто он слегка заросший, сгорбленный и не очень то и красив. Мелкие глазки, что в панике бегали в поисках чего-то, тихий скулеж и громогласный писк, когда он поднял тонкий белесый словно кость прутик. Он даже не посмотрел на меня, как скрючился до маленькой и юркой тени, что поскакала вниз по ступенькам, я даже удивляться не стал. Через минуту, тяжело шагая, опираясь руками о пошатнувшиеся стены, поднимался мужчина. Он был одет во все черное, что резко контрастировало с его белым словно мел лицом. Его глаза были расширены от ужаса, в них тлела разъедающим огнем боль утраты, что заполонила его сознание. Он упал на колени рядом с женщиной, неистово рыдая, качаясь в диких порывах боли, он изо всех сил обнял мою мать. Капли дождя стекали по её лбу, тонкие дорожки влаги наполняли её закрытые глаза, а волосы цвета осенней листвы темнели в потоках воды. Это продолжалось несколько минут, тянувшихся часами, но вдруг все изменилось: он встрепенулся, бросил последний взгляд на её лицо и поднял голову. Черные словно мрак зрачки на полопавшихся капиллярах белка рентгеном резанули по мне, на миг задержавшись у лба. Он резко выхватил палочку и легким движением кисти прочертил круг. На мгновение я испугался, что он решил довершить начатое убийцей, но приятное облако тепла окутало мое изрядно продрогшее тельце, еще мазок – и потеки рвоты исчезли, перестав стягивать кожу лица. Последний пас – и тело мягко проваливается в сон, тревожный и непостоянный, наполненный кошмарами и чернотой мрака.

Комментарий к Пролог. “Привет от Костлявой”

Отредактировано.

========== Глава 1 “Я волшебник?” ==========

Привет, меня зовут Гарри. Поздновато я представился, но осознание того факта, что я живу вторую жизнь, все еще не примирило меня с действительностью, наверное, я до конца не уверен, все ещё. Витая в своих мыслях, под мерный скрежет ключа на двенадцать и тихого, но отчетливо матерного бурчания дяди я возвращался к моментам грустного отрицания – примерно так я могу описать свои эмоции. Каждый раз, проходя мимо зеркала или другой отражающей поверхности – будь то лужа или полированный металл, – я с серьезным выражением лица произносил свое имя, и, не добившись результата – хоть какого-то, кроме растущего раздражения и осознания всей глупости ситуации, – отворачивался, хмуря брови.

– … Гарри! Мать твою, Гарри! Ты что там, заснул? Дрянной мальчишка… Опять сбежал? – кряхтение брызжущего слюной Вернона, переполненного злостью и лихой ненавистью к старому Бьюику Джи-Эс семидесятого года, вырвало меня из полета мыслей и самобичевания. Спрыгнув с капота, где я сидел, мотая ногами из стороны в сторону, и – чего уж тут таить – ковырялся в носу, со вздохом на автомате вытер палец о затасканную и замызганную футболку, доставшуюся мне с широкого плеча кузена и используемую мной как рабочую ветошь – одежду. Присев на корточки, я согнулся еще сильнее и заглянул под днище машины, чтобы увидеть потную и багрово-красную от жары, труда и злости рожу дяди. Он был тучным мужчиной, хотя на старой фотографии его можно было принять за тяжелоатлета, он занимался боксом и рэкетом – о последнем я узнал чисто случайно, но никому об этом говорил, да и зачем.

– Да, дядя? – вихрь волос на моей по-птичьи согнутой голове упал на глаза, скрыв половину лица, что вызвало новый приступ злости на багровом широкощеком лице дяди. Он не любит всех мужчин, носящих прическу хоть на миллиметр закрывающую уши: бзик, привычка из его молодости, проведенной в академии для мальчиков «Смелтингс» – та еще дыра, судя по хвалебным рассказам дяди.

С вниманием и наигранным сочувствием смотря на дыхательную гимнастику, проводимую Верноном, я ждал. Дело в том, что у него слабое сердце, и врачи посоветовали, а по словам тети – приказали держать себя в спокойном состоянии, принимать лекарства и употреблять меньше алкоголя вместе с жирной пищей.

– Ф-фух-х, подай мне ключ на двадцать, распорку и масленку, – начав со спокойного тона, он сорвался на рев, когда капля масла упала на его лоб чернильным пятном. – Мать его за ногу! Гребаная машина… Я тебя сожгу, падла!

Вернон Дурсль – очень интересный человек, за мнимым фасадом английской вежливости и чопорности в нем живет демон. Я вместе с его родным сыном Дадли прозвали его Безумный Вернон – нет, ну правда, – он мог сорваться на обычный телефонный звонок, а когда его любимая и одновременно горячо ненавидимая им футбольная команда «Арсенал» проигрывала – мы разбегались, кто куда, нередко ночуя у школьного друга Дадли – Пирса Полкинса.

Но вернемся к дыхательной гимнастике и старому представителю автопрома – эта машина была куплена им у непонятного типа из автосвалки под Нью-Хемпширом. Он буквально облизывал эту развалину, грозясь починить её и рассекать по городу, пугая и вызывая зависть ревом движка. Приступил он к делу год назад, выкраивая свободные часы на новоявленное хобби и буквально сатанея не по дням. Нет, машина и вправду красивая – в будущем – конечно же, если он не исполнит свои угрозы. Дядя заколебался чинить поломки, что словно головы мифической гидры (отрубаешь одну – появляются две) возникали с маниакальной периодичностью – прямо как злость на его лице. Обратиться к профессиональным реставраторам ему мешала гордость и все же не бездонный кошелек.

Раз зашла речь о деньгах – он зарабатывает вполне прилично, конечно, недостаточно, чтобы жить в роскоши, но на стандартный средний класс он тянул. У него была своя фирма по производству и продаже стройматериалов, но главной фишкой, которую он всегда подчеркивал, расцветая на глазах, было производство дрелей.

Дождавшись очередного сеанса успокаивающей дыхательной гимнастики в исполнении огромного самовара с усами под носом, которыми он напоминал моржа – нет, ну правда, – я подал ему все инструменты и с тихим вздохом сам залез под капот, прижавшись к его боку.

Дело в том, что я тоже помогаю ему с ремонтом – мне не западло, а он на время забывает о моих, скажем так, «выкрутасах». Отвернув голову от его потных подмышек, я достал из кармана ключ на девять и распорку, начав регулировать кулачки, держащие левое переднее колесо.

– Здесь нужно поджать, дядя, не крутите так зажимом, вы же пережимаете маслосистему, вот шланг и отошел…

– Сам знаю, учить он удумал, – с легким раздражением на багровом от усилий лице он все же ослабил зажим и вытер довольное лицо тряпкой, которую я ему положил на пузо – да, он в последнее время поднабрал лишнего веса: всему виной работа в офисе, стресс и обильная кормежка в исполнении тети. Она считала, считает и будет считать, что мужик всегда должен быть накормлен до отвала, но с изменением ситуации и переходе на «телячий корм» в виде салатов и обилия овощей она может только грустно вздыхать и отвешивать мне с кузеном подзатыльники – больно рожи довольные при поедании бекона перед лицом разъяренно жующего салат медведя.

Размеренная работа успокаивает мое сознание, я на некоторое время перестаю быть ребенком с шилом в заднице и могу контролировать «это». «Это» – странное название по своей сути. «Этим» можно назвать алкоголизм, тягу к вуайеризму или увлечение в коллекционировании марок, хотя чего уж тут стесняться – все мы немного того… Но мое «это» не подпадает ни под одну из вышеперечисленных категорий.

Дело в том, что я, мягко говоря, мальчик необычный. Со мной приключаются странные и – в большинстве случаев – необъяснимые вещи. Приведу пример: те же волосы, что так раздражают своей длиной дядю и не в меньшей степени меня своей непослушностью – реально у меня на башке взрыв на макаронной фабрике, который тетя, мягко стреляя молниями из глаз, называет гнездом. Каждый раз после того, как мы их пострижем, я ощущаю легкое чувство холода и непривычного отсутствия растительности на голове – и они за ночь отрастают. Когда я зол, свет или электрические приборы начинают мигать и сбоить. Однажды приставка, подаренная кузену на девятый день рождения, сгорела после моего очередного и бесповоротного проигрыша в «Подземелья и Драконы». Слезы, сопли и завывания от Дадли, горящая огнем задница, обеспеченная ремнем дяди, и подзатыльники от тети мне. Было обидно, но я тогда и вправду это заслужил, да и они не слишком усердствовали – не живодеры ведь, а я был девятилетним шкетом. А как-то раз, убегая от питбуля тетушки Мардж по имени Злыдень – да все и так понятно, толстая зубастая скотина (не тетушка, я сейчас о собаке, хотя и Мардж тот еще фрукт: перезрелый, воняющий спиртом и злоязыкий), – я испарился из нашего двора и через миг оказался на самой макушке соседской яблони. Ох и долго меня пытались оттуда снять! Мат стоял пятиэтажный, когда дядя с лестницы навернулся – но он вынудил меня перебороть страх высоты, заставив прогнуться под угрозой скорой расправы в исполнении дядиного ремня. Мотивация – вот то, что движет человеком и придает ему сил свернуть горы (или, в моем случае, слезть с дерева). Кстати, после того случая я перестал бояться высоты, которая с тех пор неизвестно как проникла в мою душу и заставляет её трепетать от предвкушения свободы. Это необъяснимо странное и манящее чувство.

Я помню странные происшествия где-то с пяти-шести лет, но тетя однажды обмолвилась, что не поменянные вовремя пеленки обернулись сгоревшими занавесками.

Для родственников я был странным и опасным ребенком, они опасались меня – и я прекрасно их понимал: я тоже иногда боюсь идей и чувств, что витают в моем котелке. Но все стало меняться, как только я научился мало-мальски контролировать «это»: мне было восемь, когда приступы непонятного «дерьма» утратили свою частоту – это, кстати, не мои слова, дядя Вернон изрядно обогатил наш словарный запас и так же изрядно отхватил от Петунии.

Но вернемся к главному: меня зовут Гарри Джеймс Поттер – это настоящая фамилия, – в школе я числюсь как Гарри Дурсль. Да, я в каком-то смысле приемный ребенок, по официальной версии мои родители Лили и Джеймс Поттеры разбились в автокатастрофе, но тетя все же рассказала правду.

Мои родители были волшебниками. Нет, не теми, что с бородой и посохом – хотя, я думаю, и такие есть, – они могли колдовать с помощью палочек, творить невероятные и странные вещи. Моя мама – родная сестра Петунии, только вот у тети нет этих способностей, судя по тому, что я ни разу не видел их. Самому с трудом вериться, но где-то внутри, на уровне подсознания, я сразу же поверил. Моих родителей убил маньяк – так его описала тетя. Меня тогда прошибло потом: ведь мои сны – и не сны вовсе. Это было страшно, я был в ярости и печали, но я взял себя в руки и поблагодарил её. Было за что, ведь головоломка под названием странная жизнь Гарри Поттера стала складываться, пусть картина и была не полноценной, но основные штрихи стали четко просматриваться – только я никак не мог их понять, пока что не мог.

Наказав не распространяться и молчать о реальном положении дел, она успокоила меня. Когда мне исполнится одиннадцать – я все узнаю и отправлюсь в школу, где меня обучат всему. Она первое время корила себя за несдержанность и присматривалась ко мне: и вправду, будь я обычным ребенком с дефицитом внимания, я бы, скорее всего, проговорился – чисто показать свою исключительность, привлечь к себе внимание или просто выделиться. Но я был собой, мне действительно хотелось поделиться этим со всем миром, мое шило пониже спины так и подмывало сделать вброс миру, однако я глубоко уважал семью, что приютила меня, и выполнил просьбу. Я никому ничего не сказал, не творил магию, которую с большим трудом удавалось держать в узде, изредка выбрасывая накопившееся наружу, из странного паренька, рядом с которым происходит необъяснимое, превратился в задумчивого шкета, хулиганистого драчуна и любителя ужастиков. Я обожал творчество Хичкока, рок-н-ролл и драки, мне нравилось лазить по деревьям, крышам. Однажды меня снимали с моста – вид там был замечательный, чего не сказать о синеве моей задницы. Ремень словно дамоклов меч – всегда висит над моими булками, но я, поддавшись эмоциям и простому детскому желанию, делаю глупые поступки. Ну правда, я же ребенок, пусть и слегка необычный.

С фильмами и музыкой все понятно, но почему драки? Я ношу очки – заметьте, я не назвал себя очкариком. Я ненавижу это слово и луплю тех, кто по неосторожности вздумает меня им обидеть.

– Вернон, Гарри, идите в дом, пора ужинать! – тетя Пэт, ненавидящая это обращение, звала меня на ужин. Вернона же ждала очередная пытка зеленью, но он дал слово, значит, будет терпеть – такой уж он, мистер Дурсль. Запах масла, нагретого асфальта и легкие дуновения ветерка, несшие с собой аромат цветов, растущих на клумбах у дома – этим грешила половина Литл-Уингинга, так что был до боли привычен, – запах яблочного пирога, что вплетался в цветочный, и тонкие нотки гвоздики, которую тетя обожает добавлять в чай.

Выбравшись из-под днища машины, я потянулся всем телом и с улыбкой наблюдал за кряхтением дяди: он пережравшим планктона китенком выкатывался из-под автомобиля. Увидев мое лицо, прямо в тот момент, когда я попытался скрыть насмешку и веселье, с хрипом бросил в меня засаленную маслом тряпку:

– Негодный мальчишка, да я тебя..! – быстрее убравшись, пока в меня не полетело чего потяжелее, я забежал в дом и плюхнулся рядом с кузеном, что даже не обратил на меня внимания: он был поглощен очередной тупой передачей по телеку.

Да, Дадли слегка туповат и обидчив, но я уже привык, как и к сюсюканьям Петунии по отношению к нему. Сначала я завидовал, а потом, поняв и осознав всю тлетворность её действий, ужаснулся и просто забил болт – что, по моему мнению, очень зрело, наверное.

Тетя, поставив пышущий жаром только из духовки пирог и бросив на меня убийственный взгляд, шлепнула полотенцем:

– А ну быстро приведи себя в порядок!

Она ненавидит грязь, блин, дошло до того, что, я уверен, можно проводить пересадку сердца на столешнице – настолько всё стерильно. В шутку и – естественно – про себя я называл её «Аннигилятором Микробов».

На мытье рук я потратил десять минут из-за того, что на помывке второй был отодвинут тушей дяди, на что я не обиделся – уж он-то хочет есть побольше моего. Посмотрев на себя в зеркало, с напускным осуждением я прошептал самому себе:

– Гарри, Гарри Поттер… – не дождавшись хоть чего-нибудь, я сдвинул брови домиком и вытер руки о волосы, попытавшись их пригладить, и это даже немного получилось. К тому же я опасался вытирать руки о белоснежные полотенца, вдруг пропустил чего.

– Поттер, сколько можно звать тебя к столу!

Вздохнув и бросив последний взгляд на отражение, в котором хмурое лицо ребенка ярко мигало зелеными омутами глаз, я выдавил улыбку:

– Ты как всегда неотразим…

– Поттер!

– Да иду я, тетя, иду…

Комментарий к Глава 1 “Я волшебник?”

Отредактировано.

========== Глава 2 “Пергамент” ==========

Июль девяносто первого года выдался на диво жарким, для Англии, конечно. Синоптики голосили о продолжительности жары в две недели, государство озаботилось выдать временное предупреждение о запрете поливать газоны и клумбы – двадцатый век, а проблемы все те же.

Знаете, если бы мне давали фунт за каждое предвиденное мной ремнеприкладство, я точно попал бы в топ-1000 журнала «Форбс». И вот почему я об этом вспомнил:

– Нет, что за наглость! Послать констебля! Видите ли, мы не обязаны отвечать на крики и предупреждения!

Шлеп. Шлеп. Шлеп. Мое шипение и снова. Шлеп. Шлеп. Шлеп. Зажмурив глаза в ожидании шестого шлепка, я не ощутил боли, но ведь шлепок был. В голове пронеслась мысль о закалке задницы – я словно монах Шаолиня, достигший просветления… Не-е-е, бред. Да и предки затихли.

Подняв глаза, я покрутил головой: Петуния прислонилась к стенке, закрыв глаза, и слегка улыбалась, на её раскрасневшемся от криков лице можно было прочитать опаску, радость и легкое неверие. Что меня удивило? Ладно, распишу ситуацию, предшествующую сему происшествию.

Я гулял по городку, изнывая от безделья, на дворе было три часа дня, суббота, а мне было скучно. Так я и бродил, пока не увидел пожарную лестницу рядом с мусорным баком. Это был круглосуточный магазин высотой в три этажа, первый, соответственно, торговый зал, а на втором и третьем жили люди – наверное, владельцы. Крыша, на которую можно легко залезть, моя любовь высоты – ну вы поняли. И вот какое западло: забравшись на мусорный ящик, распугав свору крыс, я только-только поставил ногу на первую ступеньку лестницы, как услышал голос:

– Остановитесь, молодой человек, – обернувшись, я увидел гребаного констебля, в гребаном захолустье, в трижды гребаный жаркий день, прямо на пути к новой вершине.

– Да идите в жопу, – дерзко ответил я, продолжая карабкаться вверх.

Но не вышло. Вызнав у сердитого меня, где я живу, он, взяв меня за плечо, повел домой. Увидев соседей, что высовывали головы из окон и из-за занавесок, я понял, что мне кирдык. Тетя очень печется об общественном мнении. Мол, что люди подумают обо мне и о Дурслях в частности? Ей было сложно объяснить, что все и так знают мою хулиганистую натуру, я себя таковым не считал – просто был ребенком, которому почти всегда было скучно.

Тетя, мило улыбаясь констеблю (так она думала, я бы описал её выражение лица как дикий спазм во время лихорадки), извинялась и обещала взять мое воспитание под контроль. Констебль слушал и кивал, посматривая на меня хитрыми глазами, так и подмывало показать ему интернациональный жест с хорошо понятным посылом и глубоким смыслом. Как только дверь закрылась, а шаги по гравию дорожки удалились на достаточное расстояние, незамедлительно последовала ультразвуковая атака. Дадли, выглядывающий из-за лестничных перил, показал мне большой палец и серьезно нахмурил лицо – мол, крепись брат, я тебя не забуду – и с таким же не меняющимся выражением ушел на верх к вожделенной приставке и пиксельным эльфийкам. Мда, я ему завидую…

Дядя с индифферентным лицом распоясался и сел на стул в прихожей, я с лицом идущего на эшафот снял очки, отдал их визжащей тете и лег на колено дяди, стащив штаны. Обрабатывать мою задницу ремнем не было великим удовольствием, что радовало бы дядю, и воспоминания, даримые этим моментом, не разглаживали складку на лбу после тяжелого дня. Для него это было работой, нужной и полезной, но все же бессмысленной: он уверился в этом, банально посчитав количество проступков и наказаний и сложив это количество вместе, после чего просто забил на это болт – как я в свое время, перестав завидовать Дадли.

Мягко спрыгнув на пол и надев штаны, я с подозрительной миной начал осматривать родственников: тетя все так же стояла с тем же непонятным выражением лица, дядя же, бросив взгляд на коврик у двери, встал, смотал ремень на кулак и, дав мне легкий подзатыльник, ушел в гостиную к телевизору и лимонным кексам. Тихими крадущимися шагами подойдя к двери, я поднял странный конверт, чьё падение и вызвало шлепок. Пальцы ощущали избыточную плотность бумаги, она была гладкой, странного сероватого цвета.

– Пергамент, – подняв глаза на тетю, что тихо прошептала это слово, я поднял бровь в ответ, мол, с чего бы? Вздохнув, она потрепала меня по волосам и, взяв за плечо стальной хваткой – она все же была взволнована, – провела меня к лестнице. Она развернула меня к себе и присела, сравнявшись взглядами: – Это письмо из школы. Иди к себе, прочитай, после ужина я тебе все объясню. Только Дадли не трепись.

Я был слегка шокирован, в голове бушевала буря, тонны воспоминаний и образов расплывчатой дымкой навалились огромной волной на мой разум и растаяли рассветным туманом, не оставив следа. Я был так обескуражен и поражен, что просто кивнул и на деревянных ногах поднялся к себе. Закрыв за собой дверь, чтобы не слышать визга кузена и восьмибитной музыки приставки, я начал осматривать плотный конверт из пергаментной бумаги. На лицевой стороне была надпись, исполненная витиеватым размашистым почерком да еще и изумрудно-зелеными чернилами:

«Мистеру Гарри Джеймсу Поттеру, Литл-Уингинг Графство Суррей, Тисовая улица дом четыре, комната на втором этаже справа.»

Последняя строчка меня изрядно удивила. Это откуда они знают, где я сплю, и, черт возьми, кто эти они? Перевернув конверт, увидел пурпурную восковую печать: она была выполнена в виде щита, разделенного на четыре поля с мелкими изображениями – слева направо и сверху вниз – льва, змеи, барсука и ворона, посередине была буква Х. Она была настолько искусно исполнена, что рука не повернулась её разорвать. Метнувшись с зажатым в руке конвертом к письменному столу прямо напротив окна, я выхватил канцелярский нож и, подняв взгляд, завис, пораженный увиденным. Напротив окна на ветвях старого клена сидела сова. Сова, летом, в Литл-Уингинге, мра-а-ак. Тут же мысли скакнули к письму – и желание позвать кузена вместе со всей округой диким криком «Сова-а-а-а!» исчезло.

Аккуратно срезав печать, я открыл письмо и извлек сверток сложенных пергаментных листов. Первый лист также был исписан изумрудными чернилами тем же почерком:

«ШКОЛА ЧАРОДЕЙСТВА И ВОЛШЕБСТВА «ХОГВАРТС» Директор: Альбус Дамблдор (Кавалер ордена Мерлина I степени, Великий волшебник, Верховный, чародей, Президент Международной конфедерации магов)

Дорогой мистер Поттер! Мы рады проинформировать Вас, что Вам предоставлено место в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс». Пожалуйста, ознакомьтесь с приложенным к данному письму списком необходимых книг и предметов. Занятия начинаются 1 сентября. Ждём Вашу сову не позднее 31 июля.

Искренне Ваша, Минерва МакГонагалл, заместитель директора.»

Перечитав первый лист несколько раз, я поразился увиденному: это просто невероятно. Бережно отложив лист приглашения на стол рядом с конвертом, я начал перечитывать второй лист:

Студентам-первокурсникам требуется: Три простых рабочих мантии (черных). Одна простая остроконечная шляпа (черная) на каждый день. Одна пара защитных перчаток (из кожи дракона или аналогичного по свойствам материала). Один зимний плащ (черный, застежки серебряные). Пожалуйста, не забудьте, что на одежду должны быть нашиты бирки с именем и фамилией студента. Книги: Каждому студенту полагается иметь следующие книги: «Курсическая книга заговоров и заклинаний» (первый курс). Миранда Гуссокл «История магии». Батильда Бэгшот «Теория магии». Адальберт Уоффлинг «Пособие по трансфигурации для начинающих». Эмерик Свитч «Тысяча магических растений и грибов». Филлида Спора «Магические отвары и зелья». Жиг Мышьякофф «Фантастические твари и где они обитают». Ньют Скамандер «Темные силы: пособие по самозащите». Квентин Тримбл Также полагается иметь: 1 волшебную палочку, 1 котел (оловянный, стандартный размер №2), 1 комплект стеклянных или хрустальных флаконов, 1 телескоп, 1 медные весы. Студенты также могут привезти с собой сову, или кошку, или жабу, или другое животное не выше второго класса опасности (не рекомендуется). НАПОМИНАЕМ РОДИТЕЛЯМ, ЧТО ПЕРВОКУРСНИКАМ НЕ ПОЛОЖЕНО ИМЕТЬ СОБСТВЕННЫЕ МЕТЛЫ.