Текст книги "Беглый в Варшаве 2 (СИ)"
Автор книги: АЗК
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Глава 20
Утро следующего дня встретило лёгким весенней прохладой, которую солнце растапливало как-то неохотно. Минск медленно пробуждался: дворник шуршал метлой у подъезда напротив кухонного окна, автобус на проспекте лениво выруливал из-за угла, а в подъезде глухо хлопнула чья-то дверь. На кухне было тепло и пахло чем-то хлебным с маслом. Инна аккуратно поправляла ворот свитера перед зеркалом, мама укладывала ей в сумку свёртки – варенье, пирожки, какие-то женские безделушки.
– Инка, ты подружкам хоть позвони сперва, а то явишься как снег на голову, – сказала мать, вытирая руки полотенцем. – И не задерживайся. После обеда, чтоб дома была, ты же помнишь?
– Мам, ну что ты как в школе, – засмеялась Инна. – Мы же просто походим, поболтаем.
– Вот именно, поболтаете, и забудете про часы.
– Ну уж нет, – поцеловала мать в щеку. – К пяти буду, может, даже раньше.
Повернувшись ко мне, Инна внимательно посмотрела, потом спросила:
– А ты?
– Есть одно дельце. Нужно встретиться с Исааком. Созвонились, ждёт.
– В магазине?
– А где ж ещё. Только, если не вернусь к обеду, не пугайтесь. Там может затянуться.
– Хорошо. Только потом позвони. Мы, может, в магазин пойдём, я тебе ещё рубашку хотела купить…
Пожелав друг другу хорошего дня, вышли на улицу, и разбежались в разные стороны. Инна, к трамваю, я решил немного пройтись пешком, до троллейбуса. Зато потом без пересадок. Протиснувшись внутрь, устроился у окна. Минск плыл мимо: газетные киоски, шагающие студенты, бодрые пенсионеры у входа в аптеку, военный, курящий на перекрёстке, – всё казалось знакомым, своим, но с налётом какой-то чужеродности. Поездка на общественном транспорте заняла чуть больше двадцати минут.
Во дворике магазина, с видом на гаражи, было тихо. Ворота оказались приоткрыты, знакомый силуэт Исаака маячил у скамейки, рядом дымила пепельница до конца непогашенной сигаретой. Он поднялся навстречу, обнял и хлопнул меня по плечу.
– Ну здравствуй, шляхтич. Не забыл, как по-нашему чай пить?
– Если ты всё ещё кладёшь туда по пять ложек на чашку, то это забудется только после инсульта.
– Так и пью, правда посуда литровая– засмеялся он, махнул рукой. – Проходи. Устроимся. Поговорить надо.
На столе, в кабинете стоял японский термос, рядом три бутерброда с солёной красной рыбой, банка с вареньем и блокнот с заметками. В углу – радиоприёмник, вполголоса вещающий про союзные новости.
– Давно не виделись, – начал он, подливая чай в кружки. – Всё бегаем, всё боремся…
– Было за что, ты ж знаешь. Польша – не самый спокойный курорт в этом году.
– А теперь что? Тишина? Или буря набирает силы?
– Пока затишье. Но, как бы сказать… думаю не надолго…
– Хм…Даже так? – Исаак прищурился. – Неожиданно…
– А что ты хочешь, маслеца-то подливают, что бы совсем не потухло, а за всем не уследишь. Тем более, что мы с Инной уезжаем…
– Далеко?
– Очень. Куба.
– Вах… Вот так номер. И ты везешь с собой Инну?
– По-другому никак. Там именно на двоих работа.
– А по сердцу ей тропики?
– Пока не знает, но согласилась. Причем сразу, можно сказать мгновенно.
– Влюблена девушка, это сразу видно.
– Оба.
Он помолчал, откинулся на спинку стула.
– У меня к тебе дельце.
– И что тебе надо?
– Ты ведь умеешь добывать то, чего нет.
– Например?
– Доллары.
– Рубли там не в ходу?
– Ты читаешь мысли.
– Нет. Просто сам бы так подумал. Куба, она ведь не как Германия. Там нет ничего, кроме духа.
Посмотрел в окно, потом снова на меня.
– Приезжай вечером, будет тебе твой мешок чудес.
– Вечером у нас важное мероприятие, давай завтра к поезду?
– Договорились. Передай Инне привет. И если будет возможность – напиши. С Кубы. Я все письма храню.
Мы обнялись. Он остался у стола, а я двинулся к остановке. Солнце уже пробилось сквозь облака, и майский Минск вдруг показался не серым, а светлым. На душе было спокойно. Всё шло по плану.
* * *
Вернувшись домой ближе к трем часам дня, я застал дома оживленную суету. Инна и ее мама перебирали платья в шкафу, а на кровати лежали разложенные украшения и туфли на небольшом каблуке.
– Костя! – Инна обернулась ко мне с сияющими глазами. – Представляешь, какая новость! Маме дали роль в спектакле!
– Какую роль? – я подошел ближе, заинтересованно глядя на Раису Аркадьевну, которая смущенно поправляла волосы.
– В «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса, – тихо сказала она. – Аманду Уингфилд. Это… это моя мечта, Костенька. Столько лет я мечтала сыграть эту роль.
Я даже невольно присвистнул. Амаду Уингфилд – одна из сложнейших ролей в современной драматургии. Мать семейства, живущая воспоминаниями о своей блестящей молодости, пытающаяся устроить судьбу своей хромой дочери Лоры.
– И когда премьера? – спросил я.
– Сегодня вечером! – воскликнула Инна. – Представляешь? Мама три года готовилась к этой роли, когда была… когда болела. А теперь главного режиссера театра им. Янки Купалы осенило, и он решил поставить этот спектакль именно с мамой в главной роли!
Раиса Аркадьевна покраснела:
– Дети, это такое счастье… Я думала, что никогда больше не выйду на сцену. А сейчас… – она не договорила, ее глаза заблестели от слез.
– Мам, не плачь, – Инна обняла ее. – Это же радость! Костя, мы все идем в театр! У мамы есть билеты для нас.
– Конечно идем, – я улыбнулся. – Это же историческое событие.
Раиса Аркадьевна волновалась так, что руки у нее дрожали, когда она пыталась застегнуть пуговицы на лучшем платье – темно-синем, с белым воротничком. Инна помогала ей с прической, я сидел в кресле и наблюдал за этой трогательной суетой.
– Костенька, – обратилась ко мне мама Инны, – а вдруг я забуду текст? Или упаду с коляски?
– В спектакле же Амада не встает с коляски? – уточнил я.
– Нет, режиссер решил, что весь спектакль она проводит в инвалидном кресле. Это подчеркивает ее беспомощность, замкнутость в собственных воспоминаниях.
– Тогда не упадете, – засмеялся я. – А текст не забудите, у вас же прекрасная память.
* * *
К семи вечера мы были уже у театра им. Янки Купалы. Здание выглядело празднично – горели все огни, у входа толпились зрители. Я помог Раисе Аркадьевне выйти из такси, она опиралась на мою руку, но шла твердо, с достоинством.
– Нервничаешь? – тихо спросила у мамы, Инна.
– Конечно. Но это хороший вид нервозности, – ответила мать. – Как перед экзаменом, который ты точно сдашь.
Мы проводили ее к служебному входу, где уже ждал помощник режиссера – молодой человек в очках и с блокнотом.
– Раиса Аркадьевна! Наконец-то! Проходите скорее, гример уже ждет.
Она обернулась к нам:
– Дети, увидимся после спектакля. Пожелайте мне удачи.
– Ни пуха, ни пера! – сказали мы хором.
– К черту! – ответила она и скрылась за дверью.
Мы с Инной прошли в зрительный зал. Билеты были в третьем ряду, прекрасные места. Зал постепенно заполнялся – интеллигентная публика, много пожилых людей, несколько студентов, театральные критики с блокнотами.
– Аншлаг, – заметила Инна, оглядываясь. – Мама будет счастлива.
Тем временем, незаметно для жены, был отдан короткий приказ через нейроинтефейс «Другу»:
«Зафиксируй весь спектакль. Три точки. Основной зал, боковая галерея, балкон. Потом смонтируй, аккуратно. Без отсебятины. Обложку тоже добавь – с афиши.»
Ответ пришёл почти мгновенно:
– Программа активирована. Камеры замаскированы под осветительные приборы. Съёмка начнётся с открывающей реплики. Постмонтаж займёт около двух часов. Озвучку сохраняем оригинальную?
– Да. Пусть будет голос Раисы Аркадьевны в первозданном виде. Это и память, и подарок.
Погас свет, поднялся занавес. На сцене – скромная квартира семьи Уингфилд. Убогая обстановка, тусклый свет, и в центре – инвалидное кресло, в котором сидит Раиса Аркадьевна.
Первые же слова Аманды заставили зал затихнуть. Голос мамы Инны был удивительно молодым, полным жизни, несмотря на то, что она играла уставшую от жизни женщину. Она рассказывала о своей молодости, о семнадцати кавалерах, которые ухаживали за ней в юности, и в каждом слове чувствовалась ностальгия и боль.
Инна сжала мою руку. Я видел, как по ее щекам текут слезы.
На сцене разворачивалась драма семьи, где каждый живет в своем мире иллюзий. Лора с ее стеклянными фигурками, Том с его мечтами о побеге, и Амада, которая пытается устроить их жизни, не понимая, что разрушает их.
Раиса Аркадьевна была великолепна. Она не просто играла роль – она жила ею. Каждый жест, каждая интонация были выверены и искренни. Когда она рассказывала о своих кавалерах, глаза ее светились, когда ругала сына – голос звучал строго, но с любовью, когда уговаривала дочь принять жениха – в голосе слышались отчаяние и надежда одновременно.
Особенно потрясающей была сцена, где к ним пришел джентльмен-кавалер для Лоры. Амада вспоминает свою молодость, рассказывает о балах и праздниках, и Раиса Аркадьевна так играла эти воспоминания, что зал забыл о том, что перед ними пожилая женщина в инвалидном кресле. Она была молодой красавицей, которая танцевала на балах и походя разбивала сердца.
Финальный монолог Аманды, когда она понимает, что все ее попытки устроить жизнь детей провалились, прозвучал как реквием по утраченным иллюзиям. Раиса Аркадьевна произнесла слова о том, что надо задуть свечи, и в зале стояла абсолютная тишина.
Когда занавес опустился, зал взорвался аплодисментами. Люди вскакивали с мест, кричали «Браво!», требовали выхода актрисы.
Занавес поднялся снова. Раиса Аркадьевна сидела в своем кресле, по лицу текли слезы, она кланялась, прижимая руку к сердцу. Зал не унимался.
– Браво! – кричал седой мужчина в первом ряду. – Брависсимо!
– Это же настоящее искусство! – говорила дама рядом с нами. – Такой Аманды я не видела никогда!
Аплодисменты продолжались минут десять. Раиса Аркадьевна несколько раз кланялась, потом помахала рукой и скрылась за кулисами.
Инна плакала, не скрываясь:
– Костя, ты видел? Видел, как она играла? Это же чудо какое-то!
– Видел, – я обнял ее. – Твоя мама – великая актриса!
Глава 21
После спектакля, когда мама Инны, сияющая, принимала цветы и поздравления, подошли журналисты с магнитофоном и фотоаппаратом.
Мы дождались, пока зал почти опустел, и пошли за кулисы. Раиса Аркадьевна сидела в гримерной, еще в костюме, вокруг нее толпились актеры, режиссер, какие-то незнакомые люди с цветами.
– Раиса Аркадьевна, – говорил режиссер, – это триумф! Завтра же звоню в Москву, в Художественный театр. Они должны это увидеть!
– Мамочка! – Инна бросилась к ней и крепко обняла. – Ты была потрясающей! Весь зал плакал!
– Правда? – Раиса Аркадьевна смотрела на нас сияющими глазами. – Я так волновалась… А потом как будто что-то щелкнуло, и я стала Амандой. Совсем стала… Понимаете?..
– Это было видно, – сказал я. – Зал был покорен.
Пожилой мужчина в очках и с блокнотом подошел к нам:
– Позвольте представиться, Семен Львович Кац, «Советская Белоруссия». Раиса Аркадьевна, это лучшая Аманда, которую я видел за двадцать лет. Разрешите взять у вас интервью?
– Конечно, – растерянно ответила она. – Только… это все как сон какой-то.
– Самый прекрасный сон, – засмеялась Инна.
Началось короткое интервью – вопросы о творчестве, будущих планах. На фоне работы затворов фотоаппаратов и камеры, едва слышно раздался сигнал в ухе:
– Задание выполнено. Видеоматериал готов. Качество – студийное. Файл с тегом «РАИСА_АРКАДЬЕВНА_СПЕКТАКЛЬ_ОДИН» размещён в защищённом архиве. Готов к трансляции или передаче.
Сердце наполнилось тихой радостью. Мама Инны была в центре сцены. Заслуженно. А память об этом моменте теперь навсегда останется. Не только в душах, но и в видеоматериале, с любовью и уважением собранном «Другом».
* * *
Домой мы вернулись поздно, около полуночи. Раиса Аркадьевна все еще была под впечатлением от вечера, говорила без умолку:
– Знаете, дети, когда я заболела, думала, что все кончено. Три года я не могла подняться с постели, не то что на сцену выйти. А сегодня… сегодня я поняла, что жизнь только начинается.
– Мам, а что дальше? – спросила Инна. – Будут еще спектакли?
– Режиссер говорит, что да. Хотят возобновить «Трех сестер», и он видит меня в роли Раневской в «Вишневом саде». Представляете? Раневская!
Я смотрел на этих двух женщин – мать и дочь, и понимал, что завтра нам предстоит расставание. Но сегодняшний вечер останется с нами навсегда. Триумф Раисы Аркадьевны, ее возвращение к жизни и искусству, счастье Инны, все это было так важно накануне нашего отъезда на Кубу.
– Мам, – тихо сказала Инна, – я так рада, что успела это увидеть. Что мы все вместе были в этот вечер.
– И я, дочка. И я.
Мы поужинали. Простая советская еда показалась нам необыкновенно вкусной после польской кухни. Инна действительно с удовольствием съела тарелку борща, а я – котлету с картошкой.
– Последний раз едим борщ неизвестно сколько времени, – заметила она.
– Может, научимся готовить кубинский суп, – пошутил я.
– Обязательно научимся. И кубинский кофе, и всё остальное.
Мы сидели на кухне, пили чай с оставшимися пирожными, и никто не хотел разрушать эту теплую атмосферу. За окном шумел майский дождь, но в доме было тепло и уютно.
Завтра нас ждала дорога на Кубу, неизвестность, новая жизнь. Но сегодня был этот вечер – вечер триумфа, любви и счастья. И я знал, что где бы мы ни оказались, память об этом вечере будет согревать нас.
Вечером, лёжа на кровати в темноте, мы ещё долго разговаривали. О Кубе, о том, что нас ждёт, о наших планах. Инна волновалась, но я чувствовал, что она готова к переменам. А я… я думал о генерале Измайлове, о том, какая работа нас действительно ждёт на острове, и о том, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд.
Но это были мысли на завтра. Сейчас же мы были вместе, в безопасности, и впереди нас ждало большое приключение.
– Спокойной ночи, Инка, – тихо сказал я.
– Спокойной ночи, Костя. Завтра будет новый день.
– Уже сегодня…
И я заснул под мерное гудение города за окном, думая о том, что завтра мы будем уже на пути к морю, к кораблю, к новой жизни.
* * *
Следующим утром, перед уходом мама Инны вынесла нам в пакете два свёртка – в одном были вареники с творогом, в другом, вязаный свитер. Оба, тёплые по-своему.
– Мама, ну свитер зачем? Мы же в Гаване жить будем!
– Бери дочь, до этой самой Гаваны еще добраться по морю надо, а еще весна…
На улице еще темнело. Машина снова ждала у подъезда.
– Береги её, Костя, – повторила мама тихо, на прощание.
– Обязательно и непременно, – ответил я, и это была правда.
– Завтра уже будем в Одессе, – сказал я.
– А послезавтра на корабле, – добавила она. – Страшно представить.
– Ничего страшного. Морской воздух, солнце, время подумать о будущем.
– Костя, – она обняла за плечи, – как думаешь, мы справимся? На Кубе, я имею в виду.
Я повернулся к ней, взял её лицо в ладони:
– Обязательно справимся. Мы же команда, помнишь?
– Команда, – повторила она и улыбнулась. – Мне нравится, как это звучит.
* * *
Платформа была почти пустой. Сквозняк вдоль перрона тянул запахом мазута, железа и давно нечищеных рельсов. Поезд до Одессы должны были подать минут через десять, но я уже стоял у начала платформы, прикрывшись от ветра воротником куртки. В дальнем конце показалась тень. Плечи узнавались сразу – сутуловатая фигура с легкой, разболтанной еврейской походкой.
– Ну что, космонавт, – хрипло произнёс Исаак, подходя. – Думал, не приеду?
– Даже не сомневался, – улыбнулся, пожимая протянутую руку. – Всё при тебе?
– Конечно. Тебе как – в руки или в упаковке?
– Лучше в упаковке. Меньше вопросов от соседей по купе.
Исаак на секунду прищурился, потом ловким движением вытащил из-под куртки плотный брезентовый сверток, напоминающий старую аптечку. Внутри что-то мягко перекатывалось, как песок, но по весу сразу чувствовалось: там не бинты.
– Четырнадцать тысяч, – тихо сказал он. – пятерка новыми, остальное полтинниками и по двадцать и десять. Всё настоящее, проверено.
– Огромное спасибо. Деньги – это не главное, но они многое упрощают. – Счастье не в деньгах, а в их количестве…
– Деньги – это инструмент. А тебе, Костя, я скажу по-другому. С таким инструментом очень многое становится доступным. Только будь аккуратен. Места, куда ты едешь, не для лохов.
– Ты про Кубу?
– Именно. Там ни тебе не Польша, ни даже Минск. Другой климат, другие люди, другие хищники. С этими – можно. А с теми – лучше быть с зубами.
Я кивнул, еще плотнее прижав пакет к своему боку и потом осторожно сунул его в двойное дно дорожной сумки. За это время поезд уже подали, и народ потянулся в вагоны, к своим местам.
– Пройдешь с нами в вагон? – спросил я, бросив одновременно взгляд на вагоны.
– Нет, дружище. Мой путь тут заканчивается. Дальше, вы уже сами… Только вот что: если будет нужно, выходи на связь через ту же линию. Проверяется регулярно. Будь умнее и мудрее всех.
– Спасибо, Исаак за всё.
На этом мы обнялись коротко, по-мужски, без лишней сентиментальности. Исаак ушел в сторону выхода, сливаясь с толпой, а я поднялся в вагон, убедившись, что пакет улегся правильно в сумке, и занял своё место рядом с Инной.
Та взглянула на меня внимательным, спокойным взглядом.
– Всё прошло хорошо?
– Всё отлично, душа моя. Всё – под контролем.
Поезд тронулся. Мимо окон вагона плавно потекли фонари, дома и деревья. Путь на юг начался.
* * *
Вагон был не новый, но и не старый, ведь это не фирменный «Минск-Москва», где все новье. Наш вагон был с тёплыми лампами и занавесками.
– Знаешь Костя, как в детстве, – негромко произнесла Инна.
В купе было тихо, до тех пор, пока не вошёл третий пассажир – мужчина лет сорока пяти, с внимательным взглядом и аккуратным портфелем. Он поздоровался, не спеша повесил на плечики верхнюю одежду и уселся напротив.
– Аркадий Петрович, – представился он. – Следую в командировку. А вы куда, если не секрет?
– В отпуск, – Костя ответил уклончиво, но с лёгкой улыбкой. – Смена обстановки.
– Это правильно. Иногда надо. Особенно, когда всё кругом – как белый шум.
Позже к ним присоединилась четвёртая – пожилая женщина с мешочком яблок и вязаным платком. Она оказалась бывшей учительницей музыки из Бреста, звали её Евгения Николаевна. По дороге до самого вечера она то вспоминала учеников, то раздавала яблоки, то пела вполголоса старые романсы, глядя в окно.
Разговор шёл о жизни и разных случаях из нее. Без лишних философских рассуждений, но зато искренне. Аркадий Петрович оказался человеком, который всё анализировал – политику, книги, поездки, даже меню вагонного ресторана. У него был мягкий, ироничный склад ума, и Инна с ним сразу нашла общий язык.
– Так вы, значит, медики? – спросил он, когда я по привычке употребил медицинский термин.
– Ну… вроде того, – не вдаваясь в подробности ответил я.
– Надеюсь, в вашем отпуске не потребуется никого лечить, – усмехнулся Аркадий.
– Если и потребуется, – Инна пожала плечами, – значит, так тому и быть.
Евгения Николаевна, сжав руки на коленях, заметила тихо:
– А мне вот всегда казалось, что врач – это как дирижёр. Только вместо оркестра – тело, а вместо музыки – здоровье.
Инна очень сильно удивилась:
– Это… очень точно.
– Спится плохо? – спросил Аркадий, не отрываясь от чтения газеты.
– Мысли не дают.
– Значит, дело важное. Такое часто бывает перед переменами.
Я кивнул.
– А вы?
– Я всю жизнь работаю с людьми. Если бы знал, сколько перемен на самом деле надо каждому из нас… иногда кажется, мы все просто в ожидании. А поезд вот – едет. И пока ты раздумываешь, он уже где-то под Винницей.
Глава 22
Ночью вагон слегка покачивало, за окном плыли тёмные силуэты деревень. Жена уже спала, свернувшись под одеялом, а я сидел у окна, слушая равномерный стук колёс и думая о будущем.
Около трех часов ночи меня разбудил странный звук – тихий, но затянутый звук скрипа двери купе. Глаза привыкли к темноте быстро, и я увидел силуэт человека, который осторожно пробирался внутрь. Это был не Аркадий Петрович – тот спал на своей верхней полке напротив, тихо посапывая.
«„Друг“, режим повышенной готовности, сканирование угроз.» – мысленно приказал я искину через нейроинтерфейс.
«Активирован режим боевой готовности. Объект: мужчина, возраст 25–30 лет. В руках нож. Сердечный ритм учащен. Намерения враждебные.»
Незваный гость замер, прислушиваясь. За ним в дверях показался второй – более крупный, в темной куртке. Оба двигались как профессионалы: бесшумно и уверенно.
Инна спала на нижней полке, даже не подозревая об опасности. Евгения Николаевна тоже тихо сопела.
Первый вор – худощавый, с острыми чертами лица – направился к моей сумке. Второй стал у двери, видимо, подстраховывая первого. Я понял: это не случайные воры. Они точно знали, что ищут.
«„Друг“, вариант нейтрализации с минимальным шумом!»
«Рекомендую болевой захват первого объекта с блокировкой дыхательных путей. Второй объект – удар в солнечное сплетение. Время контрдействия: 8–12 секунд.»
Когда худощавый наклонился над сумкой. Улучив момент, когда второй что-то высматривал в коридоре, я бесшумно соскользнул с верхней полки. Движение было быстрым и точным – левая рука обхватила его шею сзади, перекрывая дыхание, правая схватила запястье с ножом и вывернула его. Нож с тихим стуком упал на пол.
– Что за… – начал второй, но я уже был рядом.
Короткий удар кулаком в солнечное сплетение – и он согнулся пополам, пытаясь отдышаться. Первый попытался вырваться, но я точно рассчитал силу захвата: достаточную, чтобы обездвижить, но не убить. Именно так прежнего Борисенка учили снимать часовых в армии.
– Инна, – тихо позвал я. – Проснись. Но не кричи.
Жена открыла глаза, мгновенно оценив ситуацию. Непростые годы жизни и работы в медицине, научили ее не паниковать.
– Что происходит? – прошептала она, садясь на постели.
– Гости незваные, – коротко ответил, удерживая первого вора. – Включи свет.
Яркий свет заставил всех зажмуриться. Аркадий Петрович проснулся и сел на своей полке:
– Боже мой! Это кто такие?
– Воры, – объяснил я. – Решили нас обчистить.
Евгения Николаевна тоже проснулась и, увидев картину, ахнула:
– Господи! Разбойники!
Первый вор – тот, что с ножом – хрипло прошептал:
– Отпусти… задыхаюсь…
– Отпущу, когда объяснишь, кто вас послал, – ответил я, не ослабляя захват. – И как вы узнали, что у нас есть что брать?
Второй, более крупный, все еще пытался отдышаться, но уже смог выпрямиться. Я видел в его глазах злость и растерянность.
– Мы… мы просто… – начал худощавый.
– Не просто, – перебил я. – Вы знали, в какое купе идти. Знали, что искать. Кто-то вас навел.
В коридоре послышались голоса – видимо, шум разбудил соседей по вагону.
– Что там у вас? – раздался голос проводника.
– Проводник! – крикнула Евгения Николаевна. – Сюда! Воры!
Через минуту в купе втиснулись проводник, и еще несколько пассажиров из соседних купе.
– Что происходит? – строго спросил проводник.
– Эти двое пытались нас ограбить, – объяснила Инна. – Мой муж их задержал.
Проводник внимательно посмотрел на воров, потом на меня:
– Откуда вы их знаете?
– Не знаем. Они сами к нам пожаловали. Около трех ночи.
– Документы у них есть? – спросил Аркадий Петрович, который уже окончательно проснулся.
Проводник обыскал карманы воров. Билетов не оказалось.
– Зайцы, – констатировал он. – Но это еще полбеды. Вопрос – как они в вагон попали?
– Через тамбур, – хрипло произнес крупный вор. – Мы… мы просто хотели поесть чего-нибудь попросить…
– С ножом попросить? – иронично заметил я, показывая на оружие, лежащее на полу.
– Сейчас разберемся, – сказал проводник. – Надо начальника поезда вызвать.
Следующие два часа прошли в разборках. Пришел начальник поезда, очень представительный мужчина в форме, который отнесся к ситуации крайне серьезно. Оказалось, что подобные случаи в последнее время участились.
– Понимаете, – объяснял он, – есть целые шайки, которые специализируются на ограблениях в поездах. Особенно на южных направлениях. Ваш случай, типичный.
Воров связали и заперли в служебном купе. Начальник поезда составил протокол, опросил всех свидетелей.
– В Одессе передадим их милиции, – пообещал он. – Там уже заведут дело.
– А что с нами? – спросила Инна. – Нам же нужно будет давать показания?
– Если понадобится – вызовут. Но думаю, ваших показаний в протоколе будет достаточно.
Я внимательно изучил лица воров. Худощавый выглядел как мелкий уголовник, но крупный… в его глазах было что-то еще. Профессионализм. Спокойная злость.
– Послушайте, – обратился я к начальнику поезда. – А вы уверены, что это обычные воры?
– А что вы имеете в виду?
– Они слишком хорошо знали, что искать. И куда идти.
Начальник нахмурился:
– Вы хотите сказать, что у них была информация?
– Возможно.
Он задумался, потом кивнул:
– Передам это в рапорте. Пусть милиция разбирается.
К пяти утра все формальности были закончены. Воров увели, протоколы составлены, свидетели опрошены. В купе снова стало тихо, но о сне уже никто не помышлял.
Аркадий пил чай и разгадывал кроссворд.
– Костя, – тихо сказала Инна, когда мы остались наедине. – Как ты думаешь, это случайность?
– Не знаю, – честно ответил я. – Но то, что они знали про нас что-то конкретное – это факт.
– Может, кто-то на вокзале заметил, что у нас багаж дорогой?
– Может быть. А может, и нет.
Аркадий Петрович, который все это время молчал, вдруг сказал:
– Знаете, я в своей работе сталкивался с подобными случаями. Обычно за такими «случайными» ограблениями стоит кто-то, кто знает о жертвах больше, чем следовало бы.
– Вы о чем? – спросила Инна.
– О том, что возможно кто-то знал о вашей поездке. И о том, что у вас есть что взять.
Я задумался. Круг людей, знавших о нашем отъезде и наших «финансовых возможностях», был очень узок. Исаак? Исключено. Генерал Измайлов? Тоже маловероятно. Кто тогда?
– В любом случае, – сказал я вслух, – теперь будем осторожнее.
За окном уже светало. Поезд мерно стучал колесами, приближаясь к Одессе. Последние часы пути обещали быть спокойными, но осадок от ночного происшествия остался.
Евгения Николаевна, которая до этого сидела тихо, вдруг сказала:
– Знаете, дети, я сорок лет проработала в школе. Видела всякое. И вот что вам скажу: такие совпадения редко бывают случайными.
– Что вы имеете в виду? – спросил Аркадий Петрович.
– То, что эти молодцы пришли не за кошельком с мелочью. Они знали, что искать. И это значит, что кто-то им сказал.
Инна взяла меня за руку:
– Костя, может, стоит пересмотреть планы?
– Нет, – решительно ответил я. – Мы идем до конца. Просто будем еще осторожнее.
К утру, вагон ожил. Люди собирали вещи, кто-то вытаскивал зеркальце, кто-то прятал бутерброды в сумку «на потом». Евгения Николаевна достала маленькую иконку и перекрестилась.
– Хорошая у вас дорога, – сказала она. – Теплая.
– Спасибо вам, – улыбнулась Инна. – Вы нас как-то… обогрели.
Поезд начал замедляться. За окном показались пригороды Одессы – дачи, сады, первые многоэтажки. До конечной станции оставался примерно минут двадцать.
– Ну вот мы и добрались, – сказала Инна, глядя в окно.
– Не совсем еще, – ответил я. – Но почти.
И действительно, впереди нас ждала Одесса, корабль на Кубу и новая жизнь.
Аркадий пожал мне руку на перроне:
– Если увидимся ещё – это будет судьба. А если нет – всё равно удачи. Особенно в вашем… отпуске.
Мы немного задержались на перроне, а потом взяли такси и направились в указанную им гостиницу обкома партии на улице Свердлова.
Немного отдохнув с дороги, мы первым делом приняли душ, горячая вода в гостинице шла не еле-еле, а с хорошим напором, и после поезда и душного одесского воздуха это было всё равно что блаженство. Буфет на первом этаже оказался на удивление сытным. Очень вкусный борщ со сметаной, котлеты по-домашнему, компот из сухофруктов.
– Вот теперь я человек, – сказала Инна, откладывая вилку. – А до этого была только оболочка.
– У тебя оболочка необыкновенно красивая, – заметил я, допивая компот.
– Лучше скажи, куда пойдём. У нас целый день!
На осмотр города мы отправились пешком. Сначала неспешно по Пушкинской, с её старинными фасадами и платанами, стоящими в лёгком мареве майской жары. Возле памятника Пушкину на Приморском бульваре остановились – Инна рассматривала пушку с английского фрегата «Тигр», а я любовался её профилем на фоне моря.
– Знаешь, я раньше не думала, что в Советском Союзе может быть так красиво, – сказала она тихо.
– Это Одесса. Здесь всё возможно. Даже климат к людям добрее.
По бульвару дошли до Дюка – он стоял с вытянутой рукой, как будто приглашал спуститься по Потёмкинской лестнице. Мы постояли наверху, любуясь панорамой: морвокзал с белыми теплоходами, корабельные краны, неспешные люди внизу на площади перед морвокзалом.
– Там где-то наш «Нахимов» будет стоять, – сказал я, указывая в сторону гавани.
– У меня уже бабочки в животе от этой мысли. Как в школьной постановке перед выходом на сцену, – призналась Инна.
Мы пошли дальше. Через Пале-Рояль, со странными фигурами и тенистыми скамейками, вышли к оперному театру. Здание, будто пряничный дворец, утопало в цветах. На афише – «Кармен».
– Пошли? – замирая спросила жена.
– Конечно. В конце концов, надо приучаться к испанскому. Вот с Бизе и начнём.
