Текст книги "Беглый в Варшаве 2 (СИ)"
Автор книги: АЗК
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Глава 14
Шереметьево, Москва
апрель 1982 года
– Ну вот и всё, – сказала жена генерала Измайлова, поправляя шифоновую косынку. – Прощай, Москва.
Они оба стояли на летном поле Шереметьево, у трапа Ил-62М. Генерал был в штатском, высокий, немного похудевший, с элегантным дипломатом, которые уже прочно вошли в моду в Союзе – молчал, наблюдая, как их багаж погружают в чрево самолета. Он не любил куда либо уезжать из дома, но ещё меньше, показных эмоций.
– Всё-таки тропики… – добавила она, пытаясь улыбкой смягчить напряжение, и предстоящий перелёт длиной почти в сутки. – Говорят, сейчас на Кубе очень жарко.
Он только кивнул. Вспомнил совсем недавний разговор с коллегой, который меньше чем полгода назад вернулся из Гаваны.
Он рассказал, что в апреле на Кубе устанавливается жаркая и влажная погода. Средняя дневная температура воздуха стабильно составляет около тридцати °C, а ночная – примерно на пяток градусов меньше. Температура воды в Карибском море двадцать пять-двадцать семь. Купаться очень комфортно. Сейчас там сезон дождей, они идут практически каждый день, обычно во второй половине дня, принося с собой кратковременную прохладу.
Он знал, что его назначение в Гавану – это не курорт. Это «дальняя командировка», как говорили в Управлении, с особым грифом и длинным перечнем задач, о которых лучше не говорить даже супруге.
Пассажиров было меньше, чем мест – обычная практика. Их посадили в передней части салона, где сидели, как правило, «высокие гости» и высшие офицеры. Салон пах лёгким перегаром, свежей газетной краской и почему-то керосином. На взлёте жена вцепилась в подлокотник.
– Опять этот звук… как будто скрежет, – прошептала она.
– Это нормально. Стойки убираются.
Он знал конструкцию Ил-62 не хуже, чем некоторые пилоты. По службе, он знакомился со справкой о каждой катастрофе за последние 15 лет. Самолет был надежен – хотя и упрям, как старая гвардия в Политбюро.
Первые часы прошли в тишине. За иллюминатором – облака, потом темнеющее небо. К ужину подали говядину в подливе, гречку и каждому крошечную бутылку коньяка. Жена не пила. Он – да.
Командир воздушного судна объявил о сильном встречном ветре над Атлантикой. Самолет заметно трясло – не турбуленция, а вязкое сопротивление, будто кто-то тащил их обратно в Москву.
– У нас не хватит топлива до Гаваны напрямую. Совершаем дозаправку в Гандере, – прозвучал голос из кабины.
– Где это? – спросила его супруга, морща лоб.
– Канада. Ньюфаундленд. Лет тридцать назад мы бы туда не сели…
Измайлов подумал, что эта посадка вызовет интерес западных спецслужб– на борту находилось несколько человек, которые очень сильно интересовали его «коллег» по цеху. Но всё прошло спокойно. На полосе ждали две канадские топливные цистерны, и ни одного журналиста. Пассажиров не выпускали.
Через иллюминатор было видно, как ветер стелет по полосе пыль, а в пределах видимости – сразу за оградой местного аэропорта американская техника. Генерал невольно отметил номера машин – и туже забыл их. Просто привычка.
Сразу после взлета, под фюзеляжем расстелилась водная гладь широкой реки.
«Прямо как наша Волга» – подумал Филипп Иванович. Но тут его мысль опровергло сообщение бортпроводника: – Уважаемые пассажиры, наш самолет сейчас пролетает над озером Гандер, температура за бортом…
В этот момент во внутреннем кармане пиджака Измайлова отчетливо ощутилась лёгкая вибрация – активировался коммуникатор, полученный от Борисенка несколько недель назад. Не желая привлекать внимание и опасаясь возможности прослушки в салоне, генерал поднялся и прошёл в туалет, запер дверь и без звука включил устройство. Прежде чем ответить, на всякий случай отключил динамик и микрофон. Подумал: «Если это серьёзно, пусть пишет».На экране коммуникатора, замигал значок входящего вызова. Он нахмурился – вызов поступал по зашифрованному каналу, и, учитывая высоту и положение, это могло означать нечто срочное. На экране высветилось короткое уведомление: «ВХОДЯЩИЙ ПАКЕТ. ЛИЧНО». Измайлов ожидал всё что угодно – от срочного доклада до оперативных снимков. Однако, вместо этого открылся видеоплеер, и началось воспроизведение видеозаписи.
Измайлов, стоя в крошечном туалете советского лайнера на высоте десяти тысяч метров, смотрел это всё с тем выражением, которое давно уже не показывал никому.
Он посмотрел до конца. И даже когда запись закончилась, стоял, держа в руках затихший коммуникатор. Потом улыбнулся – коротко, почти незаметно. Затем, тихо, по-отечески, проговорил: – Ну что, счастлив, чертёнок…
«Хорошо, что всё так», – спокойнее подумал он, уже идя по салону.
* * *
На высоте десяти тысяч метров, глядя в иллюминатор на тускло-фиолетовую кромку горизонта, Измайлов вспомнил свою молодость, которая прошла на войне.
Это было в феврале 1945 года, в Варшаве. Город, всего месяц назад вырванный из лап фашистских оккупантов, ещё не успел смыть с брусчатки всю кровь и сажу. И радость освобождения была пьянящей, но очень обманчивой. Днём город медленно возвращался к жизни: разбирались завалы, дымили полевые кухни, по улицам ходили патрули и спешили по своим делам изможденные, но свободные жители. Но когда на город опускалась холодная зимняя ночь, начиналась совсем другая жизнь.
Это была война без линии фронта, без артиллерийских канонад и танковых атак. Война тихая, подлая и беспощадная, война теней. Отступая, немцы оставили после себя не только минные поля и разрушенные здания, он оставили в теле города настоящую раковую опухоль – разветвлённую, глубоко законспирированную агентурную сеть абвера и РСХА. Шпионы и диверсанты, саботажники и информаторы, вчерашние полицаи и идейные предатели из числа националистов и различных недобитков разных мастей – все они затаились, сменили личины и ждали своего часа, чтобы вонзить нож в спину Красной армии и Войску Польскому.
Именно в этот кипящий котёл шпионажа и диверсий в составе оперативной группы «Смерш» прибыл двадцатилетний лейтенант Филипп Измайлов. Всего полгода назад он, выпускник Свердловского военно-политического училища, горел желанием попасть в Уральский добровольческий танковый корпус. Его душа рвалась всеми силами на передовую, в грохот боя, где враг был виден в прицел, где можно было бить его прямой наводкой. Но как оказалось, у командования на этого светловолосого, спокойного юношу с необычайно внимательными и цепкими глазами были совершенно другие планы.
Его первым начальником и наставником стал майор Сорокин, кадровый контрразведчик, прошедший Халхин-Гол и финскую, человек который казалось, высечен из гранита. В первый же вечер он собрал всех своих молодых оперуполномоченных в промозглой комнате, какого-то полуразрушенного дома в Праге, единственном более-менее уцнлевшем районе города, между городским зоопарком и набережной Кербедзя.
– Забудьте всё, что вы думали о войне, лейтенанты, – его голос был тихим, но без труда проникал под череп, сразу в мозг. – Здесь враг не носит фельдграу, он говорит с вами не на немецком языке, а на польском, украинском и даже на русском. Ест тот же хлеб, может быть вашим соседом или просто случайным прохожим. Он обязательно хитёр и умен, потому что обучен лучшими специалистами немецкой разведки и высокомотивирован ненавистью к нам. Ваше оружие, не пистолет, он ваш последний довод. Ваше главное оружие – здесь, Сорокин постучал пальцем по своему лбу.
– Голова, она ваше главное оружие и предельная внимательность. Вы обязаны, в самое короткое время, развить в себе способность видеть то, чего не видят другие, и моментально запомнить. Память это третье ваше главное оружие. Практически никогда, у вас под рукой не будет картотек, справочников, ориентировок и словесных портретов. Любая, самая ничтожная мелочь может оказаться ниточкой, ведущей к главному врагу. Цена вашей ошибки, это не только ваша жизнь, это жизни сотен и тысяч наших бойцов, это судьба целых операций фронта. Зарубите это себе. А теперь, за работу!
Она началась немедленно. Ночи напролёт они проводили в засадах, днем дотошно изучали трофейные документы, вербовали агентуру из числа раскаявшихся пособников, вели допросы. Измайлов с головой погрузился в эту изматывающую и высасывающую все силы службу. Он быстро учился.
Через неделю они взяли явочную квартиру антипольской организации. В подвале, под грудой угля, обнаружили печатный станок, пачки уже готовых листовок, призывающих к саботажу, и новенький портативный радиопередатчик «Телефункен». Арестованные «борцы за свободную Польшу» оказались жалкими, трусливыми интеллигентами, но их кураторы из абвера были куда серьёзнее.
Ещё через десять дней группа Сорокина ликвидировала диверсионную группу, готовившую взрыв на железнодорожном мосту. Эти были нечто в отличие от «борцов». Крепкие, профессионально подготовленные головорезы, они отстреливались с двух рук и метали ножи с убийственной точностью. В том бою Измайлов получил свою первую рану. Нож диверсанта чиркнул по плечу, оставив багровый след, но враг был им уничтожен.
Глава 15
Каждый день приносил новые дела, они проводили новые аресты, выявляли новые ниточки, которые чаще всего обрывались, никуда не приводя. Измайлов чувствовал, что всё это лишь верхушка айсберга. Они, тратя много сил, ловили мелкую рыбёшку, в то время как где-то в глубине затаилась настоящая акула, которая и направляла всю эту смертоносную мелочь. Но как до неё добраться? Где найти ту самую ниточку, о которой говорил майор?
И вот однажды, в серый и промозглый февральский день, Филипп, выполняя задание по проверке настроений горожан на варшавских рынках, наткнулся на неё. на ту самую деталь настолько незначительную, что девяносто девять человек из ста прошли бы мимо, не обратив внимания. Но Измайлов как раз был сотым.
Варшавский рынок гудел, как растревоженный улей. Он был средоточием жизни прифронтового города, его нервным центром. Здесь продавали, покупали и меняли всё и все: картошку, хлеб, яйца, трофейные сапоги, самодельное мыло, книги из разграбленных библиотек. Здесь сплетничали, ругались, делились последними новостями и слухами. И здесь же, в этой пёстрой и шумной толпе, как рыба в воде чувствовали себя вражеские агенты, собирая информацию и вербуя себе новых пособников.
Измайлов, одетый в поношенное гражданское пальто, не спеша бродил между рядами. Он не искал ничего конкретного, он слушал: обрывки фраз, интонации, слишком громкий смех или, наоборот, испуганный шёпот. Он смотрел на бегающие глаза, на слишком чистые для торговца руки, на нервные жесты. Это была его охота.
В какой-то момент, его внимание привлёк мужичонка неопределённого возраста, торговавший с лотка всякой мелочёвкой: иголками, пуговицами, самодельными гребнями. И среди всего этого хлама Измайлов заметил небольшую жестянку. В ней ровными рядами лежали блестящие, новенькие кремешки для бензиновых зажигалок. Казалось бы мелочь, пустяк. Но в голове у лейтенанта щёлкнул невидимый тумблер.
Зажигалки и кремни к ним были страшным дефицитом. Их берегли, выменивали на хлеб. А здесь сразу целая коробка! Причём не разномастных, а стандартных, фабричных. Слишком много для случайной находки, слишком аккуратно для текущей реальности.
Измайлов подошёл ближе.
– Ile kosztują kamienie, ojcze? (Почём камешки, отец?) – спросил он нарочито развязным тоном.
Торговец вздрогнул и окинул его быстрым оценивающим взглядом.
– Kochany synu. Rzadka rzecz, (Дорого, сынок. Вещь редкая,) – ответил он, но в голосе прозвучала фальшивая нотка. – Ile masz lat? (Тебе сколько?)
– Skąd wziąłeś drewno na opał? (А откуда дровишки?) – не унимался Филипп, пристально глядя продавцу в глаза. – Czy możliwe, że pochodzi z niemieckiego magazynu? (Уж не с немецкого ли склада?)
Лицо мужичонки мгновенно стало серым. Спекуляция трофеями была серьёзным преступлением. Он начал что-то лепетать про то, что купил у одного солдатика, что сам не местный. Измайлов молча слушал, а потом тихо, но так, чтобы слышал только он, произнёс:
– No dalej, ojcze, porozmawiajmy gdzie indziej. Albo chcesz, żebym wezwał patrol? Nie masz nic do ukrycia, prawda? (Пойдём, отец, поговорим в другом месте. Или ты хочешь, чтобы я позвал патруль? Тебе ведь нечего скрывать, верно?)
В небольшом кабинете в здании «Смерш» торговец, поняв, что дело пахнет не просто спекуляцией, а чем-то куда более серьёзным, раскололся через пятнадцать минут. Он не был шпионом – он был мелким стукачом, трусом, который во время оккупации, чтобы выслужиться перед новой властью, сообщал немцам о тех, кто слушал радио или о семьях, прятавших евреев.
Его куратором был не немецкий офицер, а свой, местный – администратор гостиницы «Hotel Polonia» (напротив вокзала Warszawa Główna) по фамилии Вуйчик. Именно он и снабжал его дефицитными кремешками в качестве платы за информацию. Вуйчик велел ему продолжать свою деятельность и после прихода Красной армии: докладывать обо всех, кто плохо отзывается о советской власти, и особенно прислушиваться к разговорам военных.
В ту же ночь администратора Вуйчика аккуратно изъяли из его квартиры. Это был уже другой калибр, убеждённый националист, он ненавидел новую польскую власть, заодно и советскую лютой ненавистью. Он долго запирался, но когда ему предъявили показания десятка торговцев, которых он снабжал «подарками», он понял, что игра окончена. Он признался, что был завербован ещё в тридцать девятом году в Бресте, а затем, надеясь на снисхождение, назвал имя своего вербовщика.
Когда Измайлов услышал эту фамилию, он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ниточка, начавшаяся с пустяковых кремешков для зажигалки, вела не просто к очередному агенту. Она вела наверх, очень высоко, туда, куда молодой лейтенант и не предполагал дотянуться.
Вербовщиком Вуйчика был человек по фамилии Филипченко, тогда капитан Главного разведывательного управления Наркомата обороны СССР. Через месяц после вербовки, он ему помог перебраться через Буг и осесть в Варшаве. Здесь устроится на место в гостинице ему уже помогли люди из абвера. Для всех он был почти что «красным». На это и клевали местные подпольщики.
В кабинете майора Сорокина повисла тяжёлая тишина. Информация, которую принёс Измайлов, была подобна разорвавшейся бомбе. Капитан военной разведки – агент абвера! Это звучало чудовищно, немыслимо. Для кого-то это была катастрофа, проморгать такое!
– Ты уверен, Филипп? – Сорокин прошёлся по кабинету. – Этот Вуйчик не врёт? Не пытается увести нас по ложному следу?
– Он описал его внешность, привычки, назвал места встреч, – твёрдо ответил Измайлов. – Всё сходится. Он боится, но говорит правду. Он понимает, что это его единственный шанс сохранить себе жизнь.
Сорокин остановился у карты и долго смотрел на неё.
– Если это правда, – проговорил он глухо, – то мы имеем дело с предателем такого уровня, что все наши предыдущие аресты, это детские игры в песочнице.
Немедленно был сделан запрос в Москву. Ответ пришёл через несколько часов и подтвердил самые худшие опасения. Капитан Андрей Филипченко действительно числился в кадрах военной разведки. Более того, он считался одним из самых перспективных и ценных сотрудников – герой, легенда. Сейчас он нес службу в составе разведуправления 1-го Белорусского фронта и находился в 100 километрах от Варшавы.
Сорокин связался с Москвой, доложил обстановку.
С началом войны, как человек, прекрасно знавший немецкий язык и ещё в 1939 году бывавший в составе делегации в Берлине, он получил особое задание лично от первого секретаря ЦК КП(б)У Никиты Хрущёва. Его задача была остаться в оккупированном Киеве и организовать широкомасштабное антифашистское подполье и партизанское движение.
Ему был выдан особый мандат, согласно которому все партийные и советские органы были обязаны оказывать ему любое содействие. Он получил доступ к спискам надёжных коммунистов, к явочным квартирам, к тайникам с оружием и взрывчаткой. Он был надеждой и стержнем будущего киевского сопротивления.
И этот человек оказался агентом абвера как минимум с 1939 года. Картина, которая начала вырисовываться, была ужасающей. Обладая такой информацией и такими полномочиями, Филипченко не просто мог нанести ущерб, он помог уничтожить все подпольное движение в зародыше. Выжили только самодеятельные группы, которые не были связаны с Центром.
Позже, из центра пришёл приказ: Филипченко не спугнуть, установить плотное наблюдение, выявить все его связи, подготовить операцию по аресту. Действовать максимально скрытно.
Началась самая сложная часть операции. За майором Филипченко, который в данный момент находился в Лодзе и готовился к новому заданию, было установлено круглосуточное наблюдение лучшими силами управления «Смерш». А в Варшаве группа Сорокина и Измайлова начала титаническую работу: по крупицам, по обрывкам фраз, по показаниям арестованных ранее агентов восстанавливать всю цепочку предательства.
И чем глубже они копали, тем страшнее становилась правда. Оказалось, что Филипченко был завербован немцами ещё до войны. Его ненависть к советской власти, тщательно скрываемая под маской образцового краскома, сделала его идеальным кандидатом для абвера. Получив задание от Хрущёва, он немедленно явился к своим немецким хозяевам.
Вместо того чтобы организовывать подполье, он его систематически уничтожал. Он лично сдал гестапо несколько групп антифашистов на Украине и в других местах. Он завёл в засаду и полностью разгромил один из партизанских отрядов, который должен был действовать в окрестностях Ровно. Он не просто предавал – он руководил одним из ключевых отделений местной контрразведки абвера – «Абвер небенштелле Варшава», которая занималась подготовкой и заброской диверсантов уже в советский тыл.
Он был не просто волком в овечьей шкуре – он был пастухом, который сам вёл стадо на бойню. Ущерб, нанесённый им, был невообразим: десятки, если не сотни погибших патриотов, проваленные операции, потерянные тайники с оружием. И всё это время он считался героем, его ставили в пример.
– Теперь понятно, почему у них здесь всё так хорошо организовано, – сказал Сорокин, когда пазл окончательно сложился. – У них был свой человек на самом верху нашей разведки. Он знал наши методы, наши шифры, наши планы. Мы воевали со зрячим противником, будучи сами слепыми. Но теперь мы прозрели. Благодаря тебе Филипп, благодаря твоим камешкам для зажигалки.
Глава 16
Операция по аресту была разработана до мелочей. Никаких громких задержаний на улице – его должны были взять тихо, в одном из служебных кабинетов в штабе фронта, куда его вызовут под благовидным предлогом.
Измайлов как человек, начавший это дело, был вызван в Лодзь для участия в финальном акте. Он стоял за дверью кабинета, слушая ровный, уверенный голос Филипченко, докладывавшего о своих «успехах», и его сердце колотилось от смеси ненависти и торжества справедливости.
Он думал о тех ребятах-подпольщиках, которых этот нелюдь отправил на смерть. Он думал о партизанах, расстрелянных в лесу. И он понимал, что сейчас вершится правосудие.
Когда в кабинет вошли оперативники, Филипченко даже не сразу понял, что происходит. На его лице отразилось сначала недоумение, потом осознание и, наконец, звериная ярость. Он попытался выхватить пистолет, но был сбит с ног и закован в наручники.
Глядя в его полные ненависти глаза, Измайлов не чувствовал радости. Он чувствовал тяжёлую, ледяную усталость и ещё понимание того, что эта победа, лишь одна из многих, которые ещё предстоит одержать на этом бесконечном, невидимом фронте.
Суд над капитаном-предателем Филипченко был скорым и закрытым. Военный трибунал приговорил его к высшей мере наказания. Приговор был приведён в исполнение немедленно. Справедливость восторжествовала.
Для лейтенанта Филиппа Измайлова это дело стало боевым крещением, которое определило всю его дальнейшую судьбу. Он остался в Варшаве, продолжая свою тихую охоту на теней. Война в городе не заканчивалась. «Смерш» выкорчёвывал остатки немецкой агентуры, ловил диверсантов, вскрывал заговоры националистов.
Измайлов прослужил в контрразведке польской столицы до 1950 года, став одним из самых результативных оперативников. На его личном счету к тому моменту было порядка тридцати выявленных и обезвреженных агентов иностранных разведок. Он научился видеть мир по-другому. Для него не существовало мелочей: случайно оброненная фраза, необычный покрой одежды, слишком быстрый взгляд, брошенный на часы – всё это могло стать началом новой запутанной истории.
В 1950 году его, как опытного специалиста, перевели на другой, не менее важный участок невидимого фронта – на Дальний Восток, в радиоразведку. Новые враги, новые методы, но суть работы оставалась прежней – защищать Родину от тех, кто желал ей зла. Но не хватало технических знаний и он поступил заочно в Московский институт инженеров связи.
* * *
Сейчас, летя над Атлантикой, думал: «вот сейчас, все такие были бы, как они, простые, надёжные, без двойного дна.»
Он прижался к холодному стеклу и мельком взглянул на крыло. Где-то внизу была Куба. Где всё будет не так просто.
* * *
Гавана, 19 часов спустя
Ночная Куба встретила влажной жарой и отчетливым запахом солёного воздуха. Пальмы казались нереальными после московских берез и елей.
– А вот и двадцать восемь, – произнесла, немного растягивая слова моя жена, улыбаясь намного более естественно.
– Почему именно двадцать восемь, душа моя?
– Потому что на выходе из салона самолета висит градусник!
– Странно, я не заметил…
– Може потому, что слишком много уделил своего генеральского внимания ножкам стюардессы, дорогой?
Странно, этого точно не было, но профилактический посыл жены понятен. Сделаем слегка смущенный вид…
У трапа нас ждала щегольская «Волга», за рулём которой был «наш» человек в костюме, явно из посольской резидентуры. Генерал подал ему руку, и не сбавляя шаг и на ходу спросил:
– Сразу в посольство? Я должен доложить в Центр.
– Конечно, товарищ генерал, – ответил тот с акцентированным «г».
– Украинец?
– Да не… товарищ генерал, из под Ростова.
– Понятно. Едем?
– Ага… Ваш багаж привезут сразу на квартиру.
Скосив взгляд назад, увидел, что жена откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Устала… Я молча смотрел в темноту улиц Гаваны, где начиналась его новая работа.
* * *
Дом, куда нас привезли после посещения посольства, стоял чуть в стороне от набережной Малекон, за зарослями гибискуса и старым бетонным забором.
– Построен в сорок шестом, – объяснил сопровождающий, когда ключ повернулся в замке с явным усилием. – Раньше здесь жили чехи. Потом поляки. Теперь вы.
Сразу за входной дверью уже стоял наш багаж. Значит есть еще ключи от нашего жилища.
Комнаты на удивление были большие, прохладные, с тяжёлыми шторами и мебелью, покрытой кубинским кружевом. Пахло солью, деревом и чем-то острым – будто в доме хранили специи или сигары. Старый электрический вентилятор шумел на потолке, солидно гудя своим электромотором.
– Неожиданно уютно, – произнесла супруга, разглядывая резные ставни и вазу с засохшей бугенвиллией.
Ее муж кивнул, соглашаясь с оценкой своей супруги. Слишком уютно для случайного жилища, слишком подготовлено.
«Слушают», – сделал генерал однозначный вывод. По закону жанра сейчас должен быть телефонный звонок. Ожидая его, он окинул взглядом стены – взглядом, в котором была и скука, и опыт, который как говорится – не пропьешь.
Буквально через пару минут раздался ожидаемый телефонный звонок. Аппарат был дисковый.
– Измайлов, слушаю.
– Говорит Сергеев, завтра в десять состоится брифинг, будьте один.
– Принято.
Абонент Филиппа Ивановича первым повесил трубку, а он вышел на веранду, и присел в плетёное кресло.
На улице шёл ночной дождь – редкий, тёплый, кубинский, как легкое прикосновение влажной ладони. В этом климате всё плыло, таяло. Даже время. Жена вышла следом.
– Не спится Фил?
– Да вот думы тяжкие…
– Опять ты думаешь. Может, пора привыкнуть, что теперь у тебя «отпуск с элементами тревоги»?
Он легко усмехнулся на эти слова, мягко, по-своему.
– В Гаване не будет у нас отпуска. Особенно для меня.
Наутро их разбудил голос старой кубинки, принёсшей хлеб и кофе.
– Señora… desayuno, señora…(Сеньора… завтрак, сеньора…)
Измайлов уже был одет: рубашка цвета беж, на тон темнее легкие брюки, чёрные очки, кожаный дипломат.
– Вернусь к обеду. – И легко целуя жену за ухом, совсем негромко добавил: – Не выходи из дома. Пока не сориентируемся, так будет лучше милая.
Она молча кивнула.
– У тебя будет кабинет?
– Вернусь, обязательно расскажу… – Он еще раз посмотрел на неё чуть дольше, чем обычно. Хотел сказать что-то, но сдержался. Только коснулся указательным пальцам её носа.
И ушёл.
Как сообщили ему еще в Союзе, кодовое обозначение виллы управления было «Моряк». А как по генеральскому размышлению, это был просто штаб группы радиоразведки КГБ СССР на Кубе. Там был и его кабинет, и залы со спецаппаратуой.
* * *
Дом в котором расположились радиоразведчики стоял на невысоком холме, окружённый манговыми деревьями. На белёных стенах главного корпуса красовался герб Республики Куба, а рядом советский. Союз нерушимый, так сказать, в бетонном исполнении. Перед фасадом, белая «Волга», за ней автоматчик в оливковой кубинской форме.
Предыдущий начальник центра, полковник Гречишкин, встретил меня тут же, у машины. Высокий, худой, лицо, как старая холщовая сумка: потертое, но сдержанное, без эмоций, глаза осторожные. Такими на допросах смотрят, когда не уверены, стоит ли раскрывать свои карты.
Пройдя мимо него внутрь дома, генерал ощутил как ему в нос ударил концентрированный запах бумаги и табака.
На первом этаже уже ожидали трое. Один в очках, с руками штабного аналитика. Второй – связист. Третий был кубинец, в форме без знаков различия. Все молчали, пока генерал не подошел вплотную.
Первый протянул руку:
– Товарищ генерал, объект к передаче готов. Документация – по списку, ключи, сейфы, журналы – всё в порядке. Можете лично проверить.
– Проверим, – сказал Филипп Иванович спокойно, – но сначала пройдемте, в кабинет, разговор есть Роман Сергеевич.
Он кивнул, провёл меня в небольшой кабинет. Не его, уже мой, но запах – ещё его: табак «Космос», влажная тропическая бумага и старая кожаная обивка кресла. Пахло отставкой, и не только ей.
Сели. Он, напряженно прямо, генерал немного наискось, наблюдая.
– Сколько вы здесь отслужили, товарищ полковник?
– Двадцать восемь месяцев, – отозвался сразу. – Из них двадцать два – в должности начальника. Раньше был заместителем.
– И вдруг, передача дел…
Он молчал, его взгляд, неожиданно стал чуть твёрже. Филипп Иванович тем временем налил воды в стакан, чай здесь не пользовался популярностью – только пыль в пакетиках, а кофе был кислый. А вода была кубинская, своя.
– Мне всё-таки интересно, – осторожно начал Измайлов. – Не потому что хочу вас уязвить. Просто хочу понять, за какую именно шахматную доску меня посадили. Почему вы уходите?
Он пожал плечами.
– Официальная формулировка – «по состоянию здоровья». Давление, сердце. Медкомиссия в Гаване всё оформила.
– А неофициальная?
Он помолчал. Потом сказал, почти шепотом:
– Вы ж сами понимаете, Филипп Иванович, здесь всё на ушах, американцы вон, напротив. Кто-то что-то где-то перехватил не вовремя, не так доложил, начальству это категорически не понравилось. В итоге всё списали на меня, хотя я вам по совести скажу – у нас на объекте утечек не было. Тут либо информация ушла из Москвы, либо у кубинцев кто-то поработал… Других вариантов нет.
Генерал слушал и кивал, всё это было очень похоже на правду. А вполне может, и на тщательно выученный им текст. В таких местах, как это, правда редко ходит сама по себе, без сопровождения.
Когда он ушел, оставив Измайлову толстую папку со схемами шифрованных каналов, журналами прослушек и штатным расписанием, генерал остался один.
После еще одного просмотра всей документации, он обратил свое внимание на свободные вакансии медсанчасти – фельдшера и его помощника, он же санинструктор. Вот и сделаем первый запрос на Инну и ее мужа Костю, принял решение Филипп Иванович. «Надеюсь моего веса хватит что бы им быстро оформили выезд.»
