Текст книги "Громовой Кулак (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Что ты здесь делаешь, безумная?!

– Я… искала твоего брата. Когда… пришла весть о бунте и Сармад бросился на север… Мы столкнулись с ним на тракте, и я… О, как же ты… – почти захлебывалась слезами Ясаман, то пряча лицо у него на груди, то вновь тянясь к нему с отчаянными поцелуями.

И в самом деле, как он…?

– Ты бросила Амарет одну?! – спросил брат, но, судя по голосу, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. – Бессердечная! И не говори мне, что ты скакала верхом! Или я сдеру шкуру с того, кто позволил тебе оседлать коня!

– А как бы иначе я добралась до твоего брата столь быстро?! – тоже засмеялась Ясаман, будто совсем не боялась, что он рассвирепеет в ответ на такое признание. – Любовь моя, как же… Как… Я думала, что проклятье…

– Забудь о проклятье, – отрезал Рабадаш и совершенно по-разбойничьи свистнул, обернувшись… Нет, не к Шарафу. К своему коню. Тот фыркнул, раздув крупные черные ноздри, и покорно потрусил к хозяину. Ясаман взвизгнула, словно девчонка, когда вскочивший в седло тисрок дернул ее следом, усадив перед собой, и откинулась ему на грудь, стиснув пальцами обхватившую ее поперек талии руку.

Шараф отстраненно подумал, что эту хватку не разжал бы и сам Таш.

***

Братец явился в предоставленные тисроку покои с таким опозданием, словно бежал с другого конца сатрапии. Остановился у самых дверей, плотно закрыв их за собой, отвесил поклон и замер, ожидая позволения пройти и сесть на заваленную подушками софу.

– Я посылал за тобой четверть часа назад, – ответил Рабадаш и отвернулся от него, возвращаясь к прерванному занятию. Безнадежной попытке отмыть хотя бы руки в наполнившей серебряный таз мыльной воде. Ясаман пользовалась притираниями с сильным сладким запахом – сандал, амбра, лилия и еще что-то столь же тяжелое, мгновенно въедавшееся в кожу – и не делала даже шагу за порог дворца, не убедившись, что не забыла прихватить хотя бы один любимый флакон. И сама, кажется, уже не помнила, что виной таким привычкам и предпочтениям была ревность Измиры, мгновенно чуявшей на возлюбленном господине запах другой женщины. В те годы его даже забавлял взбешенный вид тогдашней любимой наложницы и довольный – нынешней. Пусть и рожденная на Теревинфии, в гаремных войнах Ясаман чувствовала себя, как рыба в воде.

– Я… отдыхал, – ответил тем временем братец, переминаясь с ноги на ногу и терзая в пальцах снятый тюрбан. Отчего искренне хотелось отвесить ему оплеуху со словами «Ты принц или слуга?!». Не стоило хвалить его за столь вовремя проявленную верность. Пусть и вся похвала заключалась в одном лишь взгляде.

Погорячились вы, господин и повелитель. Этого глупца еще учить и учить. И в первую очередь делать, а не только говорить.

– Отдыхал? В обществе Сармада? Я понимаю, что тарханам старшего возраста с тобой говорить не о чем, но искать дружбы десятилетнего ребенка…

Отдыхал он, как же. Пытался выведать у племянника, что к чему. Но Сармаду было велено отвечать на все вопросы молчанием, напустив на себя многозначительный вид. И, судя по всему, он не подвел.

Шараф в ответ стиснул зубы и оскорбленно сверкнул глазами исподлобья.

– Тебе было приказано поднять людей, – продолжил Рабадаш, бросая свое бесполезное занятие и вытирая руки хлопковым полотенцем. – А ты прохлаждаешься целыми днями на одном месте и лакаешь вино, даже когда вода уже заливается тебе в сапоги.

Нет, справедливости ради, у Шарафа не было и тени надежды избежать подобного… выговора. Вздумай он нарушить приказ, как умоляла его об этом Ясаман, и мог бы услышать еще более нелицеприятные замечания в свой адрес. Просто потому, что великому тисроку очень хотелось выплеснуть на кого-нибудь накопившееся за последние дни раздражение. В одном тархина Аравис всё же была права. Когда назвала его тираном и самодуром. Другое дело… что Шараф и приказы-то выполнял не слишком охотно.

– Я прибыл к тархану Махавиру лишь вчера утром…

– И сегодня ты уже должен был быть на пути к следующему городу! Если не вчера! Как забавно получается, а?! Ты валяешься на пуховых перинах и объедаешься фруктами, а я рублю головы тем, кто не дождался от тебя помощи и пошел на Ташбаан! Зачем ты вообще мне нужен, если не можешь даже подавить обыкновенный бунт?!

Известно, зачем. И благодарить за это следовало тархана Ахошту, едва не уничтожившего восьмисотлетнюю династию. Тогда Рабадаш отправил проклятого горбуна на виселицу – хотел содрать с предателя кожу, но Джанаан не позволила, – а Шарафа – к лекарям. Раз уж он не бросил братца умирать на берегу, то… следовало довести дело до конца. Он понял, что натворили заговорщики, едва увидев резню на мосту, и тогда… мысль найти Шарафа на случай, если он еще жив и не унесен в море, показалась ему здравой. Хотя бы из заботы о династии.

– Да что я мог сделать? Ты бы самолично снял с меня голову, если бы я нарушил твой приказ и бросился назад в Ташбаан! – огрызнулся Шараф и едва успел отшатнуться в сторону. Серебряный таз со звоном ударился о стену, расплескав воду. На ковре и шелковой драпировке расплылись крупные неровные пятна.

– В Ташбаане осталась твоя жена! Она и то в большей степени мужчина, чем ты! Если Ильгамут, узнав об этом, потребует твою голову, то, клянусь всеми богами, я даже не подумаю ему помешать!

Зная Ильгамута… он не станет огорчать племянницу ранним вдовством. Особенно памятуя о судьбе ее первого жениха. Но Шарафа это ничуть не извиняло. Что ему, поперек горла эти зайнутдиновы стрелы встали, раз он теперь и шагу в сторону сделать не смеет? В пекло тисрока вместе со всем Калорменом, но бросить на растерзание толпе собственную жену?

Нет, Ильгамуту лучше об этом не знать. Уж он-то точно не поймет подобного поступка.

– Да чего ты от меня хочешь?! – взвыл в ответ Шараф.

– Чтобы ты начал жить своим умом! – теперь, когда он уже не был заперт в Ташбаане, можно было снять ошейник и с брата. – Зайнутдин послал тебя за моей головой – ты побежал! Я послал тебя в центральные сатрапии – ты побежал! Как пес, право слово! Только и можешь, что лаять по приказу! И даже в этом не преуспел! Доведи уже до конца хотя бы одно начатое дело! Что мне проку от твоих клятв, если после них ты вновь усаживаешься пить и развлекаться?!

Шараф промолчал. И уставился в пол, едва бросив взгляд в сторону открывшейся в спальню двери. Ясаман прошла, утопая в ковре босыми ногами, поправила едва запахнутый и небрежно подпоясанный халат и обхватила Рабадаша поперек груди. Томно вздохнула и попросила, положив подбородок ему на плечо.

– Прости его, мой господин. Он глупец.

Прекрасно. А умных где взять? Кроме Ильгамута, который вечно обретается в сотнях миль от Ташбаана. Остальные – и Анрадин, и Кидраш, и еще с полдюжины именитых тарханов и военных соратников в прошлом – и в самом деле разбежались, будто крысы, стоило только примерить ослиную шкуру. Кто еще остался верен? Камран? Что он смыслит в военном деле, если всю жизнь просидел над счетными книгами? Шахсавар? Кладет себе в казну половину богатств Техишбаана. Еще бы ему не был выгоден такой тисрок. Алимаш? Еще один южный тархан, до которого не ближе, чем до Джаухар-Ахсаны. Впрочем… Алимаш – давний друг Ильгамута, а тот не выносит подлецов.

Проклятье. Он стал слишком сильно полагаться на Ильгамута и его благородство. С этим можно было бы смириться, будь Ильгамут по-прежнему лишь одним из многих соратников кронпринца, но когда тисрок заперт в Ташбаане, а глава его военного совета женат на его любимой сестре и держит под своей рукой пять сатрапий – считая наследство Сармада и сатрапию покойного Анрадина, – то… Будь на месте Ильгамута кто-то не столь одуряюще-честный, и был бы он уже тисроком. По праву убийства предшественника и брака с его сестрой. И Калормен бы это принял. Дети у узурпатора всё равно были бы от крови Таша, а потому какое Калормену дело, кто им правит, пока соблюдаются все традиции?

Счастье, что сердце Джанаан всегда билось в согласии с ее разумом. Она не могла выбрать себе лучшего мужа. Даже если… согласиться с этим означало признать, что Ильгамут даже лучше него.

А ты, никак, считал иначе? Тогда найди хоть одну жрицу Зардинах, что согласится связать тебя узами брака с твоей же сестрой. И лишь после рассуждай, насколько хорошим мужем ты мог бы для нее стать.

– Послал Таш соратников, – мрачно сказал Рабадаш, глядя на непутевого братца. Тот упорно любовался носами своих сапог. Зато Ясаман смотрела преданными синими глазами, всем своим видом говоря, что готова вскочить в седло, не одеваясь, и мчаться хоть на край света. Ей что ли поручить?

А мчаться и в самом деле придется. И не по одним лишь центральным сатрапиям. Юг Калормена – кипящий котел, чьими бедами испокон веков были не только багровые пески, но и притаившиеся в их глубинах варвары. Они не упустят случая ударить южным тарханам в спину.

========== Глава пятнадцатая ==========

Лязг металла начал доноситься еще до того, как скальный коридор вильнул влево и впереди забрезжил розоватый солнечный свет. Коридор плавно поднимался вверх, заканчиваясь полудюжиной аккуратно вырубленных в сером камне ступеней, и в открывшемся взгляду проходе виднелась узкая, со всех сторон окруженная отвесными скалами долина. Почти ущелье с низкими, будто стелющимися по камням кустарниками и негромко журчащим ручьем на дне. Закатные лучи разбивались о горные пики, окрашивая виднеющееся в вышине небо в яркие переливы цвета – розового на западе, фиолетового в зените и индиго на востоке, – но в долину уже спускался синеватый сумрак, в котором звенели мечами две фехтующие тени. Авелен остановилась, едва выскользнув из подгорного хода, и поставила у ног тяжелую лампу-фонарь с огарком свечи, не решаясь ни подойти ближе, ни хотя бы окликнуть.

Оруженосец двигался медленнее, блокируя выпады противника, лишь когда острие клинка уже свистело у самого его лица, и отступал по дуге, не давая прижать себя к отвесной скале. И в каждом его движении чувствовалась какая-то… неуверенность, что ли? Не то, чтобы Авелен много смыслила в искусстве фехтования – тем более, арченландского, «заточенного», как выражалась порой мать, на бои на узких горных тропах и краях отвесных обрывов, – но мальчик будто впервые взялся за настоящий меч, а не служил у лорда Даррина уже… сколько? Пару лет?

И на фоне Корина он выглядел каким-то совсем хрупким, если не сказать… тщедушным. Корина условности, как всегда, не трогали. Он сбросил и кожаную куртку с нашитыми изнутри кольчужными звеньями, и верхнюю рубаху из темно-зеленой шерсти, закатал рукава камизы до самых локтей и самозабвенно гонял оруженосца по их импровизированному ристалищу. Авелен бы себе все ноги на этих камнях переломала, а он их будто и не замечал. Поворот, свист длинного клинка в прохладном воздухе, высекающий искры лязг столкнувшегося металла. Тонкая хлопковая камиза натянулась у него на руках и груди, обрисовав каждое движение мускулов, на предплечьях отчетливо проступили синеватые вены, взметнулись от движения головы небрежные кольца белокурых волос… И вдруг подумалось… что он, верно, очень нравится женщинам.

Признаться… раньше Авелен этого в голову не приходило. Она понимала, что принцы женским вниманием уж точно не обделены, но как-то не думала, что Корину этого внимания должно бы доставаться даже больше, чем любому иному сыну или брату короля. Просто… для нее он и так был самым лучшим. С самого начала. Сколько ей тогда было? Лет шесть? Когда он еще служил пажом у ее отца и с непривычки называл ее саму лишь «Ваше Высочество». Так… официально. Уже тогда это звучало из его уст довольно забавно. Корин никогда не умел быть официальным. Так, как это было положено принцу и тогда еще наследнику престола. Он и теперь произносил титул лорда Даррина с какой-то ему одному понятной иронией. Будто… держал дистанцию лишь для виду. На деле же титулы его никогда не волновали. Быть может… в этом и была причина? Во что еще она могла влюбиться, когда они оба были совсем детьми и тетя Сьюзен называла его лишь «дурно воспитанным мальчишкой»? Любопытно… что бы она сказала теперь. Когда мальчишка вырос в широкоплечего мужчину в дюжине шрамов. Она видела эти шрамы – на спине, руках, животе, – в ту ночь, когда они едва не потеряли весь отряд, и думала лишь о том, что хотела поцеловать каждый из них. Просто… ей нужно было думать хоть о чем-то, кроме крови и изуродованных тел, чтобы не сойти с ума. А когда рядом был Корин, ее мысли рано или поздно принимали единственный возможный в его присутствии ход. Особенно когда Корин вдруг оказался в таком виде, что…

Авелен никогда не задумывалась о том, был ли он красивым. По тем канонам, что называли красивой тетю Сьюзен или смутно помнимого Авелен калорменского тисрока. Ее попросту не интересовало, подходил ли под эти выдуманные неизвестно кем стандарты Корин. Всё, о чем она думала, так это о том, что ей… просто нравилось быть рядом с ним. Слушать его голос. Смеяться над его ехидными колкостями. Когда ей еще было позволено смеяться в голос, а не прятать улыбку в уголках губ, как и положено принцессе.

И ей нравилось… даже просто смотреть на него. Нравилось, что он выше нее. Даже сейчас, когда она уже не была двенадцатилетней девочкой. Нравилось его лицо. Скуластое, с широкой угловатой челюстью – наверное, именно это и называлось «волевым подбородком», – это лицо могло бы показаться равнодушным и даже жестким, если бы не его глаза. Голубые, словно иней в синем предрассветном сумраке. Глаза, которые смеялись, даже когда его лицо принимало серьезное выражение. Быть может, прежде всего она влюбилась в его глаза? Или в то, как небрежно падали ему на шею кольца белокурых волос? И на лицо, щекоча кончик длинного носа, отчего рука сама тянулась убрать эти непослушные пряди ему за ухо.

И попытки разобрать любовь на части неизменно терпели поражение перед тем, что ей нравилось в нем буквально всё. И глаза, и улыбка, и плечи, которые теперь, кажется, и руками не обхватишь, и…

– Ваше Высочество, – пробормотал оруженосец, заметив ее в скальной тени, и Авелен очнулась. Посмотрела Корину в глаза и поняла, что он-то заметил ее еще раньше. И ее, и ее взгляд.

– Простите. Я не хотела помешать.

– Иди, – ответил Корин оруженосцу и с лязгом вогнал меч в ножны. Глупо, должно быть, но этот меч завораживал ее не меньше всего остального. Или… дело было в том, как сжимала эту рукоять его ладонь. А порой и обе. Рукоять была достаточно длинной для… как это называется? Двуручного хвата?

– Я не хотела… – повторила Авелен, но он лишь качнул головой. И на глаза ему вновь упали вьющиеся светлые прядки.

– Мне просто нужно было чем-то себя занять.

Пока гномы раздумывали над их словами. Над тем, что они узнали от перепуганного оруженосца.

– Я видел их, – шептал бледный не то от холода, не от страха мальчик с дрожащими руками, и Авелен хотелось обнять его за плечи и погладить по волосам. Утешить хотя бы так, если подобрать верные слова она не могла. – Ожившие глыбы льда, семь футов, не меньше, и… им под силу раздавить в кулаке человеческую голову.

– Я знаю, – ответил Корин так спокойно, что Авелен сцепила пальцы в замóк, пытаясь скрыть то, как они задрожали. Если он не боится, то и она не будет. Хотя бы… не покажет этого.

– И… ее я тоже видел. Видел, как…

Запинаясь и глотая слова вместе со слезами мальчик поведал им о женщине, «столь же красивой, сколь и страшной». О том, как она вышла из ворот древнего замка, волоча за собой по снегу изумрудный шлейф платья, окинула окровавленных пленников равнодушным взглядом и указала белой рукой на фавна. О том, как оборотни протащили его к ее ногам, оставляя на снегу яркие красные пятна, и она взмахнула хрустальным жезлом в левой руке, почти ткнув им в бескровное лицо фавна.

Где, – спросила она ледяным голосом, – второй обломок?

И в воздухе со звоном сверкнула ослепительная синяя вспышка, когда испуганный фавн качнул головой, не понимая, о чем она говорит. Из запорошенной снегом земли копьями выросли ледяные торосы.

Где, – повторила женщина, и в ее голосе зазвенела плохо скрываемая ярость, – второй обломок? Куда Четверо спрятали его?

– Четверо? – спросил Корин, перебив оруженосца на полуслове. И переглянулся с Авелен, столь же потрясенной этим рассказом. Ледяная магия, колдовской жезл… Это же…

– На что он похож? – продолжил расспрашивать Корин, а Авелен захотелось вновь прижаться к нему и спрятать лицо. Но вместо этого она лишь шагнула ближе и положила ладонь ему на плечо. Благо он сидел, и ей не пришлось глупо тянуть руку вверх. – Почему ты сказал, что этот жезл хрустальный?

Мальчик попытался вновь описать увиденный жезл, и в мыслях Авелен вдруг шевельнулось узнавание. Отражающий солнце хрусталь, окованный для крепости витыми нитями металла. Рукоять с острой, загибающейся вниз, словно пара стальных клыков, гардой. Меч, столь холодный наощупь, что его никогда не касались без перчаток.

– Ты думаешь…

Корин кивнул, не дожидаясь, пока она закончит. Если его… ее… если их догадка верна… то второй обломок жезла Белой Колдуньи был рукоятью Исс’Андлат.

– Эдмунд спрятал его на самом видном месте, – усмехнулся Корин, когда они остались вдвоем. – Я был с ними в Эттинсмуре той осенью, после нападения на Анвард. Я видел… как меч порой покрывался льдом.

Как его белые узоры расцветали на длинном сверкающем клинке. И смерзались на руке младшего из королей до самого плеча. Белый снег на черном рукаве дублета. Белый снег в черных волосах, словно призрак оставленной в Кэр-Паравэле короны. И кривая усмешка, так разнящаяся с пустотой в матово-синих глазах.

Кто-то должен быть дьяволом.

Авелен помнила, как однажды слышала от дяди эту фразу в стенах Кэр-Паравэла. Сказанную, конечно же, не ей. И как никогда четко представила, что именно видел Корин. Будто смотрела его глазами.

Нарнийцы говорили, что одному из их королей всегда светит солнце. Тогда как другой выбрал остаться в тени. В плену ледяной магии. Чтобы никто другой уже не смог использовать ее против Нарнии.

– Должно быть… – пробормотал Корин, задумчиво хмуря брови, – сторонники Колдуньи успели унести один из обломков. Но Эдмунд знал… или хотя бы подозревал: если жезл сломан, то кто бы его ни нашел, полной его силы он не получит.

– Я не знаю, – качнула головой Авелен, забыв, что уже говорила об этом, – где он хранил Исс’Андлат.

– Думаю, – хмыкнул в ответ Корин, – что знаю я. Во всяком случае, догадываюсь. Знаешь, кто такая леди Мэйрин?

Авелен нахмурилась. Имя казалось смутно знакомым, но… среди придворных дам матери такой точно не было. Кто-то из арченландских? Или…?

– Постой. Ты сказал… Мэйрин? Дядя Эдмунд говорил…

Что она была его любовницей. Верно. И когда-то давно Авелен слышала разговоры – свистящим шепотом и с бегающими глазами из опасения, как бы кто-то из королей и королев не узнал о предосудительной болтовне слуг – об избраннице Серебряного Короля, которую мало кто видел. И еще меньше с ней говорил.

Корин качнул головой, и уголок его губ поднялся в кривой улыбке.

– Про нее ходило немало слухов, но истина удивительнее любых сказок. Мэйрин – морская сирена. С Русалочьих Рифов. И раз так… я думаю, что Исс’Андлат уже давно покоится где-то на дне Восточного Моря. Там, где ее не достанет ни одна колдунья. Зная Эдмунда… он не мог не продумать этого заранее. На всякий случай.

Что ж, одной трудностью меньше, рассудила Авелен. И спросила другое.

– Она… та ведьма… Она убила его?

Фавна, которого не было среди пленников. Фавна, которого взяли живым потому, что только про него могли сказать наверняка, что он нарниец. Люди врагов не интересовали. Люди оказались арченландцами, а те не знали, где хранился обломок колдовского жезла. Быть может, даже никогда его не видели. Потому-то людей и бросили, словно скот, умирать в проржавевших клетках.

– Я не знаю, – ответил Корин, и в первое мгновение Авелен подумала, что он просто ее щадит. – Но… Если он еще жив, то он где-то в замке. И, скорее всего, его пытают.

– А мы…? – спросила Авелен дрогнувшим голосом, и перед глазами поплыло.

– Нас четверо, Эви, – качнул головой Корин, глядя ей в лицо. Прямо в глаза. – И сейчас среди этих четверых лишь я один могу хоть что-то им противопоставить. Да и то… Это что-то не более, чем чистое везение. Второй раз у меня уже вряд ли получится. Я знаю, о чем ты думаешь, – продолжил он без паузы. – Что мне легко так говорить, ведь я-то вытащил хоть кого-то из своих людей. Но даже будь там мой брат… я бы не решился так рисковать, оставляя тебя без защиты.

Что ж, в одном она всё же оказалась права. В тот раз он и не думал с ней прощаться. А вернувшись, вел себя так, словно очень много думал о чем-то другом, пока добирался до замка и обратно. И смотрел на нее так, будто… она его чем-то смущала.

Такой странный взгляд. Задумчивый, почти растерянный, такой… мальчишеский. Будто он впервые видел перед собой… красивую женщину и не представлял, как вести себя с ней. Кому рассказать – не поверят. Проще было голыми руками разобрать Кэр-Паравэл до основания, чем хоть на мгновение смутить острого на язык, порой отпускающего совершенно похабные шуточки Корина.

Нет. Глупости, конечно. Наверное… он просто устал.

– И что же делать?

Ждать помощи из Кэр-Паравэла? А они придут? Смогут ли прорваться к эттинсмурским горам и сквозь них, если даже половина жезла Колдуньи способна вдохнуть жизнь в дюжины ледяных глыб и заморозить морской залив на целых полмили?

– Есть одна идея. Но будет лучше, если ты… пока что сохранишь свое имя в тайне. На всякий случай. Я не уверен… что они не задумают выдать тебя этой ведьме, узнав, что ты дочь Верховного Короля.

Идеей оказался разговор с гномами. С мудрейшими из их числа, с негласным советом старейшин поселения. И не сказать… чтобы этот разговор прошел гладко. Одно дело – приютить нескольких путников, пусть и людей, после того, как те едва пережили бой с оборотнями, и совсем иное – когда незваные гости начинают просить помощи в самой настоящей войне.

– И на что нам это?! – немедля вскинулся один из седобородых стариков, доходивший Авелен разве что до пояса. Она, впрочем, и не думала над этим смеяться. Просто отметила в мыслях, что Корин не зря вел все разговоры с гномами, сидя. Его рост они бы и в самом деле приняли за насмешку. – Мы протянули вам руку помощи, а вы в ответ навлекли на нас беду. Хороша благодарность, ничего не скажешь! Думаете, те, кто занял замок Колдуньи, не поймут, что вы воспользовались одним из наших проходов? Мы жили в мире с Диким Севером, пока не появились вы. Договорились с одной ведьмой, так договоримся и с другой. Думаете, их мало было в этих горах?

– И вас это устраивает? – парировала Авелен, невольно разозлившись на этот выпад. Поскольку он был совсем не в ее адрес. – Сколько лет вы уже прячетесь под землей? Ваши дети растут, не видя солнечного света. Неужели вы не хотите сражаться даже за их будущее? Не хотите покинуть эти пещеры хотя бы ради того, чтобы…?

– Покинуть?! И куда же мы пойдем?! Короли Нарнии загнали нас в эти горы, как крыс, и надеяться на их милость – всё равно, что умолять о ней Белую Колдунью!

Что?! Да как вы…?!

– Я не стану говорить за Нарнию, – вмешался, не повышая голоса, Корин, – но Арченланд будет рад принять вас в обмен на клятву верности.

– А кто ты такой, чтобы говорить за короля Арченланда?!

– Его сын, – ответил Корин. Негромко, спокойно и так веско, что Авелен даже замерла на мгновение, не дыша. Невольно залюбовалась этой совершенно королевской уверенностью. – Младший. Это я защищаю границы Арченланда, пока мой отец правит им. Я обещаю защиту и вашим женщинам и детям, если они согласятся пойти юг. Обещаю горы, в которых им не придется жаться по подземным ходам и поселениям. Я не сужу детей за грехи их отцов. И как не стану судить и самих отцов. Когда вы сражались за Колдунью, меня даже не было на свете. И я предлагаю вам мир. Что скажете?

– Сейчас – ничего, – качнул головой глава поселения. – Мы не станем решать этого в спешке.

– Ваше право, – согласился Корин. Но Авелен почувствовала разочарование. Даже не столько от ответа гномов. Было как раз таки очевидно, что они захотят посоветоваться. Но что действительно огорчило, так это…

Он предложил им Арченланд. Как защитник Арченланда. Как кто-то, кто был уверен: что бы ни случилось, он неотделим от Арченланда. Когда всё это закончится – если они преуспеют, – он вернется в Анвард. Вернется домой. И на что она в самом деле надеялась?

На что она надеялась, когда искала его после этого разговора, не выдержав одиночества? Что собиралась сказать ему теперь, если видела, что его куда больше занимает чужой оруженосец – даже не его собственный, – чем… Как же мелко она всё-таки думает. Лишь о себе. Лишь о том, чего хочет она сама. Может… потому-то она ему и не нужна?

– Эви, – сказал Корин, и она не сразу решилась поднять глаза на его лицо в последних отблесках закатного света. – Из-за чего ты расстроилась?

Это так очевидно?

– Я… не расстроилась.

Вовсе нет. Просто позволила себе… слишком размечтаться из-за одного-единственного объятия. И, быть может, пары взглядов. Да что они вообще значили, эти взгляды?

– Мне так не показалось. Я… тебя чем-то обидел?

Нет. Это же она однажды влюбилась до беспамятства и с тех пор не переставала ждать какого-то чуда. Не его вина, что чудо всё никак не случалось.

– Ты не можешь меня обидеть.

– Спорное заявление.

Ну, уж какое есть. Да ты и в самом деле не обидел. Ты просто предложил им Арченланд, будто меня и не существует. Будто я не предлагала тебе Нарнию. Мы… могли бы хоть править вместе. Почему же ты не хочешь?

– Мне просто… немного страшно, – пожала плечами Авелен и спросила первое, что пришло в голову. – Тебе не холодно?

В одной камизе-то. Ветра в ущелье не было, но всё же… ей казалось, что ночи в эттинсмурских горах должны быть куда холоднее арченландских.

– Нет, – качнул головой Корин и шагнул к ней. Авелен не стала спорить. Лишь смотрела на его лицо – стараясь не думать, о чем думает он, глядя на нее, – и растерялась, когда он поднял руку и осторожно заправил ей за ухо прядь волос. Застыла, забыв, как дышать, едва почувствовала скользнувшие по ее щеке пальцы.

А затем и вовсе зажмурилась, когда он наклонился и коснулся губами ее лба. Испугалась, что это удивительное видение растает в следующее же мгновение, оказавшись лишь очередным сном. Не могла поверить даже в то, что он тоже – он действительно – закрыл глаза. И будто потерялась в этом ощущении, в одном лишь прикосновении теплых губ ко лбу, разом вытеснившем из ее мыслей всё остальное. Будто весь мир сузился до одной лишь горной долины в закатных тенях. До одного лишь его.

И невольно, не задумываясь, потянулась за ним, когда он отстранился. Замерла вновь, уткнувшись лицом ему в шею, сжимая в пальцах тонкую ткань на его спине, сквозь которую отчетливо ощущался длинный шрам на лопатке, и почувствовала, как Корин зарылся пальцами в ее волосы, обхватив второй рукой вздрагивающие плечи.

Только бы он не начал говорить, что однажды это пройдет. Что случится совсем не то чудо, которого она так ждет, и она перерастет эту любовь.

Он не начал.

========== Глава шестнадцатая ==========

В густой черноте ночи метались алые всполохи факелов и белые росчерки обнаженных клинков. Бряцал металл, неслись сквозь темноту и дым пронзительные крики.

– Заряжай!

Тяжелые стрелометы поворачивались с протяжным скрежетом, тускло блестя гранеными наконечниками длинных стальных болтов. Сухо щелкали спускаемые рычаги, и над едва отражающей тусклый свет водой свистели дюжины выпущенных стрел.

– Заряжай!

На той стороне реки шел бой. В темноте слабо поблескивали остроконечные шлемы и длинные наконечники на копьях, поднятый в воздух песок смешивался с дымом – принесенным откуда-то с юга, воняющим не только гарью сожженного дерева, но и обугленным мясом, – и из-за темной воды слабо доносились чьи-то зычные приказы. Должно быть, тархана, мечущегося среди сражающихся на запыленном белом жеребце. В какой-то миг Рушдану померещилось, что он и в самом деле разглядел господина перед заслоном копейщиков, но река была слишком широка, а ночь – слишком темна, лишенная не только луны, но и звезд, чтобы сказать наверняка, того ли всадника он видел. И всадника ли вообще. В такие ночи мерещилось, будто в глубине багровых песков оживают неупокоенные души, лишенные права на погребение. Пожиратели мертвых, слепо рыщущие среди кровавых барханов в поисках одиноких путников, осмелившихся отойти слишком далеко от вставшего на ночлег каравана.

И из-за реки несся гулкий, будто отраженный эхом, которого не могло здесь быть, шакалий смех. Шакалий ли?

– Заряжай!

Ноющие пальцы вновь стискивали ворот стреломета, принимаясь крутить его со скрипом натягивающихся веревок, с щелчком входил в пазы длинный болт, и второй воин спускал тяжелый рычаг, целя в сторону от тусклого блеска шлемов. В черную волну человеческих тел, напирающую на подходы к широкому мосту. Неужели… они прорвутся? Неужели…?

– Заряжай! Прикрываем отход!

Отход?! Но…?

– Что стоишь, щенок?! – рявкнул кто-то за спиной и с силой ткнул Рушдана в плечо. – Заряжай!

Стрелять ему не позволили. Не дорос, мол, еще, непременно промахнешься. Рушдан не спорил. Уж точно не в такой темноте, лишь изредка озаряемой алым блеском факелов. Он и вовсе не понимал, как стреляющие отличают своих воинов от варваров. Как они вообще разбирали, что там творится.

– …жигай! – донесся с того берега чей-то голос, и опоры моста вспыхнули двумя огненными столбами. Должно быть… их облили маслом по приказу тархана.

По деревянному настилу загремели дюжины сапог. И вновь засвистели стрелы спускаемых стрелометов. Стремительно закрутились тяжелые вороты, в нос с новой силой ударил запах дыма. Теперь тянуло еще и от занявшихся пламенем опор. И, на мгновение подняв руку, чтобы утереть текущий из-под шлема пот, Рушдан едва не упустил, как огненная стена вдруг распалась на две с надрывным лошадиным ржанием, будто отшатываясь от запыленной белой шкуры. Жеребец тархана гулко ударил копытами о деревянный настил моста и пронесся по нему стрелой, исчезнув под надстроенным у берега перекрытием-барбаканом.

Копейщики. Где же копейщики под знаменем левого фланга? Почему… на этой стороне вились знамена лишь правого?

Мост пылал, оседая в воду одним пролетом за другим, и огненные всполохи высвечивали дюжины застывших на той стороне теней. Будто и в самом деле демоны. Призраки мертвых, которым молились эти краснолицые безбожники.

– Отступаем! – пронеслось над линией стрелометов, но он бросился не назад, к петляющему в песках тракту, а вперед, к белому жеребцу, перед которым расступались пешие воины.