Текст книги "Громовой Кулак (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Госпожа, – окликнула ее Вилора и зазвенела подаренными Ильгамутом золотыми браслетами, делая шаг в сторону Джанаан, – простите, что смею прерывать вас, но… Разве это не ваш сын?

Джанаан обернулась, словно эти слова были ударом молнии, расколовшим землю прямо у нее за спиной, и растерянно уставилась на петляющую по берегу реки дорогу. Поначалу даже решила, что Вилору подвело зрение – как можно было понять, что это Сармад, когда он был еще так далеко? – но присмотрелась и поняла, что всадник и в самом деле был слишком невысок для взрослого мужчины. Но мчался так, словно уже им был.

Во имя всех богов! Если это и правда Сармад, то где его свита?! И что он делает так далеко на Юге?! Почему не предупредил ее?! Да даже когда брат послал сражаться с пустынниками Ильсомбраза… Тот всё же был старше. И ехал на эту войну уж точно не один!

Она знала, что Ильгамут писал в Ташбаан, когда на границе вновь стало неспокойно – скорее из уверенности, что тисрок должен знать о том, что творится на другом конце Калормена, чем из действительной надежды на помощь с севера, – но даже калорменские боги не могли быть столь жестоки, чтобы этой помощью оказался Сармад. Это было даже ужаснее, чем слухи о том, что тисрока видели в центральных сатрапиях. И болтали теперь на каждом углу, будто и не тисрок это вовсе, а очередной северный демон, принявший его обличие на погибель всему Калормену. Ведь все знали, что Рабадаш не может покинуть Ташбаан.

– Мама! – обрадованно закричал запыленный с ног до головы Сармад, спрыгнувший с коня в тот самый миг, когда она спустилась вниз, в облицованный белым мрамором двор с распахнутыми во всю ширь воротами, и бросился к ней, раскинув руки.

– Хвала богам! Мы думали, что не успеем догнать тебя до самой Джаухар-Ахсаны!

Мы? Хвала Зардинах, у него всё же была свита. Должно быть, он оставил ее далеко позади, как истинный сын своего отца. В последний раз Ильсомбраз точно так же примчался к ней, не дожидаясь свиты, и…

От этой мысли Джанаан сделалось жутко. Ильсомбраз примчался в Джаухар-Ахсану прошлой зимой, выполняя приказ отца, и умер у нее на руках на следующее утро. А теперь и Сармад вздумал носиться по пыльным трактам, словно не боялся ни людей, ни пустынных демонов?

– Что ты здесь делаешь?! – в ярости выкрикнула Джанаан, отстраняясь и хватая сына за плечи. – Почему ты один?! Почему не написал мне?! О, Великая Госпожа и Мать всего сущего, за что ты караешь меня столь своевольными детьми?!

– Но я не один! – обиделся Сармад и возмущенно сдвинул назад сползающий на глаза тюрбан. Вывернулся из ее рук, словно боялся, что мать отвесит ему пощечину за такие шутки – или примется целовать на глазах у всех, словно несмышленного младенца, – и указал рукой куда-то назад, на ползущий там тракт. – Смотри!

Джанаан покорно подняла глаза и застыла, забыв, как дышать. Кровавые лучи солнца еще рождали неверное марево над багровыми песками, и силуэт идущего вдоль реки мужчины казался столь же черным, сколь и его лениво бредущий на поводу конь. Будто и в самом деле призрак, демон из глубин красной пустыни, рожденный алым солнцем и раскаленным ветром, треплющим едва сколотые на затылке длинные волосы. Тоже черные, взлетающие с плеча крылом Птицеликого бога, одним своим взмахом творящего шторма и бури.

Не может быть. Она узнала его, едва увидев – не могла не узнать, ибо помнила каждый его жест, каждый взгляд и каждое движение губ и ресниц, и уж тем более знала его манеру идти так, словно у его ног простирался, пав на колени, весь мир, – но не находила слов даже на то, чтобы спросить что-либо у Сармада. Тот ждал, без сомнения ждал хоть одного ее вопроса, глядя на нее восторженными глазами – смотри, смотри, это же он! – но Джанаан не могла даже вдохнуть. И не сразу поняла, что это не земля плывет у нее под ногами, а она сама идет вперед, позабыв подобрать расшитый полумесяцами подол и соскользнувшую с левого плеча шаль. Идет и сама не верит тому, как силуэт в кровавых лучах солнца обретает такие знакомые черты лица. Никакой демон не мог быть столь похож на него. Лицом – да, но не взглядом. Не его взглядом.

– Ты… думаешь, это смешно? – спросила Джанаан, когда между ними осталась лишь какая-то пара ярдов, и вдруг поняла, что лицо у нее совершенно мокрое от слез. – Не мог… хоть письмо написать?

– А ты бы поверила? – парировал брат, и порыв ветра вновь швырнул ему на плечо длинные черные волосы, блестящие в солнечных лучах, словно агатовые лезвия в багрянце свежей крови. Боги, пусть это не окажется сном, пусть это будет последняя милость небес, посланной нечестивейшей из их слуг, но лишь бы он не растаял сейчас, как дым, и она не очнулась в своей постели, задыхаясь от отчаянных рыданий.

Нет. Письму она бы не поверила. Решила бы, что он вздумал жестоко пошутить над ней и над самим собой, раз уж не может избавиться от этого львиного проклятья, этого…

– Как? – выдохнула Джанаан, и в самом деле начав задыхаться, комкая в пальцах края шали. И увидела такую знакомую, острую, словно лезвие сабли, улыбку одним уголком тонких губ.

– Да будто ты не знаешь, как я люблю ссориться с богами.

Джанаан не ответила. Лишь протянула вперед обе руки и содрогнулась всем телом, почувствовав, как пальцы коснулись горячих ладоней в острых рубиновых перстнях.

Боги. Ты и в самом деле здесь.

***

Солнце давно скрылось за виднеющейся в окне линией барханов, и по шелковым складкам покрывала ползли тени лишь от горящих в медных лампах огней. Джанаан приподнялась на локте, осторожно потянулась за полупустым бокалом с вином, но услышала шорох подушки, едва коснувшись пальцами прозрачного хрусталя. Повернула голову, и в густом полумраке блеснули агатово-черные глаза.

– Ты не спишь?

Брат качнул головой и вновь коснулся щекой подушки, глядя на нее сквозь ресницы.

– Не смотри на меня так, – попросила Джанаан, вдруг почувствовав себя столь уязвимой, будто лишилась не только одежды, но и самой плоти. Обнаженная душа, которую он всегда читал, словно открытую книгу.

– И как же мне на тебя смотреть, если ты прекраснейшая из женщин этого мира? – ответил Рабадаш приглушенным голосом.

– Я говорю серьезно, брат.

– Я тоже. Мне… тебя не хватало, – почти прошептал он, протягивая руку и касаясь падающего ей на лицо темного локона. Всего несколько слов, но она знала, что за ними скрывается гораздо большее, чем лишь одиночество всесильного тисрока, окруженного раболепием, но едва ли любовью.

Ты так тосковал по мне, что теперь не хочешь даже засыпать, чтобы не потерять ни единого мгновения?

– Ты сам оставил меня, – напомнила Джанаан и сделала глоток из бокала.

– Я оставил? Это ты решила, что тебе нужен муж.

– Помнится, когда я выходила замуж в первый раз, тебя это не остановило.

– Помнится, в первый раз за тебя решал отец, – ответил Рабадаш, и в его негромком, будто сонном голосе отчетливо прозвучали недовольные нотки. – Ильгамута же ты выбрала сама. И кто я такой, чтобы спорить?

– Тисрок Калормена, – фыркнула Джанаан, никак не ожидав подобного вопроса. Подумать только, он всю жизнь брал, что хотел, а ныне вздумал перекладывать ответственность за свои решения на нее.

– Если ты хотела, чтобы мы сражались за тебя, то стоило сказать об этом раньше. Что я мог сделать, когда ты вернулась в Ташбаан и заявила, что стала его женой и уже ждешь от него ребенка? Снести ему голову? Боюсь, я тебя разочарую. Ильгамут куда нужнее мне живым.

Без сомнения. А не будь он тебе нужен, возлюбленный брат, ты бы обезглавил его, едва он переступил бы порог твоего дворца? Ты говоришь, что считаешься с моими желаниями, но правда в том, что речь всегда шла лишь о тебе одном.

Порой ей даже становилось любопытно, что было бы, вздумай она отказать ему. Если бы в ее сердце не нашлось места для этой отчаянной, лишающей всякого рассудка любви… Должно быть, в ответ он отказал бы ей даже в том, чтобы звать ее сестрой. Она помнила, как он злился и избегал ее, когда она стала женщиной – пропадал в войнах с тарханами, а она получала лишь редкие послания в ответ на постоянные длинные письма и плакала тайком, не понимая, чем же она так провинилась перед ним, – и была согласна на что угодно, лишь бы вернуть себе хотя бы любимого брата. Тогда она не понимала, что он любил ее с неменьшей силой. Любил, как женщину, а не как сестру. И был готов отправиться даже на другой конец Калормена, лишь бы только не испугать ее этой любовью.

Нет, всё же… речь не всегда шла лишь о его желаниях.

– Я не хотела, чтобы вы сражались, – парировала Джанаан и сделала еще один глоток, прежде чем поставить бокал обратно на круглый прикроватный столик. – И вы не станете впредь, или я оставлю вас обоих. Но, сдается мне, именно этого вы и не поняли.

– Ты не мужчина, чтобы заводить себе гарем. И раз ты решила, что тебе нужен муж, а после еще и вздумала рассказать паре арченландцев о том, кто отец твоих детей…

– Я была зла на тебя, – ответила Джанаан, протягивая руку и рисуя пальцами узоры на его груди. Придвинулась ближе, положив подбородок ему на плечо, и почувствовала скользнувшую по ее бедру горячую ладонь.

– А потому вздумала лишить нас обоих головы? – спросил брат, приподняв бровь. Но не оттолкнул.

– Я была зла на тебя, – повторила Джанаан, не понимая, с чего он вдруг вздумал заговорить об этом. Тогда она была готова молиться даже о том, чтобы боги обрушили огненный дождь на весь Ташбаан, стерев его с лица земли, лишь бы только она не потеряла брата. Теперь же… в этом не было нужды. Странно, что она вообще могла бояться его потерять. Легче уж было лишиться половины самой себя. – И что изменят мои слова, если о нас давно уже говорит весь Калормен? Что изменит еще пара сплетников из числа арченландцев?

– Слухи – это одно. Но когда ты сама признаешься в кровосмешении…

– Да кто поверит бредням обезумевшей от горя женщины, едва похоронившей своего первенца? Я же не кричала об этом с храмовой площади.

– Поверят те, кому это выгодно.

– Тогда что ты за тисрок, если не можешь укоротить языки даже дворцовым слугам? – парировала Джанаан и не успела даже охнуть, оказавшись прижатой его телом к смятым подушкам. В глазах у него на мгновение сверкнуло злое черное пламя. Но голос по-прежнему звучал ровно и приглушенно.

– Ты забываешься. Наш отец казнил и за меньшее.

– Но ты не наш отец, – ответила она, даже не пытаясь утаить в уголках губ улыбку. И потянулась к нему с поцелуями, обхватывая руками и ногами, скользя ладонями по его плечам и чувствуя, как он отзывается на одно только прикосновение ее губ. – Ты втрое умнее… сильнее… и благороднее его, и ты…

– Лесть… тебе не поможет.

– Разве я когда-либо тебе льстила? – спросила Джанаан, подняв бровь, и толкнула его ладонью в грудь, опрокинув на спину. Обхватила бедрами, уперлась руками в гладкую смуглую грудь и медленно опустилась сверху. И дернула краем рта в довольной улыбке, когда он столь же медленно, едва слышно выдохнул, не сводя взгляда с ее лица.

Ты мой, а я твоя. Так было, и так будет всегда. Даже если весь мир сгинет в пламени Азарота и штормах Зардинах.

========== Глава восемнадцатая ==========

Совет старейшин молчал, обмениваясь одинаковыми напряженными взглядами. По которым без труда можно было угадать ход их мыслей.

Эти стены не знали людей. Лишь единожды за всю историю существования этого подземного города в его ворота входил человек. Больше пятнадцати лет прошло с того дня, когда они, скрепя сердце, открыли скальную дверь, готовые мгновенно захлопнуть ее вновь, увидев на своем пороге полчища врагов. Но он действительно пришел один. Вошел, будто не замечая слишком низких для него потолков, и даже в том, как он склонил голову, не было и тени неудобства. Признаться, они хотели задеть его хотя бы этим. Унизить невольным поклоном перед ними – перед теми, кто по-прежнему оставался верен мертвой Колдунье, – но он даже не заметил этого.

У него не было короны, не было охраны, не было даже меча – один лишь охотничий нож, пристегнутый к голенищу высокого черного сапога, – и всё же они поклонились в ответ, пусть и думали поначалу, что не выкажут ему и трети того почета, который он мог бы ждать. И еще меньше они сами ждали, что первыми его словами после приветствия станет отнюдь не приказ подчиниться.

– Ваша преданность достойна уважения не меньше, чем ваша храбрость.

Кто-то из них ответил недоверчивым смешком.

– Вот как? Готов поклясться, твои рыцари думают иначе, король. Как и твой брат. Как и этот ваш… лев.

Льва они боялись более всего. Если уж он одним ударом расправился со всемогущей ведьмой, повелевавшей снегом и льдом и обращавшей живую плоть в неподвижный камень, то на что же было надеяться им, не доходившим Колдуньи даже до пояса? Да этот лев проглотит любого из них целиком.

– Вы не верите в него, – спокойно сказал король, сев на каменную скамью. Будто ожидал такого ответа. И это прозвучало так странно и так понятно одновременно. Невозможно было не верить в существование того, кто на твоих глазах обезглавил твою госпожу и королеву. И всё же…

– Испокон веков племя черных гномов поклонялось твердыне северных гор. Ветру между их пиками. Рекам на дне их ущелий. Пламени, пылавшему в кузницах еще наших пращуров, первых из нашего народа, что вошли в эти пещеры. Мы не ищем иной веры.

– Я пришел не для того, чтобы навязать ее вам.

– Тогда для чего же? Вы уже забрали у нас все наши земли, вы обрушили наши подземные города, вы убили нашу королеву…

– Эти земли принадлежат свободным народам Нарнии, – качнул головой король, и свет горящих по стенам факелов будто утонул в его матово-синих глазах. – Сотни лет они возделывали поля, что ваша королева покрыла столетними снегами.

– Нам не было дела до полей!

– Но было другим. Нарния примет всех, кто ищет свободы и равенства, но вы не желали признавать другие народы равным себе. Колдунья возвысила вас, я понимаю. Но мир изменился, и желаете вы того или нет, вам придется жить по новым правилам. Вы были изгнаны из Нарнии, поскольку не считались с желаниями и нуждами других. Быть может, однажды вы сможете вернуться. Когда наконец осознаете, что мы все равны перед Великим Львом.

– Равны?! О каком равенстве ты говоришь, король, когда твоему брату присягают и кентавры, и фавны, и люди, и эти предатели рыжие гномы?! Какой закон способен уравнять их всех, превратив в единый народ?!

– Мой закон, – ответил король, не повышая голоса. – Он един для всех. Если кентавр поднимет копье против фавна, он будет наказан. Если человек поднимет меч против кентавра, он будет наказан. Если оборотень нападет на любого, кому дарована речь, он будет изгнан из моих земель. Как будет изгнан любой, кто не признает моих законов.

Изгнан и убит. Они знали это даже лучше оборотней. Они сплотились с минотаврами, пытаясь дать отпор после смерти Белой Колдуньи – единственные, кто собирался сражаться за земли, которые они считали своими, пока все остальные лишь разбегались или пытались напоследок урвать себе кусок пожирнее в царившей тогда неразберихе, – и именно они первыми столкнулись с карающей дланью нарнийских королей. И всё же именно они уходили из Нарнии последними. Эдмунду Справедливому было уже шестнадцать, когда он обрушил последний из их городов, что не таился в глубинах Эттинсмурских гор. Эдмунд Справедливый продолжал гнать их на север, вынуждая забиваться всё дальше во тьму и холод Диких Земель, на протяжении еще четырех лет, что они пытались вернуться назад.

Они все устали. Волчьи стаи ушли на запад, в леса Тельмара, куда уже не могли дотянуться нарнийские копья. Ведьмы и оборотни отправились выжидать в глубины бескрайних северных снегов. Минотавры – единственные, чьи секиры теперь имели хоть какой-то вес, – заключили союз с великанами. Кому было дело до нескольких гномьих поселений? Кому было дело до того, что им вновь приходилось обживать брошенные сотню лет назад города в сердце мрачных ледяных гор?

– Я мог бы вырезать вас всех, – согласился король, будто совсем не боялся, что после этих слов они, не сговариваясь, зарубят его топорами. – Но я не воюю с женщинами и детьми. Я не казню жен за проступки мужей, сыновей – за родителей и родителей – за сыновей. У меня есть семья, как у любого из вас, и я люблю ее, как и любой из вас. Есть женщина, ради которой я готов объявить войну всему миру. Как и любой из вас. Я защищаю своих близких, как это делает любой из вас. Я такой же, как вы, желаете вы того или нет. И я встречу врага так же, как его встретит любой из вас. Вы вправе присягнуть моему брату и вернуть свои потерянные города. Вы вправе остаться здесь, на севере, и любой из нарнийцев, что поднимет оружие против вас во дни мира, будет сурово наказан. Но если вы вновь пересечете нашу границу с топорами в руках, то я уже не буду милосерден.

Эдмунд Справедливый ушел из их чертогов пятнадцать лет назад, дав им последний шанс заключить мир, но память о нем осталась. И вот неподвластная ни людям, ни гномам, ни даже великим колдунам судьба давала им шанс не просто на мир, но на возвращение. По законам короля, который сгинул целое десятилетие назад. Но память о нем всё еще жила.

И не только память.

– Она не показалась вам… знакомой, братья? Девушка, что пришла вместе с арченландским принцем.

– Знакомой? – переспросил один из старейшин. – Какое дело нам до женщины этого принца, мудрейший Торкиль, когда мы, быть может, стоим на пороге новой войны? Скажи нам лучше, куда мы пойдем, если проиграем? Дальше на север? Эта ведьма, кем бы она ни была, не пропустит нас. Да и что мы найдем там? Лишь холод, голод и новых ведьм.

– Или, быть может, отправимся на запад? – спросил другой. – Говорят, этим горам нет конца и они тянутся до самого края мира, но ты сам знаешь, что ждет нас, едва мы ступим на те их отроги, что носят имя Феруз Ангир. Калорменскому тисроку не нужна ни наша сталь, ни наши кузнецы. Они не примет нас даже, как низший народ. Калормен – для людей, а не для гномов. А мы не знаем те тропы столь хорошо, чтобы пройти незамеченными мимо всех их форпостов.

Это верно. Но она не женщина арченландского принца. Пусть и хочет ею стать. Должно быть, лицом она куда сильнее пошла в мать, чем в отца, но у нее взгляд нарнийских королей. Гордость нарнийских королей. И их же честность. Она вернет черным гномам величайшие из их подземных городов, если они помогут ей в этом бою.

А если нет… Что ж, даже ведьмам с ледяными жезлами нужны мечи и топоры.

***

Тархан Алимаш понравился Сармаду с первого взгляда. Он улыбался, не смущаясь двух давно выбитых зубов, залихватски подкручивал усы и был прирожденным рассказчиком. Даже рутина военного лагеря, затерянного в непроходимых красных песках, из его уст звучала, как удивительная сказка о бесстрашных воинах и коварных колдунах. Впору было принять его за одного из ташбаанских вельмож, всегда велеречивых и даже утонченных, а не за южного тархана, которых на севере Калормена, признаться, считали… почти варварами. Южные тарханы были скупы на слова, опалены палящим багровым солнцем, будто выжегшим из их душ всё, кроме желания сражаться за Калормен, и красили бороды и волосы в самые разнообразные цвета. Помнится, при первой встрече, еще на свадьбе отца с тархиной Ласаралин, Сармада искренне поразила золотая шевелюра тархана Ильгамута. Но уже несколько минут спустя он столкнулся с тарханом Анрадином и обнаружил, что в действительности Ильгамут был весьма сдержан в своих цветовых предпочтениях. Но в остальном же…

Ильгамут оказался точно таким же, какими были все южане в рассказах других тарханов. Он не читал на пиру стихов, едва поддерживал беседы с философами и звездочетами – будто был не тарханом, а обыкновенным пахарем, которого волнует лишь влияние звезд на посевы, а не их далекая сияющая красота, – и даже о его любви к принцессе Калормена куда больше говорил его взгляд, чем слова. Тогда Сармад даже не смог бы понять, что Ильгамут вообще влюблен. Настолько тот терялся на фоне богатейших тарханов из центральных сатрапий, без устали прославлявших красоту сестры тисрока. И, пожалуй, даже чаще, чем красоту его невесты.

Год спустя, узнав о неожиданном замужестве матери, Сармад искренне удивился. Она могла выбрать любого из тех велеречивых тарханов. Но почему-то отдала свою руку правителю самой южной из калорменских сатрапий. Господину скупых багровых песков.

Который и сам был равнодушен к течению жизни, словно раскинувшаяся вокруг пустыня. Отец ворвался в его лагерь, как бурная Руд-Халидж срывалась со склонов великих западных гор, вспарывая кровавые пески дюжинами притоков, словно сверкающими на солнце саблями, но в первое мгновение Ильгамут встретил его лишь удивленно поднятыми бровями. А затем вдруг улыбнулся, исказив длинный шрам на лице, и протянул вперед руку с алеющим на запястье Глазом Азарота. Не своему верному воину и даже не соратнику-тархану. Он протянул руку самому тисроку, словно не видел в этом ничего предосудительного.

И отец неожиданно ответил. Сомкнул пальцы на его запястье и даже хлопнул тархана по плечу, прежде чем обменяться с ним несколькими словами и шагнуть в высокий золотой шатер в узорах черных ромбов. А мать улыбнулась подкрашенным кармином губами и сказала негромким голосом в ответ на растерянный взгляд Сармада:

– Так Воины Азарота приветствуют тех, к кому готовы повернуться спиной в бою. Хорошо. Очень хорошо. Не помню, чтобы они делали этого прежде.

А затем выпустила из пальцев поводья и соскользнула с седла в руки мужа, приблизившегося, чтобы помочь ей спешиться.

– Я просил тебя не приезжать, – сказал Ильгамут, поцеловав ее ладонь и вновь обхватив пальцами плечи в побуревшей от пыли накидке. – Здесь неспокойно.

И, разумеется, она не послушала. Порой Ильгамуту казалось, что женщины своевольнее нее было не найти во всем Калормене. Впрочем… чего еще он ожидал от любимой сестры самого тисрока?

– Я могу отпустить навстречу неведомому одного из вас, – качнула головой Джанаан, – но обоих – никогда.

– Что ж, значит, слухи всё же не лгали.

– Они дошли и до тебя?

– Да, но ты молчала, и я не знал, чему верить.

Впрочем, памятуя о характере Рабадаша – который считался отвратительным даже по калорменским меркам, – тот вполне мог бросить нарнийскому демону еще один вызов. И выйти из боя победителем, раз на кону стояла не одна лишь его гордость, но и весь Калормен.

– Я сама не знала, что думать. Тархан Алимаш, – сказала Джанаан, на мгновение отвернувшись от мужа. – Могу я попросить вас сопроводить моего сына в его шатер, прежде чем вы вернетесь к обсуждению стратегии и тактики? Помнится, вы так легко поладили с Ильсомбразом, что я возьму на себя смелость просить вас поладить и с Сармадом. Сын. Позаботься о наших людях.

– Я почту за честь, госпожа, – улыбнулся Алимаш и сделал широкий приглашающий жест рукой. – Идемте, юный господин. Полагаю, военный лагерь вам в новинку. Не желаете ли обозреть его целиком?

Сармад не возражал. А Джанаан, проводив его взглядом, улыбнулась вновь и сказала, делая первый шаг к шатру:

– Мне нравится Алимаш. Он удивительно догадлив.

– Любой бы понял, что нам есть, о чем поговорить, – не согласился Ильгамут. – Зная, сколь любопытные слухи ходят о тебе по всему Калормену,

– Ты злишься? – спросила Джанаан удивительно спокойным голосом. Мгновенно подтвердив этим его худшие опасения.

Она была с Рабадашем. Быть может, всего одну ночь, но была. Ильгамут понял это, едва увидев, как она въезжает в лагерь бок о бок с братом – держась до того близко, что они соприкасались коленями, – но всё же услышать от нее откровенное подтверждение… было неприятно. Даже слишком. Ильгамут ждал этого подтверждения, еще когда гнался за ней в Ташбаан после смерти Ильсомбраза, но тогда у него всё же было время подготовиться. Теперь же… они огорошили его без предупреждения.

– Что ты говоришь, любовь моя? – спросил Ильгамут, приподнимая для нее тяжелый полог шатра. И попытался пошутить. – Как я могу злиться в присутствии твоего царственного брата, который сейчас слышит каждое мое слово?

А затем с откровенной бесцеремонностью поймал жену за талию в изумрудном кушаке, притянув к себе. И первым делом наткнулся на многозначительный взгляд черных тисроковых глаз, когда наконец оборвал решительно затянувшийся поцелуй.

Злость ему ничему не поможет. Им обоим. Но всё же… лишь один из них был ее законным мужем.

– Я же сказала, – ответила Джанаан, тоже заметив взгляд брата. – Я не желаю, чтобы вы сражались из-за меня.

– И я поклялся на собственном клинке, что не стану этого делать, – неожиданно согласился Рабадаш и бросил запыленный плащ на один из стульев вокруг заваленного пергаментами стола. – Чего еще ты хочешь?

– Нашей смерти, – ответил за жену Ильгамут. Слова словами, но, признаться, именно вызова на поединок он и ждал. Поскольку не мог бросить его сам. Даже не столько потому, что был главой военного совета, а потому, что… она была с Рабадашем гораздо дольше, чем с ним. И кто из них двоих должен быть оскорблен сильнее?

– О, нет, тогда бы она попросту отравила нас обоих и стала бы править от имени наших сыновей, – в тон ему парировал Рабадаш, скрестив руки на груди.

– Ужасная женщина, – согласился Ильгамут и получил ощутимый тычок в грудь от возлюбленной жены.

– Что я слышу? – спросила та, невольно повторяя позу брата. – Поговорим о верности, когда вы оба откажетесь от своих гаремов.

– Я готов! – запальчиво пообещал Ильгамут, зная, что звучит в лучшем случае, как влюбленный мальчишка вдвое моложе своего возраста. И расхохотался, когда Рабадаш бросил одновременно с ним:

– Не в этой жизни!

Возлюбленная жена возмущенно закатила свои прекрасные зеленые глаза, но спорить не стала. Лишь сказала, разматывая запыленный тюрбан и перебрасывая на грудь прятавшуюся под тюрбаном косу:

– Что бы вы ни думали, я верна. Вам обоим.

– Вот в том-то и трудность, – не удержался Ильгамут и перехватил ее ладонь, вздумавшую наградить его еще одним тычком. – Но на это нет времени, любовь моя.

– Его никогда нет, – согласился Рабадаш. – Где они?

– В сорока милях южнее, – ответил Ильгамут, выуживая из стопки пергаментов карту южных границ. – Заняли брошенные деревни здесь и здесь. Мне пришлось сжечь шесть мостов, чтобы хоть немного задержать их продвижение, но они нашли брод за каких-то нескольких часов. С ними шаман, и, быть может, не один.

Рабадаш ответил таким взглядом, словно хотел спросить «И давно ли благородный тархан уподобился базарным торговкам, от скуки рассказывающим друг другу страшные сказки?». Удержало его, надо думать, одно лишь присутствие Джанаан.

– Думай, что хочешь, – непочтительно парировал Ильгамут. Какое тебе почтение, когда ты провел ночь, да еще и не одну, с моей женой? Даже не будь она твоей сестрой, она всё еще чужая жена. – Уже то, с какой легкостью эти полчища добираются до наших границ, говорит о том, что у них есть что-то, о чем мы не знаем. Быть может, они нашли там с полдюжины оазисов. А быть может, это и в самом деле магия.

– Я позову Амарет, и ты обсудишь это с ней, – насмешливо предложил Рабадаш и перехватил занесенную ладонь сестры. Теперь она вздумала уважить тычком уже его. – Моя пустынная волчица безумно любит истории о колдунах и демонах.

– Надеюсь, что свой хопеш она любит не меньше, – мрачно согласился Ильгамут, прекрасно наслышанный о женщинах из тисрокова гарема. Одна конкретная и вовсе мгновенно бросалась в глаза из-за знакомых каждому южанину шрамов на ее лице. И не уступавшего мужчинам роста.

– Почему бы не попробовать договориться? – спросила тем временем Джанаан, задумчиво рассматривая черные линии на карте. – Быть может, их гонит сюда голод или…

– Никогда, – отрезал Рабадаш, не позволив ей закончить. – Уж не в мое правление точно. Калормен не встретит дарами тех, кто пришел в его земли с обнаженным оружием. Хотят помощи – пусть просят ее. На коленях.

– Голод? – повторил Ильгамут. – И что же, нам отдать им часть урожая после того, как мы с боем вырывали каждый ярд наших полей? Ты была там, ты своими глазами видела, сколько работали наши люди. И обещала каждому из вольных туго набитый кошель, а каждому из рабов – еще и свободу. Я не знаю, где мне теперь добыть столько серебра, а ты готова отдать еще и часть нашего зерна?

– Да неужто ташбаанская казна настолько обеднела, что мы не можем у нее занять? – удивленно подняла брови Джанаан и перевела взгляд на брата. Тот посмотрел на нее, потом на Ильгамута, оперся рукой на стол и заявил:

– А я был неправ! Она уже за нас правит!

– Во имя всех богов! – прошипела Джанаан под хохот мужа. – Я не хочу очередной войны! Поскольку мне хватило предыдущей! А вы…!

– Отдавая наше зерно?!

– Не отдавая, а продавая! Обменивая! Или…!

– Любовь моя, это пустыня, – напомнил Ильгамут, – В ней ценят воду, а не золото. Всех богатств пустынников не хватит на то, чтобы купить у нас и дюжину мешков.

– А мы и не продадим, – отрезал Рабадаш. – И их никогда не гнал сюда голод. Они идут убивать и приносить жертвы своим призракам и демонам. С кем ты собралась заключать мир? С теми, кто с радостью окропит свои алтари кровью твоих детей? Всех детей, сестра. Младенцев они ценят более всего.

– Я лишь считаю, что сейчас нам не нужна война, – процедила Джанаан, изогнув побелевшие губы в гримасе плохо скрытого ужаса.

– Как и я, – согласился Ильгамут, бросив предупреждающий взгляд на излишне разошедшегося тисрока. Уж что-что, а бить в самое уязвимое место тот всегда умел. А с Джанаан он и вовсе делал это с закрытыми глазами. – Но они, как видишь, нас не спрашивают. А мы не для того боролись с разливами, чтобы теперь сложить оружие и потерять всё, чего добились.

Джанаан не ответила. Шагнула в сторону, словно хотела уйти, и Рабадаш схватил ее за руку, дернув на себя без малейшего почтения к ее статусу жены тархана и титулу принцессы. И процедил, сжав пальцами ее подрагивающие плечи.

– Если ты решила, что я позволю им тронуть хотя бы волос на головах твоих детей, то ты никогда меня не знала. Всех детей, Джанаан. Для меня не имеет значения, от кого ты их рожала.

И вышел из шатра, почти оттолкнув сестру и хлестнув по ветру тяжелым пологом.

– Амарет! Где тебя демоны носят?!

Джанаан проводила его взглядом и повернулась к Ильгамуту с растерянным лицом, часто моргая вычерненными ресницами. Тот промолчал. Лишь протянул руку, и жена прильнула к нему сама, спрятав лицо у него на груди. Должно быть, не понимала очевидного.

Никаких переговоров с пустынниками не будет. Их и прежде едва ли вели, но ныне на это не стоило даже надеяться. Рабадаш жаждал крови – настоящего сражения, что наконец-то вернет ему былую славу, – и сейчас его не остановил бы даже весь Калормен.