Текст книги "Громовой Кулак (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Господин! Прошу вас, господин, мой отец…! Он был с вами, среди копейщиков! По левую руку от вас! Он…!

Тархан повернулся в седле и несколько мучительно долгих мгновений рассматривал запыленное лицо Рушдана сквозь полумаску шлема. Потом сказал, наклонившись вперед и положив руку ему на плечо.

– Я сожалею. Левый фланг не выбрался.

Как?!

– Ришда! – уже кричал тархан Ильгамут, разворачивая гневно ржущего жеребца. – Гонца в столицу и к Алимашу, немедля!

И пришпорил коня, ни разу не обернувшись на пылающий мост.

***

Принцесса Джанаан, госпожа Зулиндреха и Джаухар-Ахсаны, прекраснейшая из потомков Птицеликого Таша и любимейшая сестра великого тисрока, да хранят его всемогущие боги, резко дернула за украшенные золотом поводья, и ее белоснежная кобыла вскинулась с недовольным ржанием, едва не поднявшись на дыбы. Тряхнула переплетенной дюжинами косичек гривой, но в запыленные бока вонзились острые серебряные шпоры, и едва успевшие оторваться от земли передние копыта вновь утонули в сыром песке, оставляя на нем глубокие отпечатки золоченных подков.

– Провалиться мне на месте, если твоей матерью не было одно из этих северных отродий, что носят обличие зверей, но речью не уступают сынам человеческим! – раздраженно бросила Джанаан своенравной кобыле, поправила сползшую с заплетенных волос лавандовую шаль и повернулась в седле со звоном драгоценностей, оглядывая петляющее впереди подобие тропы. Разрезные фиалковые рукава распахнулись крыльями готовой сорваться в полет птицы, обнажая золотисто-смуглую кожу и дюжины золотых браслетов, унизывающих ее руки до самых локтей. – Что за дороги?! – спросила она в пустоту и вновь дернула за поводья.

Алое южное солнце медленно ползло вверх по белому, словно серебряное покрывало, небу, и едва буреющий от речной воды песок вновь краснел под палящими лучами, словно из его недр выступала свежая кровь.

– Не желаете ли воды, моя госпожа? – спросил держащийся чуть позади мальчик, но Джанаан отмахнулась от него с новым перезвоном украшений. Невелик птенец, чтобы перед ним расшаркиваться. Лишь племянник возлюбленного супруга, рожденный одной из восьми его сестер. Вспомнить бы еще, какой именно.

Да и ни к чему. Ныне у нее были дела поважнее.

– Молю о прощении, пресветлая госпожа, да будут дни жизни вашего брата вечными по воле Таша неумолимого и неодолимого, – лебезил у копыт белой кобылы главный надсмотрщик за полевыми работами, упав на колени перед первой среди дочерей Таша. Но клокочущую в ее груди ярость не трогали ни обещания непременно управиться с разбушевавшейся рекой, ни, уж тем более, восхваления тисрока. Ее муж вновь сражался где-то на южных рубежах сатрапии, каждый день и каждую ночь рискуя своей жизнью, а брат…

Мысли ее вновь устремились на Север, ибо слухи до Джаухар-Ахсаны доходили… один страннее другого. Но первым был приказ Рабадаша не покидать сатрапию, защищая владения Ильгамута, если тот увязнет в очередном пограничном бое. И этот приказ Джанаан растерзала в клочья, проклиная всех, кто смел показываться ей на глаза в тот вечер. Уже чувствовала, что следующим, что она услышит, будут вести о бунте.

Глупец! Что мне богатства Юга, когда ты на Севере?! О Таш, и Азарот, и Зардинах, Царица Ночи, разве малой платой показалась вам жизнь нашего первенца, отнятая не в бою, но от предательства?! Сын мой лежит во тьме, в глубинах некрополя под твоим храмом, Птицеликий, и мне, жене южного тархана, не даровано даже такой милости, как коснуться этой могилы в час, когда я сильнее всего нуждаюсь в его сыновней любви! Но ныне вы пожелали забрать у меня еще и брата?!

Сама мысль об этом вызывала у нее дурноту. Ночи обращались чередой кошмаров, от которых она просыпалась в слезах, и даже Ильгамут не мог утешить ее, ибо пропадал где-то на границах сатрапии. Оставленная и мужем, и братом – должно быть, боги карали ее еще и за это, ибо не смеет женщина уподобиться мужчине и любить двоих разом, – Джанаан схватилась за то единственное дело, что умела лучше всего. Править. Отдавать приказы и велеть всыпать плетей тем, кто не выполнял их достаточно расторопно. Согнать на поля даже рабов из алмазных копий Анрадина, гореть ему в огненном пекле подземного царства Азарота. И молиться, чтобы презренные трусы и нечестивцы вновь потерпели поражение. Она сражалась за трон брата едва ли не отчаяннее, чем он сам, и чем же всё должно закончиться теперь? К чему приведет их очередная беда, посланная этими проклятыми варварами, северными и южными? Неужто боги уготовили ей участь оказаться во сотнях миль от него в час нужды, даже не надеясь поспеть на помощь?

Ильгамут говорил о том же. Поднялся с постели на рассвете почти две недели назад – в день, когда она видела его в последний раз, – облачился в кольчугу и желтое сюрко в черных ромбах, и бережно взял ее дрожащие руки в свои.

– Я не вправе оставить сатрапию. И даже если бы я был, я слишком далеко от них.

Он не позволил себе запнуться или хоть на миг отвести взгляд от ее лица. Джанаан тоже. Пусть и сердце – глупое, безнадежно влюбленное сердце, – будто рвалось пополам. Одна его половина стремилась на Север, а вторая молилась, чтобы стоящий перед ней мужчина вновь сбросил кольчугу и позволил ей запустить пальцы в вихры его светлых от краски волос. Чтобы не оставил ее в одиночку бороться со страхом за них обоих.

– Я знаю, Ильгамут. Порой я думаю, что этот брак был проклят с самого начала.

И не по его вине. Быть может, права была убийца ее сына, кричавшая, что Джанаан принесла Югу Калормена не одно лишь золото из сокровищниц тисрока, но и гнев оскорбленных ее грехами богов. Она легла с родным братом, как с мужчиной. И никого из посмевших судить ее не волновало, что братом он был ей лишь по отцу. Что они оба десятилетиями ходили по лезвию сабли над полной змей и скорпионов ямой. Что их отец продал дочь, что называл любимейшей, зверю в обличие старика-казначея, и едва не приговорил сына, что не мог даже ответить ему, к тайной смерти в застенках. Не было бы никакого чуда в день Осеннего праздника, не встань на пути у тисрока его старшая дочь, ненавидящая его столь же сильно, сколь и любящая прóклятого северным демоном брата.

– Он покрыл себя позором! И я не позволю этому позору пасть на всех нас! – кричал и уже почти хрипел отец, брызгая слюной, но она стояла, не склонив головы и не отнимая кинжала от собственного горла. И шипела в ответ, словно сама обратилась змеей, которой ее столь часто называли за спиной.

– Посмей… Умрет он, умру и я. Но прежде весь Калормен узнает, что твоя дочь зачала не от мужа, но от твоего же сына. Что скажут тарханы, услышав, что ты не в силах справиться с собственными детьми? Что ответят жрецы, узрев, что род великих тисроков ныне отмечен кровосмешением? Твой род. Твоя порченая кровь. Готов ли ты, отец, подписать смертный приговор всем рожденным от нее?

И не одним лишь ее братьям и сестрам, но и ее сыну. Ее первенцу, ее Ильсомбразу, уже столь похожему на отца, что у нее перехватывало дыхание от одной мысли, что однажды кто-то посмеет задать ей прямой вопрос. Сыну, ради которого она бросила вызов самим богам. И которого теперь положила на алтарь своей любви. Но она знала – отец не допустит, чтобы они открыли этот позор всему миру.

Она стояла рядом на коленях, как покорная раба, когда слезала эта проклятая ослиная шкура. И один лишь взгляд, подаренный ей в тот миг, когда темные глаза зверя обратились черными глазами человека, стоил того, чтобы выпустить себе всю кровь перед лицом родного отца. Лишь бы только вырвать брата из рук всемогущих богов и безжалостных демонов. Оружие женщины – слова, а не сталь, но видит Зардинах, ради этого мига она взялась бы и за саблю.

Как взялась бы и в тот черный час, когда Ильсомбраз умирал у нее на руках.

– Мы не прокляты, – сухо ответил Ильгамут, словно прочтя все ее мысли по одному лишь взгляду. И в его карих, подведенных синевой глазах, вспыхнуло яростное пламя Азарота. – Даже обрушься на нас ненависть тысячи демонов, она не достигнет нашего порога, ибо с нами Таш. Я любил твоего сына, как своего собственного. И ничто из того, что ты уже совершила и совершишь впредь, не заставит меня отвернуться от тебя. Если такова воля богов, и я не буду не в силах прийти на помощь твоему брату, то отомщу за него так, что истории об этом будут передаваться из уст в уста на протяжении еще тысячи лет.

Джанаан не ответила. Не словами. Схватила его лицо в ладони и целовала, пока он не отстранился сам. И не ушел, оставив ее во главе сатрапии. Забрав с собой половину ее сердца. Вторую половину, ведь первая уже была в Ташбаане. И теперь ей только и оставалось, что бессильно шипеть на нерасторопных слуг.

– Люди работают слишком медленно! Как часто их поят?! Вы ждете, когда они начнут умирать от жары, лишая нас способных копать рук?!

– Поверьте, моя госпожа, у них всего в избытке! И эти нечестивцы должны ежечасно возносить хвалу богам уже за то, что вы позволили вывести их на свет солнца и снять с них кандалы! Когда за их преступления следовало бы навечно замуровать их во тьме!

– Нечестивцы?! Ха! Характер тархана Анрадина был известен мне лучше вашего! Ты! – крикнула она ближайшему рабу, выбрасывавшему песок из широкого канала, почти соединенного с руслом реки. – За что Анрадин приговорил тебя к цепям?!

– Мой сын украл у него коня, пресветлая госпожа, – ответил, медленно выпрямившись и схватившись за ноющую спину, седеющий старик с изрезанным глубокими морщинами лицом. И тяжело оперся на лопату.

– Коня? – повторила Джанаан, удивленно подняв брови.

– Да, госпожа. И приговор тархана Анрадина был справедлив. Позор моим сединам, ибо я воспитал лишь вора, забывшего о верности и почтении к тем, кто стоит выше него.

Подумать только, фыркнула в мыслях Джанаан. Коня у благородного господина увели. И ладно бы, он отправил кого-то в шахты за более тяжкое преступление, но пропажа обыкновенного животного, к тому же возложенная на плечи другого человека…

Тут она, признаться, слукавила. И сама прекрасно это знала. Возлюбленный брат за конокрадство снял бы с вора голову. Но всё же с вора. Не с его отца. И если бы этот вор сумел вывести за ворота хоть одного из рабадашевых коней. Дьявол бы и вовсе затоптал несчастного на месте, вздумай тот только протянуть руку к его лоснящейся черной морде.

– Я обещаю, – начала Джанаан, но осеклась и потянула кобылу в сторону, чтобы ее видело как можно больше людей. – Я обещаю свободу от цепей каждому из вас, кто не был осужден за убийство или насилие над женщиной! Свободу и кошель серебра!

Только бы они выстояли перед лицом надвигающейся стихии. Иначе Ильгамут напрасно проливает кровь на границах.

Она не может его подвести.

***

От непрерывно скрипящего седла уже ныла спина и гудели ноги. Дни сливались в единую пелену пыльных трактов и отражающей солнце воды, какофонии сотен голосов в окружающей отца свите и раболепных взглядов на тысячах одинаково перемазанных грязью лиц.

– Господин… – шелестели всё новые толпы вышедших на поля людей, падая ниц на размытую землю. – Повелитель…

Отец кивал. Коротко давал знак подняться. Обещал награду каждому, кто сражался с разбушевавшейся рекой. А Сармад мечтал лишь о том, чтобы очередной день наконец закончился и он мог рухнуть на пышно взбитую перину и хоть ненадолго забыться сном. Не думая о том, что на рассвете его вновь поднимут на поспешный завтрак и подведут уже оседланного коня, стоит ему только отложить нож и вилку.

Он даже завидовал красавице-мачехе, махавшей толпам потрясенных людей из шелкового паланкина в ярких узорах цветов и павлиньих перьев.

– Мир вам, добрые люди! – кричала она звонким голосом и вздыхала по вечерам, что от этих вечных улыбок у нее уже сводит скулы. Не то, чтобы жаловалась всерьез, но Сармад раздраженно думал о том, как он в очередной раз валился с коня мешком, пока мачеха выпархивала из паланкина райской птицей, приняв руку отца. Которую тот подавал скорее из вежливости.

Вот уж верно, притомилась красавица, – фыркнул Сармад в мыслях, когда копыта его коня вновь застучали по спасительному мрамору во внутреннем дворе очередного дворца, а шедшие впереди рабы уже поставили паланкин, и мачеха со вздохом откинула край шелкового полога.

– Ужасная жара, мой господин, – посетовала она, войдя в светлые покои с узорчатыми деревянными решетками на окнах, и зажурчала водой из серебряного кувшина, чтобы омыть лицо и руки перед тем, как сесть за накрытый к ужину стол. Сармад проковылял следом на негнущихся ногах, разматывая скрывавший лицо платок, и рухнул на ближайшую кушетку, не глядя сбросив сапоги. Кто-то сноровисто поставил рядом таз с ледяной водой, чтобы остудить горящие от усталости ступни. Слава Ташу!

Вырвавшийся у Сармада вздох облегчения вышел настолько шумным, что мачеха одарила его сочувствующим взглядом, а отец дернул краем рта в кривой усмешке. Хотел, мол, почувствовать себя мужчиной и защитником Калормена? Вот и наслаждайся теперь. Сармад не сомневался: если он попросит о возвращении в Зулиндрех, отец не откажет. Но уважения – не только отца, но и его собственных людей – Сармад этим не добьется. Скорее уж, наоборот.

Вот и приходилось терпеть пыль, жару и назойливую мошкару, порой вьющуюся в воздухе целыми тучами.

– Куда дальше?

Кажется, их путь неумолимо поворачивал на юг, что, с одной стороны, радовало Сармада – там ждала мать, правившая теперь багровыми песками Джаухар-Ахсаны, – но с другой, летняя жара Ташбаана и Зулиндреха не шла ни в какое сравнение с южными сатрапиями.

– Пришла весть от Ильгамута, – ответил отец, промокнув лицо хлопковым полотенцем. И не смазав тонкие линии синей краски на веках. Сармад завидовал в мыслях, ожидая, когда ему наконец будет позволено уподобиться взрослым мужчинам. И был согласен даже на обыкновенную сурьму, которой подводили глаза даже казначеи и звездочеты. Лишь бы хоть попробовать разок-другой.

– Признаться, я удивлен, – продолжил отец, бросив полотенце на край низкого стола. – Думал, пустынники поднимут головы гораздо раньше.

Сармад хотел спросить, кто они вообще такие, эти южные варвары с изрезанными шрамами лицами, но слова следовало подобрать правильные. Отец не любил праздных вопросов. Любопытство простительно ребенку сродни Нарджис. А Сармад… почти мужчина. Он повел себя, как мужчина, выступив против бунтовщиков, и впредь уже не должен был возвращаться к детским глупостям.

А там, глядишь, и глаза подводить позволят.

– Откуда на юге столько варваров? Разве может пустыня прокормить такие полчища?

– Они приходят не из пустыни, маленький господин, а из земель, что простираются за ней, – улыбнулась, опустившись на соседнюю кушетку, одна из старших наложниц отца. Златоглазая Амарет, пустынная волчица с точно такими же, как у варваров, шрамами на смуглом лице. И она, в отличие от мачехи, всегда ехала верхом, по правую руку от отца. – За багровыми песками лежат руины великих городов, что построены во дни, когда мир еще был погружен во тьму. Когда не было ни королей Нарнии и Арченланда, ни великих тисроков Калормена, и Птицеликий Таш сражался плечом к плечу со Львом, что стережет северные земли, против полчищ демонов, ищущих пути в наш мир.

Сармада едва не передернуло от ее приглушенного голоса. Остановило лишь то, что в этот миг на него мог смотреть отец. А вот мачеха и в самом деле вздрогнула, будто ее пронзило насквозь порывом ветра от распахнутого окна. Но ветра не было. В прорезях деревянных решеток на окнах медленно тлело заходящее солнце, погружая покои в багровый сумрак, и огоньки в наполненных маслом пиалах трепетали сами по себе.

– Сотню лет бились боги с легионами врагов, – продолжала госпожа Амарет, улыбаясь темными губами, но не золотыми глазами. – Тысячи огненных бичей Азарота рассекли каждую пядь той земли, и тысячи ледяных копий Зардинах пронзили ее следом. Тысячи стальных перьев из крыльев Таша обратились кинжалами в сердцах демонов, и тысячи раз разрывали когти Льва шеи врагов. И была битва богов столь яростна, что когда их враги отступили, то оказалось, что земля в тех краях спеклась черным стеклом, а небеса раскололись пополам, и ни солнечной колеснице Азарота, ни жеребцам Зардинах, несущим в своих гривах тысячи звезд, не под силу преодолеть этот разлом. Лишь лишенные плоти духи рыщут там, куда столетия не ступала нога человека. Именно там, во тьме, что равнодушна к бегу времени, и лежит сердце варварских земель.

Сармад сглотнул – слишком гулко, выдавая, что принял рассказ чересчур близко к сердцу, – и невольно перевел взгляд на отца, больше занятого вином в высоком кубке и мясом на золоченной тарелке, чем словами его наложницы.

Это ведь… просто сказки?

Мачеха, судя по широко распахнутым глазам, ждала того же ответа.

– Тем городам нет и пяти столетий, – ответил отец чуть насмешливым тоном, и сумрак в покоях мгновенно перестал казаться таким пугающе-багровым. – Их построили те, кто искал путь дальше на юг, через красные пески. И нет там никакого стекла вместо земли, обыкновенные степи.

– Ты богохульник, мой господин, – отрезала госпожа Амарет, скрестив на груди руки в золотом шелке. – Потому-то боги и карают тебя, ведь тебе легче поверить, что и столетние льды растопила одна лишь перемена звезд, чем силы, подвластные другим, но не тебе.

– А ты не забивай моему сыну голову пустынными сказками.

– Это не сказки. Южные земли населяют призраки и колдуны. Я видела своими глазами, на что способны краснолицые шаманы. Их не победить силой одного лишь клинка.

– То-то южные тарханы уже не одно столетие успешно обороняют от них границы, – ехидно согласился отец. – Они, стало быть, тоже все, как один, колдуны и демоны.

– Шаманов мало, – заупрямилась госпожа Амарет. – И их колдовство слабеет втрое в землях, что хранят крылья Таша.

– Вот пусть эти шаманы и остаются за песками. Пожалуй, я обрадую Ильгамута тем, что выделю ему еще золота на укрепление южных рубежей. А то, сдается мне, алмазы из копий Анрадина давно идут не на одну лишь оборону сатрапии.

Сармад вздохнул, поняв, что разговор плавно свернул в более приземленное русло, и потянулся к грозди винограда в украшенной эмалью вазе.

И в самом деле сказки. Жаль.

========== Интерлюдия. Врата в Анвард ==========

Разложенная на весь стол карта – грубо выделанный пергамент с обтрепавшимися краями – не радовала ни точностью, ни разборчивостью названий. Гномьих. Написанных гномьими же рунами. Поэтому была немедленно доверена единственному человеку, который мог разобрать маленькие черные закорючки, не уточняя значения каждой из них у главы гномьего поселения.

Разумеется, этим человеком оказалась Авелен. Господа арченландцы мгновенно сослались на то, что последний раз сталкивались с гномами еще в те славные времена, когда Нарнией и Арченландом правила одна и та же династия, и вернулись к составлению общего плана.

– Выманить? – скептично повторил лорд Даррин. Он сидел, откинувшись на сложенные горкой шкуры, и хрипел усталым, будто сорванным голосом, пока Корин мерил пещеру шагами, звеня шпорами и хмуря брови с видом человека, задумавшего какую-то грандиозную авантюру. – Ведьму. С жезлом самой Белой Колдуньи.

– С половиной жезла, – педантично ввернул Корин.

– Да хоть с четвертью! Даже если тебе это удастся, хотя я не представляю, как именно, то что ты собираешься делать после? Думаешь, она позволит тебе подойти достаточно близко?

– Да, если сделать всё, как надо.

Авелен такой ответ не понравился совершенно. Но ее, к сожалению, и не спрашивали. Она и вовсе была уверена – если уж говорить откровенно, – что карту ей вручили лишь для отвода глаз. Заняли первым попавшимся делом, чтобы не мешала. На что им, в самом деле, названия горных хребтов и перевалов, если они не собирались дожидаться помощи ни из Нарнии, ни из родного Арченланда?

– А если дело не в одном лишь жезле?

– Значит, будем действовать по ситуации.

– Прекрасно! Но с чего ты взял, что эта ведьма, кем бы она ни была, вообще станет тебя слушать? Назови мне хоть один повод, который заставит ее поверить, что вы на одной стороне?

– Легко! – запальчиво ответил Корин, заходя на новый круг. И неожиданно обратился к Авелен. – Кто, говоришь, к тебе сватался? Брат Рабадаша? А я возьму и сострою оскорбленного жениха, которому отказали в руке принцессы, задумав заключить союз с калорменцами! И воспользуюсь помощью так удачно подвернувшейся северной ведьмы, чтобы отомстить! Чем не повод, спрашивается?!

Авелен едва не поперхнулась воздухом от неожиданности. Чтó он сделает?! Удивительно, что он вообще это запомнил, но такого решения Авелен и вовсе не ожидала. Даже – особенно! – от него.

– Нас слишком мало! – не унимался лорд Даррин, которого эта идея с неудавшимся сватовством будто бы устроила. – Да нас, можно сказать, вообще нет!

– Арченланд выигрывал и худшие сражения!

– О, так тебе слава предков покоя не дает?! Тоже хочешь горный перевал со своим именем?! Не стану тебя судить, но ты всё же не забывай, что принц Дарлен купил эту победу собственной кровью, а не каким-то ребячеством!

– Кто? – спросила Авелен, подняв глаза от карты. Имя было знакомое. – Это ведь…

– Брат королевы Элари, – согласился Корин, поворачиваясь к ней лицом. – Последний из ее братьев, что еще оставался жив, когда войска тисрока Ильсомбраза поднялись к Вратам Дарлена. Тогда их еще называли Вратами в Анвард.

Авелен помнила эту историю. В общих чертах. Элари Арченландская правила с добрых полторы сотни лет назад. Единственная из детей короля Маррека, что пережила резню, устроенную Ильсомбразом Покорителем Запада, когда он, тогда еще едва коронованный тисрок, решил начать свои завоевания с северных земель. Мать рассказывала об этом, еще когда Авелен была совсем ребенком. Ее собственный прапрадед сложил голову на южных рубежах Арченланда вместе двумя старшими сыновьями короля. Но деталей тех сражений Авелен, признаться, уже не помнила. А о прежнем названии Врат Дарлена не слышала и вовсе.

– Там было… несколько сотен арченландцев против всей армии тисрока, верно?

– Не сотен, – качнул головой Корин, и его взгляд сделался каким-то… отстраненным. Непривычно печальным. – Их было восемь десятков. Последние воины Арченланда на горном перевале, где не было даже стен, чтобы укрыться от калорменских стрел. Одни лишь камни. Врата были последним рубежом на пути в Анвард.

Что-то такое было в его взгляде – будто отражались в глубине зрачков отблески давно погасших факелов, – что она почти увидела это своими глазами. Представила так отчетливо, словно его голос сливался воедино с голосом матери, на короткое мгновение возрождая к жизни и эти факелы, и зловещую черноту ночи, и лицо давно погибшего принца, собиравшегося дать врагам последний, безнадежный бой.

… дым подымался вверх по горной тропе, отмечая путь, которым шли тисроковы полчища. Белые в ночной темноте столбы, идущие от разрушенных поселений, от сожженных домов и рыцарских крепостей. От брошенных в бессильном отступлении форпостов, одного за другим. Одна уступленная пядь земли за другой.

У них не осталось ни времени, ни сил. Ни на то, чтобы выстрогать и вкопать частокол, ни даже на то, чтобы хоть натаскать камней поперек широкого горного перевала. Слишком широкого. Слишком ровного. Врата в Анвард, самый удобный путь через горы, шелковой лентой стелившийся к подножию вырастающего прямо из скалы королевского замка. По этому пути шли звенящие золотом торговые караваны и играющие на флейтах праздничные процессии.

По этому пути поднимались, гремя окровавленным железом, полчища калорменских воинов.

– Три мили, мой принц, – сказал вернейший из советников – последний из его советников, – когда солнце скрылось за неприступными западными пиками, и во тьме горных троп разгорелись костры чужого лагеря. – Прикажете ли послать гонца в Анвард?

К кому? И кого, если у него остались лишь восемьдесят три человека, считая его самого?

– Нет нужды. Моя сестра знает, что они близко.

Как знает и то, что последним приказом ее умирающего отца было выведенное чернилами и кровью «Уходи в Нарнию». Его вытащили из-под мертвой, придавившей его своим весом лошади, но лекари лишь качнули головами при виде раздробленных ног и пробитой в четырех местах кольчуги.

– Скажи сестре, – хрипел отец, захлебываясь кровью, и она текла по его подбородку, окрашивая белокурую бороду в страшный брусничный цвет. Такая яркая. Такая… – Пусть уходит на север. И скажи братьям, чтобы… Один из вас должен…

Дарлен не смог сказать ему, что братья уже были мертвы. Стояли до самого конца и остались далеко позади, среди покинутых на поле боя мертвецов, когда пал первый из южных рубежей. Быть может, калорменский тисрок был милостив. Но перед глазами всё равно раз за разом вставали видения исклеванных воронами тел. Братьям… злая судьба отказала даже в погребении.

Она откажет им всем. И даже Элари. Та ведь тоже не отступит.

– Мама рассказывала, что в живых осталось лишь две дюжины человек, – сказала Авелен, почти слыша удары сотен лошадиных копыт по горной тропе. Несметные полчища шли к королевскому замку, и на пути у них стояли лишь несколько десятков мужчин. Половина из них даже не были рыцарями.

– Лишь две, – согласился Корин всё тем же незнакомым голосом. Будто хотел сказать, что у них не было иного выбора. Арченланд будет стоять до конца, сколько бы врагов ни подступило к его границам. Тот Арченланд, в который он верил.

…несметные полчища вновь пришли в движение, едва на горизонте забрезжили первые лучи солнца. Погасли затоптанные тяжелыми сапогами угли, опустели бурдюки с водой, победно затрубили боевые трубы – будто они уже вошли в распахнутые ворота Анварда, – и по рядам притаившихся среди скал грязных измученных людей прошелестело роковое «Идут».

Идут! – загремело по злосчастной, вдруг оказавшейся слишком широкой тропе, и в белизне едва взошедшего солнца засверкали отполированные кольчуги и длинные плащи. Они уже считали себя победителями.

– Вперед! – взревело над перевалом в ответ, и пестрые ткани в узорах дюжин гербов обагрились кровью под ударами вскинутых алебард. Отчаянно заржали падающие лошади, засвистели топорами палачей полумесяцы лезвий на длинных древках, вонзились, вырывая всадников из седел, острые крючья на концах алебард. Синяя краска растекалась по лицам мертвецов под смятыми шлемами. Воины Азарота всегда шли первыми. Лучшие среди калорменцев. Против последних среди арченландцев.

И в стылом рассветном воздухе засвистели сабли и тяжелые копья, жаля укусами змей и скорпионов. Синелицые демоны уходили в сторону от выпадов алебард, словно вода, расступающаяся под ударом клинка, и били в ответ, едва им удавалось подобраться достаточно близко. Одному из троих, а то и пятерых, но что проку от этих подсчетов, когда за их спинами уже мчались вверх по тропе дюжины новых врагов? Сколько бы ни упало их теперь на скользкие от крови камни, этого всё равно будет недостаточно.

От лязга и криков звенело в ушах, и во рту давно стоял ржавый привкус крови, но этого тоже было недостаточно. Не живые, так мертвые, но калорменцы по-прежнему забирали у них пядь за пядью. Заваливали их изрубленными телами, так или иначе заставляя отступить. Сотня мертвецов, две, три… Считать их будут уже после. Уже другие. От дыма и крови было нечем дышать.

Не на что было надеяться.

Пока над перевалом вдруг не повисла неожиданная звенящая тишина. Бой прекратился, стоило раздаться одному-единственному голосу.

– Довольно.

Пот заливал глаза вместе с кровью из рассеченного лба, но плывущий взгляд всё же различил алую попону на крупе черного жеребца. Смуглое лицо в обрамлении длинных темных волос. И пронзительно-зеленые глаза, давний отголосок родства с севером на лице южного правителя. Насмешка богов, не иначе. Они смотрели друг на друга одинаково-зелеными глазами – не запачкавший даже сапог тисрок на лоснящемся жеребце и вымаранный кровью принц, едва видящий сквозь грязные волосы и темнеющие перед глазами пятна, – пока враг не кивнул будто бы в знак уважения и не спрыгнул с коня. Шагнул вперед, будто не боясь, что хрипящий, из последних сил опирающийся на алебарду принц всё же сумеет развернуть ее в руках и одним ударом раскроить череп под темным острозубым венцом.

– Я сожалею, – сказал тот, кого годы спустя назовут Покорителем Запада. Будто его слова могли хоть что-то изменить. Могли вернуть к жизни хоть кого-то из убитых его воинами.

– На что… мне твоя жалость? – вырвался в ответ совсем не королевский хрип. Сил не осталось даже на это.

Ильсомбраз ответил не сразу. Посмотрел на его кольчугу, а затем вновь на измаранное лицо.

– И всё же… я совершил ошибку. Я не пойду дальше. Когда мы встретимся в следующий раз, я предложу принцессе Элари мир.

– Как… благородно.

Говорить подобное, оставив за спиной сотни мертвецов. Лишив жизни даже короля и его сыновей. Даже жаль… что им недостает южного коварства. Иначе Элари первой бы поднесла Ильсомбразу кубок с отравленным вином. Но она не сделает этого, даже похоронив всю свою семью.

Он бросил алебарду, лишь когда заполонившие перевал полчища и в самом деле повернули назад. Словно огромная, шелестящая стальной чешуей змея, уже не видевшая, как враг наконец выпустил из рук оружие и сполз по скале, хватаясь за нее рукой. Как на залитой кровью тропе остались лишь тела шести десятков арченландцев.

Лишь две дюжины из них еще оставались на ногах. И в потрясенной тишине не сразу прозвенело неверящее «Ура?!».

– Ура! – подхватили остальные хриплыми задыхающимися голосами. – Ура Его Высочеству! Ура…!

И потерянно замолчали вновь, повернувшись к тому, кого собирались чествовать.

Принц смотрел в пустоту.

========== Глава семнадцатая ==========

Комментарий к Глава семнадцатая

Мы окончательно уползли в нехронологическое повествование.

Багровое солнце неторопливо клонилось к закату – к слепяще-белой линии горизонта между столь же багровыми барханами и лишенным и тени облаков небом, – когда на петляющем вдоль извилистой реки тракте вновь поднялась пыль под копытами мчащегося во весь опор жеребца. И первой, как это не прискорбно, его заметила вовсе не Джанаан. Вилора стояла у нее за спиной, опираясь на витые перила узкой галереи-балкона – хозяин этого дворца-форпоста не иначе, как пытался повторить знаменитые наружные галереи Джаухар-Ахсаны, – и рассеянно смотрела на закат, пока Джанаан раздавала приказы уставшим от зноя слугам.

– Кувшин вина и теплое покрывало ко мне в спальню, – они с Ильгамутом останавливались здесь прошлым летом, и Джанаан прекрасно помнила, сколь холодной могла быть ночь в сердце пустыни после столь же жаркого дня. – Нет, мясо пусть подадут мужчинам, я поужинаю фруктами и…