Текст книги "Чужое небо (СИ)"

Автор книги: Astrum

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Подставляться ему под удары или бить в ответ? Если бить, то насколько сильно? И почему в нем так остро предчувствие, что без крови не обойдется?

Цепляясь мыслями за «Доверься мне» и фантомное ощущения тепла от контакта кожа к коже на тыльной стороне живой ладони, Баки медленно выдохнул, успокаиваясь. В последний раз поверх плеча противника он посмотрел на нее и получил в ответ столь необходимый едва заметный кивок одобрения.

Барнс подарил право первого удара своему противнику, а дальше все пошло по накатанной, заставляя инстинкты срабатывать раньше сознания. Он блокировал удары, он наносил ответные, позволяя телу двигаться раньше, но все еще четко улавливая границу и не позволяя ни на секунду себе за нее шагнуть. Особенно в обращении с протезом.

– Если вы до сих пор не заметили, агент, ваш нынешний противник юбку в качестве формы не носит, – по тону обращения и мелькнувшей в боковом зрении картинке Баки быстро сообразил, что обращались к нему, хотя само обращение прозвучало странно. – Поэтому забудьте телячьи нежности и деритесь уже наконец!

Барнс отвлекся и появление второго противника в пределах ринга заметил не сразу, что, впрочем, не помешало ему легко отбить двойную атаку. Дальше, по мере того, насколько успешно он справлялся, все еще пытаясь держать себя в узде, противников прибавлялось. Уходить от сыплющихся со всех сторон ударов, думая о безопасности нападавших, становилось все сложнее, и в какой-то момент численное превосходство, наконец, сровняло силы. И Баки был рад, он бы справился, предпочтя, чтобы бой и дальше продолжился в подобном ключе, но его противники до этого не просто так, разинув рты, следили за первым спаррингом. Его уязвимое место они запомнили с одного раза, ровно также, как это запомнил сам Баки.

Едва только возник намек на опасность, едва только мозг Барнса просчитал саму возможность повторения подобного приема, его тело все решило за него, что-то в нем с треском сломалось, и, кажется, это была внутренняя привязь, цепь, прежде мешающая ему одержать победу парой точных ударов.

Его руки скрутили за спиной, насев втроем, до боли выламывая, обездвиживая. Четвертый замахнулся, ребром ладони целясь по линии шрамов. Мир замер, словно кто-то остановил запись, а потом вдруг помчался вперед с бешеной скоростью, и Баки уже не было ведомо само понятие осторожности, а ужас от размаха собственной силы еще не наступил, затаился, ожидая своего часа где-то на задворках одурманенного сознания.

Чтобы высвободиться из тройного захвата, Барнсу достаточно было напрячь мышцы, а затем он стал двигаться быстро и расчетливо, бить прицельно и сильно, по болевым точкам, обездвиживая и укладывая пластами на маты одним точным движением руки под горлом. Оставшиеся дееспособными противники сменили тактику, стали наносить удары ногами, и это оказалось величайшей их ошибкой, потому что, отзеркалив такой удар лишь один раз, Баки вынес противника с ринга, отправив в неконтролируемый полет до ближайшей стены, в которую он вписался спиной с такой силой, что бетон осыпался пыльной крошкой.

И вот тогда-то Баки накрыл настоящий ужас. Он замер потрясенно прямо посреди неоконченного боя, тяжело дыша и неосознанно по-звериному рыча, зато вполне осознано, со страхом глядя на своё тело, на руки: туго перебинтованную в запястье и костяшках правую и металлически поблескивающую левую.

Бой должен был закончиться. Сейчас. Немедленно! Баки даже подумал подставиться под удары, вовсе перестав отбиваться, но в зоне видимости вдруг появился отчетливый металлический блик, а воздух вблизи его лица характерно засвистел, рассекаемый лезвием. В последний момент закрывшись от атаки металлической рукой, по которой нож соскользнул с противным скрипом, Барнс резко отклонился корпусом назад, избегая повторного удара, а затем ударил сам, резким движением вывернув в суставе руку с ножом. Его уши, в которых и так гремел адреналин, пронзил истошный, застревающий в глотке вопль: не боевой клич, не ярость, но обнаженные боль и страх. Нож отлетел куда-то далеко. Оставив покалеченную руку, Баки, слепо ведомый внутренним посылом, сжал металлические пальцы на шее противника, вздернул его на ноги, выше роста, выше точки опоры, заставив беспомощно повиснуть в воздухе и извиваться в заведомо тщетных попытках разжать стальные пальцы.

Все, что увидел Баки в глазах напротив – влезающий под кожу предсмертный ужас и затаенная мольба, вырывающаяся бессвязными захлебывающимися звуками из перекошенного от удушья рта.

Разжав пальцы, Баки резко присел, бионической ладонью впечатав противника в маты. Он тщетно старался не усердствовать, но получилось все равно довольно грубо, и самому себе Барнс мог поклясться, что за сбитым, хриплым дыханием услышал хруст ребер.

Нарушая все законы, у Баки сердце отбивало тройной ритм где-то в висках. Ему казалось, что воздух вокруг него закипал, а пространство плыло на штормовых волнах адреналина, который все накатывал и накатывал, не позволяя ни анализировать, ни трезво мыслить.

Вокруг него в пределах ринга и за ним стелились стонущие, униженно прикрывающие наиболее уязвимые места, побежденные противники. Всего пятнадцать, и это даже больше, чем изначально присутствовало в зале. Рослые, крепкие, отменно тренированные бойцы – теперь все они лежали, даже не пытаясь встать. Пятнадцать против одного, и Баки знал, что это не предел, что он мог бы продолжить: доломать отброшенному в стену позвоночник, вырвать трахею парню с ножом и еще много чего он мог бы… если бы захотел.

– Хорош! – вдруг отчетливо прозвучало у Барнса на слуху, и он оторвал взгляд от раскиданных тел, метнув его точно в ту сторону, откуда исходил звук – из распахнутой настежь двери, за которой простирался коридор. С того места, где Баки стоял, говорящих видно не было, не напрямую, лишь тень одной фигуры, но видеть Баки было вовсе необязательно, потому что он все прекрасно слышал. – Хорош ваш американец, Дарья. Даю вам еще месяц. Подготовьте его.

– Но товарищ…

– Я увидел все, что мне было нужно, Василий. И я принял решение. Скажи своим людям готовить документы. Как, говорите, его звали на родине, Дарья?

– Джеймс Барнс.

– Какое русское имя он себе хочет?

– При всем уважении, Иосиф…

– Василий.

– Прикажете писать завещание, товарищ Сталин? Или можно подкурить?

– Готовьте ему легенду, Карпов.

– Так точно!

– Дарья…

По залу прокатилась волна болезненных стонов, отвлекая Баки от невольного подслушивания.

Честь и совесть в нем мгновенно завыли раненым волком, протяжно и жалобно. Он бы кинулся извиняться и помогать, если бы при первой же попытке не напоролся на паникующий взгляд того, кому попытался помочь. Неуверенный, что на ногах получится достаточно быстро, парень просто уполз от Баки на четвереньках, попеременно то хватаясь рукой за поврежденное горло, то в защитном жесте прикрывая ею голову.

– Я не хотел калечить! – все-таки прокричал Баки в спину тому, кого, висящим на плечах, уводили другие двое, менее помятые и лучше стоящие на ногах.

Ответа он не получил, оставшись в одиночестве рассматривать кровавые подтеки на бинтах вокруг костяшек правой руки и смазанные, едва заметные следы чужой крови на бионическом кулаке, сломавшем, должно быть, не один нос.

– Я гораздо сильнее их! Я ведь и убить мог! Не стоило их на это подписывать.

– Они вообще-то отборные бойцы, не парни с окраины. Они знали, что их ждет, – сказала она, закрыв за собой тяжелую дверь, и после добавила уже мягче, успокаивая. – Они бывали в худших переделках. Оклемаются быстро.

– Сталин был здесь, чтобы наблюдать за мной? – сменил тему Баки, выбираясь с ринга. – Все это было напоказ?

– Не я это устроила. Я не знала, что он будет здесь сегодня. Ни он, ни тем более, Карпов, который, очевидно, надеялся совсем на другой исход вашей встречи. Это он подослал к тебе бойцов. Он приказал им использовать запрещенные приемы и лично вложил одному в руки нож. Уверена, он ждал, что ты сделаешь бедняге харакири.

Пользуясь отсутствием свидетелей и закрытой дверью, Баки решительно подошел к ней почти вплотную, жадно впившись глазами в лицо.

– У меня к тебе лишь один вопрос, – начал Барнс, стараясь, чтобы голос его не подвел. – Насколько покровительствует тебе Сталин?

Она удивленно вздернула бровь, ожидая совсем другого вопроса.

– Достаточно. Почему…

– Потому что если бы он не стоял с тобой рядом, Карпов размазал бы тебя по стене! – как Баки ни старался, а голос его от скрытых волнения и злости все равно прозвучал довольно высоко. – Ты хоть понимаешь, что творишь? Ты опустила его в глазах руководителя, первого человека в стране, опустила ниже всех возможных пределов, и будь я проклят, если он это когда-нибудь забудет!

Удивление на ее лице стало еще более очевидным.

– Почему тебя это вообще волнует?

Для Баки эти слова прозвучали крайне обидно, и он раскрыл было рот, но подходящих слов не нашел, обескураженный, задетый.

Потому что она делала все это на краю пропасти, на грани между триумфальной победой и грандиозным провалом. Потому что она рисковала слишком очевидно и абсолютно неоправданно. Потому что делала она все это из-за него, защищая его, Баки, интересы. Потому что ему было не плевать, какой ценой достанется ему свобода.

– Потому что мне не все равно! – наконец, вслух высказался Баки, и голос его охрип от терзающих изнутри эмоций. – Не все равно, что он с тобой сделает! Он знал одну правду, Сталину, очевидно, ты наврала совсем другую, и сегодня Карпов это понял. Он не…

– Он предан режиму и его руководителю! Он выполнит приказ, ведь у него не будет выбора. Против воли генсека он не пойдет.

Как же Баки хотел в это поверить, как же отчаянно он хотел заставить молчать шестое чувство, и просто слепо понадеяться.

– Мне не все равно, – упрямо повторил Барнс, на секунду поддавшись гложущей изнутри обиде. – И никогда не будет!

– Потому что ты чувствуешь себя обязанным? – вдруг спросила она, и к очередному словесному удару под дых Баки оказался совершенно не готов. Потому что это было обидно до боли своим значением, своей правдой, на которую у Баки не было готового ответа. У него вообще не было на этот вопрос ответа, потому что… ну в самом деле, что он мог ответить?

Да! Да, он вечно будет чувствовать себя обязанным, но дело даже не в этом. А в чем было дело, Баки не знал, не хотел знать, не хотел копаться в себе в поисках ответа, который неизбежно бы нашел среди разлагающихся останков прежнего Баки Барнса.

Вместо ответа Баки ударил. Слабо и неприцельно, куда-то в сторону от ее головы, но она ответила тем же, и очень скоро оба перестали нещадно мазать, валяясь в тесной сцепке по полу и натужно рыча в попытках освободиться каждый от своего захвата.

– Кто я… для тебя? – прохрипел Баки, пытаясь высвободить металлическую руку из-под обвивающей ее ноги. Получилось успешно, и одним рывком Баки перекатился, подмяв ее под себя и обездвижив собственным весом. – Неужели все тот же безымянный никто, с которым нужно нянчиться, чтобы только он не захлебнулся собственной рвотой? Кого ты видишь во мне? – требовательно прорычал Барнс, переместив правую руку ей на шею так, чтобы она не смогла отвернуться. – Скажи!

– Баки… – ее голос прозвучал надтреснуто, лицо исказилось в гримасе то ли сопротивления, то ли отчаяния, то ли в пополам того и другого.

– Ты доверила мне тайны, за раскрытие которых тебя уничтожат! Ты доверила мне пытаться убить тебя! Ты спокойно спишь у меня на груди, зная, что я могу свернуть тебе шею двумя пальцами! Но ты все еще врешь мне буквально обо всем, разрешая называть как угодно, только не по-настоящему! И считаешь, что это не должно меня волновать?!

– Потому что не должно! – прошипела она, вызывающе вскинув голову. – Потому что я не та, кто этого достоин!

Баки больно ужалило дежавю, и он понял, что, если срочно что-то не сделает с бушующей глубоко внутри праведной яростью, все рискует плохо закончиться. Однажды он подобное уже слышал, и обернулось все в итоге тем, что считавший себя недостойным его переживаний добровольно подписался на эксперимент, круто изменивший не только его собственную жизнь, но и ход мировой истории.

– Позволь мне это самому решить! – злобно выплюнул Баки, чувствуя, как ярость стремительно переплавляется в необъяснимое, щемящее чувство где-то в груди. – Не отбирай у меня хотя бы это право, прошу! – все еще восседая на ней сверху, Барнс склонился ниже и, повинуясь порыву, впился в ее губы, сперва жадно, грубо, а затем ласково, нежно. Без слов прося, беззвучно умоляя. – Впусти меня, пожалуйста! Пожалуйста… – продолжением должно было стать имя, ее настоящее имя, но Баки передумал, договорив совершенно иное. – Пожалуйста, Ди. Расскажи мне. Поговори со мной! Ты же знаешь, я умею хранить секреты.

– Если это хоть чуточку из чувства долга, из обязательства, прошу, Джеймс, не надо.

– Баки, – исправил он совсем мягко, от прежней бури в нем не осталось и следа. – Я Баки, не Джеймс, сколько раз повторять? И это ни разу не долг. Давно уже нет.

Той ночью они остались в Москве, блуждать по кремлевским подземельям в поисках не похожего на общую казарму ночлега, где можно было понадеяться не быть скомпрометированными.

– Что это? – спросил Баки, с интересом рассматривая оказавшийся в его руках, уже знакомый конверт из грубой бумаги, запечатанный сорванным красным сургучем.

– Билеты в Большой театр на премьеру балета. Он хочет с тобой познакомиться лично. А это он любит делать не слишком навязчиво, но в достойных местах с достойным окружением.

Не то чтобы Баки так жаждал скорейшего знакомства, не то, чтобы у него был выбор, но театр, куда, судя по количеству билетов в конверте, он был приглашен не один, определенно был местом лучшим, чем кабинет Кремля.

Оставив Баки наедине со своими мыслями, она ушла, сказав что-то про еду, но он едва ли слушал. Она ушла, захлопнув за собой дверь, а Баки остался сидеть на узкой кровати и молча смотреть ей вслед, пытаясь унять нарастающую дрожь, не дать зубам снова сжаться слишком сильно, не дать челюсти задрожать.

Роковые женщины прекрасны, опасны и влиятельны, имеют всемогущих покровителей, чье слово вершит судьбы людей и целых государств, но и они… совершают ошибки, и они имеют свои слабости.

Почему-то Баки верил, больше всего на свете желая ошибиться, что до личного знакомства дело не дойдет и билеты ему не пригодятся. Просто не успеют.

Почему-то Баки насквозь видел, нутром чуял всю проржавевшую до основания преданность Карпова существующему режиму.

Почему-то, едва сомкнув веки, Баки увидел на обратной их стороне выбитые кровью слова: знакомые, понятные, но, между тем, абсолютно бессмысленные и слишком глубоко засевшие где-то в самом основании его раскалывающегося черепа:

Желание верить.

Ржавый подонок.

Семнадцать – цифра на доме.

Рассвет над Москвой.

Печь, на которой закипал чайник.

Девять ровно на кремлевских часах.

Добросердечный дурак, который слишком ценил веру погибшего друга в добро, чтобы бежать, спасая собственную жизнь; дурак, которому хватило ума превратить долг в любовь.

Возвращение на родину, в страну, что, забыв обо всем остальном, скорбела о потере Величайшего в истории Солдата.

Один, как ярлык в напоминание о том, что иначе быть не может.

Товарный вагон, тот самый, с которого все началось.

Эти слова горели у него перед глазами, звучали набатом, раскраивали череп пополам, в них ему чудились крики, нечеловеческие вопли безумия, проклятия и никем так и незамеченные отчаянные слезы.

В этих словах ему ясно виделось все то, чего он так боялся и чего быть не могло.

Он вскинулся на кровати, задыхаясь и беспомощно хрипя.

«Доброе утро», – раздалось в голове, и кошмар обрел свое бесконечное продолжение.

«Доброе утро, солдат».

«Я жду приказаний».

– Слышали когда-нибудь про нейролингвистическое программирование, доктор? Боюсь об заклад, что нет. Некий Грегори Бейтсон, благослови господь его гений, совсем недавно стал использовать это понятие в своих трудах. Извольте ознакомиться, фройляйн?

========== Часть 11 ==========

Комментарий к Часть 11

Автор сдал биохимию и все еще жив…

Только я и ты, лишь только мы вдвоём,

а потом я уйду, и снег за окном

напомнит тебе,

что я уже не вернусь…

1-е марта 1946 год

«Слышал когда-нибудь про нейролингвистическое программирование, солдат?»

Желание.

Ржавый.

Семнадцать.

Рассвет.

Печь.

Девять.

Добросердечный.

Возвращение на родину.

Один.

Товарный вагон.

Доброе утро, солдат.

В тот день Баки снова разбудил кошмар: чувство бесконечного падения в никуда и крик до немоты; ломаное пространство, неконтролируемое вращение и удар, сломавший ему все кости разом. И холод, холод – безжалостный, всепоглощающий холод.

Дрожащий и клацающий зубами так, что казалось, на этот звук вот-вот примчится поднятая по тревоге охрана, Баки беспомощно кутался в одеяло и закусывал губы, чтобы перестать трястись. Он даже пытался напеть себе что-то из того, что она ему пела, когда была рядом, какую-то русскую бессмыслицу, которая обычно помогала. Обычно, не сегодня.

– Тебе плохо? – следующее, что спросил охранник вслед за набившими оскомину командами «На выход!» и «Лицом к стене!»

Баки лишь дернул головой, выражая молчаливое отрицание и, собравшись с силами, выдал, как ему показалось, достаточно членораздельно:

– Нет. Мне просто нужен горячий душ.

Ни слова больше не спросив, его отвели в душевую, куда Баки влетел, даже не дождавшись позволения эскорта. Дверь с обратной стороны звучно поцеловали дула винтовок и отборная матерщина, на что Барнс чисто из доставляющей удовольствие вредности согнул пальцы правой руки в соответствующий жест и губами пожелал идти на три веселых.

Кажется, русские называли это «с кем поведешься, от того и наберешься», но Барнса в данный момент это мало волновало. Открутив горячий кран до упора, он в предвкушении шагнул под обжигающе струи и моментально забыл обо всем и обо всех, с головой провалившись в состояние отрешенности.

За закрытыми глазами Баки все еще виделись проклятые снежные вершины, сквозь которые едва-едва проступали очертания Бруклина. За закрытыми глазами сквозь снежную завею Баки виделось лицо Стива, улыбка которого легко могла бы затмить и заменить целое солнце. Баки уже не слышал шума воды, он слышал смех и эхо собственного имени в нем: голосом мамы и Бекки, голосом Стива и даже голосами сослуживцев из 107-го пехотного.

– Джеймс.

– Бак.

– Эй, Барнс! Не спи, не то фрицев проморгаешь!

– Баки! – голос-зов из настоящего, знакомый голос, и Барнсу внезапно показалось, что на него разом упала тонна воды, грозя сшибить с ног и расплющить. Он дернулся, пошатнувшись, и распахнул глаза: дезориентированный, ошарашенный, сбитый с толку – он интуитивно встал в защитную стойку и рывками, как затравленный зверь, несколько раз обернулся кругом себя, пытаясь осознать случившееся.

Рядом по-прежнему никого не было, но все же что-то отвлекло его, выдернуло из размышлений. Перекрыв воду, чтобы не мешала, Баки напряженно замер, обратившись в слух. На несколько долгих секунд воцарилась аномальная тишина, а затем вместо привычных переговоров ни о чем и размеренного дыхания по ту сторону двери Баки услышал хрипы: не наигранные, не подставные – самые настоящие, будто кто-то по-настоящему задыхался. Затем раздался короткий вскрик и одиночный стук-удар в дверь, похожий на неудавшуюся попытку предупредить, после чего – грузный шелест, с которым, охранник, судя по всему, съехал по двери вниз, бессознательный или даже мертвый.

Барнс тут же схватился за полотенце и метнулся к двери. Не слишком обдуманное действие с его стороны, но интуитивно самое оправданное – найти выход. Замок с первого раза не поддался, поэтому Баки попробовал снова, бионической рукой, затем снова, и снова… К четвертому разу из проломленной насквозь и раскрывшейся настежь двери прямо под ноги Баки мертвым грузом свалилось тело охранника. Без видимых повреждений, следов удушья или иных травм на горле. Другой охранник чуть в стороне от своего напарника еще пытался что-то невнятно хрипеть, хотя к тому моменту Баки сам прекрасно понял свою ошибку.

Не удавка, не меткая пуля, не нож, вбитый в глотки.

Значит – газ.

Запоздало спрятав нос в сгиб локтя, Барнс спешно осмотрелся – и догадка обрела свое страшное подтверждение. До какой степени охранники должны были утратить бдительность, или до какой невероятной степени его чувства превосходили обычные человеческие, раз он… увидел газ. Как тот стелился в воздухе: не низко и не слишком высоко, слоем как раз на уровне человеческого роста. Как рябил в люминесцентном свете, словно в насмешку над беспомощностью своих жертв.

Инстинкт гнул Барнса к полу, упасть ниже газового слоя и выбираться ползком, как вдруг совсем рядом, в смежном коридоре раздались звуки борьбы. Не медля дольше ни секунды, Баки сдернул с ближайшего охранника винтовку, нацелив на проход.

И едва не выстрелил, когда оттуда буквально вывалилось сплетение борющихся тел, в котором Баки почти мгновенно вычислил взглядом мечущийся из стороны в сторону всполох светлых волос. Борьба закончилась так же быстро, как превратилась в захват, с которым она, восседая верхом на охраннике, со спокойным сосредоточением методично душила его обвитыми вокруг шеи ногами.

– Можешь дышать… свободно, – слегка дрожащим от сбитого дыхания голосом пояснила она в ответ на недоумевающий, совершенно ошалелый от всего происходящего взгляд Баки. – На тебя газ не подействует.

Баки просто застыл как громом пораженный: все еще мокрый, в одном полотенце, но зато с нацеленной винтовкой, он должен был выглядеть до неприличия комично, особенно, в сравнении с ней – экипированной по полному параду, с пистолетом в руке и обезвреженным противником у ног.

– Что происходит? – спустя несколько долгих секунд осведомился Барнс, опустив винтовку, но не спеша совсем выпускать ее из рук, а лишь косясь недоверчиво на раскиданную по полу охрану. – Они мертвы?

– В глубокой отключке. Надолго, но отнюдь не навсегда, поэтому время ограничено. Идем! – она развернулась, взметнув связанными в хвост волосами, и устремилась вглубь коридора.

Не мешкая, Баки устремился за ней, не обернувшись ни разу на тела.

– Так что происходит? – догнав и поравнявшись с ней, Барнс повторил свой вопрос, как вдруг его пронзило догадкой, и он рассеянно помахал в воздухе рукой, пропуская сквозь пальцы легкую дымку. – Со мной-то все ясно, но почему газ на тебя не действует?

– Я ввела себе вещество, блокирующее действие компонентов газа. И это не сыворотка, если ты про нее подумал, – ее ответ механический. По-прежнему не глядя на него и не сбавляя шага, она продолжила идти вперед, минуя коридоры с напором танка, а Баки послушно следовал за ней след в след, как верный пес.

Они задержались у входа в лабораторию, где она сосредоточенно возилась с панелью электронного замка, от которого остался в итоге лишь искрящий спутанный ком разноцветных проводов.

– Ты знаешь, где найти одежду, – бросила она, на ходу рукой снося со стола все колбы, пробирки и стекла, тотчас разлетающиеся звенящей крошкой по полу. – Одевайся.

Следующие ее действия стали Баки вконец непонятны, потому что, пронесясь ураганом по лаборатории, разбив все, что в принципе разбивалось, она влетела в еще одно небольшое помещение, которое, Баки знал, было хранилищем. Чего – он никогда не задавался целью выяснить.

Здесь, достав с одной из полок большую походную сумку, она стала открывать многочисленные сейфы, горстями выгребая их содержимое. Деньги – скрепленные в пачки купюры: советские рубли, немецкие марки и американские доллары, дождем звенящие монеты. Документы: исписанные кириллицей и латиницей расписки и пропуска с чужими лицами на фотографиях, фальшивые советские, немецкие и американские паспорта.

От всего этого у Барнса медленно, но верно лезли на лоб глаза.

– Что происходит? – он не оставлял теперь уже гораздо более настойчивых попыток добиться объяснений, но она словно вовсе его не слышала, продолжая метаться туда-сюда. – Ты меня слышишь?

Ноль реакции.

– Диана! – Баки прикрикнул, пытаясь при каждом очередном движении встать у нее на пути, но она всегда была слишком верткой и слишком гибкой, чтобы без видимых усилий уходить от его захвата, избегая столкновений. В конце концов, когда дело от денег и документов незаметно перешло к патронам и ножам, терпение Барнса иссякло. При очередном ее повороте от одного стального ящика к другому, Баки схватил ее за плечи, рывком развернул к себе лицом и встряхнул, должно быть, слишком грубо, но иначе не получилось. – Сейчас же объясни, что происходит! – рявкнул он тоже довольно грубо, требовательно, и лишь получив, наконец, возможность встать к ней лицом к лицу, рассмотреть ее с расстояния буквально нос к носу, Баки так и застыл с ладонями на ее плечах, парализованный в один момент открывшимися подробностями.

Не то, чтобы он не заметил их еще в первые секунды, там, в коридоре, во время борьбы, но тогда, удивленный внезапностью, растерянный, он приписал происхождение синяков у нее на лице совсем другим причинам. И только теперь понял, как далеки оказались его предположения от истины.

То была не свежая сукровица из только что нанесенных в борьбе побоев, а цветущие всеми цветами гематомы и подсохшие уже царапины давностью как минимум пару дней. Черно-фиолетовая левая скула, опухшая, разбитая слева губа… Стоило Баки отвести взгляд от лица чуть ниже, как его глазам предстало повторяющее чью-то руку зрелище следов удушья на ее шее, уходящее своими ужасающими подробностями дальше, под слои одежды.

Захват Баки разжался сам собой, а всё отчаянное желание требовать каких бы то ни было объяснений выветрилось бесследно из его головы.

Воспользовавшись этим, она снова юльнула, отворачиваясь от него, только теперь уже не металась, словно белка в колесе, а замерла неподвижно, опершись обеими руками на столешницу и ссутулив обычно идеально прямые плечи.

– Я прошу тебя, Джеймс, поторопись. У нас мало времени, – ее всегда уверенный голос, по обыкновению распространяющий эту уверенность радиально на всех, кто оказывался достаточно близко, дрогнул, и это моментально обрезало Баки слух. Еще ни разу с тех пор, как они были знакомы, он не слышал от нее даже намека на потерю железного самообладания, на… слезы?

Барнс вздрогнул, осознав, что именно услышал в ее голосе.

– Он узнал? – осторожно-медленным движением встав у нее за спиной, чуть левее, чтобы иметь возможность вовремя поймать ее взгляд, спросил Баки. Как менялся его голос, как прокрадывались в интонации металлические нотки ненависти, он заметил не сразу. Не заметил и того, как треснула под его бионической ладонью хрупкая столешница. – Карпов сделал это? – подняв заметно подрагивающую от напряжения живую ладонь, Баки аккуратно и нерешительно отвел ее волосы в сторону и слегка отогнул воротник-стойку на ее куртке. Под ним, прямо у самого горла скрывался свежий след лезвия. – Он сделал это с тобой?! – челюсти Барнса в один момент сжались так, что казалось, будто вот-вот раскрошатся зубы. – Пожалуйста… – тут же процедил Баки, едва удерживая себя от того, чтобы не позвать ее по имени. – Пожалуйста, скажи. Я должен знать!

– Он работает на ГИДРу, – вдруг выдала она, и ненависть в этих словах была достойна соревноваться с ненавистью самого Баки, копимой долго и упорно вот уже полтора года. – Этот сукин сын – агент ГИДРы!

Сам Барнс повидал в своей незаслуженно короткой жизни столько сукиных детей, что наличие еще одного, пожалуй, его даже не удивило. А вот для нее, судя по всему, напротив, это стало полной неожиданностью. Уж точно не по глупости или наивности. О нет! Баки мог перед Всевышним держать ответ, что женщины умнее и сильнее он не встречал.

– Я не удивлен, – все, что он смог придумать, чтобы хоть чем-то заполнить зловещую тишину.

– А я – да. Потому что это не отменяет факта, что он также приближенный Сталина, который о его двуличности даже не подозревает. Ровно как и остальные власть имущие, иначе, если был бы хоть один намек на обратное, его сослали бы в Сибирь или расстреляли еще на заре карьеры. Он бы даже до офицерского состава не дослужился, не то что до погонов генерала.

– А сам Сталин не может быть…

– Нет, – отрезала она, даже не дав ему закончить. – Это исключено. Просто… Просто шмидтовская зараза слишком глубоко пустила корни, глубже, чем кто-либо подозревает, а факт связи Карпова с ГИДРой не пронюхали даже самые опытные ищейки КГБ. А я понадеялась на них! Понадеялась, что, какими бы ни были его личные интересы, в итоге он все равно останется предан своей стране и своему вождю. Еще неделю назад я верила, что иных Сталин близ себя просто не держит.

– А нельзя ему, ну,.. скажем, открыть глаза на правду? – Баки знал, как наивно звучали сейчас его слова, но, тем не менее, они имели смысл. – Ты смогла бы это сделать. Он тебе доверяет, прислушается или хотя бы засомневается и захочет проверить…

– Поздно. Момент для раскрытия карт Карпов подобрал прекрасный. Сталина сейчас нет в стране, а когда появится, все будет уже сделано, и концов не найдут. Уверена, им не составит особого труда обратить весь мой авторитет против меня, особенно, если я не буду иметь права голоса. К тому моменту уже не буду. А тебе… – она резко повернулась к нему лицом, ловя взгляд. – Тебе к тому моменту нужно быть так далеко отсюда, как только возможно. – Здесь, – ее взгляд скользнул по набитой сумке, – достаточно денег, чтобы купить с потрохами самого преданного агента разведки любой из трех стран, не говоря уже о простых смертных. Здесь достаточно подставных личностей, чтобы тебя невозможно было отследить вплоть до американской границы.

Если бы у Барнса было время обдумать открывшиеся обстоятельства, возможно, он бы сказал совсем другое, но времени не было, его совсем не было, и соображать приходилось быстро. Хорошо хоть, в этом он преуспел еще тогда, когда ему приходилось поспевать за несущимися вперед на запредельных скоростях мыслями Стива, когда тот, став Капитаном, за пять минут во всех мельчайших подробностях продумывал план захвата очередной вражеской базы.

– Он по-прежнему хочет того же? – спросил Баки, смутно припомнив, с чего вообще началось его пребывание здесь. – Ему все еще нужна сыворотка? – он перевел взгляд со своей бионической руки на вторую, живую, на которой под напряженными живыми мышцами рисовались наполненные кровью вены.

– Ему,.. Золе, ГИДРе нужна готовая формула. Все остальное послужит лишь приятным дополнением.

– Но разве… – Барнс внезапно совершенно запутался в известных ему фактах. – Разве у них нет собственной формулы? Разве Зола не вывел ее еще в Азанно, когда нашпиговал меня… – он смолк на полуслове, не желая договаривать то, что им обоим было прекрасно известно. Во всяком случае, Баки думал, что ему известно.