Текст книги "Чужое небо (СИ)"

Автор книги: Astrum

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Барнс вздохнул, как-то слишком тяжело, словно тропическая духота и впрямь была способна обеспечить ему трудности с дыханием.

– Меня… того бруклинского парня давно нет в живых.

– Как и меня нет, – она все еще не сводила с него взгляда. – Выкапывать себя из собственной же могилы – тяжелый вызов даже для плещущейся в нас сыворотки, но… так нужно. И я это сделаю. Мы сделаем это. Вместе, – она переплела их пальцы в замок.

Следующий вопрос Баки считал абсолютно глупым, но ему вдруг показалось, что настолько невинная глупость простительна вымороженной насквозь, запрограммированной машине для убийств.

– Из чувства долга?

Прозвучавший тихим шепотом ответ только лишний раз поставил штамп, подтвердил, что ничто не было забыто, ни под пытками, ни под вживленной электроникой, ни даже под словесным программированием.

– Давно уже нет.

Тем, кто остался, мои слезы.

Я выбрал жизнь, но слишком поздно.

Нас раздавило чужое небо

Чужое небо, мои слезы.

========== Удалённая глава ==========

Комментарий к Удалённая глава

Отдельные мысли к этой главе набросались ещё перед написанием 15-ой, точнее, они и были 15-ой главой, но потом мне показались они лишними и напрочь выбивающимися из общего сюжета, поэтому их я опустила в манере марвела, как “удалённую сцену”. Но вот буквально вчера наткнулась вк на спор о том, ощутил ли Баки боль, когда Старк отхреначил ему руку репульсором. Бродили мысли среди спорящих, что нихрена Баки не почувствовал, так как протез – железячка, и вообще ему как будто бы было пофиг на отстреленную (в который-то раз) руку. Меня подмыло. Решила вытащить удаленку, доработать и выложить, пусть даже она немного POV и не совсем о том, как вызверился Старк.

Ей не нужно было взламывать правительственные архивы и воровать секретную информацию, чтобы знать, в каких еще целях, помимо боевых, ГИДРА использовала Зимнего Солдата. От нее, с чипом в мозгу, этого не скрывали с тех самых пор, как ввели в практику: в свободное от миссий время Солдата отдавали в руки ученых фармацевтических корпораций, с которыми у ГИДРы имелись теневые, а зачастую совершенно легальные договоры. В них прописывался ряд условий, на которых Солдат использовался в качестве объекта тестирования экспериментальных препаратов, сроки и заранее оговоренные сторонами суммы.

ГИДРА, причём обоих континентов, сдавала Солдата в аренду, при любой подходящей возможности, взамен получая огромные деньги и более совершенные образцы химикатов, которыми в обход сыворотки можно было подавлять волю их бесценного живого оружия. Развивающаяся бешеными темпами фармацевтическая промышленность заполучала себе в ограниченное пользование дорогущую лабораторную крысу беспрецедентного многоразового использования, внутри которой в естественных условиях можно было моделировать развитие практически любого заболевания от момента инфицирования до собственно выздоровления.

Сидя сейчас в медицинском центре Его Высочества, под мерный гул оборудования она могла бы, сильно не задумываясь, накидать внушительный список препаратов, созданных с конца 60-ых по середину нулевых, ныне всем известных и широко применяемых в медицине, минимальная терапевтическая и летальная дозы которых опытным путем были установлены на Солдате. Тем же образом проверялось их фармакологическое действие, побочные эффекты и еще прочее-прочее, что позже просто записали на листках-вкладышах с поправкой на скорость метаболизма.

На Солдате тестировали природные и генно-модифицированные штаммы, на нем отрабатывали вакцины, яды и противоядия.

За подобную возможность ГИДРу щедро осыпали деньгами, ей на блюдце с голубой каемкой подносили усовершенствованные транквилизаторы, нейролептики, миорелаксанты и еще тьму-тьмущую специфических препаратов премедикации для наиболее эффективной электрошоковой терапии, криостаза и выведения из него же в минимальные сроки.

С 1945-го сыворотка Солдата прошла и огонь с агонией, и воду с утоплением, и медные трубы со щедрым отравлением тяжелыми металлами. И лучше бы кто выжег у нее из головы воспоминание о том, как в проклятом 45-ом она спасала жизнь умирающему пленному. Сейчас ей все чаще малодушно думалось, что лучше бы он умер тогда, лучше бы она застрелила его в той сырой камере, на залитом кровью бетонном полу. И себе пустила бы пулю в висок, рухнув рядом, не узнав ни его имени, ни истинного потенциала сыворотки, в которой ее отец видел эволюцию человечества как вида.

Но все в итоге случилось именно так, как случилось, позади осталось больше семидесяти лет, пролетевших в одно мгновение и ознаменованных горой трупов – жертв ее реализованных амбиций.

Семьдесят лет в отсутствии контроля над собственным телом – как один бесконечный, чтобы снова словно вернуться к началу, погрязнув в де жа вю. Опять лаборатория без окон, опять люминесцентный свет белел в хромированных поверхностях интерьера, опять зловещая тишина и мысли, мысли, мысли… скорым поездом несущиеся вперед, грохочущие о кости черепа.

У Баки ускорен метаболизм, на что все время нужно было ссылаться при расчете дозировки. У него отсутствала рука, что тоже вносило свои коррективы. Многочисленные эксперименты так или иначе обеспечили ему привыкание и, как следствие, невосприимчивость к обширному спектру медикаментов, особенно, схожих по химической структуре. Учитывая все эти нюансы, подобрать для него анестезию казалось целью едва ли достижимой.

Прежде всего, он не должен был ничего чувствовать. И пусть она ничуть не удивится, если прямо посреди операции, с распаханной левой половиной тела, он встанет со стола и, полубезумный от боли и страха, пойдет в разнос, это не означало, что до этого стоило доводить или даже рассматривать подобное гипотетически.

Он не должен был безнадежно потеряться в лабиринтах собственного искалеченного разума, погрязнув в омуте галлюцинаций на весь период операции и еще какое-то время после.

Его сердце не должно было остановиться: ни от шока, ни от подавляющего действия анестетиков на ЦНС. В противном случае никто из присутствующих у операционного стола уже не сможет его реанимировать, потому что вряд ли у кого-то хватит сил прогнуть металлизированную грудную клетку. Она знает, она пыталась, и это был кошмар, какого врагу не пожелаешь.

Наконец, его нельзя было с ног до головы оплетать аппаратурой и трубками, просто потому что… потому что нельзя! Потому что Баки за семьдесят лет выработал животный страх перед всем медицинским на уровне подкорки.

Все вместе, это вернуло ее назад, все в тот же проклятый 45-ый, когда перед ней стояла точно такая же невероятная цель – воссоздать сыворотку. Теперь, в 2017-ом, ей нужно было подобрать под сыворотку обезболивающее, чтобы не превращать медиков Ваканды в тех самых гидровских мясников, которые больше полувека назад врезали в Баки руку почти на живую, лишь потому, что имеющиеся у них болеутоляющие не подействовали.

Если Баки запомнит в этот раз хоть что-то, если он хоть что-то почувствует, если он не дай бог закричит… Она не простит себя за это, расширив список всего, в чем она перед ним виновата, до ещё одной бесконечности. Потому что, несмотря на все, что с ним произошло частично по её вине, он в очередной раз, среди десятков потенциальных кандидатов, предпочел довериться ей. Он доверил ей себя и свой худший кошмар – Солдата, побуждения которого он боялся куда сильнее, чем умереть на операционном столе.

Месть Старка лишила Баки руки, но, к счастью, каркас ребер остался нетронут, ровно как и область сочленения, что сильно уменьшало объем предстоящей работы, но не исключало ее как таковую. Нейрохирурги, изучая многомерные голограммы грудной клетки, левого плеча и части спины, плохо скрывали нервозность, хотя немногим ранее имели опыт гораздо сложнее, работая над ее имплантом.

Она едва ли помнила, когда последний раз присутствовала в операционной не в роли пациента, над операционным столом, а не на нем. Она не хотела быть вовлеченной в общий процесс подготовки и, тем не менее, проходила его наравне с остальными, действуя механически. Хирургический костюм, маска, ощущающаяся намордником в пол-лица, специфический запах резины и средств дезинфекции от перчаток, где-то на границе сознания завершающих тот самый, зловещий образ, в котором она ни за что не хотела бы предстать перед Баки. Она слишком сопротивлялась неизбежности увидеть животный страх в его глазах и липкую испарину на лбу.

Величайший убийца столетия, внушающий оправданный ужас всем, кто был посвящен в его существование, боялся врачей до зубной дрожи, до слез, до унизительных молитв.

Она не хотела снова оживлять его кошмар, не хотела снова погружать его в тот ад, зная, что именно ей придется потом возвращать его назад. Потому что никто другой не возьмется, потому что Солдат в слепом ужасе растерзает любого, кто попытается.

Бригады еще не было в операционной, центральная лампа была отключена, отбрасывая тень, и Баки сидел на столе, тщетно пытаясь совладать с защитным окоченением. Она долго представляла себе, как это будет, долго прокручивала в голове именно этот момент, долго искала и не находила слова утешения.

В конце концов, дав себе очередное молчаливое согласие гореть в аду за все свершенное, она сдвинула маску под подбородок. Баки посмотрел на нее, силясь изобразить на восковом лице удивление, и она прильнула к нему ближе, осторожно тронув изоляцию на металлической культе.

– Ты веришь мне? – она спросила тихо, избегая посмотреть в глаза.

– Только тебе и верю, – ответил Баки с некоторой заминкой, несмотря на все старания так и не сумев подавить дрожь, когда тонкие пальцы в перчатках скользнули к катетеру на правой руке и разгладили фиксирующий пластырь.

Поднеся шприц к порту, она лишь тогда нашла в себе силы поднять взгляд, вслепую вогнав обнаженную иглу и так же слепо, медленным выверенным движением надавив на поршень. Её внутренний секундомер уже отсчитывал секунды по колотящемуся в груди сердцу.

Раз. Два. Три…

– Я клянусь тебе, родной, все будет хорошо. Вам не будет больно. Ни тебе, ни ему.

Семь, восемь…

Она привлекла его к себе сильнее, не давая крениться под действием препарата.

– Желание, – зашептала она на забытом, но все таком же идеальном русском, удерживая его голову у своего плеча. – Ржавый, семнадцать, рассвет…

Единственная рука Баки спазмически сжалась вокруг ее талии, до боли, едва не до хруста, то ли в попытке остановить, то ли удержать себя самого на границе сознания, у черты невозврата между двумя сущностями, вынужденными сосуществовать в одном теле.

– Печь. Девять. Добросердечный…

Несмотря на парализующее действие препарата, Баки крупно тряхнуло, выгнув в пояснице.

– Возвращение на Родину. Один… – извернувшись в конвульсивной хватке, она обхватила его обеими руками, всем телом прижав к себе, и договорила. – Товарный вагон.

Она не видела его глаз, но знала, как должен был измениться его взгляд, из горящего агонического превратившись в мутный, словно подернутый ледяной изморозью. Дрожь под руками быстро сменилась стылой неподвижностью.

Отстранившись лишь затем, чтобы выполнить еще одно необходимое условие, она посмотрела ему в лицо и чуть дрогнувшим голосом отчеканила последнюю фразу кода, которую не счел значимой в свое время Земо.

– Доброе утро, Солдат.

И раньше, чем он смог бы убедить ее в беспрекословном повиновении, продолжила:

– Спи, Солдат, – она отдала приказ ровным голосом, весом своего тела толкая его лечь. – Засыпай. С тобой все будет хорошо.

Баки боялся пробуждения Солдата в разгар операции, но он никогда не допускал мысли, что его можно было пробудить до ее начала, в спокойной обстановке подчинить его, отдать ему приказ не сопротивляться. Не только не сопротивляться, но и забрать на себя весь страх. Солдату страх был неведом, Солдат не ассоциировал страх с обстановкой операционной и бригадой толпящихся вокруг людей в белом. Солдат беспрекословно исполнял любые приказы.

– Спи, любимый, – она провела пальцами по разметавшимся в беспорядке волосам и внезапно поняла, что это, похоже, тоже войдёт в её сегодняшние обязанности. Полностью уложив расслабленное тело на стол, не убирая ладони с его лба, она ногой придвинула ближе к столу тележку с расходным материалом и выудила оттуда светло-зеленую сестринскую шапочку. – И ничего не бойся.

Две молоденькие смуглолицые медсестрички и медбрат опасливо заглянули в дверной проем операционной, лишь чтобы удостовериться, что в их услугах не нуждаются, наряду с услугами анестезиолога, которого вообще не приглашали. Пациент уже был распластан по столу, к его единственной руке тянулись сразу несколько трубок, на нее же был надет манжет тонометра, уже подающего сигналы к монитору. Изо рта торчала аккуратно крепленная на пластырь трубка интубации, рядом стоящий аппарат выдавал показатели. Его длинные волосы, на стрижке которых безуспешно настаивали перед операцией, были убраны в шапочку. Верхние лампы ярко освещали поблескивающее на шрамированном стыке с металлом операционное поле.

Оглянувшись на стену, где скрывались замаскированные микрофоны интеркома, она внутренне приказала себе собраться и произнесла вслух ровным голосом:

– Все готово. Можно начинать.

И только после этого в операционной появились посторонние и развернулась бурная деятельность.

Баки и Солдат спали, наверняка мучимые кошмарами, но, по крайней мере, не реальными, происходящими не здесь и не сейчас, на острие скальпеля в руке хирурга. С ожившими демонами подсознания они обязательно разберутся, но позже.

Баки или Солдат… Кто бы из них ни вышел из-под наркоза первым, это не должно было произойти в реанимации, в окружении немилосердно пищащей аппаратуры. Ни Баки, ни уж тем более Солдат, не должны были застать рядом с собой никого постороннего.

Медики, привыкшие к незыблемому соблюдению ряда правил, пытались возражать, но не так чтобы очень сильно.

– Вы уверены?..

– Я справлюсь, – она кивнула и, лишь из вежливости выждав секунду, закрыла дверь за темнокожим хирургом с проседью в курчавых волосах. Не реанимации, не палаты интенсивной терапии, а дверь их общей на двоих комнаты в жилом секторе, и оглянулась на совершенно обычную двуспальную кровать, у которой прямо сейчас из необычных предметов возвышалась только капельная стойка. Освобожденный ото всех приборов, Баки лежал на подушках, его грудь едва заметно поднималась и опускалась в такт самостоятельному неглубокому дыханию.

«Всегда справлялась», – подумала она про себя, мимо воли снова окунаясь в де жа вю.

Тогда, в 45-ом, она тоже была одна. Тогда еще слабая, без сыворотки в венах, она выставляла охрану за порог и проводила бессонные ночи один на один с агонизирующей в судорогах грудой мышц.

Она выдержала тогда, выдержит и сейчас. Обезумевшего от страха перед грядущим наркозным бредом Баки или буйствующего Солдата… Она примет любого. И ни к одному из них не подпустит чужака.

Новая рука, до плеча прикрытая одеялом, отливала бликами в тусклом свете. Лишенная подвижности, пока в той же мере безжизненная, как и кусок обычного железа, она уже формировала идеальный контур бицепса взамен обрывающейся пустотой культи. Новая рука, сулящая бессонные ночи и ряд пустеющих с рекордной скоростью баночек с анальгетиками на прикроватной тумбочке. Она определённо стоила кошмара, через который оба они проходили и который еще не закончился.

Баки стоил того, чтобы снова стать целым, а с его внутренними противоречиями и разрушительной силой новой руки она его обязательно примирит.

Безымянный, до полусмерти запытанный солдат из ее воспоминаний боялся подать знак, что проснулся. Джеймс из настоящего, не открывая глаз, выстонал, более чем ожидаемо, сначала имя капитана, а следом же – ее имя. То самое, на которое она поклялась себе никогда не отзываться.

– Эсма… – слетело с меловых губ на выдохе, и у нее не осталось иного выбора, кроме как послушно податься к дрогнувшей руке.

– Я здесь, любимый. Я здесь, Баки. Это я…

«Это я. Это не ГИДРА. Ты не у них. Ты не с ними сейчас, ты со мной. Ты Джеймс, сержант из 107-го…»

– Ты со мной, Баки. Баки… – медленными, ласкающе-успокаивающими движениями она огладила его лоб, но остановилась, боясь прикосновениями к голове вызвать неверные ассоциации, и вернула руку к его руке, осторожно, но ощутимо сжав. – Баки. Ты Баки… – она снова и снова звала его по имени, зная, что именно это ему сейчас необходимо, именно это он хотел бы услышать, именно с этого он каждый раз начинал свое утро. – Ты Баки Барнс. Ты родился 10-го марта…

Баки не было рядом, когда он был ей нужен, рядом были только чужие лица, которым абсолютно незаслуженно, но от этого не менее сильно хотелось всадить иглу катетера в глаз и попередушить всех по очереди той самой трубкой от капельницы, которая торчала из ее руки. Когда она пришла в себя после операции, Баки спал в криокапсуле. Он не звал ее по имени, не ждал ее пробуждения, он мерз в криогене. Слава богу, он не видел, как ее поврежденный и заново восстановленный сывороткой мозг заново учили ощущать пространство, держать голову, жевать и глотать, сидеть и ходить. Этого Баки не видел и никогда не должен об этом узнать. Так или иначе, это в прошлом, а сейчас она здесь для него. Она с ним, также, как в адском 45-ом.

– Я здесь, Баки. Это я. Не ГИДРА…

Этой ночью Вселенная в очередной раз сыграла с ними злую шутку. Специально для них двоих в пределах одной жилой комнаты королевского дворца Ваканды она раскрутила циферблат часов в обратном направлении, отправив их по ленте времени назад.

В медикаментозном бреду, хрипло выкрикивая бессвязные мольбы и отрицания, по кровати метался мужчина. От него ни на секунду не отходила все еще одетая в хирургический костюм женщина. И пусть в капельнице сегодня плескался не самодельный Рингер, вены не были исколоты и пациент не был фиксирован к койке ремнями, кошмары себя не изменили.

Солдат кричал во сне, и теперь, в отличие от первого раза, она слишком хорошо знала причину. Он падал в кошмаре в ту самую пропасть, не достав каких-то пару миллиметров до протянутой руки. Он падал, сжимая ее запястье до хруста костей. Падал и разбивался, и умирал, и воскресал, и молил остановиться – так замыкался круг адской карусели, той самой, что брала свое начало на крыше движущегося товарного вагона.

Иногда ей хотелось воззвать к Солдату, невосприимчивому к боли, иногда – очутиться там, в одном кошмаре с Баки, чтобы иметь возможность сказать ему, что все не по-настоящему, что все это было настоящим слишком давно, что теперь все хорошо, и ГИДРА за ним не придет, не протянет к нему свои щупальца. Иногда она почти заканчивала на телефоне набор запретного номера, готовясь умолять в трубку сквозь разделяющие их мили, чтобы прилетел капитан, пришел сюда, сел вот здесь, у его постели и сказал со всей той властью, которую он над ним, осознанно или нет, имел: «Все закончилось, Баки. Ты видишь кошмар. Проснись».

Отложив от соблазна подальше телефон, она сменила неопределенное по счету полотенце на лихорадочно поблескивающем от пота лбу.

Между полным отсутствием боли во время операции и тяжелыми галлюцинациями на период выхода из-под наркоза ей пришлось выбрать последнее. Сыворотка и выжженный в свое время мозг Баки не оставили ей других вариантов.

Слышащий в бреду код, содрогающийся в судорогах прошедших десятилетия назад пыток, Баки отключился только под утро. Вымотанная морально и физически, избитая в попытках не дать ему навредить самому себе, она вырубилась прямо на нем, в той же позе, в который прижимала его к кровати, мешая прогибаться в спине.

Она вырубилась, отстраненно думая, скольких Баки, даже не приходя в себя, мог убить и покалечить, прежде чем его бы распяли на койке по рукам и ногам, лишь бы не дергался. Так поступала ГИДРА, так поступали все, кто боялся монстра с металлической рукой. Но никто ни разу не прикинул, что монстр этот боялся самого себя.

– Что… что он сделал? – впервые осознанно просипел Баки сорванным от многочасовых криков голосом.

– Ничего, – устало прошептала она, даже не пытаясь подняться с его груди, лишь сдвинувшись немного в правую сторону, подальше от заживающих ран. – Мишка Баки вел себя примерно.

В комнату сквозь панорамные окна пробивались первые лучи, играя бликами в лужах разлитой воды, в осколках разбитой посуды, отливая радугой от этикеток на баночках с таблетками, рассыпанными по полу цветными конфетти.

У дальней стены на полу валялся разбитый телефон, через паутину трещин на экране которого просматривалось последнее набранное, но не отосланное сообщение:

«Он зовет вас, Капитан».

– Диша… – позвал Баки, очнувшись во второй раз. И она была рядом, прямо под его рукой, щекоча короткой порослью светлых волос его подбородок.

========== Часть 15 ==========

Комментарий к Часть 15

Эта часть по содержанию и смысловой нагрузке полностью дополняет предыдущую, без временных отрывов, поэтому дата не стоит. Разделила, потому что целиком выходило слишком объемно.

Стив был занят вроде как делами государственной важности, и Баки частично был рад тому, что его не приходилось ежеминутно держать в курсе происходящего, попутно привирая с три короба. Еще больше он был рад отсутствию Стива, несущего вахту в зале ожидания госпиталя и у его больничной койки. Вот, где точно Стив ему был совершенно не нужен. Особенно при случае, если почуявший слабину в контроле Солдат все-таки устроил резню хирургическим инструментарием.

Новая рука блестела, отполированная так, что блики света на металле резали с непривычки глаза. Она приятно тяжелила левую половину тела, вместо пустоты давая тот самый долгожданный противовес для восстановления потерянного центра тяжести. Цельно-серебристая, с рельефом подвижных пластин, по визуальным параметрам она во всем походила на прежнюю, кроме одного – убрали звезду, и Баки все не мог определить, хорошо это или плохо, и почему ему навязчиво казалось, будто именно проклятой звезды и не хватало. Впрочем, у него и времени на внутренние споры было мало, потому что любовался новой конечностью он недолго. Ему на время запретили ее использовать, ограничили в движениях перевязью, какие Баки доводилось видеть несколько раз в рекламах товаров для спортсменов. Почти вся его вновь обретенная рука в согнутом положении вместе с кончиками пальцев пряталась в сплошь черном «кармане» из плотной ткани, подвешенном за широкий ремень, перекидывающийся для равномерного распределения нагрузки через шею на спину. Это Баки еще кое-как стерпеть мог, но прилагался ведь еще широченный бандаж на липучках, крепивший всю верхнюю конечность надежно прижатой к корпусу. Чтоб уж наверняка как в смирительной рубашке.

Врачи говорили, это для того, чтобы дать живым тканям необходимое время восстановиться, чтобы избежать осложнений и дать протезу заново прижиться. Она добавляла, это ради того, чтобы излишне активным пользованием он не обеспечил себя новыми шрамами.

Баки уважал чужие старания и исправно следовал всем советам целых полтора суток. Ровно сколько мир перед его глазами продолжал вращаться, предательски норовя сбросить его со своего края, так что вместо мира он чаще предпочитал смотреть на раскручивающееся по спирали дно унитаза, пока его видавший виды организм избавлялся от химикатов давно знакомым способом. Врачи, наученные тщетностью щадящей медикаментозной терапии, смирились и оставили все как есть: их пациента знатно полоскало ни больше, ни меньше, а ровно столько, сколько потребовалось въедливой наркоте, чтобы естественным путем покинуть его тело.

После возвращения в более-менее адекватное состояние предстояло еще несколько встреч с юристами, хотя Баки искренне не представлял, что мог сообщить им такого, чего они сами еще не узнали или не додумали намного лучше него самого.

Далее по плану шло самое неприятное, причем, как опасался Барнс, вовсе не для него, а для того бедняги, которому поручили его постричь. Взял все свои мысли назад Баки с первого мгновения встречи: его парикмахером оказалась не какая-нибудь худющая, дрожащая на ветру, как осиновый лист девчонка, а накаченный громила, у которого, к слову, у самого на голове был еще тот бардак, новомодно именуемый дредами.

Парень оказался профессионалом своего дела не только потому, что не стал намекать, будто из патлатой шевелюры Баки вышли бы прекрасные дреды, но еще и потому, что где-то глубоко внутри Баки был рад, в конце концов, разуверить свои бойцовские, верещащие на пределе громкости инстинкты, что кто-то, стоящий с колюще-режущим у него за спиной, обязательно должен оказаться или врачом, или убийцей. Или жертвой, в зависимости от обстоятельств.

Так или иначе, Т’Чалла определенно знал, с кем имел дело, а еще он с педантичностью подходил к безопасности своих подданных. Все прошло гладко, но все-таки с бритьем Баки судьбу лишний раз испытывать не стал, решив, что вполне справится с этой процедурой сам.

Их планы на день, изначально подразумевающие расставание утром, пересеклись лишь вечером, в лабораторном секторе, где Барнс пропадал все то время, пока ему был заказан путь в спортзал.

– Это же огромный, необъятный массив информации! – не выдержал, в конце концов, Баки, отчаявшийся постичь хоть какой-то смысл, на котором зиждилась несгибаемая вера остальных в успех. – Никто в здравом уме не выдержит смотреть на это сутками напролет. Месяцами, чего уж там.

– Это и не понадобится, – вмешался суетливый техник, отдать ему должное, быстро привыкший к своеобразной манере общения своего размороженного подопечного. – Не в полной мере, конечно, но все же мы научились контролировать проекцию. Ваш мозг во время процедуры будет способен воспринимать информацию извне. Ключевые слова, даты… Мы сориентируем вас, направим туда, куда будет необходимо.

– Процесс можно прервать? – Баки посмотрел на парня – чертового гения, который, кажется, знал о процедуре и о принципах работы его мозга все и даже много больше, чем Баки бы хотелось. – Скажем, разбить на несколько отдельных сеансов?

Еще одно зачетное очко в пользу техника: свои знания он никогда не применял пациенту во вред, и это было ново. А еще, в те редкие моменты, когда Баки что-то спрашивал, ему почти никогда не приходилось долго мучиться с формулировками – парень умел снимать мысли у него буквально с языка. Это умение Баки тоже ценил.

– Прервать можно, лишь начав все заново.

– Вот тебе и ответ, – Баки одновременно кивнул и бросил прямой взгляд через весь зал. – Мало того, что эту адскую машину никто не контролирует, – не дожидаясь шквала возражений, он поднял вверх бионический кулак, красноречивым жестом отделив бликующий в свете голограмм указательный палец. – Под адской машиной я имел в виду программу в своей голове, – бросил он технику, даже взглянув при этом в его сторону. – И ее уж точно никто даже близко не контролирует. Это первое. А второе: мы ограничены во времени. Как это теперь обзывается? – Баки поискал в голове нужное слово и выдал с некоторым сомнением. – Хронометраж? Так вот мы в него не укладываемся. Потому что никто не станет безвылазно сидеть и часами наблюдать за тем, как меня колотит в истерике, или как я сутками напролет читаю книги, или… или… – Баки послал ей растерянный, извиняющийся взгляд, но внезапно осознав, что каждый здесь в курсе намного больших подробностей, выдал без стеснений и стыда, – как мы с тобой… вместе! Даже с наводкой понадобится время, за которое на экране скачками пролетит туча эмоционального мусора, в котором найти нужное станет невозможно. И никто не предскажет, в какой момент я застряну в том или ином событии.

Она молчала, давая ему возможность сполна выговориться, и Баки знал ее слишком хорошо, чтобы в таком поведении нутром чуять подвох.

Все еще молча она подошла к управляющей консоли и ловким движение обеих рук, словно крупье у покерного стола, раскидала по экранам видеоряды. В две отдельные стопки, внахлест друг на друга, совсем как те самые карты.

– Это твои, – она повела ладонью влево, шевеля левую полупрозрачную «раскладку». – А это мои, – от движения другой ее ладони замерцала правая «раскладка». – Сопоставь даты.

Баки застыл неподвижно, пораженный внезапным открытием, в то время как она продолжила спокойно и размерено объяснять:

– Определяющие твою невиновность события, вне зависимости от того, кто носитель воспоминаний, происходили в одно и то же время. Просто ты помнишь одну часть, которую не могла знать я, а я другую, к которой ты не имел доступа. Со слов адвокатов, зачастую наши воспоминания взаимно дополняют друг друга, образуя единое, логически целостное, – она резко развернулась на девяносто градусов, лицом к молчаливо наблюдающему происходящее технику. – Мне сказали, нас содержали раздельно, на разных уровнях, чтобы обеспечить пространственное удаление криокапсул и исключить неизбежно возникающие при сближении помехи.

Техник закивал, подтверждая.

– Нам даже пришлось, в конечном итоге, экранировать залы, в которых вас содержали, потому что в некоторые моменты, когда наблюдалась повышенная мозговая активность, вы каким-то образом влияли друг на друга. Проекторы сбоили, выдавая мешанину, еще более неразборчивую, чем обычно.

– Значит ли это, что нас можно синхронизировать?

Баки смутно понимал, о чем шла речь, но даже то немногое, что он понимал, ему категорически не нравилось.

– Теоретически. Вероятно, но… Подождите! – судя по враз ставшему ошеломленным лицу, техник в очередной раз продемонстрировал сверхспособность и поймал волну мыслей Баки. Также как и Баки, эта волна ему очень и очень не понравилась. – Даже если это возможно, у нас совершенно нет времени тестировать новую виртуальную среду.

– Вы сказали, нам обоим не хватает стабильности: мы отвлекаемся на эмоционально сильные события и застреваем в них. Если нас будет двое, управляющих одним потоком воспоминаний, концентрироваться станет проще. Мы сможем направлять друг друга, не позволяя уйти слишком далеко.

– Вероятно, – техник согласно, с каким-то нездоровым странным азартом кивнул, и Баки резко почувствовал себя преданным. – Возможно, это помогло бы решить некоторые проблемы, в том числе снизить риск того, что вы, мистер Барнс, слишком надолго задержитесь на моменте… кодирования и проснетесь… эм… не совсем тем, кем хотели бы.

– Возможный риск? – она перешла на короткие уточняющие вопросы, и в голубых глазах Баки уловил холодный профессиональный расчет.

– Кроме того, что вы оба… эм… ну как бы… будете в головах друг у друга?

Отрывистый кивок принятия к сведению с молчаливой просьбой продолжить список.