Текст книги "Чужое небо (СИ)"

Автор книги: Astrum

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Обменяетесь воспоминаниями? – техник мялся, явно чувствуя себя лишним в резко накалившейся обстановке. – Узнаете или даже ощутите то, чего узнавать и ощущать не хотели бы? Не знаю… Одними предположениями здесь сложно апеллировать.

– Угроза жизни?

– Тот список действующих веществ для препарата седации и их… дозировка. Не зная вас, я бы сказал, что они первая и единственная угроза вашим жизням.

– Не расшатав предварительно сознание, из нас и секунды воспоминаний вытянуть не получится, а «Валиум» в случае с нами не помощник. Все же, вернемся к синхронизации. Она может стать угрозой?

– Для жизни вряд ли. Все-таки процесс будет строго контролируем, как с технической, так и с медицинской сторон. Если что-то пойдет не так, мы прервем…

– Я скажу всего одно слово, – Баки напомнил о своем присутствии хриплым басом. – Нет!

Разругаться в пух и прах, разгромить спортзал, чтобы, в конце концов, разойтись, так и не придя к согласию – не лучшее подспорье к предстоящему дню. Судному в буквальном смысле.

Баки в тугой жгут искрутил под собой насквозь вымокшую простынь. Безжалостно душимый тропической жарой, против которой бессильны оказались даже высокие технологии, все еще клокочущий от злости и урагана бушующих внутри эмоций, он даже не стремился их идентифицировать, боясь в них захлебнуться с головой.

Его злил… Нет, даже не так. Его ввергал в слепую ярость тот факт, что вокруг него все вились, что все вокруг внезапно оказались такими добрыми и готовыми идти на умопомрачительные жертвы. Было бы ради кого…

Не окажись у Баки лицо перекошено бессильной озлобленностью и болью, он бы даже посмеялся.

Он не просил этого, черт бы их всех побрал! Он не заслужил этого! Он не помнил, каково это! А вспоминать не хотел, потому что все это приходящее, и когда оно неизбежно уйдет, станет мучительно больно и пусто от зияющей внутри дыры, какая у него разверзлась после падения. Он умирал в том заснеженном ущелье, изломанный, в одиночестве, но не терял надежды. Он ждал, и дыра в груди неотвратимо разрасталась, потому что ожидание никак не окупалось. Он ждал до последнего. До самого конца.

Стив за ним не пришел.

– Вот именно этим ты меня всегда пугал до чертиков, – раздался где-то сверху критичный, громкий в ночной тишине шепот, и Баки бы вскинулся, силясь отбиться, если бы ни сжимал так усердно зубами подушку, глуша рвущиеся наружу крики. – Нет ничего ужаснее, чем пациент с высоченным болевым порогом, считающий, что заслужил боль.

На пробу – а вдруг все-таки заорет – Баки медленно отпустил подушку, все еще прикусывая краешек на всякий случай. Самое главное теперь было лежать смирно и не шевелиться. Это он умел, он снайпер, в конце концов. Быть может, изредка говорить, если никакая из лицевых мышц внезапно не окажется связанной с плечевым поясом и ниже со всей остальной левой половиной тела.

– Ты знаешь, что заслуживаю, – просипел он и… о да, кажется, все же что-то было связано, потому что новая вспышка боли заставила его снова уткнуться лицом в искусанную подушку и глухо замычать.

Прочие ощущения пробивались сквозь огненную пульсацию неохотно, и Баки не был уверен, сколько прошло времени, прежде чем он смог почувствовать руку на своем затылке, ласкающую, мерно поглаживающую коротко обстриженные, влажные от пота волосы.

Баки не услышал ничего про то, какой же он дурак и даже ни намека на причиняющую еще большую боль жалость. Рука с затылка тоже вскоре исчезла, и Баки со смешанным чувством щемящего сожаления и распирающей радости подумал: «Надоело? Нанянчилась? Слава Богу».

– От здешних врачей – ладно, ты их тихо ненавидишь. От Т’Чаллы и всех остальных – понятно, у тебя в подкорке слабость не демонстрировать, – ее голос смягчился до ласкающего слух шепота, не осуждающего, лишь слегка, наверное, разочарованного. – Даже от меня скрывать у тебя были причины, хотя я все твои уловки знаю. Всего тебя знаю, как облупленного.

Баки собирался вымучить из себя хоть какое-нибудь жалкое оправдание, но сильная рука легла на шею, по линии роста волос, мешая повернуть голову.

– Тшш… Лежи. Лежи спокойно, – такая уязвимая поза в сочетании с полным отсутствием обзора напоминала Баки о многом, и будь над ним сейчас кто-то другой, он бы и близко не был также тих и послушен. Но ее словам он повиновался, его тело повиновалось, не проявив ни намека на сопротивление. Лишь когда игла проткнула едва поджившую, излишне чувствительную кожу, моментально запустив качественно новый, более точный и острый каскад болевых ощущений, Баки снова обессиленно замычал в подушку и стиснул в металлическом кулаке одеяло, запрещая себе любые другие движения. – Тшш… – ощущение ласкающих прикосновений к голове вернулось. – Все. Вот так. Так… Уже почти все…

Простая игла простого шприца ощущалась ржавым ножом и кривым скальпелем. Потому что на стыке. Потому что они снова там все раскромсали!

– Уже все…

Продолжением этой фразы Баки совершенно необъяснимо слышал: «Хороший мальчик», и совершенно ясно даже сквозь боль понимал, что любой другой на её месте был бы мёртв раньше, чем с иглы слетел бы колпачок.

Далеко не главная, но все-таки веская причина, почему он сам не попросил обезболивающее.

– Мой мозг снова охреневает от того, как там все в очередной раз расхреначили и перекроили, – на пике боли Баки почему-то всегда вспоминал богатый эпитетами русский.

– Твоему мозгу явно хватит потрясений, – ответ на английском. Осторожно подсунув руку ему под грудь, она помогла медленно перевернуться на спину, приняв на себя максимум двигательных усилий. – На сегодня точно.

Руку с еще одним шприцем Баки вяло перехватил дееспособной правой, посмотрел вымучено, но вполне осознанно.

– Не поможет ведь. Пока само не притерпится. Или пока не разработаю.

Не встречая сопротивления, она осторожно освободилась из слабого захвата и молча продолжила. В грудные мышцы колоть оказалось сложнее. Вовсе не оттого, что больнее, а оттого, что в подушку уже не уткнуться, не скрыть слабость, а она смотрела прямо на него и все видела, и от этого Баки было больнее вдвойне.

– Это поможет тебе поспать, – прошептала она и подалась вперед достаточно, чтобы дать Баки возможность ткнуться лицом ей в плечо и спрятать то, что он так страшился показать. Теплые губы тут же знакомо прижались к виску. – Нужно отдохнуть, родной, завтра тяжелый день.

Баки не считал, что после всего времени, проведенного в криостазе, у него оставалось хоть какое-то право на отдых. Хватит, наотдыхался. Он не умел…разучился спать по-человечески, потому что в кошмарах не сильно-то перепадало отдохнуть. Но суперсолдат, к сожалению, не означало робот. Хотя даже тем время от времени требовалась перезарядка.

Химия притупила боль, сделала ее терпимой. Едва вновь обретя способность двигаться, единственное, что Баки сделал – это прижался теснее, усиливая объятия, позволяя себе зависеть от них, быть слабым и уязвимым, и растерянным, и страшащимся наступления рассвета. Баки знал, что никто не увидит и не осудит его за слабость, во всяком случае, не в это конкретное мгновение. Он знал, что это его единственная отдушина, единственная узенькая щелочка в параллельную реальность, в которой у Джеймса Бьюкенена Барнса могло быть все хорошо.

– Не делай этого, – потеряно запричитал Баки, уже балансируя между сном и явью. – Ты в безопасности… про тебя не знают. Когда узнают, захотят забрать. Захотят использовать. Это никогда… никогда не закончится. Там по-настоящему. В воспоминаниях все… кажется… настоящим.

– Тшш… – миниатюрная ладонь легла на взмокший лоб, оглаживая, постепенно останавливая поток обрывочных фраз. – Все хорошо. Утром все будет хорошо, – свободной рукой отыскав затерянные в складках измятой простыни безжизненные металлические пальцы, она переплела их со своими, сорвав с приоткрытых губ тихий стон. – Вместе. До самого конца.

Она тихо напевала знакомые колыбельные и просто песни: на русском, на английском, немного на немецком, терпеливо дожидаясь, когда он заснет крепче. А потом ей вдруг вспомнилось, как он любил, когда она ему читала. Поздними вечерами в духоте тесной квартирки в Бухаресте. Кажется, последней их книгой была «Мастер и Маргарита»…

«Жила-была на свете одна тётя. И никого у нее не было, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая».

Снаружи занимался подернутый туманом джунглей рассвет, когда бесшумная призрачная тень скользнула по пустым и тихим коридорам из одной комнаты в другую.

Большое зеркало в кованой раме, что висело в ванной, отразило неизменно молодое женское лицо, с немного чересчур острыми чертами и непроходящими тенями под глазами, все еще опухшими и красными от слез. Почти все время после операции прошло для нее в криокапсуле, где волосы почти не росли. Поэтому она могла довольствоваться лишь несколькими сантиметрами, торчащими мокрым после душа колючим ежом, успевшим наметиться за десять дней вне стазиса.

Вспенив в ладонях гель для укладки, парой небрежных движений она прочесала пальцами короткую поросль, создав подобие небрежной прически, какими пестрили обложки журналов. В современном мире это было нормально, современные девушки предпочитали минимализм, давно забыв о тяготах укладки, «голливудских волнах» и «ракушках».

Жизнь научила ее быть разной, она вынудила ее научиться легко вживаться в любой образ и с любым расставаться. А видеть ее настоящей, видеть ее слабой было позволено лишь одному человеку.

Она тщательно замаскировала все намеки на синяки, накрасила бесцветные ресницы угольно черным, педантично отделив каждую ресничку, подвела бледную кайму губ кроваво-красным карандашом и по идеальному контуру жирно нарисовала красной помадой.

«Не ищи ее, это бесполезно. Она стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее. Ей пора. Прощай. Э».

Баки не любил белый цвет. Он белое ненавидел, хотя ей никогда бы в этом не признался. Однако с тем же успехом он не признался, что ему больно, и это не помешало ей понять все самой.

Баки ненавидел людей в белом и зиму.

В залитых косыми рассветными лучами коридорах стояла тишина, поэтому тонкие шпильки отбивали свой ритм по мрамору пола бойко и с эхом. На ней была узкая юбка ниже колена и строгий пиджак цвета кофе. В одной руке она держала вешалку, накрытую одежным чехлом в пол, в другой – сложенную идеальным квадратом темно-синюю мужскую рубашку, о которую, коснувшись, можно было порезаться.

Баки все еще спал, фривольно раскинувшись на подушках, когда завибрировал ее телефон, и экран отразил помеченный мультяшной желтой короной контакт: «Кот». Она сбросила, прекращая слишком громкое в тишине дребезжание, и лежащий на тумбочке телефон отключила раньше, чем он неизбежно разразился бы звонком.

Не так должно было начаться это утро. Совершенно не так.

Телефон одиночно пискнул.

«Начало в десять по часам Вашингтона. У вас есть время до девяти».

Набрав в ответ искреннее, хоть и мало что передающее по смс: «Danke schön», она благополучно забыла про телефон.

У нее было два часа. И грош ей цена, если по их истечении хоть кто-то опознает вошедшего в зал суда человека как Зимнего Солдата.

Утро Баки началось, как должно. С поцелуя.

______________

Своего рода тизер к следующей, завершающей части. Идеально при знании английского. (Если кому интересно, как-нибудь могу накидать перевод)

Видео прекрасно.

https://youtu.be/N1J4ZXGOTvc

========== Часть 16 ==========

Я не люблю, когда наполовину,

или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Я не люблю себя, когда я трушу.

Досадно мне, когда невинных бьют.

За кулисами долго не могли прийти к единому мнению насчет того, кто, где и когда. Будет ли это Международный суд ООН или Международный военный трибунал, пройдет ли суд в Гааге или в Нюрнберге, будет ли процесс закрытым или открытым. Едва утихла шумиха вокруг Заковианского договора, мировое сообщество очень некстати вспомнило общеизвестного виновника венского теракта, начав в один голос требовать выдачу Барнса. Стив добела сжимал кулаки и стискивал зубы так, что судорога сводила челюсти. Никто даже не думал верить в существование другого виновного, потому что Зимний Солдат в умах толпы идеально подошел на эту роль, и не нужны были никакие новые факты, никакие доказательства, никакое правосудие. Зимний Солдат стал идеальным козлом отпущения, которому без тени сомнения готовы были вписать еще одно преступление в и без того слишком длинный список.

Каждая заинтересованная сторона стремилась перетянуть канат в свою сторону, якобы неопровержимые доказательства причастности Солдата к тем или иным преступлениям в той или иной стране вскрывались одно за другим, этим спорам не было конца. Но вмешался Тони Старк – и все решилось сиюминутно. Для него дело Зимнего Солдата было личным, в той степени личным, что он не готов был поделиться им ни с кем. Как зверь не хочет делиться добычей, принадлежащей ему целиком и безраздельно. Никто не рискнул перечить голодному зверю и гладить его против шерсти.

В итоге, никакой Гааги и Нюрнберга, никакого участия ООН или даже ее осведомленности по делу. Вашингтон Ди-Си, Верховный суд США, закрытый процесс. Ни газетных заголовков, ни телекамер, никакой общественной огласки и круглосуточный контроль над информационной свалкой интернета – все это Старк легко мог себе позволить, лишь щелкнув пальцами со словом: «Хочу!»

И все происходило так, как он хотел.

Без улюлюкающей толпы с кричащими плакатами и цветными растяжками «Казнить/Помиловать», без сумасшедших блогеров с их хэштэгами, без вездесущих и пронырливых репортеров, снимающих прямой репортаж. Тони Старк сделал все, что было в его силах, чтобы остаться единственным линчевателем среди сотен и тысяч потенциальных желающих.

Тони Старк, который был ему другом.

Тони Старк, который стал погибелью для всего героического символизма Капитана, для всей его особенной удали, как он сам однажды не постеснялся сказать Роджерсу в лицо, созданной из пробирки.

Энтони Эдвард Старк – главный свидетель обвинения. Ему благоволили судьи, перед ним расшаркивались адвокаты.

Железный человек, превративший год жизни Капитана Америка в сущий ад.

И сегодня, 20-го марта 2017-го года, в день слушания дела Джеймса Бьюкенена Барнса настал его последний, девятый круг.

Две предшествующие недели прошли для него, как в горячке, пока, из последних сил хватаясь за утекающую, словно вода сквозь пальцы надежду, Стив безнадежно застрял между молотом и наковальней: между Тони, окопавшимся в своей башне, и Баки, запертым в Ваканде.

Только в самолете, преодолев уже половину пути, Стив запоздало сообразил, что ему следовало взять для Баки какие-то вещи. У него ведь ничего своего не было, а держать его все десять оставшихся до суда дней в медотсеке вряд ли кто-то собирался. Рассуждая так и уже не имея возможности поправить ситуацию, Стив почувствовал себя в высшей степени паршиво. Баки, определенно, нужно было хоть что-то из личных вещей: одежда, вероятно, блокнот или дневник, или хоть какая-нибудь безделушка, которую он мог считать своей. Стив не видел друга в сознании почти целый год, а теперь, когда намечалась долгожданная встреча, он даже ничего ему не вез. А ведь Баки, даже если ничем этого не выдаст, наверняка, будет ждать, пусть даже самой нелепой мелочи, потому что,.. если не от Стива, то от кого еще? Это обстоятельство поразило капитана метко в грудь, в самое сердце и насквозь, заставив почувствовать себя последним мудаком.

Он. Ничего. Для Баки. Не вез.

Хотя прекрасно знал, что у того абсолютно ничего нет.

«Абсолютно ничего» в итоге предстало пристыженным глазам капитана приличной одеждой, и не просто для галочки, лишь чтобы не пускать человека голым гулять по коридорам, а по размеру, по ситуации и погоде. У Баки были джинсы и футболки, ни одну из которых Стив не увидел на друге два дня подряд, у него был спортивный костюм и добротная обувь, способная не развалиться после первой же пробежки. От Баки приятно пахло парфюмерией, но у Стива язык не повернулся выяснять, был ли это просто шампунь или что-то посложнее, вроде одеколона. К безграничному удивлению Стива, у Баки имелась даже вся эта мелочь, вроде резинок, которыми он, с явной неохотой и очевидным смущением, от которых у капитана сердце кровью обливалось, просил однажды собрать ему в хвост волосы на время совместной тренировки. Все остальные разы он приходил в спортзал уже с хвостом, гораздо более аккуратным, чем получился у Стива, отчего капитан замучил себя вполне логичным вопросом. Но вслух ничего не спросил.

У Баки нашелся даже ультрасовременный, тонюсенький, но с большим сенсорным экраном мобильный, которым друг ловко управлялся одной рукой.

Хотя все это, в общем и целом, никак не повлияло на совесть и чувство вины Стива. С той незначительной поправкой, что он, оказывается, задолжал безмерно щедрому правителю Ваканды много больше, чем представлял себе весь прошедший год.

На скромный вопрос насчет мобильного Т‘Чалла дал вполне резонное пояснение: ему самому и его людям предпочтительнее было иметь понятие о местонахождении Баки и возможность связи с ним, получившим право свободного перемещения. Ответ на следующий машинальный вопрос, не удержавшийся за зубами капитана, стал и вовсе исчерпывающим: «Иных телефонов, кроме как современных, в Ваканде нет».

О Баки заботились совершенно незнакомые, чужие люди, причем забота эта все меньше и меньше напоминала безропотное исполнение воли короля или служебный долг и все больше – редкую в современном мире человечность. Кто-то совершенно посторонний побеспокоился о том, чтобы подобрать для Баки новую одежду, дать ему шампунь вместо куска хозяйственного мыла… Кто-то оказался вхож в круг его доверия настолько, что каждое утро связывал ему волосы в хвост.

И это точно был не Стив – его, с позволения сказать, лучший друг.

Т’Чалла нанял Баки адвокатов, которые проявляли инициативу и искреннюю готовность бороться за права даже такого бесперспективного подзащитного. Т’Чалла верил в положительный исход дела и какой-то своей тайной властью, подразумевающей негласное подчинение, советовал капитану тоже уверовать.

Совершенно безвозмездно Т’Чалла предоставил все человеку, у которого все отняли и которого каждый первый вне суверенных границ Ваканды мечтал закидать камнями, даже не взглянув ни разу в его сторону.

Девятый круг – он самый страшный, он тот, что полагается за грех предательства.

Тони был безупречен, впрочем, как и всегда. Иного Стив не ожидал, невольно вздрогнув от мысли, каким против него – миллиардера, каждый квадратный миллиметр во внешности которого буквально вопил о его статусе, предстанет простой во всем парень с мешаниной вместо прошлого и пустотой на месте левой руки, которая – эта пустота – мистическим образом перетекала в его усталые глаза, мешаясь с давно признанной виной и молчаливым смирением. Капитан сам лично это видел.

И задавая себе подобный вопрос, он и представить себе не мог, какой получит ответ. За полчаса до официального начала слушания Стив еще пребывал в блаженном неведеньи о том, что его впереди ожидало нечто многим худшее, чем девятый адов круг.

– Стив, я все понимаю. Правда, понимаю, но это суд, и здесь любое слово может обернуться бумерангом. Для тебя, для него…

Но, глядя в одну точку поверх чужих голов, Роджерс ее уже не слушал, он был не здесь и не сейчас. Стены здания Верховного суда дрогнули и растворились, как мираж, само пространство и время распались – и Стив снова оказался в Бруклине семидесятилетней давности, на пыльном крыльце дома, куда он, худощавый паренек, вернулся с похорон матери. Вернулся плечом к плечу с лучшим другом, который, еще не переодевшись с похорон, все еще был одет в строгий темный костюм. Его стриженные волосы были по-мужски чопорно зачесаны назад, хотя гладкое лицо было еще совсем юное, какое бывает лишь у не знавших ужасов войны и мучений плена мальчишек.

– Баки?.. – только и смог выдавить из себя Стив, чувствуя, как его разум все еще плывет во времени.

– М-даа… Похоже, Барнса уже кто-то основательно объездил. Он еще не звал тебя шафером?

Стив Наташу не слышал, то есть совершенно не слушал, а когда до него очень медленно дошел смысл ее вопроса, он смог найти в космической пустоте своих мыслей только глухое и невнятное: «Что?»

Романофф заладила что-то про то, что галстук Баки явно не Т’Чалла повязывал, что рубашку под костюм ему подбирала совершенно точно не та темнокожая грозная шефиня из личной охраны Его Высочества и что вообще… он, Стив, Барнсу вообще-то друг, мог бы и сам заметить.

Стив не слышал и не слушал.

Все еще внимание полностью и безраздельно было отдано одному-единственному человеку.

Когда Стив улетал из Ваканды несколько дней назад, Баки был в порядке, настолько в порядке, насколько это в принципе было возможно. Он был обеспечен всем необходимым и ухожен, но тогда он и близко не выглядел… так.

Теперь в помине не было никакого хвоста и никаких прядей вдоль лица. Волосы были аккуратно сострижены и уложены, судя по коротко подбритым вискам и идеальному затылку, обозревать который Стив получил прекрасную возможность, когда Баки повернулся спиной, явно не дилетантом с парой кухонных ножниц, а профессионалом, постригшим Баки весьма современно, но с едва уловимым намеком на давно забытую бруклинскую моду 40-х.

Не было больше бейсболки и слоев заношенной мешковатой одежды с чужого плеча: их сменил строгий, с иголочки деловой костюм, идеально сидящий на внушительной мужской фигуре. Вместо извечных армейских берцев Баки был обут в лакированные туфли.

И это все меркло в своей незначительности перед ошеломившим Стива обстоятельством, что меньше чем за неделю их разлуки у Баки снова появилась левая рука, идеально симметрично наполняющая рукав пиджака, который не свисал плетью, не был защеплен или подвернут. В нем совершенно точно пряталась рука, даже под складками одежды идеально повторяющая все анатомические изгибы. Совершенно точно Стив видел выглядывающую из-под манжета вполне человеческую кисть с гибкими пальцами, разве что затянутую в черную перчатку, наверное, чтобы не привлекать дополнительное внимание бликами на металле.

Баки не прибыл в зал суда под конвоем и в кандалах, что являлось, по сути, лишь очередным нарушением процедуры судопроизводства, которая с самого начала никем особо не блюлась, потому что не было ни как такового ареста, с пояснением права хранить молчание и предоставлением адвоката, ни предъявления обвинений, ни всех остальных бюрократических и юридических формальностей. Тони это более чем устраивало, а значит, автоматически устроило и всех остальных. Стиву же осталось довольствоваться тем, что Баки снова не засунули в электрическую клетку.

Рядом, едва ли ни плечом к плечу с Т‘Чаллой, Баки совсем не походил на преступника, скорее – на делового партнера Его Высочества, в толпе людей – на юриста, на… на человека, который присутствовал сегодня в этом здании в роли кого угодно, только не подсудимого, чью судьбу собиралось решать жюри присяжных. От него не шарахались, сетуя на недосмотр службы безопасности, на него не оглядывались и не тыкали в него пальцем, его просто-напросто в упор не узнавали. Его сам Стив узнал с трудом, да и то лишь потому, что в груди у него все сдавило щемящей болью оживших воспоминаний. Кроме него, Стивена Роджерса, больше никто в этом здании и, вероятно, во всем Вашингтоне, не знал Джеймса Барнса таким, большая часть из присутствующих здесь еще не родилась к моменту, когда Джеймс Барнс выглядел так, как он выглядел сейчас – молодым парнем, у которого вся жизнь впереди.

На один бесконечно долгий миг Стиву показалось, что он спит и просто видит сон – неправильный сон, от которого хотелось как можно быстрее проснуться и одновременно продлить его на неопределенный срок, в котором туманное будущее так тесно мешалось с безвозвратно потерянным прошлым.

– Бак… – продравшись, в конце концов, сквозь толпу, Стив позвал неуверенно и хрипловато, словно его вот-вот накроет приступ астмы. Баки, чуть помедлив, обернулся, и капитан увидел совершенно то, что ожидал – враз помолодевшее, гладкое, без намека на щетину лицо и глаза… те же голубые, только уже без перспектив: «Куда мы идем? – В будущее!», а покорные и покоренные, усталые. – Ваше Высочество…

– Привет, Стив.

Физически непреодолимой преградой между ними повисло молчание. Единственное, на что Стиву сейчас могло бы хватить сил, единственное, чего он хотел в эту минуту сильнее, чем отменить к чертовой матери этот не имеющий права на существование судебный процесс, так это сгрести Баки в охапку и крепко-крепко обнять. Или хотя бы сжать рукой его плечо, давно забытым бруклинским жестом говоря: «Я здесь, друг. Я рядом с тобой. И пусть небо рухнет, но сегодня я тебя не оставлю».

В итоге Стив не смог себе позволить ничего из этого. Люди, сориентированные на Капитана гори в аду его известность Америка, начали узнавать в Баки… Баки. Солдата. Как искра по бикфордову шнуру, по толпе неотвратимо покатилась молва.

– Ваше Высочество, – делано откланялся Старк и моментально скривился лицом, но, как ни странно, не из-за Баки, которого словно в упор не увидел, а от чего-то, что нашел достойным своего внимания где-то там, откуда только что пришел и куда неопределенно махнул рукой. – Ради восполнения моих зияющих пробелов в познании вакандской культуры: вы всех своих подчиненных женского пола обязываете бриться наголо? – он выразительно посмотрел на темнокожую, стриженную практически под ноль девушку, как тень сопровождающую Т’Чаллу. – Это у вас посвящение в ближний круг такое? Или выражение преданности?

Повисла секундная неловкая пауза, во время которой Стив успел всерьез испугаться возможной реакции телохранительницы Т’Чаллы, явно не знакомой с отвратительной манерой Старка заводить разговор.

– Если я верно понял, о ком идет речь, мистер Старк, то, спешу вас разуверить, мисс Хартманн не моя подчиненная, – ровно ответил Т’Чалла со спокойствием, присущим человеку, полностью владеющему ситуацией. – И она никоим образом не член ближнего круга.

– Очень жаль. В противном случае к ней было бы куда больше доверия, – буквально миг спустя он полушепотом воззвал к пустоте. – Пятница, достань мне досье на… как вы ее назвали? Мисс Хартманн? Она немка, да?

– Стив… – в приоткрывшихся дверях появилось серьезное лицо Шерон. – Они готовы начать.

Уточнить у Т’Чаллы, о ком секундой ранее шла речь, он не успел. Вслед за исчезнувшей Шерон высокие двойные двери призывно распахнулись, и судебный пристав пригласил всех участников процесса пройти в зал заседания. Позволяя толпе себя увлечь, Стив в последний раз обернулся, ища глазами Баки, но тот, так же, как и сам Стив, в это мгновение обернулся на кого-то или что-то позади себя.

Едва только перешагнув порог и еще даже не обозрев как следует истинные масштабы катастрофы, Стив понял, что от него, наивного и до мозга костей простодушного, хранили тайны, намного большие и отнюдь не такие безобидные, как возвращенная к Баки рука, а также все остальное, в чем Стив не принимал ни прямого, ни косвенного участия.

Его больно кольнуло обидой за не оправдавшееся доверие к королю Ваканды, который, Стиву хотелось в это верить, не понаслышке был знаком с понятием чести. Его задела скрытность Баки, но ровно на одну секунду, до того, как в душу к нему вкралось понимание всех возможных причин.

Тот факт, что Тони оказался удивленным не меньше него, не помог. Совсем не помог, потому что, пройдя в громадную концентрическую залу, первое несоответствие действительности ожиданиям, с которыми Стив вынужден был столкнуться, – кресло, установленное прямо в центре, так похожее одновременно и на современное стоматологическое, и на то, которое нашлось в бункере Сибири, и на электрический стул, что кэп невольно сбавил ход, едва подавив в себе отчаянное желание попятиться назад. Кресел при более детальном рассмотрении оказалось целых два, идентичных, стоящих по отношению друг к другу спинка к спинке, подголовник к подголовнику.

Массивные металлические фиксаторы для рук и ног. Переворачивающие все внутри Стива верх дном головные шлемы с чем-то до дрожи напоминающим электроды. Куча прочей аппаратуры и проводов вокруг кресел. Тугие пакеты в капельных стойках и сражающие наповал хладнокровным спокойствием темнокожие медики, все это настраивающие и не оставляющие Стиву никаких сомнений в том, что Т‘Чалла и его люди здесь, пожалуй, единственные, кто ничуть не удивлен. Словно все происходящее в порядке вещей, словно так и надо, словно это – со всей скрупулезной дотошностью воссозданная пыточная – то, что Баки ожидало, словно это было… спланировано изначально.

Капитан Америка был повержен в самое сердце еще до начала заседания. Подлым ударом в спину от того, кому он доверял.

– Стив, спокойно, – сильная рука сдавила его плечо, увлекая в нужном направлении. – Идем, – Шерон подтолкнула его, пытаясь вести, но он не сдвинулся с места. – Ну же… – она зашептала настойчивее. – Все в порядке, так надо. Они знают, что делают, Стив. Барнс все знает.

– Это суд, а не дознание! – не выдержал капитан. – Они собрались здесь следственные эксперименты ставить? Они собрались усадить его в кресло?!

– Стив, пожалуйста, – Шерон положила уже обе руки ему на плечи, загораживая обзор и не оставляя никакого другого выбора, кроме как смотреть ей в лицо. – Это тайна следствия. Меня в нее не посвятили, – сквозь набат пульса в ушах Стив отчетливо видел, как шевелились ее губы. – Но они заверили, что Баки обо всем знает. Это все добровольно.

– Как будто у него спрашивали!

Полубезумный, едва ли видящий что-то, кроме проклятых кресел взгляд капитана метнулся к скамье подсудимых.

Лицо Баки, словно повинуясь какой-то незримой связи между ними, оказалось обращено в его сторону. На миг он прикрыл глаза и едва-едва, почти незаметно кивнул, мол: «Спрашивали. Знаю. Согласен».

Хорошо. Пусть так, но в отношении Стива это не изменило ровным счетом ничего. Невидимыми наручниками у него были скованы руки, во рту торчал невидимый кляп, в шею противно впивалась шипами невидимая привязь – цирковая обезьянка капитан Роджерс имел право голоса только на подмостках, разодетый в цветастый сценический костюм в окружении грудастых и длинноногих девчонок, пока растрясал толстосумов на деньги.

– Какое бы представление ты и твой новоявленный дружок-кошатник ни задумал, Роджерс…

Старк умолк, сделав все возможное, чтобы скрыть, как он подавился застрявшими в горле словами.