Текст книги "Чужое небо (СИ)"

Автор книги: Astrum

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Он убил мою мать! Она была жива, а он просто… он просто… свернул ей шею!

– Ты убил всю мою семью!

– У него был шанс сбежать еще в 46-ом! И те пакеты с сывороткой… Она прислала их отцу, чтобы полвека спустя по ее же наводке Барнса послали изъять их, вернуть назад!

– Так значит теперь она виновата? – глаза Ванды алели. – Тебя еще не тошнит? Не надоело? Каждый раз искать виновного? Ты не изменишь того, что было!

– Он убил мою мать… Не прощу.

– Чтоб ты знал, – мгновенно переместившись Тони за спину, Ванда опустила руку, прошептав скорее в мыслях, чем вслух, – я тебя никогда не прощала.

За двойными дверями послышался тяжелый, вымеренный армейской выучкой шаг. Не спрашивая позволения и не встречая сопротивления, в зал суда вошли люди в незнакомой форме. Двое в штабной темно-синей, почти черной, трое – в камуфляжной серых оттенков, в бронежилетах и с автоматами на груди. Двое имели на плечах погоны полковников, на рукавах – шевроны с тремя заглавными буквами кириллицы.

ФСБ

В руках одного была пухлая папка, а в ней – англоязычный вариант документа – ордера на немедленный арест гражданки Российской Федерации, Дарьи Михайловны Ильиной. Весь остальной внушительный объем папки занимали перечисленные в письменном виде вверенные обвинения.

Телефон по правую руку от судьи разразился звонком, и голос президента по ту сторону телефонной трубки выдал всего одно предложение.

– Отдайте русским то, за чем они пришли.

…Все, о чем я смею сегодня просить Вас,

отбросьте предвзятость.

========== Часть 18 ==========

«Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже…»

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

На грани восприятия я вижу тень напротив.

Ты отнимаешь мои силы! Отвечай, кто ты?!

Но тишина в ответ и взгляд как будто сквозь меня.

Я знаю, кто отбросил эту тень. Она моя.

Баки чувствовал, как его пальцы сжимаются, почти целиком замыкаясь в кольцо, на чем-то теплом, мягком и хрупком. Он видел все со стороны, как невольный свидетель, с той лишь разницей, что свидетелей обычно устраняли. Ему такое благословение не полагалось свыше, поэтому он смотрел, бессильный что-либо изменить, неспособный закрыть глаза и не видеть. Потому что это был он, его пальцы сжимались до заветного хруста на чужой шее, а от самого себя не сбежать.

Того, что было, не изменить.

«Никто не изменит того, что они не доехали до аэропорта».

«Он убил мою маму».

«Он убил…»

«Цель миссии: устранить и изъять. Без свидетелей».

«Очень хорошо, Солдат».

«Стивен Грант Роджерс. Агент восьмого уровня. Цель миссии: устранить».

«Николас Джозеф Фьюри. Агент десятого уровня. Цель: устранить».

«Статус: устранена».

«Отчет о миссии: завершена успешно».

«Отлично сработано, агент!»

Баки хотелось кричать, орать на разрыв легких, чтобы они заткнулись, чтобы перестали диктовать ему приказы и хвалить его за то, за что никакими канонами хвалить не полагалось. Но он молчал, из его горла не рвалось ни звука, губы оставались неподвижны, как и его застывшее без малейшего движения отражение в неком подобии зеркала – призрачном барьере мрачных лабиринтов его подсознания.

Баки смотрел и в отражении видел… его, и значило это лишь то, что он остался визави со своим ночным кошмаром. Патлатые волосы, растрепанными прядями обвисшие вдоль затянутого в маску лица, подернутый мутной поволокой взгляд – воплощенная машина для убийства, без имени и звания, без намека на личность, скрупулезно стертую, скрытую и тщательно скрываемую ото всех, кому не повезло увидеть его хотя бы раз. В отражении напротив – взращенное ГИДРой существо, темный близнец Баки Барнса, которого всякий раз пробуждал к жизни определенный порядок слов. Совсем как заклятье в ритуале о вызове нечисти из потустороннего мира, в который Баки не верил. В отражении напротив – оборотень, в которых Баки не верил тоже, но… как иначе все это назвать? Ведь это его собственное отражение, его черты лица, его глаза, его руки по локоть в крови. Даже память обо всех жестоких убийствах – его. Чужой всегда оставалась лишь воля, но этот факт ничего не менял, потому что у него с темным близнецом тело было общее, единовременно в равной степени принадлежащее обоим.

Солдат в отражении смотрел волком, готовый напасть и перегрызть глотку, и Баки думалось, что именно вот так он смотрел на Стива на мосту.

Мысль в мгновение ока обернулась реальностью, и вот они – Баки и Солдат – оба остервенело дерутся в рукопашную с Капитаном Америка, и армейский нож орудием смерти вертится в воздухе, падая в его, Солдата, ладонь. И щит со скрежетом вбивается в уязвимое место на стыке пластин бионической руки. Механизированный ум Солдата мгновенно относит ущерб к несущественному, в то время как Баки, наблюдающий бой словно бы со стороны, сожалеет, что удар не пришелся чуть выше, по самому уязвимому месту, о котором, к сожалению, с подачи Солдата никто знать не мог.

Солдат смотрел с ненавистью, у него едва заметно играли желваки и дрожали сведенные напряжением челюсти, и Баки знал этот взгляд: так он смотрел на Стива на геликарриере.

И они снова дрались насмерть, валяясь в тесной сцепке по неровной, скользкой обшивке, и Баки отчаянно хотел, но не мог подсказать Стиву, какой захват стал бы наиболее эффективным. А Солдат, словно бешеный пес, или, скорее, раненый волк, бил вслепую, невдумчиво, иррационально, напрасно расходуя силы: бил в лицо бионическим кулаком, снова и снова, методично, лишь бы максимально исказить черты, лишь бы изуродовать так, чтобы цель перестала казаться такой мучительно знакомой, лишь бы ничто не мешало завершить миссию.

Солдат смотрел со страхом, почти с ужасом, и этот взгляд Баки тоже был знаком: так он смотрел на Стива, лежащего без сознания на мокром песке…

Баки снова посажен в кресло. Чеканный код въедается в его мозг, как какой-нибудь паразит, прогрызает себе ходы изнутри, щедро подкармливаемый запредельными уровнями боли.

«Николас Джозеф Фьюри. Агент десятого уровня. Цель: устранить».

Солдату не больно, Солдату не страшно, у него нет ни вопросов, ни сомнений. У него есть задание и всё необходимое для его успешного выполнения: набор отточенных смертельных знаний. Механическим движением Солдат запускает мину под днище бронированного автомобиля – и тот кувыркается по шоссе, словно игрушечный. Цели в итоге удается уйти живой, и в следующий раз они встречаются в неудачное время, но для Солдата это уже беспрецедентный второй дубль, поэтому выбирать не приходится. У Солдата светлый цвет глаз и бледная кожа, они могут бликовать в косых лучах заката, контрастировать с наступающими сумерками – стратегически важное для снайпера обстоятельство, которое следовало учитывать в условиях предстоящей миссии. Поэтому Солдат надел маску и обмазал кожу вокруг глаз углем – идеальная маскировка, стопроцентное обезличивание. Солдат выбрал место – приклад винтовки знакомой тяжестью лег на плечо, а после он долго всматривался напряженным взглядом в прицел, терпеливо выжидая удачного момента. Сердце стрелка изнутри вело отсчет, билось ровно, в такт с дыханием. Палец на курке не дрожал, а выстрелы, даже с учетом всех помех, вышли ювелирно точными.

Цель устранена, миссия завершена успешно. Бионической рукой Солдат на лету останавливает дискообразный снаряд и, совсем как бумеранг, метким броском точно в живот, возвращает его тому, кто его запустил.

Миссия завершена успешно, Солдат исправил свою досадную оплошность, но его за это не похвалили. Его снова усадили в кресло, где сковали по рукам и ногам, и, кажется даже, вовсе не механически. Что-то помимо тяжелых фиксаторов сдерживало его, ослабляло, дестабилизировало окружающую его действительность, ломая пространство на отдельные фрагменты, как картинку в огромном калейдоскопе. Что-то было у него внутри, выжигало вены, погружало в сон, но отключиться полностью не получалось, только застрять где-то между, где четкими оставались лишь тени на грани восприятия и звуки, а все остальное расплывалось, не попадая в фокус.

От звуков чужой требовательной речи голова раскалывалась на части, мутило, к горлу знакомо подступала тошнота, но состояние «между» сдерживало ее также надежно, как ограничивало в движениях. Малейшая активность стоила таких неимоверных усилий, словно металлическими у него были не только рука и ребра, а весь скелет и заодно с ним мышечный каркас. С трудом пересилив себя, Баки единожды перекатил голову по подголовнику. Расплывающаяся дрожащая картинка цветных пятен неожиданно обрела резкость: Баки увидел людей и моментально четко выделил их среди остальных. Он понял, кто они даже раньше, чем вспомнил, где находился и прочел аббревиатуру из трех букв с нашивок на рукавах их формы.

Прочел и протестующе замычал, но, к собственному ужасу, осознал, что рот знакомо забит капой. Его лишили возможности говорить, двигаться, связно мыслить. Прояснившееся ненадолго зрение снова подвело, а шаткое сознание то и дело швыряло его в вязкую темноту, из которой видеть и понимать происходящее решительно не представлялось возможным.

Баки казалось, он кричал, брыкался, пытаясь вырваться, остервенело дергал оковы, расшатанные, податливые, ходуном ходящие вокруг его левой руки. Ему казалось, он даже пытался что-то говорить, добившись в итоге лишь того, что появившийся в зоне видимости темнокожий медик отточенным движением вогнал шприц ему прямо в шею. В ничтожно короткое мгновение между резкой вспышкой сознания, подстегнутого страхом, и кромешным мраком Баки успел лишь одно – почувствовать себя преданным.

В очередной раз.

Больше он ничего не видел, чувствовал тоже с трудом – тело немело. Последним исчез слух, но прежде, чем это произошло, Баки услышал достаточно, он услышал именно то, на что его десятилетиями натаскивали, что он уловил бы одинаково чутко в любом состоянии, как улавливал слова-триггеры – чистую русскую речь.

– Я пойду с вами. По собственной воле. Если это избавит от проблем людей, у которых они могут из-за меня возникнуть.

Прежде чем окончательно сорваться в пропасть кошмаров, за грань сознания, где неизменно поджидала его тень Солдата, Баки из последних сил закричал отрицательное: «Нееет!»– на русском, но из-за капы получился лишь однообразный вой.

«Ты один, солдат, отныне и навсегда».

Глубоко в подсознании Баки, словно поставленный на повтор, снова и снова гремел тот самый роковой выстрел, раз от раза все громче и громче, вот только, как назло, Баки не глох. Раз от раза ему виделись избитые в кровавое месиво лица: Старка старшего, Стива, бесчисленного множества других жертв Зимнего Солдата. Баки виделись аккуратные пулевые отверстия в головах и ножевые раны на шеях под горлом. Мир представал перед ним сплошь обагренный кровью, полыхающий огненным заревом взрывов и затянутый дымной завесой. И этому кошмару не было конца…

В который раз в руку Солдата удобно лег миномет, в который раз по шоссе кувыркался изуродованный броневик, в который раз Солдат обоорачивался, чтобы остановить на лету щит…

Когда, пущенный бумерангом, разукрашенный в цвета американского флага, щит ударил человека-на-крыше в живот, Баки пропустил этот удар через себя, ощутил, как в одно мгновение у него из легких вышибло весь воздух, обратив в ничто отчаянный крик.

Беспомощно задыхаясь в бесплотных попытках восстановить сбитое дыхание, Барнс распахнул глаза, прогнувшись в спине вслед за невидимой силой, тянущей его из глубин кошмара к поверхности сознания.

Раза с пятого что-то получилось, хрипы стихли, а привкус резины и желчи во рту быстро сориентировал Баки в происходящем. Вернее, в уже произошедшем. Видит Бог, подробностей он знать не хотел, хотя какой-то частью сознания понимал, что они неизбежны. Свет был неяркий, но глаза все равно предательски слезились, а закрыть их Баки себе позволить не мог, страшась того, что неизбежно увидит на внутренней стороне собственных век. Его грудь горела на каждый неглубокий вдох, что только лишний раз доказывало постыдный факт того, насколько же долго и громко он орал. Горло саднило на каждую попытку сглотнуть тошнотворную горечь. Все его тело от шеи и кистей, до лодыжек и стоп ломило так, словно его на полной скорости переехал груженый товарный состав, или… или он просто в очередной раз жахнулся с высоты моста над ущельем на мерзлые альпийские скалы. Ощущения, в любом случае, путались своей схожестью, левая половина его тела болела ровно также, как если бы на месте левой руки снова оказалась кровавая культя с торчащим отломком кости.

За всем этим калейдоскопом рвущих на части ощущений Баки даже не сразу заметил отсутствие капы, а как только это до него дошло, он глубоко закусил нижнюю губу, с неким подобием облегчения глотая стоны.

– Пинки Пай приснилась, сержант?

Если бы способность вздрагивать из него не вытравили на уровне инстинкта, Барнс подскочил бы под стать самой трусливой девчонке. Но его реакции долго и упорно подгоняли под машинные, методично отключая в нем самые глубинные защитные механизмы, в числе которых инстинкт самосохранения. Самыми разными способами его отучали удивляться чему бы то ни было, поэтому, в конце концов, на постороннее присутствие Баки отреагировал более чем равнодушно: всего лишь перекатил голову на голос и посмотрел на говорившего мутным взглядом. Не из любопытства, а лишь чтобы убедиться, что память, в данном случае, слуховая, его не подвела, что весьма и весьма вероятно.

– Вижу, что нет, – мужчина охотно сам ответил на свой вопрос, продолжая спокойно и как-то даже по-хозяйски расслабленно сидеть на вращающемся офисном стуле у противоположной стены небольшого, похожего на служебное помещения, куда Баки, должно быть, отволокли отлеживаться прямо из кресла на скамье подсудимых. – Поэтому доброго утра желать не стану.

Барнсу за опытом прожитых лет не полагалось удивляться, а людей, которые могли его удивить, нашлось бы всего двое среди семи миллиардов, поэтому, глядя на темнокожего человека с черной повязкой на левом глазу – того самого, неугодного ГИДРе агента десятого уровня – Баки лишь вяло моргнул несколько раз, убеждаясь, что это не голограмма на основе его кошмаров и не галлюцинация на почве действия отборнейших химикатов.

– Я стрелял в тебя, – наконец, кое-как собрав по закоулкам сознания предательски разбредающиеся мысли, выговорил Баки хриплым, сорванным голосом. – Я… застрелил тебя.

Лицо напротив исказилось в трудно читабельной, с учетом давней травмы, гримасе, могущей означать в одинаковой степени как снисходительное «Да, что-то такое припоминаю», так и мстительное «Да, сукин сын, ты в меня стрелял, но я выжил, и теперь пришел твой час расплаты».

Так или иначе, Баки с выводами не торопился.

– Когда из меня повытаскивали весь свинец, вполне убедительно сообщили, что нашпиговал меня некий русский наемник с засекреченным позывным Зимний Солдат, – выражение лица говорившего превратилось в профессиональный покерфэйс. – Ни о каком Джеймсе Барнсе речи не шло.

Осторожно проверив диапазон доступных движений, на удивление, неограниченный, Баки медленно приподнялся на локтях от кушетки, на которой лежал. Окружающее пространство моментально пришло в самопроизвольное движение, что вынудило Барнса насильно сглотнуть подкативший к горлу ком, но быстро стабилизировалось, давая понять, что в помещении их было всего двое. Тревожный звоночек, который вполне мог быть предвестником той самой катастрофы. По позвоночнику Баки пробежал липкий холод дурного предчувствия.

– Что я сделал? – сосредоточив усталый взгляд на лице единственного присутствующего, Барнс замер в ожидании. Замер вплоть до того, что вовсе перестал дышать, а сердце в его груди пропустило удар от резкой вспышки-воспоминания того, как темнокожий человек в белом халате вонзил иглу ему в шею и как буквально в тот же момент напору бионики окончательно сдались фиксаторы. – Я так и знал…

Баки оказался слишком отвлечен рассматриванием собственных рук, оказавшихся абсолютно чистыми даже под ногтями, чтобы заметить прежнее спокойствие на лице… собеседника? Надзирателя? Еще одной неожиданно выжившей цели Солдата? Еще одного, пришедшего по его душу палача?

– Ты довел медиков до седых волос, насколько мне известно, – ровный голос Баки воспринял отрешенно и отреагировал не сразу, продолжая упрямо выискивать следы очередных чудовищных деяний на своих руках. – Заодно с ними присяжных и остальных присутствующих, но на криминал это не тянет.

– То есть, я не… – Баки соображал все еще довольно медленно из-за бродивших в крови препаратов. Намеки, даже тысячу раз очевидные, доходили до него плохо, ему нужна была оголенная во всех смыслах прямота, для стопроцентного эффекта, сказанная в лоб.

Видимо, уж слишком очевидно это оказалось написано у него на лице, потому что… Фьюри? Вроде бы так звали его внезапно воскресшую цель, не стал дожидаться окончания вопроса.

– Все живы и здоровы, сержант, выдохни.

И только тогда, восприняв слова как приказ, Баки вновь позволил себе дышать, заторможено сообразив, что истерзанные легкие уже какое-то время отчаянно требовали кислорода.

Что ж… Человеку, с которым Барнса не связывало ничего, кроме двух предельно конкретных понятий «киллер-заказ», определенно ни к чему было лгать. Именно так, маловероятно, но все же не исключено, мог поступить Стив, не договаривая правду во спасение, желая уберечь друга от ужасов, содеянных его темным близнецом, в очередной раз вырвавшимся на свободу.

Человек, вроде того, который сидел сейчас перед Баки, или, вернее, перед которым Баки сидел, словно изменник Родины в ожидании неминуемого расстрела, явно был не из тех, кого мог озаботить эмоциональный комфорт преступника, тем более, такого, как Барнс.

Раньше Баки об этом не думал. Исполняющему приказы ликвидатору не положено было думать ни в каком другом направлении, кроме непосредственного выполнения задания, но теперь все изменилось, и кусочки мозаики сами собой вставали на место в его голове: цель с десятым уровнем допуска, на устранение которой были брошены такие силы, цель, телохранителем которой, пусть исключительно волей обстоятельств, но, тем не менее, стал сам Капитан Америка, погнавшийся в тот вечер за стрелком…

Враг ГИДРы, кость в горле Пирса, миссия Солдата – человек, который, вполне вероятно, имел все полномочия и власть решить сейчас его судьбу, отобрав эту привилегию у младшего Старка. И не остановит его ни Черная Пантера, ни Капитан Америка, ни вердикт присяжных. Сам же Баки даже не станет пытаться. Теперь уже нет. Потому что отсутствие кого-либо из знакомых рядом, в общем-то, вполне оправдано, и будь Баки трезв, вспомнил бы быстрее: о том, что Стива он сам попросил уйти, и в кое-то веки тот изменил своему врожденному упрямству, сделав, как было велено. Хорошо, если только по старой дружбе, много хуже и вероятнее, если хваленого капитанского упрямства все-таки хватило но то, чтобы остаться. Тогда он увидел… Увидел достаточно, чтобы понять, сколько раз Баки сознательно упустил шанс не быть превращенным в Солдата. Сколько раз он фактически сам позволил им взрастить из себя убийцу, которого сам же кормил ненавистью и болью, лелеял его, как самого любимого на свете ребенка. У него был шанс сбежать, но заоблачные мечты быть человеком, а не идеальным солдатом обернулись в итоге десятками загубленных жизней. У него был шанс показать себя достаточно сильным и сдохнуть под пытками, но не сломаться. Все эти шансы он упустил, и Стив должен был наконец-то это увидеть, наконец-то понять, сколь ничтожно мало в этом новом веке осталось от Баки Барнса 40-ых.

Будь Баки трезв, он бы не удивлялся и не ужасался отсутствию знакомых рядом, а понял бы сразу: помнил бы людей в форме, сильно отличающейся от формы американских военнослужащих, помнил бы три буквы аббревиатуры…

Баки прошиб холодный пот, в виски ударил пульс, и нельзя было понять, то ли это от страха, то ли наркотики так выводились, грозя подступающей ломкой. События вторгались в расшатанное сознание одно за другим, укладывались там медленно и неохотно, формировали цепь причинно-следственных связей, удавкой завивающуюся вокруг его шеи.

Свесив ноги с кушетки, Баки наклонился вперёд вслед за шатким равновесием и уронил тяжелую, будто свинцом налитую голову на руки. В глазах мгновенно потемнело от резкой смены положения и следом же полыхнуло белой вспышкой от отдачи в левое плечо, но ничто из этого уже не имело значения.

– Они забрали ее? – выстонал Барнс из-под рук, и вопросительная интонация вышла как-то сама собой, хотя в ответе он не нуждался.

– Забрали на законном основании, как официальные представители спецслужб Российской Федерации, – с холодным равнодушием взялся объяснять Фьюри, и за этими его словами Барнсу вдруг послышалось что-то вроде: «Как будто ты другого ожидал?» – Список предъявленных обвинений начинался с измены родине и разглашения государственных тайн и весьма приблизительно заканчивался хищением государственного имущества и убийством госслужащих. Все это при наличии у нее российского гражданства и действующего удостоверения сотрудника ФСБ. Рискни мы помешать, очередной конфликт США с Россией можно было бы считать открытым.

Не издав ни звука в подтверждение тому, что услышал и принял к сведению, Баки так и не отнял рук от лица, продолжая сидеть с опущенной головой.

– Его Высочество и его люди, отдать им должное, попытались вмешаться, но она отказалась от покровительства, заверив, что небольшому по площади африканскому королевству проблемы с Россией нужны еще меньше, чем США. Госпожа Ильина сдалась русскому правительству добровольно.

Баки покоробило от упоминания о ней в русской манере, но он не подал вида. Он знал ее слишком хорошо, чтобы безо всяких объяснений представить: яркой картиной увидеть на внутренней стороне век, как она уходит под конвоем, пошатываясь от действия лекарств, но не принимая поддержки.

Барнс не клял судьбу, потому что давно исчерпал все самые изощренные проклятья, он не молился, потому что не считал, что с его послужным списком ему это сколько-нибудь позволено. Здесь и сейчас он не мог потерять над собой контроль и забиться в истерике, как бы ни подталкивала к этому ситуация и текущие по венам препараты. Не мог, хотя до боли хотелось заорать в голос и что-нибудь разнести в дым.

Барнс не просил. Никогда и никого, потому что эту способность у него отобрали еще во времена создания Зимнего Солдата. Потому что все то время, что он существовал в новом веке вне щупалец ГИДРы, он существовал по законам волка-одиночки, в любой момент готовый кинуться в одиночку на стаю. Потому что не было никого, кого он мог бы попросить, даже если бы помнил, как это делается. Сейчас ему больше, чем когда-либо был нужен рядом человек, которого он мог бы попросить о помощи. Единственный, кто мог бы не отказать. По злой иронии именно этого человека отогнали прочь вскрывшиеся подробности о прошлом Солдата. Именно этот человек уже пожертвовал слишком многим…

Все это возвращало Баки к исходному желанию забить кого-нибудь до смерти или бить что-нибудь до стесанных в мясо костяшек на живой руке.

Потому что он знал, что ему не к кому обратиться, ему нечем торговаться в обмен на чьи-либо услуги, а сам он ничего сделать не мог.

Баки кусал нижнюю губу в тщетных попытках избавиться от осточертевшего привкуса резины, заменив его на медный привкус крови. Тишина давила бетонной плитой, грозя расплющить, никто ее не прерывал и, в конце концов, Баки не выдержал: медленно, очень медленно поднял голову от рук и – терять ему все равно было уже нечего – посмотрел в бесстрастно наблюдающее за ним лицо.

– Они убьют ее, – его голос прозвучал безнадежно и глухо, как со дна могилы. И хуже всего, что он даже не попытался это скрыть.

Все официально – да, возможно, так и есть. Возможно, все документы настоящие, и те, кого за ней прислали, действительно сотрудники ФСБ, но ни американцы, ни даже сами русские не имели никакого понятия о том, где заканчивалась государственная власть и начиналась ГИДРА. Это если на сегодняшний день государственная власть в России вообще имела место быть отдельно от ГИДРы. В противном случае, внутри кремлевских стен все змеилось и шипело, напитывая ядом всех и вся, не хуже, чем до недавнего времени в американском ЩИТе.

«Они же ее убьют», – про себя повторил Баки, но вслух промолчал, потому что… потому что, кроме него, это принципиально никого не волновало и волновать не должно было. Баки оставался один на один со своей совестью, один на один с тенью Солдата. Один он остался и с фактом того, что ее забрали: на суд или на смерть, или… бог знает, на что еще, что даже тренированное воображение Баки, во всех изощренных подробностях знакомое со всеми известными человечеству пытками, воображать почему-то отказывалось, словно оберегая хозяина от неизбежной участи свихнуться окончательно.

Баки огляделся, потерянно и бесцельно, и перед его глазами, как наваждение или галлюцинация, как вшитая навечно в подкорку часть кода, снова промелькнула злосчастная пятиконечная звезда ярко-алого цвета. Баки заторможено моргнул несколько раз, но звезда никуда не исчезла, все так же концентрируя плавающий в пространстве взгляд стойкими бликами на гранях. Чтобы сообразить, в конце концов, что это никакая не галлюцинация и не видение, а самый что ни на есть настоящий кэповский щит, Баки потребовалось многим больше нескольких минут. Все это время он смотрел в одну точку у противоположной стены, но в упор не видел, не ассоциировал, не мог сложить отдельный образ в целостную картинку, замечая только звезду – визуальный триггер, в прошлом неизменно следующий за чередой роковых слов.

– Старк отозвал обвинение, но он не был бы собой, если бы ушел побежденным, не испоганив что-нибудь в отместку, – отпустив туманное пояснение, которое Баки даже не напрягался понять, Фьюри какое-то время помолчал, а затем, все также не ожидая от Баки реакции, продолжил: с интонацией сердобольного папаши, разочарованного своим детищем. – В руках у этих людей судьба планеты, а они ведут себя, как обиженные вниманием дети. Стоило оставить без присмотра, и вот вам пожалуйста – гражданская война, международный конфликт и судебный процесс в одном флаконе. И вот это, – Фьюри кивнул головой на сиротливо прислоненный к стене дискообразный предмет, – смешнее некуда – разрисованный под советскую символику щит Капитана Америка.

Все сетования Барнс благополучно пропустил мимо ушей, залипнув на упрямо не укладывающемся в голове словосочетании «отозвал обвинение» и на щите, брошенном Стивом еще тогда, в Сибири, теперь стилизованном под его, Баки, бионическую руку.

– Отозвал обвинение? – переспросил Барнс, щурясь в попытке связно мыслить сквозь звон в ушах, от которого произнесенные вслух слова ощутимо конфликтовали со своим первостепенным значением. – Почему?

Баки мутило и от мыслительной, и от любой физической активности. Смотреть прямо он не мог, предпочитая прятать взгляд в ладонях: от раздражающего света и от всего остального. Еще он бы очень хотел спрятаться где-нибудь от самого себя, но это решительно не представлялось возможным, поэтому он довольствовался тем, что был в состоянии держать собственное тело вертикально и сдерживать все более частые позывы к рвоте.

Привкус резины во рту перестал быть резким, но ему на смену пришел тонкий, едва уловимый обонятельными рецепторами витающий в воздухе запах алкоголя. А еще, кажется, свежей краски и – сильнее всего – медицинской химии, пота и гремучей смеси мужского и женского парфюма…

– Потому что я почти официально засветился в мире живых не ради того, чтобы весь этот бардак продолжался.

Боясь уже не осилить без последствий простое движение головой, Баки по-прежнему не смотрел на происходящее, но на слух уловил шаги: от того места, где изначально сидел Фьюри, туда, где стоял щит.

– Позже пришлю техотдел за игрушкой кэпа. Пусть срочно перекрасят, пока художества Старка Колсон не увидел, иначе беднягу удар хватит, – отдалились тихие шаги, почти сразу едва слышно открылась оказавшаяся незапертой дверь. – Попросил бы без глупостей, но не уверен, что тебе такое знакомо. Жду снаружи, сержант.

Дверь тихо закрылась, обрушившись на чувствительный слух Баки мощнейшим громовым раскатом, и, перестав сдерживать себя, Баки мучительно застонал в голос. Легче не стало.

Больше всего на свете ему сейчас хотелось сползти на гладкий пол, свернуться в защитную позу, которая на деле ни черта не защищала – он знал об этом наверняка – и сдаться набирающей обороты ломке, забиться в лихорадке. Но, пересилив себя, Баки этого не сделал, потому что это не какая-то там дыра, поеденная крысами и кишащая тараканами, это даже не тесная квартирка в Бухаресте, где его, свернувшегося и дрожащего, никто чужой не трогал бы часами, а то и целыми днями. Это американская столица, здание Верховного суда – публичное место в любое время суток, здесь его быстро найдут и быстро выволокут из импровизированного защитного кокона: медики с нашатырем, охрана с пощечинами, судебные приставы с дубинками или банально уборщики. Баки не позволила снова отключиться набатом бьющаяся мысль о собственной беспомощности, словно он сопливый мальчишка, а не первоклассный убийца и страшилка, которой где-то в России поныне пугают юных разведчиков.

В конце концов, Баки давно научился переносить ломки на ногах почти без ущерба функциональности. Во-первых, потому, что все яды, как природные, так и синтетические в составе медикаментов его организм рано или поздно усваивал без остаточных последствий. Во-вторых, потому, что его тренировали на выносливость в гораздо более жестких условиях, чем навеянная психотропными дезориентация. В-третьих… В третьих, потому, что если бы она была рядом, она бы сделала все возможное, чтобы не дать ему отключиться.

В наскоро оборудованной под медицинские нужды служебной каморке при более детальном изучении нашелся случайно или намеренно забытый медицинский чемоданчик, рядом – пластиковая бутылка с водой и пластиковый стакан, капельная стойка с использованной капельницей. Здесь же оказалась дверь в смежный с помещением санузел, где, в небольшом зеркале над раковиной, Баки, в конце концов, абсолютно без интереса обозрел все мало примечательные подробности своего состояния – отросшую всего за сутки (или… сколько там прошло?) щетину, всклокоченные, слипшиеся от пота волосы, тени под глазами и измятую, у шеи небрежно перекошенную и до середины груди расстегнутую рубашку. Пиджак, снятый с него еще до процедуры, кто-то в итоге свернул изнаночной стороной и подложил ему под голову вместо подушки.