Текст книги "От выстрела до выстрела (СИ)"

Автор книги: AlmaZa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава XIII

Вторая ночь в гостях стала ещё более бессонной. Петя ворочался, гнал от себя образ Веры. Она была так недалеко – пройти по галерее и подняться в комнату. И что дальше? Возбуждённое первым опытом воображение рисовало недозволительное. Такое, чего об Оле он никогда не смел помыслить. И в то же время, сейчас он понял, что будь неподалёку Ольга – в качестве его жены, разумеется, он бы помчался туда со всех ног, мучимый неудовлетворённостью.

На утро принесли его вещи, но сюртук ещё был влажным, не успел высохнуть, и к завтраку пришлось идти во вчерашнем – с чужого плеча. Воронина, будто в качестве щита, привела с собой дочь, сама, без няни, и усадила на колени кормить. Кого она пыталась защитить присутствием ребёнка? Себя? Или не защитить, а удержать от необдуманных слов и действий.

– Как спалось? – вопрос не прозвучал холодно. Голос совсем не изменился, но Столыпин не смог понять, можно ли продолжать говорить на «ты» или лучше сделать вид, что ничего не было?

– Благодарю, хорошо, – солгал он.

Дальше разговор не пошёл. Петин язык завязался в узел нерешаемым выбором: «ты» или «вы»? Вера, как назло, щебетала с Зоей, не то принципиально не замечая гостя, не то не зная, как и он, о чём можно заговорить. Даже в самой смелой и независимой женщине, оказывается, пробуждается рано или поздно смущение или растерянность.

Наконец, не в состоянии находиться в подвешенности и стыдящей тишине, Столыпин сказал:

– Я, наверное, поищу ещё до обеда, и потом поеду.

Вера Ивановна подняла на него глаза.

– Тебе не хочется тут оставаться?

«Значит, всё-таки, мы на „ты“ по-прежнему» – отметил Петя. Только к добру это или напротив, не предвещает ничего хорошего?

– Мне нравится здесь, но лучше уехать.

– Почему? – Он молчал, и Воронина, ссадив дочь с колен на соседний стул, положила пальцы на стол, по сторонам от тарелки. Пробарабанила ими. – Задержись ещё хотя бы на пару дней. Ты не посмотрел парк…

– Вера, я… я не хочу никого обманывать, – ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: – Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.

Если это и задело её как-то, ударило по самолюбию, то она не показала вида. Напротив, даже улыбнулась:

– Кто же тебе говорит что-то против этого?

– Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.

– Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.

– Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…

– Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж – любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело – спокойно его заканчивай.

– В том-то и проблема, что спокойно я не могу, – Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, – ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.

– Чем же ты меня разочаруешь?

– Тем, что должен жениться на другой, а сам…

– Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, – глядя на него, она медленно покачала головой, – если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.

– Тогда… что же? – догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. – Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.

– По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.

– Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.

– И всё равно не задержишься?

– Всё равно.

– Силой удержать не могу, – развела Воронина руками. Печально улыбнулась: – Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.

– Сочту за комплимент.

Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания – в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут – получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту – больше никакого мальчишества, а только мужество.

После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.

В дверь постучали.

– Да-да? Войдите.

Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.

– Собрался?

– Да. Особенно и нечего было собирать.

– Жаль, что больше не нашёл ни страницы о Лермонтове.

– Ничего, всё же не с пустыми руками уезжаю!

– Я скажу, чтобы кучер довёз тебя до станции…

– Не нужно, я пройдусь.

– Но ведь идти не меньше часа!

– Ничего, прогуляюсь. Посмотрю на то, что осталось от леса.

– Он поднимается заново, – оптимистично сказала Вера, – по сравнению с той пустошью, что была сразу после вырубки, нынче совсем красота.

– Природа подаёт пример, что после всего можно ожить, подняться и упорно занимать своё место.

– Я в детстве тоже думала об этом: сколько траву не коси, она растёт и растёт, – Воронина взяла Столыпина за руку и посмотрела ему в лицо, – можно последнюю просьбу?

– Конечно, – не мог иначе ответить он.

– Поцелуй меня ещё раз. Я, может, никогда больше ни с каким мужчиной не свяжу себя, не буду вместе. Но помнить хочется приятное, а не то, что было с Владимиром.

Её глаза светились нежностью. «Не ошибся ли я, приписав ей деловой и независимый характер, – подумал Пётр, – ведь то была малознакомая девушка, не показывающая себя настоящую, а на деле она вот такая – слабая и нуждающаяся в крепкой опоре». Он ошибся в другом: слабой и хрупкой любая девушка становится рядом с настоящим мужчиной, а не с тем, кого просто узнаёт получше.

Столыпину захотелось выступить в роли рыцаря и укрыть от навязчивых кавалеров, домогающихся через руку Веры её богатств. Но, целуя её, Петя отдавал себе в отчёт в том, что вряд ли они когда-либо ещё встретятся, пересекутся. Она – московская предпринимательница, а он – будущий петербургский чиновник. В том, что он будет служить в Петербурге, Столыпин почти не сомневался. Так было нужно ради Оли.

Простившись с Верой, он пошёл к станции Сходня по малолюдной дороге, где встречались редкие прохожие и за весь путь лишь однажды проехал экипаж. Уединённое местечко, в каком он, в душе провинциал, всегда хотел жить с любимой супругой и детьми, большой семьёй. Когда разъехались окончательно родители, Пётр долго не мог понять, как двое допускают такое? Почему не могут договориться, сохранить любовь и уважение, терпение? Взрослея, он учился тому, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. В ней очень мало белого и чёрного, мало однозначно плохого и хорошего. В ней порой и самого себя понять сложно, не то, что близкого, и нет ничего хуже, когда оба тянут в свою сторону, обвиняя друг друга и требуя уступок. Петя определился для себя заранее: неважно, как виделся идеальный семейный быт ему, ведь счастливым он не станет, если будет несчастна Ольга, а потому именно ей решать, как и где они будут жить.

Так, философствуя о том и этом, Столыпин добрёл до станции и стал ждать поезда.

К дяде он вернулся затемно. Тот сидел в глубоком кресле, завёрнутый в бархатный халат, и среди зажжённых ламп читал толстую книгу.

– Приехал? Задержался что-то!

«Он хотя бы заметил, что меня не было два дня?» – пронеслась ироничная мысль у Петра.

– Как поиски сокровищ? Нашёл клад? – хохотнул Дмитрий Аркадьевич, отрываясь от чтения.

– Самую малость, – Петя выложил на письменный стол томик Вальтера Скотта, – тут есть небольшие заметки, выведенные рукой Михаила Юрьевича.

Дмитрий Аркадьевич присмотрелся к названию. Хмыкнул.

– Да, Миша грезил Шотландией! А кроме этого ничего?

– Ничего. Саша, может, откопает в Колноберже больше, всё же туда отец увёз бóльшую часть библиотеки.

– Хозяева не выказали недовольства, что ты явился, как снег на голову?

– Нет, они были… очень любезны, – подобрал слова Пётр.

– Напомни, кому вы продали усадьбу?

– Купцу первой гильдии Фирсанову.

– Ах, да! У него ещё таверна на Арбате – «Прага», у стоянки извозчиков. Говорят, цены там дешёвые, но я не заходил. Сам понимаешь… не ресторан!

Петя покивал, ожидая, что дядя припомнит о смерти Ивана Григорьевича что-нибудь, всё-таки, для Москвы видное лицо было – миллионер, из серпуховских торговцев дровами выбившийся в богатейшие люди первопрестольной! Но коммерсанты не входили в круг интересов Дмитрия Аркадьевича.

– Какие планы на завтра? Пойдёшь со мной в клуб?

– Нет, поеду в Петербург.

– Уже? А я думал успеешь прочитать мои заметки, соображения на твою тему – ты же агроном будущий!

– А, может, и нет, – произнёс Петя. Дядя посмотрел на него внимательнее.

– Передумал? Наука наскучила?

– Нет, ни капли! Мне нравится это всё, но… я решил делать карьеру.

– Карьеру? Какую?

– Попробую при министерстве каком-нибудь. Только не иностранных дел. Не хочу оказаться за границей.

– Что так? – Дмитрий Аркадьевич подозрительно прищурился: – И ты в славянофилы подался?

– Вы это слово употребляете, как ругательство. Нет, я не славянофил, но люблю Россию, и в ней жить хочу.

Дядя спокойнее, уже без ехидства, вздохнул:

– Жить, конечно, нужно в ней, но посмотреть, как живут другие – полезно.

– Я видел, когда ездил к матушке. Я бывал в Европе, Дмитрий Аркадьевич. Русские там сорят деньгами, полученными здесь, и говорят, как прекрасна жизнь в Париже, Женеве, Вене, Лондоне, хотя европейцы, с которыми они имеют дело, живут часто за их же счёт. Я вижу недостатки нашего общества, и вижу, что оно нуждается ещё во многих усовершенствованиях, но низкопоклонство перед всем заграничным мне глубоко неприятно.

Дмитрий Аркадьевич, держа открытую книгу на коленях, долго смотрел на двоюродного племянника. Потом опустил голову, возвращаясь к чтению, и при этом проворчал:

– А ты на неё и бываешь похож, на свою матушку! На всё своё, видите ли, мнение, как будто единственно верное и уже высшей инстанцией подтверждённое! Нет ничего странного, что кузен мой, Аркадий, находиться с ней больше под одной крышей и не смог.

Глава XIV

Ольга сидела за роялем и играла отрывок из «Лебединого озера» Чайковского. Фрейлины, замечавшие, что она стала меланхоличной, переглянулись. Нейдгард выбрала драматическую мелодию, не слишком подходящую к солнечному августовскому дню за окном. Когда она закончила, пальцы перестали скользить по клавишам, а последняя нота затихла, Валентина Ушакова сказала:

– Чайковский сейчас в Петербурге, кажется. Я не была на его концертах, но очень хочется попасть! Он объехал уже весь мир и заграницей ему рукоплещут в каждом городе!

– Я не люблю концерты, – без претензии на оригинальность, просто делясь своими вкусами, заговорила Прасковья, – мне церковное пение больше нравится. Иногда такая благодать на душу ложится во время службы! Я веки смыкаю, подпеваю, и будто живой ручей внутри бежит.

– Ох, Паша, скажешь тоже!

– А что? Я чувствую так!

В комнату вошла горничная и, отвесив поклон, обратилась:

– Ольга Борисовна, там лакей говорит, что вас спрашивают.

– Меня? – удивилась она. – Кто?

– Какой-то сударь. Ждёт внизу.

– О-о, Оля! – кокетливо обмахнулась веером Валентина. – Сударь!

– И что же? – поднялась та, оправляя юбки.

– Не дождёмся ли мы твоей свадьбы?

– Я так надоела тебе?

– Ну что ты, Олечка! En aucun cas[1]!

Нейдгард вышла за горничной, и та повела её к лакею, передавшему послание. Гатчинский дворец продолжал переделываться, не всегда можно было пройти прямо – какие-то лестницы перекрывались из-за ремонта, где-то было грязно от пыли, поднимающейся от раздолбленных стен. Это императорские покои делали зимой, после выезда двора, чтобы не доставлять царской чете неудобств, а многие другие помещения чинили и латали, когда придётся, не считаясь с остальными насельниками. Ольга ждала скорее осени, чтобы вернуться в Аничков дворец, в Петербург, откуда всегда ненадолго можно ускользнуть в кафе, магазин или домой. В Гатчине же в свободные часы деться некуда, и приходится коротать время не всегда с теми, с кем хотелось.

Она шла и гадала, кто мог вызвать её? Кто-то из братьев? Они бы так поступили, только если что-то срочное случилось. Не дома ли беда? Лакей ждал у двери, когда Ольга спустилась.

– Кто меня спрашивал?

– Господин, – рука указала чуть в сторону, на тропку вдоль дворца, – вон тот.

Нейдгард посмотрела туда, и первое, что отметила – стоит кто-то очень высокий. Силуэт показался совершенно незнакомым, но, продолжая приглядываться, Оля замирала и еле сдерживала возглас. Без студенческой формы, в штатском сюртуке, она совсем не узнала его! И за лето он отпустил усы и небольшую бородку, возмужал так, будто они года три не виделись, а не пять месяцев.

Сорвавшись с места, Оля подбежала к Столыпину и, разрумянившаяся, сама не своя от облегчения, не могла оторвать от него глаз.

– Петя! – он улыбнулся, услышав запросто произнесённым своё имя. – Ты! Ты… – «Жив!» – чуть не произнесла девушка, но сумела остановиться. Слухи были глупостью, всё Дима надумал, довёл её до расстройства чувств! Смотреть на Петю было одно удовольствие. И изменившимся, с усами и бородкой, он был своим, почти родным. Дорогим ей.

– Да, это я, – счастливый от того, что встречен с такой радостью, Столыпин сжал руки в кулаки, чтобы не позволить им потянуться к объятиям. Как же хотелось обнять Ольгу и закружить!

Придя в себя и поняв, что волнения были напрасными, Нейдгард тотчас переменилась в лице и надула губы:

– Почему ты не ответил мне на письмо? Неужели не получил его?

– Получил! Конечно, получил, – в доказательство Петя вынул его из-за пазухи, – вот оно.

Девичий взор наполнился лукавством:

– Ты вёз его с собой?

– Да, – смущённо опустил он глаза к ботинкам, – чтобы не потерять.

– А если бы я написала два письма?

– Захватил бы оба.

– А если десяток? – Ольга засмеялась: – В сюртуке не хватило бы места!

– В нём много карманов, и есть ещё карманы в брюках, – дивясь сам себе, принялся шутить Столыпин, поддерживая эту внезапно лёгкую и весёлую беседу. – Я буду несказанно счастлив, если писем накопится столько, что мне некуда будет их дальше класть.

– Ты не получишь и второго, если не ответил на первое, – демонстрируя обиду, приподняла брови фрейлина.

– Я не ответил, потому что посчитал трусливым для себя перейти на «ты» через расстояние, не видя друг друга. Я решил, что лучше отвечу глаза в глаза, когда приеду. Оля, – закончил он, поставив точку её именем, по которому решился назвать. Которое мечтал произносить, шептать ей на ухо, выдыхать в губы и окликать её так: «Оля, ты идёшь ужинать? Оленька, пойдём погуляем? Оля, я люблю тебя!».

Брови Нейдгард расслабились.

– Хорошо, ты прощён.

«Как мило она обижается, – подумал Столыпин, – как мило, что она вообще это делает, и я имею возможность заслужить её расположение. Не получить в готовом виде, а добиться».

– Но в следующий раз так просто не отделаешься! – будто в угоду его мыслям, продолжила она. – С тебя всё равно письмо.

– Я завалю тебя ими! Хотя… не уверен, что будет много времени…

– Но ведь учёба ещё не началась?

– Нет, но я завтра иду разговаривать с ректором, чтобы получить разрешение писать дипломную работу и закончить весь курс обучения за оставшийся год.

– Куда ты так торопишься?

– Жениться на вас, – не думая, честно сказал Столыпин. Исправился: – Тебе.

Олю не задела его прямолинейность, но раскоординировала:

– Но я… я же не давала ещё согласия!

– Это дело поправимое.

Их голубые глаза встретились. Перед ней был не совсем тот Петя, которого она знала… как будто бы этот был новой версией прежнего. Более непредсказуемой, загадочной, но… деспотичной?

– Я всегда опасалась оказаться замужем за жестоким, непонятливым и властным человеком, а ты уже сейчас пытаешься всё решать в одиночку!

– Оля… давай пройдёмся? – указал он на посыпанную мелким гравием дорожку, и они пошли по ней. Ходьба помогала ему упорядочивать мысли. – Ты всегда сможешь передумать и разорвать помолку, чего мне, конечно, совсем бы не хотелось, но я прошу сейчас твоего согласия по другой причине.

– Какой ещё причине?

– Чтобы мы узнали друг друга лучше, чтобы смогли… найти общий язык, нам нужно проводить время вместе, но, будучи тебе никем, я буду тебя компрометировать, а я ни в коем случае ни хочу поставить ни пятнышка на твою репутацию. В качестве официального жениха я смогу выезжать с тобой в общество, смелее приходить к вам в дом, открыто писать тебе. Но пока этого нет – я не могу выражать всё, что думаю, даже взять тебя за руку не могу, потому что знаю, что так нельзя, – видя, что она внимательно его слушает, Столыпин продолжил, – я много размышлял об этом, когда… когда был у отца, в Орле. Если тебе важно понять меня, и чтобы я понял тебя, нам нужно это дозволение приличий, а по-другому мы его никак не получим. Только помолвкой.

Нейдгард признавала правоту его рассуждений. Когда все будут знать, что это – её будущий муж, никаких пересудов не возникнет, фрейлины перестанут хихикать и отпадут все неугодные ухажёры, тешущие себя призрачной надеждой на что-то. Петя предлагал простое и приемлемое решение и, хотя разрыв помолвки, если она этого пожелает, вызовет скандал и отбросит некоторую тень на взбалмошную невесту, Оля не будет до венчания скована по рукам и ногам.

– Если мы заговорили об этом всём, то, прежде чем согласиться на помолвку или отказаться от неё, мне хотелось бы узнать самое важное, – сказала она.

– Спрашивай всё, что угодно.

– Только отвечай честно!

– Конечно.

– Каким ты видишь брак?

Это был обычный, логичный и уместный вопрос, и Петя, думавший о подобном не раз сам, имел чёткую картинку в голове, но словами передать оказалось не так легко.

– Я… вижу его идеальным, – чтобы не затянуть с паузой, начал он с шутки. Оля улыбнулась, но в глазах стоял упрёк: «Я хочу серьёзности!». Столыпин покашлял в кулак, избавляясь от юмора: – У меня раньше было всё расставлено по полочкам, как и что будет, вплоть до мелочей. Но не так давно я осознал, что… решаю в одиночку, – процитировал он девушку. – А брак – это союз двоих, и создавать его нужно вместе.

– Но есть какие-то принципиальные вещи? Что-то, что ты считаешь обязательным в супружеской жизни. Чтобы жена была молчаливой или, наоборот, весёлой, чтобы было десять детей, или наоборот – один, два. А досуг? Проводить его вместе или порознь?

Петя опять задумался. Ему вспомнилась родительская ссора из детства, значение которой он понял несколько лет спустя. Мать кричала отцу: «Мужчины – похотливые животные! Я устала быть постоянно отяжелевшей, устала!» – потом она заплакала и, выпихнув мужа из комнаты, закрылась. Четверых детей она родила почти подряд: Маша родилась через полтора года после Миши, он, Петя, родился почти ровно через год после Маши, а Саша – через восемнадцать месяцев от его рождения. Потом был ещё мертворожденный ребёнок, на которого у организма не хватило сил. Как только пришло осознание, в чём заключалось неудовольствие матери – она всё реже пускала супруга в спальню, и отец, само собой, злился на неё всё больше, – Петя стал интересоваться украдкой, откуда берутся дети, как это всё устроено и бывает ли иначе, чтобы женщины не рожали каждый год, выходя замуж? Никто и не догадывался, что за скромным и воспитанным юношей скрывается теперь знаток анатомии, акушерства и детопроизводства. Ведущие разгульный образ жизни студенты просветили его рассказами о многом, да и учебники по медицине, попадавшиеся в университетской библиотеке, давали исчерпывающие ответы.

– Начну с конца: досуг я хотел бы проводить вместе, но если один из нас устанет, то другой должен отнестись с пониманием и дать отдохнуть. В то же время, если тебе очень захочется куда-то, или просто поговорить – я никогда не закроюсь и не попрошу оставить меня в покое. Дети? Я хотел бы большую семью, но если тебя это не устраивает, то двух мне хватит. Мальчика и девочки.

– А если родится две девочки? – не упустила момента уточнить Оля.

– Ну… – Петя изобразил глубоко погружённый в проблематику вид, посмотрев вдаль и прищурившись на солнце. – Тогда нужен будет третий ребёнок.

– Допустим. Но имя для первой дочери выбираю я.

– И как ты её назовёшь?

– Марией, как мою мамá.

– Но сын будет Аркадий.

Нейдгард поморщила носик:

– Мне не нравится.

– Ничего не попишешь, это родовое имя, я назову первого сына только в честь отца. Если бы ты вышла замуж за Мишу, тебя бы ждало то же самое.

– Правда? – захлопала она, изумлённая, ресницами. – Мы с ним этого не успели обсудить…

Пете польстила выданная информация. Он был приободрен и окрылён тем, что Оля ни с кем не строила таких далекоидущих планов, как с ним. А ведь Миша погиб незадолго до свадьбы! Столыпин не смог оставить это при себе и спросил:

– Оля, ты говоришь, что не можешь выйти за меня, пока не узнаешь достаточно, пока я не отвечу на важные вопросы, но при этом за Мишу собиралась выйти, не зная ничего?

Она поалела, пойманная на противоречии. Но что было сказать? Что влюблённый и бравый офицер закружил её в своей пылкой страсти и она, увлечённая им не меньше, чем он ею, совершенно перестала думать? В полку даже видели, как они целовались, отступать было нельзя – свадьба должна была состояться! Хотя последний месяц перед роковой дуэлью с Шаховским они нередко ссорились, и Ольга не раз замечала, какие несхожие у них характеры. Недавно, во всех этих думах, вызванных дофантазированными слухами от Дмитрия, она прислушалась к внутреннему голосу, шепнувшему: «А если бы Михаил не погиб – вдруг ты его вскоре разлюбила?». Но было бы поздно – они были бы уже женаты. Страх от того, как всё могло обернуться, ещё более пугающая бесчеловечная радость, что случившееся – к лучшему, не они ли заставляли Ольгу становиться предельно рассудительной теперь? Не пороть горячку, перепроверять всё многократно.

– Я была моложе и глупее, – выпалила она.

– Это было всего год назад.

– За год иногда происходит очень многое, – Оля не собиралась давать нападать на себя и бойко дала отпор: – Ты изменился и за меньший срок! Что с тобой случилось летом?

– Самое главное? Я получил твоё письмо, – широко улыбнулся он. Но Нейдгард что-то почувствовала:

– Нет, точно было что-то ещё!

– Я, наконец, заглянул к цирюльнику, – провёл ладонью по уложенной отрастающей бороде Петя, – а ты, мне кажется, просто меня морочишь.

– Я? Нет! – вспыхнула Ольга, но поскольку Столыпин говорил это с улыбкой, они оба рассмеялись. – Чем я тебя морочу?

– Всеми этими допросами, отказами, отсрочками, сомнениями… Да, я же подошёл как раз к третьему вопросу, какой должна быть моя жена? – они сделали круг и, вернувшись ко дворцу, остановились. Пётр заложил руки за спину и качнулся с пятки на носок и обратно. – Моя жена должна быть тобой, Оля, а молчаливой или весёлой ты хочешь быть, серьёзной или легкомысленной, капризной или послушной – это тебе решать.

Его слова затронули её сердце. Она непонимающе качнула головой:

– Неужели ты захотел на мне жениться из какого-то принципа? Потому, что Миши не стало…

– Нет, – перебил её Петя, – я… хотел на тебе жениться, когда он ещё был жив. Но не смел об этом и думать.

Все фразы вылетели из головы. Ольга смотрела на него, не веря ушам. Как так могло случиться, что два брата влюбились в неё с одинаковой силой? Почему?

– Теперь твоя очередь сказать, какого ты хочешь брака? – задал вопрос Столыпин. – Каким я должен стать мужем, сколько ты хочешь детей, как выглядит в твоём представлении наша жизнь?

Оля отметила конкретику поставленных вопросов. Он не давал шанса свернуть в сторону, не спрашивал, какой ей нужен муж, а интересовался – каким он сам нужен ей. По-прежнему в эмоциях от его признания, что она нравилась ему ещё год и более назад, Нейдгард хотела сослаться на занятость, головную боль, волнение, взять перерыв и уйти думать, но в последний момент ответ пришёл ей на ум:

– Ты должен быть любящим мужем. Любить меня, а любить – это уважать, терпеть и оказывать внимание. Я не позволю обращаться с собой, как со служанкой, поэтому меня придётся уважать, я имею не самый лёгкий характер, поэтому меня придётся терпеть, и… я весьма капризна и тщеславна, поэтому мне нужно будет всегда напоминать о том, что меня любят. В зависимости от того, как ты справишься с этим, Петя, я соглашусь и на большее количество детей, чем трое, и на многое другое.

– Многое другое? – повёл бровью Петя. Оля вытянулась, приобретя премило невинный и бездумный вид:

– Я не знаю, что я имела в виду и зачем это сказала.

И это было правдой, он знал, что Ольга не всегда та холодная и жеманная придворная красавица, но порой и вот такое чудо – болтающее что-то невпопад, теряющееся и топающее ножкой. Такой она часто была при Мише. Столыпин просиял:

– Но я запомню: многое другое.

– Не будь злопамятным, я не пойду за злопамятного.

– Я запомню это по-доброму. Так что же, Ольга Борисовна, если я пообещаю вас уважать, терпеть и баловать, мы помолвимся?

– Вам… то есть, тебе – запутал меня! – нужен ответ сейчас?

– Скоро будет годовщина. Год, как не стало Миши. Я бы хотел после этого объявить, что ты моя невеста. Если ты согласишься.

Ольга заметила какое-то движение и подняла глаза к окну второго этажа. Там, поднырнув под тюль, наблюдали за парой пять фрейлин, любопытно прижавшись к стеклу, но стоило Нейдгард задрать лицо, как случился переполох и, будто их сдуло мощным потоком ветра, фрейлины вынырнули за тюль обратно. Только Прасковья запуталась в нём и, когда следом за Олиным взглядом обернулся и Пётр, прекратила метаться, как рыба в сетях, замерла с улыбкой и помахала. Столыпин поклонился.

– Кажется, – сказала Оля, – моё согласие или не согласие уже ничего не изменит. Через час весь двор будет судачить о нашей встрече и, чтобы не быть посрамлённой, придётся признать, что у меня появился жених.

– И почему говорят, что женское любопытство – дурное качество? Передай этим барышням мою благодарность.

– Но, не забывай, ты оставил за мной право расторгнуть помолвку!

«И сделаю всё, чтобы у тебя не возникло желания им воспользоваться» – подумал Пётр.

Примечание:

[1] Никоим образом, ни в коем случае (по-французски)