Текст книги "От выстрела до выстрела (СИ)"

Автор книги: AlmaZa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Когда они остались с Олей вдвоём (в соседней комнате с открытой дверью находилась Мария Александровна с Анютой), Петя набрался смелости и сказал:

– Я оставлял за тобою право расторгнуть помолвку. Если ты хочешь – сейчас подходящий момент, – она впилась в него испуганными глазами, но он продолжил, – выходить замуж за человека, который собой ничего не будет представлять, у которого неопределённое будущее, не нужно. Кем я в лучшем случае стану, если ничего не изменится? Провинциальным помещиком? Не для этого ты покидала двор. Ты заслуживаешь большего, Оля.

– Что же ты говоришь такое? – не выдержав, стукнула она Петю по плечу. – Я переборола свой страх перед замужеством, а ты его подхватил?

– Закон физики, – с грустной иронией заметил Столыпин, – ничто не берётся из ниоткуда и не уходит в никуда.

– И ты позволишь мне выйти за другого? – напомнила она ему конечный итог того, что происходит с девушками, если один молодой человек отказывается на них жениться.

– Что⁈ Нет!

– А что же я, по-твоему, должна сделать? Уйти в монастырь оттого, что тебе пока что не нашлось служебное место?

– Я не знаю, Оленька, я… Мне неудобно перед тобой, твоими родителями, самим собой…

Она впервые видела его таким – мятущимся, неуверенным. Не сломленным, но ослабевшим. Петя всегда был горой, точнее – тараном, упорно движущимся к цели. Когда впервые его увидела, ещё будучи невестой Михаила, Ольга подумала, что фамилия их подходит младшему куда больше, чем Мише, потому что «Столыпин» у неё ассоциировалось со словом «столп» – высокой несущей опорой, на которой держатся своды. На Пете, казалось, могло держаться всё – хоть шар земной, и то бы выдюжил, но нет ни одного человека с бесконечным запасом сил, и в этот момент Оля поняла, что сейчас должны быть забыты её капризы. Сейчас она должна поддержать его, вернуть ему уверенность. Иногда и опору требуется подпереть.

Взяв его большую ладонь в две свои маленькие, Оля улыбнулась:

– У тебя всё получится, Петенька. Сразу редко что у кого выходит. Я вот ещё даже близко не определилась с платьем, хотя думаю о нём целый месяц. Друг мой нежный, – она осторожно погладила его по волосам, на миг вспомнив, что всё-таки старше, должна быть мудрой, – мы ведь вместе, не ради ли этого ты затевал столь многое? Так неужели средства поменялись местами с целью? Или ты слишком успокоился, решив, что я уже никуда не денусь, и ты можешь играть с этим по своему усмотрению?

– Что ты, Оленька! – приободрившись, Петя поцеловал её руку, прижал к щеке. – Играть с тобою? Никогда! Но заслужить твою любовь…

Она передвинула пальцы со щеки на его губы, заставив замолчать. Посмотрела ему в глаза. Ей, капризной фрейлине, нравилось дёргать ухажёров за нервы, нравилось наблюдать, как они теряются, ища способ заслужить расположение. Но Петя больше не был обычным ухажёром. Это её жених – вскоре муж, а разве престало жене издеваться над мужем и изводить его? Нет, только заботиться.

– Уже заслужил, – тихо и робко произнесла она.

– Оля… – выдохом сорвалось сквозь её пальцы. – Неужели…

Но Столыпин не договорил и, отодвинув руку невесты, коснулся её горячим поцелуем.

* * *

Начался учебный год, лекции, занятия. В сентябре Нейдгарды определились с датой – одиннадцатое ноября. Борис Александрович договорился со священником церкви Николая Чудотворца в Плотниках[5], что стояла почти что напротив их особняка. Столыпин решил уволиться из университета незадолго до свадьбы, чтобы сразу ехать на неё, а до этого – ещё побыть студентом.

Дни то летели, то тянулись. Петя извинился перед Олей в письме, что часто ей пока писать не сможет – хочется взять из лекций всё, что успеет, ведь неизвестно, продолжится ли когда-либо его учёба. Он не стал добавлять успокаивающих фраз «вот когда приеду» или «подожди, и после свадьбы…». Однажды он уже поспешил и остался без разрешения. Теперь Столыпин жил сегодняшним днём и не торопил события.

Придя как-то вечером из Общества естествоиспытателей, куда его позвал Андрей Николаевич для разных знакомств, Петя увидел на своём столе конверт.

– Это от кого? – спросил он у Саши, сидевшего неподалёку и выписывающего из книг какую-то информацию.

– Тебе принесли, я к штемпелю не приглядывался.

Петя поднёс его под свет лампы. Сердце дрогнуло в груди. «Министерство внутренних дел Российской империи». Что это? Ему снится? Раскрыв конверт, Столыпин прочёл короткое извещение о том, что его ждут там, в Департаменте общих дел, к директору, Владимиру Денисовичу Заике.

С тех пор, как он привык к мысли, что Оля – его невеста, и они точно будут вместе, это была самая беспокойная и бессонная ночь. Так что утром он не поехал на Васильевский остров, а пошёл вдоль Фонтанки. Предчувствие говорило ему, что окажется какая-то ошибка, что развернут и скажут – передумали. Или ещё чего случится. Но не может же так быть, что столько времени он бился в разные двери, а когда перестал – открылись самые заветные?

Однако его провели к тому самому Владимиру Денисовичу. Представили и усадили.

– Итак… – директор департамента посмотрел в какой-то лист. Петя напряг зрение. Это же его прошение, его почерк! – Пётр Аркадьевич Столыпин?

– Честь имею!

– Желали служить у нас? – на него почти не смотрели.

– Желал! То есть… и желаю.

– Вот и прекрасно. Можете с понедельника начать?

– С понедельника? – едва не подавился удивлением Столыпин. – Но я…

– Что? – поднялись тяжеловатые, лишённые какого-либо юмора глаза директора.

– Нет, ничего. Смогу, – осипшим голосом заверил Петя.

– Ознакомитесь тут со всем, войдёте в положение, так сказать. Если и вас, и нас всё устроит – зачислим на общем основании.

Столыпин как будто бы продолжал не понимать, что происходит.

– У меня свадьба в ноябре… я должен буду ехать в Москву.

– Возьмёте отпуск.

– Так сразу? Едва взявшись за службу?

Владимир Денисович соизволил бросить второй тяжёлый, но теперь ещё более серьёзный взгляд.

– Так вы желаете служить или нет?

– Да! Простите. Конечно. Виноват. Буду в понедельник.

Директор как будто бы уже и забыл о том, что здесь кто-то присутствует. Увлёкся подписыванием бумаг, предварительно прочитывая каждую. Петя не удержался:

– Разрешите спросить, ваше превосходительство?

– Разрешаю, – перо мерно проскрипело, лист отложили.

– Почему… почему моё прошение принято? Почему именно сейчас? Я его, кажется, в июле подавал…

Владимир Денисович педантично закончил с двумя бумагами, по ходу чтения которых Петя подумал, что ответа не дождётся. Но вдруг о нём вспомнили. Отложили перо и повернули к нему лицо.

– Поругались у нас два чиновника. Чёрт знает что не поделили. Один вызвал другого на дуэль. Полицию предупредили. Надзор был. Нет, всё равно как-то выскользнули! Стрелялись. Один – мёртв, другой ранен, неизвестно когда встанет на ноги. А дел – дорогу до Дальнего Востока выстлать можно! У меня, – он похлопал по пышной стопке на краю стола. – очередь неизвестно кого, с «протекцией». Понимаете, Пётр Аркадьевич? – Пётр Аркадьевич кивнул как можно более понимающе, со всей глубиной знаний. – Они тут будут числиться, а дела кому делать? Мне одному?

Директор перевёл дыхание. Спросил:

– Вы не дуэлянт?

– Никак нет, ваше превосходительство! – сходу соврал Столыпин. Без предварительной подготовки хорошо вышло.

– Вот и замечательно. Трудиться придётся не покладая рук. У нас тут бывает до поздней ночи засиживаются. Бумажной волокиты много, но куда без неё? Приготовьтесь, что станет не до отдыха…

Когда Петя вышел на набережную Фонтанки, он всё ещё словно спал, прокручивал разговор в голове, щипал себя через рукав. Случилось! Неужто случилось? И, главное, взяли потому, что не по протекции! Не навязали его со стороны, а дали шанс. И он его использует, он проявит себя! Нет, всё-таки есть надежда на перемены к лучшему, есть порядочные люди, есть, ради чего стараться и чему служить! Столыпин был готов служить – не покладая рук, хоть до ночи, хоть до утра. Хоть до гроба. «Боже мой, ведь теперь и в вольные слушатели можно! – подумал Петя. Но тотчас переключился на другое, самое для него важное: – И теперь спокойно можно жениться на Оленьке. Теперь, наконец, всё у нас будет хорошо!».

Примечания:

[1] Ныне улица Пестеля

[2] Внук А. Н. Бекетова, которому здесь 4 года от роду – поэт Александр Александрович Блок, чьи родители разошлись, когда ему было около года

[3] Влюбившись в 42 года в шестнадцатилетнюю, Менделеев стал добиваться развода. Пять лет спустя он его получил, но с запретом жениться в течении семи лет, однако Менделеев подкупил священника и венчался повторно. Скандал дошёл до императора Александра III, который, как считают, и произнёс в какой-то формулировке фразу, что Менделеев такой один, и наказать его нельзя.

[4] Там находилось Министерство внутренних дел Российской империи, Чернышёв мост – нынешний Ломоносовский

[5] Разрушена и не сохранилась, на её месте на Арбате сейчас пятиэтажный жилой дом

Глава XXI

Снег выпал в Москве по самое колено. Мороз стоял не сильный, солнце серебрило сугробы. Оля невольно подумала о том, что если бы Михаила не убили на дуэли, то у неё была бы осенняя петербуржская свадьба с отблеском увядания. Возможно под низкими тучами, вечно предвещающими над Невой дождь. Но сложилось всё по-другому: Петя, Москва, слепящий снег и яркое солнце, отражающееся в море золотых куполов. Колокольный перезвон первопрестольной веселее и добрее солидного, размеренного звона северной столицы. Там всё холодный гранит – тут тёплое дерево. Там – грязь и слякоть, бледные курсистки и проезжающие по проспектам вычурные экипажи придворных. Здесь – рассыпчатые снежинки и скрипящий хруст под ногами, румяные дети носятся, съезжая с заледенелых горок, совсем как воробьи, спрыгивающие с голых ветвей деревьев вниз за крошками. По извилисто-кривым, нешироким улочкам гоняют сани, поднимая от калитки до калитки белые фонтаны.

Платье Оле пошили простое – как она и хотела. Скинув с себя фрейлинские наряды, проведя лето в покое и тишине, Ольга чуточку посерьёзнела и остепенилась, а потому поняла, что мода приходит и уходит, а строгая элегантность и невинность, подобающая новобрачной – лучший выбор для столь важного дня. Стоя в церкви, слушая священника, произнося клятвы, она поглядывала на Петю, до боли в щеках сдерживая улыбку – пристало ли перед алтарём, иконостасом и со свечой церковной в руках веселиться, как дурочке? Но до чего красив у неё был жених! Высокий, статный, с мужественным лицом, которое совсем не портили борода и усы. Когда-то влюблённая в Михаила, она считала, что не выйдет за бородатого, потому и заглядывалась на гвардейцев. Впрочем, они с Мишей как раз влюбились в тот год, когда гвардейцам разрешено было носить бороды, но далеко не все стремились их отпустить, и гладкие офицерские подбородки юной девушке казались красивыми, в отличие от «стариковских», заросших. Как меняются вкусы! Видя Петю, она уже и не думала, что что-то в нём может быть не так.

Что испытывал в этот день Пётр? Он и сам бы сказать не смог ни сейчас, ни чуть позже, ни годы спустя. Если говорят, что счастливые часов не наблюдают, то Петя не наблюдал ничего, кроме Оли. Всё проносилось каруселью где-то на заднем плане, всё не имело значения, только она – она! Его любовь, отрада, посланный ему Богом дар. Он видел, что она прекрасна, что она в белом, становится его женой, но, как и большинство мужчин не отдавал себе отчёта, какие там рукава, оборки, пуговицы, украшения. Главное украшение – сама Оля. Запах воска и ладана вводил в некий транс, и от десятков горящих свечей, чьи огоньки образовывали ореолы, всё сливалось, подчёркивая лишь стройный стан стоявшей рядом невесты.

Священник читал молитву:

– Владыко, низпосли руку Твою от святаго жилища Твоего, и сочетай раба Твоего сего, Петра, и рабу Твою сию, Ольгу, зане от Тебе сочетавается мужу жена. – Что могло быть дороже и слаще этих слов для Столыпина? Но и им он внимал как сквозь пелену, понимая о чём речь, угадывая, когда нужно отвечать, но не вслушиваясь. С самого утра он волновался даже больше, чем невеста, но каким-то образом умудрялся этого не показывать. – Сопрязи я в единомудрии, венчай я в плоть едину, даруй има плод чрева, благочадия восприятие.

Хор запел «Аминь», а потом, за пробасившим «Господу помолимся» диаконом подхватил «Господи, помилуй!». Постепенно церемония дошла до обмена кольцами. Петя аккуратно надел колечко на маленький тонкий пальчик Оли и тихо, чтобы никто кроме неё не слышал, шепнул:

– Жена. Навеки.

Она не удержалась от улыбки, с трепетом рассмотрев его руки, одну из которых тоже украсила золотым кольцом. В этих руках теперь её жизнь, её судьба, её честь. Бывают ли руки надёжнее этих? Оля и представить себе не могла. Она тихонько ответила:

– Вот теперь Столыпина.

Обвенчанные, они вышли из церкви. Их обсыпали зерном и поздравлениями. Многочисленная родня, новобрачные и гости пошли к застолью, за которым стали жаловаться на горькость вина, горькость свадебных пирогов и горькость всего, что было приготовлено. Приходилось «сластить» жениху и невесте – целоваться в угоду присутствующим. Теперь можно было не таясь, законно, хотя Петя закрывал Олю собою, чтобы не смущать её, а заодно вызывать недовольные возгласы гостей, желающих быть свидетелями любви и доказательств той. Шумели дружки, провозглашались тосты. Мария Александровна, веселясь сквозь слёзы, смотрела на счастливую дочь, вспоминая свою свадьбу. Как давно это было!

Но самое волнительное ждало свежеиспеченных супругов впереди. По темноте – хотя темнело уже довольно рано – застолье разбредалось, и дом плавно делался полупустым, оставляя в покое и уединении жениха и невесту.

Оля посмотрела на застланную для новобрачных постель, не решаясь на неё сесть. Петя закрыл дверь за ними, но не отошёл от порога глубже в комнату. Они посмотрели в глаза друг другу и, одновременно ощутив состояние приятного нервного напряжения, засмеялись. Оля не знала, хотела ли того, что происходит между мужем и женой, ведь она не знала – как это? То есть, представление имела, а опыта – нет. Понравится ли ей? Не будет ли так, что разрушится та романтическая и нежная связь, что была у них с Петей? Но одно она знала точно: сопротивляться мужу сегодня не станет, примет всё, что бы ни произошло дальше.

Петя, конечно же, хотел, очень хотел того, на что даётся право после свадьбы. Да, у него тоже опыта не было, но обмануться он не мог, он знал, что момент близости будет упоительно сладок. Но показать Оле силу своего желания, похотливую мужскую натуру боялся. Не решит ли она, что он мужлан, прикидывавшийся обходительным, чтобы добраться до кровати? Совсем не это было ему нужно – но и это тоже! – а поведи себя необдуманно, и будет выглядеть, будто только это.

– Хорошо, что мы живём в нынешнее время, – сказала Оля, чтобы не молчать, – сейчас уже не наблюдают за тем, что в брачную ночь происходит. Боже, как прежде это переносили⁈

– Да, отвратительная была традиция, – согласился Петя и, не в состоянии остановить руки, стал расстёгивать пуговицы на мундире. Увидев, что Оля поймала взглядом его действие, он прекратил. Убрал их за спину. – Я уже говорил тебе, какая ты сегодня красивая?

– Раза четыре, – хохотнула она, – тебе подать покрывало?

– Зачем? – удивился он.

– Ты никак у двери ночевать собрался – постелешь себе.

Оценив её шутку, Петя тоже похохотал, отходя дальше. Подходя ближе к Оле. Дышать становилось труднее, сердце колотилось. Успевший расстегнуть верхние пуговицы, он всё же взялся за остальные, и мундир распахнулся, обнажив белую рубашку.

– Ты…

– Да?

– Я ведь могу помочь тебе снять платье?

– Это был вопрос или утверждение? – покраснела Ольга.

– Вопрос.

На платье у неё сзади был ряд мелких пуговичек, а под платьем – корсет, стягивающий нижнюю сорочку. Её одевали с утра девушки, и сама она никогда в жизни не сумеет разоблачиться, не порвав что-нибудь.

– Ты должен это сделать, я без помощи просто не справлюсь, – призналась Оля и повернулась к нему спиной. Смущения почти не было. Они так привыкли друг к другу за год, что всё казалось само собой разумеющимся.

Петя медленно, не торопясь, стал вынимать перламутровые горошины из петелек. В ответственные моменты, как тогда на дуэли с Шаховским, правая рука подчинялась и слушалась, переставая дрожать. Когда платье упало, он увидел шнуровку корсета и почесал щёку:

– Как бы и мне помощь не понадобилась! – пошутил он.

– Ты никогда не расстёгивал женских корсетов? – полюбопытствовала Оля и, поскольку не услышала ответа, повернулась к Пете и посмотрела в его задумчивое лицо. – Да или нет?

– Помнишь, я тебе рассказывал об исповеди Льва Николаевича перед своей женой в первую ночь? – Оля кивнула. – Думаешь, я поступлю так же? Да ни за что!

– Ах так⁈ – игриво возмутилась она. – Ну и не говори, и так понятно, что если расстёгивать не умеешь, то не приходилось!

– Ангел мой, если мужчине что-то нужно от женщины, то корсет – последний предмет гардероба, который как-то помешает, зачем его вообще трогать?

– Развратник! – прихлопнула его по груди девушка. – Может, и мне тогда в нём остаться?

– Ещё чего! – взяв ласково за плечи, Столыпин опять отвернул её от себя. – Что ж я, с алгебраическими задачами справлялся, Менделееву на отлично экзамен сдавал, а тут с какими-то шнурками не справлюсь?

– В некоторых вещах вы, мужчины, как дети! Там, где всё просто, вы ищете трудностей! Не затяни ещё туже, чтобы не пришлось разрезать! – предупредила Оля, на что Петя вдруг засмеялся: – Что?

– Представляешь лица твоих папá и мамá, если я выбегу отсюда с криками: «Подайте нож!».

Девушку тоже разобрал смех от этой картины:

– Папá скажет: «Я так и знал, что она любого доведёт, даже святого!».

– Скорее подумают, что я душевнобольной, прятавший долго свой диагноз.

– Нет, они тебя любят и знают, что ты во всех отношениях положительный. А вот мой характер…

– У тебя чудесный характер, Оленька.

– Ты единственный, кто так говорит.

– Конечно, иначе ты бы не вышла за меня! – корсет ослаб, и Ольга почувствовала, что может спокойно вдыхать. Потянув его и снимая, она развернулась к Пете:

– Так ты вот такой коварный?

– Но ты уже никуда не денешься, Ольга Борисовна Столыпина, – просиял он и, наклонившись, поцеловал, взяв её лицо в ладони. Её губы разъезжались в улыбке, не давая им как следует слиться в разгорающейся страсти, которую она чувствовала не только в Пете, но которая пробуждалась и в ней. Интерес, притяжение, жажда продолжения.

Они обнялись, и Оля услышала шорох в его внутреннем кармане.

– Что там у тебя?

Столыпин вынул содержимое:

– Всё то же самое – твоё первое письмо.

Оля забрала листок из его пальцев и отложила на прикроватный столик.

– Можешь переставать носить его. Я напишу тебе кое-что получше.

– Жаль, что тебя саму, мою маленькую, нельзя всегда носить с собой у сердца, – расцеловал он её руки.

– Я теперь и так всегда буду с тобой.

Когда Петя снял, следом за мундиром, рубашку, она увидела шрам над его правым локтем.

– Откуда у тебя он?

Шрам! Петя и сам забыл о нём, не придавая значения, привык к его наличию на своём теле. Но после вопроса выхода уже не было, скрытничество не пройдёт: либо врать, либо говорить правду. И Столыпин выбрал последнее, признавшись, наконец, в том, что произошло в начале прошлого лета. Оля осела на кровать, похолодевшая и побледневшая.

– Так это не было слухами…

– Слухами? – Петя опустился рядом, обняв её за плечо.

– Когда ты отбыл в отпуск, и не отвечал… Дима сказал мне, что у Шаховского была дуэль, но никто не знает с кем, и он предположил, что это мог быть ты, но я не хотела верить… Как ты мог⁈ – у неё на ресницах задрожали слёзы. – Как ты мог поступить так со мной⁈

– Оленька, но ведь ничего же не случилось!

– Но могло! А если бы случилось? И тебя бы не стало, как и Миши!..

– Такого просто не могло произойти, – он прижал её к себе крепко, поцеловал волосы и погладил по голове, – мне это нужно было, пойми! Я знал, что должен. Поквитаться за брата и за твои слёзы. Если бы я этого не сделал, я бы не смог просить твоей руки. Я должен был поставить точку в этом вопросе.

– Почему точку мужчинам всегда надо ставить именно пулей?

– Изобретены пулемёты, – улыбнулся Петя, – мы можем ставить отныне пулями и многоточия.

– Это не смешно! – тем не менее, успокаиваясь, она тронула его шрам, проведя пальцем. – Эти «поквитаться» ведь могут длиться бесконечно! А если Шаховской захочет отомстить однажды?

– Уже не захочет. Дима сообщил, князь скончался этим летом в Туркменистане.

– Как⁈ – ахнула Оля.

– Не то ему стало плохо от чахотки, и он упал с лошади, расшибившись, не то упал с лошади и, расшибившись, уже не нашёл сил оправиться. Я точно так и не понял. Но, одним словом, его больше нет, и говорить не о чем.

Человек, ставший виновником её переменившейся судьбы, умер. Тот, кто – казалось – отнял два года назад счастье. По итогу, Оля призналась себе, она обрела ещё куда большее, и ненависть к Шаховскому, переполнявшая некогда её сердце, сменилась благодарностью и пожеланием упокоя души.

– Почему ты не сказал мне обо всём сразу?

– Вдруг иначе бы ты не вышла за меня? – повторился Петя.

– Обманщик и дуэлянт! – приложив ладонь к груди, она театрально откинула голову. – Конечно бы не вышла!

– Тогда мне пришлось бы быть ещё и похитителем, – привлекая её назад, к себе, Столыпин прошептал: – Разве позволил бы я кому-либо другому занять своё место?

На утро Олю разбудил ласковый шёпот мужа:

– Сударыня–с всё спать изволят–с? – она пошевелилась, сквозь сон улыбнувшись поцелую в щёку. Потянулась.

Занавеси проскрежетали по карнизу и в спальню ворвалось солнце. Размыкая веки, Оля посмотрела на засвеченный силуэт Пети, приближающегося к кровати от окна.

– Ты давно поднялся?

– Около шести.

– Ты что, совсем не спал⁈ – опершись о подушку, она приподнялась. – Сколько сейчас?

– Одиннадцатый час.

– Боже! – Оля приложила ладони к загоревшимся щекам. – Что подумают папá и мамá!

– Ничего дурного, мы с Борисом Александровичем уже позавтракали и почитали утренние газеты.

– Он не ругался, что я не встала к завтраку?

– Нет. Ты утомилась, – сев рядом, Петя взял её за руку, – отдыхай.

– А ты? Разве не устал?

– Я бодр как никогда! Ради таких ночей готов не спать вовсе! Принести тебе сюда чаю с вареньем, душа моя?

– Нет, что ты! Папá выскажет, что я совсем безобразная жена и это никуда не годится.

– Ну, Оленька, какая ты жена – решать мне, а я считаю, что завтракающая по утрам в постели жена намного лучше, чем та, что из постели бежит поскорее, – вроде бы видевший, что Оля ночью не была испугана, разочарована, отвращена, он всё же захотел удостовериться: – Как ты?

– Хорошо, – румянясь и подтягивая одеяло к груди, она посмотрела вниз, на холмы своих накрытых коленей, – ноги немного болят.

– Это с непривычки, должно быть.

– С непривычки? – голубые глаза воззрились на Петю удивлённо: – В этом должна выработаться привычка?

– Да, как с гимнастикой – главное не пропускать ни дня, – пошутил Столыпин. Хотя в его иронии было больше реальных планов, чем юмора.

– Ни дня⁈

– Тебе… не хочется? – обеспокоился он. Оля, не ожидавшая и близко, что супружеский долг способен приносить столько удовольствия, покачала головой:

– Нет, но ведь есть посты, церковные праздники…

– У меня всегда была тройка по богословию, – отмахнулся молодой муж.

– Петя, не богохульствуй!

– Хорошо, не буду.

– Я должна встать и одеться, отвернись!

– Чего я не видел этой ночью? – повёл он бровью. Его мужественный флирт нравился Оле, в нём не было легкомысленности и пустословия.

– То было ночью, а сейчас – день!

Столыпин поднялся и встал рядом с кроватью:

– Снова будут эти сорочки, корсеты, чулки, бесконечные нижние юбки? Да ещё уложить причёску! Целый час времени. А потом мне снова с тебя всё снимать, мучаясь. Оленька, давай я принесу тебе завтрак?

Посомневавшись, она расправила плечи.

– Уговорил.

– У меня отпуска осталось четыре дня, в четверг мы с тобой должны быть уже в Петербурге, а в пятницу я возвращаюсь к службе. Не хочу терять ни минуты времени, что есть у нас сейчас.

– Четыре дня! Да, это очень мало. И почему ты не взял больше?

– Счастье, что и это дали, ведь я едва принят.

Петя вышел, а Оля откинулась на подушку, уставившись в потолок. Она слышала от придворных сплетниц, что, выходя замуж, женщинам потом много приходится любоваться потолком, так что лучше озаботиться красивой росписью на нём, чтобы не было скучно коротать ночи. Оля ночью его не видела, смотрела в Петины глаза, в его чудесное, благородное лицо. То, что они делали, иначе как любовью было не назвать. Так вот она какая – любовь! Даже то, что жило в её сердце до венчания, оказалось малым по сравнению с тем, что родилось в нём этой ночью. Никогда она уже не полюбит никого другого, никогда не усомнится в Петиной любви.

Любви, которая никогда не заканчивается, оставляет свой след в веках и заслуживает того, чтобы о ней писались книги.