Текст книги "От выстрела до выстрела (СИ)"

Автор книги: AlmaZa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава IV

– Аграфена, ну как я? – охорашиваясь возле зеркала, спросил Пётр. Брат уехал на вакации в имение к отцу, и больше спросить было некого.

– Жених! – заверила, сложив ладони у груди, старая женщина. – Как есть жених!

– Будет тебе, – одёрнул свой лучший сюртук Столыпин и отошёл от зеркала. – Никакой я не жених. Взгляни только, нигде ли не помялся, не выпачкался?

Он покрутился перед ней, и она его тщательно осмотрела.

– Нет, всё чин чином!

– Вот и хорошо.

Взяв в руку коробку с карамелью, купленной в кондитерской Ландрина, Пётр аккуратно повернул её сначала одной стороной, потом другой. Так трудно было придумать, что подарить Ольге Борисовне! Сначала хотел книгу. Сам он очень любил читать, и полагал, что имеет вкус в литературе. Но вдруг ей не понравится его выбор? Потом пришла более крамольная мысль: а если она вовсе читать не любит? Затем Столыпин едва не решился потратить все свои деньги на ювелирный браслет, но остановила его вовсе не жадность, а именно то, что не хотелось скомпрометировать Ольгу Борисовну. Женихом её он ещё выбран не был, а если, не будучи в правах будущего мужа, какой-то юноша оказывает такие дорогие знаки внимания незамужней девице, что о ней подумают? В итоге Пётр решил, что сладкое любит большинство девушек, и такой подарок не станет вечным пылящимся напоминанием на полке, если не понравится. Карамель съест и кто-нибудь другой, откажись от неё Ольга Борисовна.

Заранее заказав экипаж, чтобы не набрать грязи на обувь и штаны, пока доберётся до Нейдгардов по улицам Петербурга, в котором зимой не угадаешь, снег будет или мокрая слякоть, Пётр спустился вниз и сел в него. Волнение вызывало учащённое сердцебиение. Слякоти всё же не было; на всех улицах лежал пушистый, рассыпающийся от мороза снег. Рано садящееся мутное солнце было таким, каким бывает только в зимнюю пору – смотрящим сквозь перину набитых снегом облаков, образовывающих сплошную полупрозрачную, как замасленное стекло, завесу. Небо кажется голубовато-серым, низким, неподвижным.

Пётр явился к парадной минут за шесть до назначенного времени, и его впустили в прихожую.

– Сейчас доложу о вас Борису Александровичу, – поклонился слуга и пошёл вверх по лестнице. Столыпин снял головной убор, осматриваясь. Нейдгарды снимали в столице не квартиру, а особняк. Богатство убранства бросалось в глаза. По сравнению с ним легко можно было себя почувствовать каким-то провинциальным шалопаем, не имеющим за душой ни гроша. Борис Александрович был гофмейстером двора, его сыновья – военные, старшая дочь – фрейлина. Студент-агроном явно не вписывался в этот ряд. Слуга спустился обратно, и опять с поклоном сообщил: – Проходите, приглашают.

– Благодарю, – Пётр зашагал по мраморным ступеням, переставая чувствовать колени. Будто на приём к самому государю направлялся!

Но столовая, в которую его проводили, резко отличалась от всего, что он видел по пути. Здесь было уютно и накрыто по-семейному. Все Нейдгарды были здесь, и Борис Александрович с супругой, и пятеро их детей. Младшей – Анне, ещё не исполнилось и пятнадцати. Ольга, наряженная по-простому (конечно, по сравнению с платьями фрейлин), в домашнем, наконец сидела не в чёрном.

– Петя! – приподнялся Борис Александрович. – Проходи, присаживайся!

– Надеюсь, я не помешал… – сконфузился он. Совсем не представлялось, что вся семья будет в сборе. Каким-то лишним и чужеродным выглядело его присутствие.

– Что ты! Как раз тебя и ждали к обеду. Можно начинать.

Дмитрий указал на свободный стул возле себя, и Столыпин спешно опустился, забыв о коробке в своих руках. Куда её было деть? Надо было сразу отдать. Но как? При всех? Чтобы под непонимающими взглядами оказать знак внимания Ольге Борисовне? Нужно было взять шоколад и для Марии Александровны, и для Анны, тогда не смотрелось бы столь очевидно… и глупо. Сунув коробку под стол, он положил её себе на колени.

Но его неловкости никто не замечал. Братья Нейдгарды шумно и весело толковали между собой, Ольга, бросив на него пару взглядов, разговаривала с сестрой и матерью. Гофмейстер же стал расспрашивать у Петра об учёбе. Обед выправился, приобретая дружелюбный и непринуждённый тон. Постепенно Столыпин ощутил, что он – закономерная часть этой семьи, и имеет право тут находиться. Почему нет? Если Михаила тут принимали, значит, и его смогут принять. Не только как гостя, но и как мужа их дочери.

– Выпьешь, Петя? – указал Борис Александрович на графин с водкой.

– Благодарю. Не пью.

– Не пьёшь! Это хорошо, – одобрил мужчина, – но одну рюмочку иногда всё же надо, а то примут за слабость, как будто бы ты боишься выпить хоть немного, потому что потом не остановишься.

– В таком случае, с вашего позволения – одну рюмочку.

Вовлекаемый в беседу, Пётр отвлёкся от своих мыслей. Он старался не смотреть слишком часто на Ольгу, но давалось это трудно. Блеск её голубых глаз, напоминающий снежинки, одновременно холодил и манил загадочным волшебством. Серебряная вилка в тонких пальчиках изящно сновала от тарелки вверх, к розовым губам, и опять вниз. Если бы помимо лица и рук Пётр в этот момент увидел оголёнными хотя бы плечо или локоть прекрасной девушки, он упал бы в обморок.

От наряженной в углу ёлки веяло хвойным запахом, над столом тянулся горячий аромат пирогов, запечённых рябчиков, сальме[1] из перепёлок с трюфелями, и до того охватывало приятное, непередаваемое чувство тепла, что во век не хотелось бы покидать этой компании, прерывать этих мгновений. Обед, однако, подошёл к концу, и когда женщины первыми вышли из-за стола, а мужчины только стали подниматься, Пётр, чуть не уронив с колен коробку и подхватив её налету, приблизился к хозяину дома:

– Борис Александрович, могу ли я поговорить с вами? – он заметил, как покосились на него братья Ольги, наверняка что-то подозревающие.

– Конечно, Петя, можешь, – гофмейстер махнул сыновьям, – ступайте, чего вкопались?

Шепчась и улыбаясь, они, один за другим, толкаясь в дверном проёме, сначала старший, потом средний, затем младший, вышли из столовой.

– Присядем? – предложил Борис Александрович заново.

– Нет, благодарю, я не отниму у вас много времени.

– Что ж, тогда слушаю тебя.

– Я… хотел… сказать… Вернее – спросить. Борис Александрович, разрешите спросить вас… – Пётр опять замолчал. Волнение перехватило дыхание, так что он, не желая некрасиво запинаться, решил собраться с мыслями, а потом уже открывать рот. Но гофмейстер не дождался этого.

– Спросить, нельзя ли жениться на моей дочери?

– Да. То есть… вы знаете?.. – покраснев, Столыпин смотрел на мужчину напротив, и думал, что ему сейчас велят убираться, назовут наглецом, зарвавшимся юнцом. Но вместо этого Борис Александрович спокойно заложил руки за спину, переступив с ноги на ногу:

– Твой отец, Аркадий Дмитриевич, сказал мне о твоих намерениях. Мы с ним виделись в Москве, где он останавливался по пути в Орловщину.

Мог ли Пётр винить отца за раскрытие его секрета, когда секрета из этого делать никто не собирался? Пожалуй, так было даже лучше, что отцы заранее обговорили всё.

– И… каков был ваш ответ? – осмелился поинтересоваться студент.

– Я, Петя, – всё так же ровно, даже доброжелательно смотрел на него гофмейстер, – против ничего не имею. Я хочу, чтобы Оленька была счастлива. Поэтому для меня главное, что скажет она.

На пожелании счастья Ольге они оба нашли взаимопонимание и как будто бы без лишних слов сблизились.

– А Ольга Борисовна?.. Как вы думаете…

– Петя, о её чувствах лучше говорить с ней. Я не тот родитель, который будет во всём указывать пальцем. Нет, конечно же, я надеюсь, что из тебя выйдет дельный человек после университета – иначе и речи о браке быть не может, – уточнил Борис Александрович, – и о женитьбе в этом году нечего думать, ты же понимаешь?

– Разумеется! – но сердце Петра заскрежетало. Год, два без определённости, с одной лишь тонкой надеждой, ведущей к непроглядному будущему. За это время Ольга сто раз влюбится в кого-нибудь другого! «Нет, ну что я, она не настолько ветренная» – одёрнул себя Столыпин.

– Что за вид, Петя? Как будто я тебе что-то безрадостное сказал.

– Нет, это я так… – смущённо улыбнулся он. От того, что всё зависело от чувств девушки, стало страшновато. Когда велит отец, то проблема как будто бы решается проще. С ним можно поговорить на разумных основаниях, столковаться, как два практичных человека, но когда всё сводится к любви! Девичье сердце – штука коварная и непредсказуемая. – А могу ли я поговорить с Ольгой Борисовной?

Гофмейстер посмотрел на те двери, куда ушли сыновья. Пётр тоже обернулся и увидел, как мелькнул русоватый локон.

– Анюта! – позвал Борис Александрович. Та, любопытствующая, видимо таилась за углом, пытаясь услышать, о чём разговор. Поэтому, пойманная за ребячливой выходкой, высунулась. – Позови-ка сюда сестру! – Девчонка убежала, и мужчина, вздохнув, предупредил молодого человека: – Я буду в соседней комнате, при открытой двери, и не затягивайте слишком разговор, вы же понимаете, что я разрешаю это только из уважения к твоему батюшке и зная, что ты – ответственный и достойный юноша.

– Конечно, Борис Александрович! Спасибо, Борис Александрович!

Мужчина медленно вышел, оставив на какое-то время Петра в одиночестве. Завертев в руках коробку, он сделал несколько шагов в одну сторону, потом – в другую. Подошёл к окну, увидев, что за ним опять пошёл снег. День погас и только свет из домов, падающий на белоснежный покров земли, озарял двор. Позади раздался нежный шелест ткани, и Столыпин резко развернулся, зацепив рукавом стоящую слева от него ёлку за колючую ветку. Игрушки, хрустальные ангелы и сосульки, стеклянные шары затряслись, затёрлись об иголки, шурша в опасном предупреждении, что что-нибудь может разбиться. Пётр ухватился за ветку, призывая дерево прекратить шататься. Ольга Нейдгард не удержалась от милой улыбки, наблюдая эту суету.

– Вы хотели меня видеть, Пётр Аркадьевич?

– Да! Я… вот, – он протянул ей карамель. – С наступившим вас Новым годом и прошедшим Рождеством, Ольга Борисовна!

– Спасибо, – она приняла подарок, опустив к нему взгляд и не поднимая обратно, – я люблю сладкое.

– Тогда хорошо, что я не принёс вам в подарок книгу, – выпалил зачем-то Пётр, разоблачая свои неудачные мысли. Девушка подняла глаза.

– Да, хорошо.

Они встретились взглядами, но он не выдержал и отвёл свой первым. Запаниковал. Потом сразу же набрался смелости и вернул свой обратно, но Ольга уже смотрела за окно – не то на снег, не то в никуда.

– Ольга Борисовна, простите меня за дерзость, но я не могу не сказать вам, о чём говорил сейчас с вашим отцом.

– О чём же? – голубые глаза не казались заинтересованными, но только потому, что, вероятно, обо всём уже знали.

– Я просил вашей руки, – Пётр тряхнул головой, – то есть, ещё не просил, только задал вопрос, не против ли он моих намерений… намерений…

– Да? – подтолкнула его девушка.

– Жениться на вас, – робко выговорил Столыпин.

– И что же ответил папá?

– Борис Александрович сказал, что оставляет решение за вами.

Ольга Нейдгард сделала два шага в сторону. Подошла к новогодней ёлке и подняла голову, чтобы посмотреть на макушку. Заметила острым женским взглядом непорядок и приподнялась на цыпочках, чтобы поправить на ветке чуть сползший красный шар. Пётр стоял в таком напряжении, что сжатые в кулак пальцы оставляли вмятины на ладонях. Переборов себя, он приблизился и встал возле девушки. Ему нравилось вдыхать шлейф её аромата, смеси духов, мыла, чистоты и недостижимости. Последняя для него именно так и пахла – как Ольга Нейдгард.

– Что вы скажете на это?

Встав обратно на пятки, она повернулась к нему.

– Вы желаете на мне жениться, потому что чувствуете ответственность?

– Ответственность? – не понял Пётр.

– Михаил погиб, и вам кажется, что вы должны взять на себя заботу о его невесте. Но ведь Миша трагически погиб, а не добровольно оставил меня…

– Нет, Ольга Борисовна, что вы! Я хочу жениться на вас совершенно не поэтому. Но, возможно, если смотреть на всё с точки зрения долга, то и поэтому тоже должен бы был…

– Я не хочу выходить замуж из чувства долга, – прервала его она. Столыпин прикусил язык. Задумался. – И не хочу выходить замуж потому, что вы – Мишин брат и напоминаете его. Понимаете меня?

– Не вполне, – признался Пётр.

– Я считаю, что в каждом человеке нужно видеть только его самого, а не кого-то другого. Я сужу по себе: мне совсем бы не понравилось, если бы меня сравнивали с кем-то. Поэтому сама никого не хотела бы унизить тем, что вижу в нём лишь сходство и замену.

– Мы с Мишей похожими никогда не были… – тотчас начал утверждать Пётр то, что недавно готов был опровергать. Он искал в себе сходство с покойным братом, а оказалось, что его не должно быть! – Он был гвардейцем, а я – студент, и интересы наши никогда не совпадали… – заметив лукавую искру в глазах Ольги, он исправился: – Желание жениться на вас – единственное, в чём мы с ним сошлись.

– Пётр Аркадьевич, а вас… не смущает, что я старше вас?

– Меня – нет, а вас? – выпалил молодой человек.

– Девушкам нужно выходить замуж раньше, чем жениться мужчинам. Когда мне будет уже совсем пора – вам ещё слишком рано.

– Это не имеет значения, когда вам будет пора – тогда уж и мне, – разгорячился Столыпин, отказывающийся идти на попятную и готовый уговаривать Ольгу бесконечно, пока она не согласится быть его невестой. Но в этот миг вернулся Борис Александрович, посчитавший отведённое время достаточным в рамках приличий, чтобы дочь могла пообщаться с молодым человеком.

– Ну, что ж! – подошёл он к Петру, всей интонацией намекая на то, что время для гостей закончилось. – Рады были видеть тебя, Петя, передавай поклон от меня батюшке, если будешь писать.

– Всенепременно. Могу ли я снова нанести вам визит?

Борис Александрович, добросовестно не подслушивающий беседу, и только прислушивающийся к звукам, не знал, к чему пришли эти двое, поэтому посмотрел на Ольгу, переадресовывая вопрос ей. Поняв, что решения ждут от неё, она со сдержанной улыбкой кивнула:

– Конечно, Пётр Аркадьевич, заходите, всегда вам рады!

И Столыпин, восприняв это поначалу, как многообещающее разрешение ухаживать за Ольгой, в согревающей эйфории вышел на улицу, но там, как будто бы отрезвлённый морозом, задумался, а не было ли это простой фразой вежливости, ничего не сулящей и ни к чему не обязывающей? Он не успел спросить, нравится ли ей хоть немного, не успел спросить, что он мог бы сделать, чтобы расположить её к себе? Но разве о таком спрашивают у девушек? Тогда к лучшему, что не успел. Для первого раза довольно того, что Борис Александрович не имеет ничего против, а дальше… дальше он сам как-нибудь разберётся, как добиться любви Ольги. Не быть похожим на Михаила? Как бы это горько и цинично не прозвучало, но чтобы не напоминать его, нужно оказаться победителем в дуэли, где брат проиграл. «Я буду стреляться с Шаховским, – напомнил себе Пётр, – но на этот раз повержен будет он!».

* * *

Ольга вошла в спальню, где её ждали мать и непоседливая сестра.

– Он сделал тебе предложение руки и сердца? – заверещала Анна. – Сделал?

– Нет, – Ольга с гордым видом села перед зеркалом и стала поправлять волосы.

– Как? – удивилась Мария Александровна. – Неужели не для этого приезжал?

– Он только спросил папá, не против ли он будет, если Пётр Аркадьевич посватается.

– А тебя для чего же звал?

– Чтобы спросить то же самое.

– И что же ты ответила?

– Ничего.

Мария Александровна переглянулась с младшей дочерью. Спросила:

– Как это «ничего»? Оленька, такие ответы неприличны, воспитанные девушки не девицы из подворотни, они не морочат юношам головы, а твёрдо дают понять, хотят замуж или не хотят.

– А если я не знаю, хочу или не хочу? – повернулась к матери на стуле Ольга, положив ладони на спинку.

– Разве в этом так трудно разобраться?

– Мамá, в вашу молодость всё было проще! Времена меняются. Сейчас не так-то и просто понять себя.

– Глупости какие! – взмахнула руками Мария Александровна. – За Михаила же ты замуж хотела?

– Хотела, – признала Ольга.

– А что же сейчас? Совсем расхотела или Петя тебе не по душе?

Девушка задумалась. По душе ли ей Петя? Она никогда не рассматривала юношей моложе себя, как женихов. Это казалось чем-то смешным, невероятным! Да и то, что это младший брат Миши – не упрощает ситуацию. Она привыкла воспринимать его почти как брата, а он просится в ухажёры!

– Он тебе нравится? – спросила с безыскусным любопытством Анна.

– Высокий, – только и нашлась, что сказать, Ольга.

– По-моему, – пожала плечами их мать, – он и в целом очень видный и симпатичный юноша, – через секунду она спохватилась и дополнила: – Но, конечно, то, что студент, и непонятно, что будет с его будущим – это удручает. Красивых женихов найти не проблема, а вот таких, чтоб достойно обеспечили и заняли достойное место в обществе! Не знаю, сможет ли Аркадий Дмитриевич найти ему хорошее место, если он не делает военную карьеру…

Ольга повернулась обратно к зеркалу и посмотрела на себя. Даже среди фрейлин её считали одной из самых хорошеньких. Она могла бы рассчитывать на лучших кавалеров. Может, это её и останавливало? То, что Столыпин мог оказаться никем спустя несколько лет. Пойти по стопам всей этой учащейся молодёжи, которая вместо того чтобы хранить честь и славу предков, вместо того чтобы обеспечивать и развивать свои дворянские гнёзда, пускала всё по ветру, рвалась в реформаторы и революционеры, попадала в ссылки, позоря семьи, обрекая жён на захолустную жизнь крестьянки без прислуги. Знать бы, что Пётр не скатится до «интеллигента», прозябающего в уездном земстве! Но как тут угадаешь?

– Как бы то ни было, – сказала Ольга, – пока он не закончит университет, замуж я за него точно не пойду.

Примечание:

[1] Мясное рагу

Глава V

Весна расшевелила не только природу, но и город. Хотя март в Санкт-Петербурге промозглый и холодный, особенно на взморье, у залива, почки на деревьях осторожно, недоверчиво набухали, выжидая и высматривая солнце. Полиция производила аресты – очередные разоблачённые народовольцы, причастные к убийству императора, вылавливались повсюду. Газеты писали о последних событиях, некоторые подробно, чуть ли не с большой выдуманной частью, другие под цензурой, с пропусками и невнятностями.

Пётр читал за чаем выходного дня одну из таких. Саша рядом читал вышедший недавно рассказ Лескова «Тупейный художник». Филологический факультет обязывал быть в курсе современной литературы.

– Каково! – не удержался старший брат от восклицания и опустил страницы газеты.

– Что такое? – не поднимая носа, спросил младший.

– Один из революционеров был отставной штабс-капитан! Офицер! Военный!

– И что же? – по-прежнему слушая в пол-уха, Саша следил за событиями сюжета рассказа.

– Как это «что же»? Присяга! Они же должны защищать ценой жизни веру, царя, Отечество! А он – в революционеры? Это что же в голове должно у него быть, чтобы сочетались одна мысль о службе с другою – о противостоянии? Никак безумие, помешательство.

Психологические портреты и обсуждение личностных поступков были более интересны Саше, чем политика, и он оторвался от чтения.

– В каждом человеке есть хоть какое–то противоречие, и это не обозначает, что он выжил из ума.

– Так уж в каждом?

– Наверняка.

– Вот какое в тебе?

– Я, допустим, хотел бы писать прекрасные произведения. Но, в то же время, хотел бы читать чужие и изучать их.

– Это не противоречие, а неопределённость. Ты до конца не решил, чем хочешь заниматься, – Пётр допил чай и поднялся, – мне пора, увидимся вечером!

– Куда ты?

– По делу. Аграфена! Я ушёл, – громко оповестил он их заботливую прислужницу и, перекинув с крючка на голову студенческую фуражку, выдвинулся на улицу.

Пётр не забросил свои упражнения в стрельбе, но занимался этим теперь реже. Сейчас же «делом» было совсем другое – встреча с Ольгой Борисовной. С того зимнего обеда в гостях у Нейдгардов он был у них ещё раз, приглашён на Прощёное воскресенье и конец масленичных гуляний. А затем начался Великий пост, и всяческие посиделки стали неуместными. Через Дмитрия ему с трудом удалось кое-как договориться о прогулке у Аничкова дворца, чтобы Ольга выкроила для него немного свободного времени. Похоже, друг покойного Михаила был вовсе не против ухаживаний за своей сестрой. Возможно, он свыкся с тем, что породнится со Столыпиными, а, может, действительно испытывал симпатию к Петру, и желал Ольге такого супруга.

Придя заблаговременно, Столыпин занял то же место, где уже стоял однажды, ожидая выхода так волновавшей его девушки. Тогда шёл снег и щипал мороз, теперь – холодит влажный, неприятный ветер, солнце слабо греет. Пётр был готов выстаивать тут и в жару летом, и под осенним ливнем – лишь бы Ольга в конце концов выходила к нему, он имел возможностью её видеть, наслаждаться её присутствием.

Она появилась. Улыбнулась издалека. Улыбка согрела Петю лучше мартовских лучей солнца.

– Здравствуйте, Пётр Аркадьевич! – протянув руку, затянутую в перчатку, для поцелуя, подошла к нему Ольга.

– Прекрасный день, Ольга Борисовна! – приложился он к руке и выпрямился. С его ростом ему приходилось низко гнуть спину, чтобы склониться к ручке миниатюрной фрейлины.

– Разве? – она поозиралась, чуть поморщив носик. – Погода не балует.

Пётр не решился объяснить ей, что для него красоту и радость дня составляет не погода.

– Надеюсь, я не отвлёк вас от важных дел?

– Пока ещё ничего, но вскоре начнутся новые хлопоты и суета.

– А что такое?

Они пошагали по серой аллее из голых деревьев. Подтаявший снег, покрывшийся ледяной коркой, лежал на земле, а чуть в стороне, где-то возле кухонных помещений, чирикали воробьи, ищущие крошки.

– Двор будет готовиться к коронации, – сказала Ольга.

– Я и забыл об этом, – признался Петя. Для него Александр Александрович уже стал царём, а все эти церемонии – формальность. – Значит, вы уедете в Москву? – вдруг понял он. Венчаться на царство российские монархи могли только там, в стольном граде.

– Да, к Пасхе, должно быть.

Сердце сжалось от тоски. Она ещё была тут, стояла возле него, но если она уедет – а значительность торжества не подразумевала короткую отлучку – то Петербург потеряет для него все краски. Пётр вдруг осознал, что ему нравились воздух этого города, его улицы и прогулки по нему по большей части из-за нахождения здесь Ольги. Она была в Петербурге – и столица становилась лучшим местом на свете.

– Ольга Борисовна, скажите, а… где бы вы хотели жить?

– Где бы я хотела жить? – удивилась она вопросу. Пётр кивнул. – Разве вы не знаете, что женщины живут там, где их поселит муж?

В ответе был оттенок кокетства, окрасивший голубые глаза невинным озорством. У Столыпина жар разлился в груди. Ольга одновременно показалась и покладистой, и бросающей вызов. Не спорящая и принимающая решения мужа жена – это подарок судьбы для мужчины, и в то же время, не лучшим образом относящийся ко всяким «эмансипе», Петя хотел бы знать её мнение, её желания, её вкусы. Удовлетворять их, угождать им. «Вот уж верно, и во мне есть противоречие» – подумал он.

– Да, я понимаю, – смутившись, опустил он взгляд, – и всё же, скажем… Москва или Петербург вам нравится больше?

– И там, и там бывает хорошо, когда не скучно, – призналась Ольга.

Ну, конечно. Блистательная фрейлина великолепного двора. Ей нравятся танцы, балы, торжества, высший свет, великолепные платья, что можно демонстрировать обществу, вызывая восторги и восхищённые вздохи. Не просто нравятся – это её стихия, она выросла в ней и живёт в ней. Если лишить её этого, вряд ли Ольга будет рада. А как он сможет ей всё это дать, если останется никем? Земский агроном, который утащит её в какую-нибудь Пензенскую губернию. Ужасно. Даже если согласится вступить в такой брак, она возненавидит его через неделю-другую. Впервые Петя задумался о том, что надо заняться поиском места где-нибудь при министерстве, завести связи, постараться остаться в Петербурге.

– Я думаю, что скучнее всего бывает там, где нет вас, – выпалил Столыпин, стараясь не говорить слишком страстно, и в то же время не произносить слова вымученно, как заученные. Как вышло в действительно он понять не мог, но Ольга не утратила улыбки, и это ободряло.

– Пётр Аркадьевич, а вы, оказывается, умеете говорить девушкам приятное!

Насмешка? Или ей это в самом деле польстило?

– Вы… знаете, если хотите… наверное… могли бы звать меня просто по имени. Если угодно.

Она взмахнула ресницами. Подумала пару мгновений.

– Но тогда уж и вы зовите меня «Оля».

Сердце застучало быстрее. Оля! Он только в мечтах своих к ней так обращался. Напевал про себя эти два слога, накладывая на любую мелодию, подгоняя под любые ноты, вместо нот, хотя музыкальностью совершенно не обладал. Разрумянившись, Пётр открыл было рот, но, замявшись, сам не удержался от смеха:

– Не могу, кажется, язык повернуться не может, вот так взять и… обратиться к вам иначе.

– Потренируйтесь, – поддержала она его смех.

Впервые с момента смерти Миши он увидел, чтобы Ольга смеялась. И это был их первый общий смех, когда что-то потешило их обоих, и момент этот сделался упоительно сладким для Пети, незабываемым. Ему хотелось верить, что подобное сближает и помогает лучше понять друг друга.

– Только не при вас. Когда вы уедете в Москву – я потренируюсь.

– Но тогда при мне вы на это так и не решитесь.

– Я постараюсь. Главное как-то начать.

– Начните письменно, – посоветовала Ольга, – обычно это проще.

– Вы… позволите мне вам написать?

Нейдгард задумалась. Сама не заметила, что посоветовала именно это – написать письмо. Но разве в переписках есть что-то предосудительное, если они не содержат фривольностей?

– Напишите, – разрешила она.

– Только я никогда не писал таких писем.

– Таких? – подчеркнула Ольга.

– Я имею в виду… – Столыпин растерялся, не зная, что именно он имел в виду. Точнее, зная, но боясь произнести.

– Да, что вы имеете в виду?

– Любовных, – быстро вышептал он, словно испугавшись звука своего голоса. Ольга Борисовна неожиданно посерьёзнела и нахмурила брови:

– А вы такого мне и не пишите.

– Простите, я…

– Мы с вами не обручены, Пётр Аркадьевич, и я ещё ничего вам не обещала.

Он понял, что переступил черту, и захотел умереть на месте. Достигнутое так изящно и не спланированно хорошее общее настроение испарилось. Куда он полез? Осмелел! Про любовь заговорил, хотя кто же опошляет любовь внебрачными разговорами? Дурак!

– Ольга Борисовна, даю вам слово, что письмо будет исключительно дружеское.

– Хорошо, – кивнула она и посмотрела на облака над головой, виднеющиеся сквозь паутину тонких ветвей, – мне пора, Пётр Аркадьевич.

– Так быстро? – они развернулись и пошли по аллее обратно. – Как жаль.

Петя проводил её до дворца, от которого они не успели далеко уйти и, оставшись в одиночестве, не сразу решился покинуть двор. Теперь они вряд ли увидятся скоро. Возможно, их следующая встреча будет летом. Если будет, ведь на начало лета Столыпин твёрдо запланировал отъезд на Кавказ. И только исход дуэли определит, увидятся они с Ольгой снова или нет. «Может, стоило ей сказать? – подумал Пётр. – Сказать, что я отомщу за Михаила и буду стреляться с Шаховским. Нет, что бы это дало? Она бы посчитала слова хвастовством, требованием внимания. А я ничего этого не хочу». Стиснув кулаки, Столыпин ощутил привычную боль в правой, не выдерживающей долгого напряжения. Судьба его должна была вскоре решиться, и он был к этому готов, несмотря ни на что.